Глава пятая. Роль неосознаваемых форм высшей нервной деятельности в регулировании психофизиологической активности организма и поведения человека
§94 Зависимость сознания от «объективации» (по Д. Н. Узнадзе) и от отношения действия к мотиву (по А. Н. Леонтьеву)
До сих пор мы уделяли внимание проблеме «бессознательного», подходя к ней преимущественно в историческом и философском планах или трактуя ее в общей форме с позиций психологии, нейрофизиологии и нейрокибернетики. Мы изложили доводы в пользу реальности неосознаваемых форм психики и высшей нервной деятельности и правомерности понятий, которые эту своебразную активность отражают. Мы пытались также охарактеризовать в общих чертах основные функции «бессознательного» и связь последнего с работой сознания. Нам остается теперь затронуть наиболее, пожалуй, сложные вопросы: определить насколько это возможно сегодня, способы выражения «бессознательного» в повседневном поведении человека, а также формы, в которых выявляется зависимость от этого фактора различных психологических явлений и физиологических процессов.
Трудность этой задачи обусловливается причинами двоякого рода. Во-первых, тем, что почти во всех предыдущих исследованиях проблемы «бессознательного» (за исключением разве проведенных психоаналитическим направлением) вопрос о конкретных проявлениях «бессознательного» в поведении отодвигался на второй план, возможно именно, из-за того, что его анализ оказывается значительно более сложным, чем обсуждение тех же вопросов при их более общей постановке. Вторая же и, быть может, главная причина возникающих трудностей заключается в том, что мы не можем говорить об отражении «бессознательного» в поведении, отвлекаясь от вопроса о психологической структуре конкретных целенаправленных действий, от вопроса о закономерностях внутренней организации приспособительных поведенческих актов. А в какой степени эти вопросы еще мало разработаны, было видно из предыдущего изложения достаточно ясно.
Поэтому мы начнем обсуждение, вернувшись к анализу проблемы функциональной структуры действия и продолжив разговор об организующей роли «установок».
Одним из отрицательных последствий психологического подхода, игнорирующего проблему «бессознательного», является то, что при нем становится невозможным адекватно отразить психологическую структуру повседневных человеческих действий, ибо различные фазы развития этих действий находятся в разном отношении к активности сознания: одни из них осознаются достаточно ясно, другие — значительно хуже, третьи же совсем остаются «за порогом» сознания. Эта различная осознаваемость разных фаз действия является банальным фактом, который был известен уже психологии XIX века и лег в основу теории «автоматизации» действий. Примечательно, однако, что на важное следствие, которое логически вытекает из этого факта, долгое время не обращалось должного внимания и это обстоятельство явилось одной из основных причин, затруднявших на протяжении десятилетий адекватное освещение функций «бессознательного». Мы имеем в виду следующее.
Любое из нормально развертывающихся целенаправленных действий человека представляет собой временную последовательность более элементарных двигательных актов, сочетание которых это действие составляет. Порядок и даже состав совокупности подобных актов может быть в случае повторения в разных условиях даже строго одного и того же (по конечному аффекту) действия, очень разным. В этом проявляется пластичность моторики и преимущественная ее подчиненность организующей ее «задаче» в смысле, придававшемся этому термину Н. А. Бернштейном. Необходимо, однако, учитывать, что при любых условиях совокупность элементарных актов, которые реализуют действие, представляют собой внутренне организованную функциональную структуру, в которой каждое из отдельных звеньев вытекает из предыдущего и в свою очередь предопределяет характер последующего. В этом смысле планомерно формирующееся целенаправленное действие представляет собой непрерывность состояний, в которой не могут существовать никакие «пробелы» регуляции, никакие неуправляемые фазы развертывания процесса, ибо любой такой пробел, любая «пауза регуляции» неминуемо должны вызывать даже в вероятностнодетерминированной биологической системе резкое нарастание ее энтропии (снижение уровня ее организованности вплоть до ее полного развала).
Между тем осознание действия, как это было только что отмечено, на разных этапах его формирования выражено не в одинаковой степени. Отсюда возникает противоречие, имеющее для теории «бессознательного» характер исходного: противоречие между необходимостью непрерывной (в пределе — индискретной) регуляции развертывания действия, и выраженной прерывистостью (дискретностью) осознаваемого контроля этой регуляции. Это противоречие выступает как трудно разрешимый парадокс, если функции регуляции и контроля рассматриваются как прерогатива только сознания. Но оно легко снимается, если вводится представление о регулирующей роли «установки», которая проявляется на протяжении интервалов времени, характеризующихся переключением сознания на какие-то другие формы активности или объекты64.
64 Вопросы сходного порядка (относящиеся к особенностям управления «очень сложными» системами) рассматриваются и в общей теории регулирования.
64 Главное внимание обращается при этом на то, какие требования (ограничения) предъявляются к управляющему устройству, если объектом управления является «очень сложная» система (т. е. система, могущая через короткие интервалы времени приходить в одно из весьма большого количества состояний). Вееr, касаясь этого вопроса, замечает: «...Я заимствовал (у Ashby — Ф.Б.)... фундаментальную идею о том, что реальная система быстро производит разнообразие... Чтобы осуществлять управление, это разнообразие должно «поглощаться» равным или большим («необходимым») разнообразием... Это может осуществляться посредством генерирования соответствующего разнообразия... Это генерирование... должно достигаться посредством «самоопределения» системы так, чтобы ее части находились в гомеостатическом равновесии и вся система была бы ультраустойчива» [224, стр. 55].
64 Beer затрагивает здесь общую тему исключительно важную для теории биологического регулирования. Он, однако, выражается весьма абстрактно, и это создает трудности понимания. Редакция сборника дает поэтому мысли Beer такую расшифровку: «Чтобы управлять системой, нужно в каждый момент осуществлять выбор одного определенного состояния из всех возможных. Для этого необходимо, чтобы разнообразие управляющих сигналов было не меньше разнообразия возможных состояний системы... В противном случае неопределенность состояния системы будет возрастать и система выйдет из под управления. Кроме того, необходимо, чтобы управляющий сигнал выбирался... не случайно, а определялся на основе информации о состоянии системы» [224, стр. 56].
64 В данном случае основное требование, предъявляемое к управляющей системе, заключается (в соответствии с известной теоремой Shannonо «канале коррекции») в том, чтобы количество информации, переносимое управляющими сигналами, было не меньше прироста энтропии системы.
64 Отсюда вытекает, если учесть параметр времени, что частота «корректирующих» сигналов должна быть такой, чтобы управляемые параметры не «успевали» выходить за допустимые пределы. В случае «очень сложных» систем с большим количеством состояний и быстрым ростом энтропии (а именно таковыми являются системы биологические), частота управляющих сигналов должна стремиться к бесконечности, т. е. управление должно быть в пределе непрерывным.
64 Весьма близким к этой трактовке является подход к вопросам регулирования состояния биологических систем, разрабатываемый И. М. Гельфандом и его сотрудниками на основе так называемой тактики нелокального поиска. Как подчеркивает И. М. Гельфанд, выходная функция в самонастраивающихся системах обычно не задается аналитически. Поэтому подбор нужных значений рабочих параметров должен производиться экспериментально и настолько быстро, чтобы удовлетворяющие значения оптимизируемой функции «достигались за интервалы времени, на протяжении которых эта функция не успевает существенно измениться» [31, стр. 295; см. также 30, 32, 33].
На это противоречие (назовем его условно противоречием между непрерывностью фактической и дискретностью осознаваемой регуляции действия) неоднократно обращалось внимание в психологической литературе. Мы напомним два его наиболее интересных и взаимно друг друга дополняющих описания, из которых одно дано Д. Н. Узнадзе, а другое А. Н. Леонтьевым.
Д. Н. Узнадзе рассматривает проблему этого противоречия при обосновании теории «объективации»65. Как показывает приведенная (в сноске) выдержка из его фундаментальной работы «Экспериментальные основы психологии установки», он акцентирует регулирующее влияние, которое оказывает установка на целенаправленное действие. Что же касается степени осознанности фрагментов действия, динамика которых определяется установкой, то здесь позиция Д. Н. Узнадзе очень своеобразна. С одной стороны, он подчеркивает, что «у нас... нет настоящего основания» говорить об участии внимания в этих актах, с другой — признает, что эти акты переживаются с достаточной степенью ясности, чтобы «субъект был в состоянии ориентироваться в условиях ситуации его поведения». Регуляция же поведения, сопровождающаяся отчетливой концентрацией внимания на управляемом процессе, представляет, по Д. Н. Узнадзе, качественно особый план поведения, который определяется им как план «объективации» переживаний.
65 Вот как Д. Н. Узнадзе выразил важную идею регулирующей функции неосознаваемых установок: «Вставая утром с постели, человек должен быть в состоянии выделить платье или обувь... это... необходимо... ибо бесспорно, что всякая целесообразная деятельность представляет собой факт отбора действующих на субъекта агентов, концентрацию соответствующей психической энергии на них как факт ясного отражения их в психике... Несмотря на то, что здесь мы имеем дело и с фактами отбора агентов, действующих на субъекта, и с концентрацией психической энергии на них, как и с фактом ясного отражения их в психике, говорить об участии внимания в этих актах у нас все-таки нет настоящего основания... Возникает вопрос: чем же в таком случае, если не той специфической способностью, которую принято называть вниманием, определяются эти процессы... Этот процесс оказывается совершенно неразрешимым для обычной психологии, огульно игнорирующей наличие в нас процессов, все еще неизвестных старой традиционной науке. В свете нашей теории установки вопрос этот разрешается без особых затруднений... Чего не может сделать внимание, мыслимое как формальная сила, то становится функцией установки, являющейся, таким образом, не только формальным, но и чисто содержательным понятием... В условиях импульсного поведения (т.е. поведения, регулируемого только сложившейся установкой. — Ф.Б.) у действующего субъекта могут возникать достаточно ясные психические содержания, несмотря на то, что о наличии у него внимания в данном случае говорить не приходится. Мы видим, что это может происходить на основе установки, определяющей деятельность субъекта вообще и в частности работу его психики. На основе актуальной в каждом данном случае установки в сознании субъекта вырастает ряд психических содержаний, переживаемых им в достаточной степени ясности и отчетливости для того, чтобы ему, субъекту, быть в состоянии ориентироваться в условиях ситуации его поведения» [87, стр. 99—100].
Мы видим, таким образом, как впервые возникает представление, по которому установка выступает в роли фактора регуляции актов поведения, переживание которых сопряжено с определенным снижением степени ясности их осознания (актов, в динамике которых «внимание не участвует»). Это представление выступает здесь как еще несколько упрощенная, только в главных своих контурах намеченная схема. По этой схеме следует различать только два уровня ясности осознания психических переживаний — уровень, характерный для «импульсного» поведения, которое определяется установками, и уровень, характерный для поведения, сопровождаемого напряженным вниманием и тем самым «объективацией»66.
66 Понятия «внимание» и «объективация» Д. Н. Узнадзе одно время отождествлял: «Внимание... нужно характеризовать, как процесс объективации, — процесс в котором из круга наших первичных восприятий, т. е. восприятий, возникших на основе наших установок, стимулированных условиями актуальных ситуаций поведения, выделяется какое-нибудь из них, идентифицируясь, становится предметом наших познавательных усилий и в результате этого наиболее ясным из актуальных содержаний нашего сознания» [96, стр. 77—78]. Однако в более поздней работе (рукопись, носящая название «Основные положения теории установки») как это подчеркивает редакция «Экспериментальных исследований по психологии установки» (Изд. АН Грузинской ССР, Тбилиси, 1958), Д. Н. Узнадзе от идеи тождества «внимания» и «установки» отказался [96, стр. 79].
Однако вряд ли можно сомневаться в том, что за этой двучленной схемой, подчеркивающей лишь основные тенденции, скрыта в действительности гораздо более сложная система дифференциаций, охватывающая весь диапазон степеней ясности осознания от наблюдаемых при внимании, предельно напряженном, до сопутствующих типичным «автоматизмам», о которых иногда бывает очень трудно сказать, относятся ли они к неосознаваемым психическим явлением или же должны рассматриваться скорее лишь как своеобразная, очень сложная нервная активность, которая из-за предельной редукции своего отражения в переживаниях субъекта не может трактоваться как явление подлинно психическое (хотя бы неосознаваемое).
На эту проблему множественности уровней осознания и изменчивости содержаний, которые характеризуются определенной степенью осознанности, обращает особое внимание А. Н. Леонтьев. Ему принадлежит и указание на связь, которая существует между отношением элемента действия к задаче последнего и степенью осознаваемости этого элемента. А. Н. Леонтьев обращает внимание на то, что при обучении субъекта любому сложному действию отдельные звенья этого действия также формируются вначале как своеобразные самостоятельные «микродействия», т. е. регулируются осознанно. Затем, однако, они включаются в структуру «макродействия» лишь как его составные «операции», которые непосредственно уже в сознании не «презентируются». На этом этапе происходит сдвиг в степени их осознанности и, следовательно, их регулирование, не допускающее никаких «пауз», переходит к инстанции, управляющие воздействия которой уже более не осознаются. «Это однако, — как отмечает Л. Н. Леонтьев, — не значит, что они вовсе перестают сознаваться. Они лишь занимают другое место в сознании: они... при известных условиях могут сознаваться. Так в сознании опытного стрелка операция выравнивания мушки, как и само положение ее по отношению к прорези, могут быть не презентированы. Достаточно, однако, какого-нибудь отклонения от нормального осуществления этой операции, и тогда сама эта операция, как и ее предметные условия, отчетливо выступают в сознании» [52, стр. 297].
Таким образом, особенностью развитого сознания оказывается то, что оно располагает содержаниями не только актуально ему «презентированными», но и такими, которые лишь потенциально осознаваемы в определенных ситуациях. Развивая далее мысль о неодинаковой осознаваемости различных элементов структуры поведенческого акта, А. Н. Леонтьев подчеркивает изменчивые отношения, существующие в этом плане между содержаниями, не одинаково связанными с целями и с мотивами действия и т. д.
Сопоставляя позиции, которые занимают Д. Н. Узнадзе и А. Н. Леонтьев при анализе проблемы сознания, нетрудно заметить, что они в важных отношениях своеобразно дополняют друг друга. Если Д. Н. Узнадзе несколько схематически и обобщенно освещает вопрос о различиях в степени осознания разных форм и компонентов действия, то Л. Н. Леонтьев трактует эту проблему значительно более конкретно, отражая ее подлинную сложность. Однако Л. Н. Леонтьев не ставит вопрос о закономерностях и механизме регуляции действий, осознанное управление которыми по тем или иным причинам оказывается снятым, в то время как для Д. Н. Узнадзе этот последний вопрос выступает как центральный.
Только при совмещении картин, нарисованных Д. Н. Узнадзе и А. Н. Леонтьевым, мы получили адекватное представление о сложности градаций осознания разных элементов действия и одновременно о факторах, принимающих на себя управление действием, когда осознанное регулирование последнего оказывается устраненным67.
67 Изложенное выше понимание факторов, обусловливающих осознание мыслительной деятельности, уходит своими корнями в дискуссии более раннего периода и заставляет вспомнить, в частности, критику, которая была направлена Л. С. Выготским в адрес Claparède.
67 Claparède принадлежит формулировка «закона осознания»: мы осознаем свои мысли в меру нашего неумения приспособиться. Л. С. Выготский, напоминая это, подчеркивает, что тезис Claparède выражает лишь функциональную сторону проблемы, указывая, когда возникает или не возникает потребность в осознании. Остается, однако, открытой структурная сторона вопроса: каковы те средства, те психологические явления и операции, благодаря которым оказывается возможным сознание. И далее Л. С. Выготский излагает свою уже хорошо теперь известную концепцию, по которой необходимой предпосылкой осознания является развитие истинных понятий.
67 Следовательно, здесь мы также имеем два разных подхода к проблеме, которые взаимно друг друга дополняют. Осознание психических проявлений провоцируется трудностью выполнения задачи (Claparède), но для его возникновения необходимо существование мысли, способной стать объектом осознания, мысли, «отделенной» от предмета, т. е. истинного понятия (по Л. С. Выготскому). Л. С. Выготский старается пояснить это важное положение: «Неосознанное... означает не степень сознательности, а иное направление деятельности сознания. Я завязываю узелок... сознательно. Я не могу, однако, рассказать, как я это делаю. Мое сознательное действие оказывается неосознанным... Предметом моего сознания является завязывание узелка, узелок... но... не то, как я это делаю. Но предметом сознания может стать именно это, тогда это будет осознание» [26, стр. 193].
67 Отсюда вытекает, во-первых, что позиция Л. С. Выготского не исключает позиции Claparède, а только дополняет ее и, во-вторых, что в позиции Л. С. Выготского мы не находим объяснения изменчивости осознания у взрослого человека, у которого мышление в истинных понятиях уже полностью сформировалось. Этой стороны проблемы Л. С. Выготский вопреки характеризовавшему его на протяжении многих лет глубокому интересу к проблеме сознания предпочитал, по-видимому, почему-то не касаться.