Глава пятая. Роль неосознаваемых форм высшей нервной деятельности в регулировании психофизиологической активности организма и поведения человека
§96 Пластичность действия в фазе его «автоматического» выполнения
Вопрос о конкретных проявлениях неосознаваемых психических феноменов и неосознаваемых форм высшей нервной деятельности столь же сложен, сколь разнообразны проявления сомато-вегетативной активности и поведения человека. Мы остановимся только на нескольких подвергавшихся наиболее быстрому развитию и, возможно, именно поэтому наименее ясных аспектах этой проблемы, до сих пор вызывающих острые споры: на эволюции представлений о процессах «автоматизации» актов поведения; на вопросе о случайности ошибочных действий; на проявлениях неосознаваемых психических явлений в условиях измененного (сновидно) состояния сознания, в связи с чем нам придется уделить особое внимание проблеме «символизации»; наконец, на роли, которую неосознаваемая высшая нервная деятельность играет в вопросах профилактики, развития и регресса болезни.
Представление о неосознаваемой установке, трактуемой не только как проявление «готовности» к выполнению целенаправленной активности, но и как фактор, регулирующий развертывание этой активности в соответствии с определенной задачей и со смыслом окружающей ситуации, глубоко изменило наше понимание функциональной структуры приспособительного действия.
Старая схема, по которой целенаправленное произвольное действие является функцией многократно повторяющихся осознаваемых актов «волевого усилия», стала пересматриваться по существу еще во второй половине XIX века. К концу века она была окончательно отброшена, и ее долгое время замещало более сложное представление, по которому главными функциональными компонентами действия являются, во-первых, эффекты осознаваемых «решений» и, во-вторых, неосознаваемые «автоматизмы» или «навыки», форму которых принимает всякое действие, ставшее из-за частого и монотонного воспроизведения привычным.
Дальнейшее развитие теории организации действия, значительно ускорившееся лет 30 назад, показало, однако, неправильность, существенную упрощенность и этой двучленной схемы. Согласно этой схеме, последовательные этапы формирования действия обрисовывались примерно так. Допускалось, что на первом этапе устанавливаются (отбираются и закрепляются) все необходимые связи. На втором же этапе — этапе «автоматизации» эти связи обеспечивают машинообразный и стереотипный характер реакций. Иными словами, если на первом этапе осуществление действия происходит еще в отсутствие жестко фиксированных связей между его элементами и потому отличается пластичностью, то переход к этапу автоматического действия характеризуется упрочением ригидных связей и, следовательно, потерей пластичности функции.
Такое импонирующее на первый взгляд представление оказалось, однако, полностью разрушенным, как только стал производиться более тонкий анализ биомеханической (Н. А. Бернштейн) и электромиографической структуры автоматизированных движений. Было показано, что такие, например, процессы, как ходьба, закрепившиеся профессиональные и спортивные двигательные навыки, нейродинамика поддерживания позы и т.п., характеризуются не рпгидностью, не стереотипностью, а напротив, удивительной пластичностью, возможной только при отсутствии однозначных связей между движением и совокупностью реализующих это движение нервных возбуждений. Было установлено также, что приспособительная изменчивость полностью «автоматизированных» двигательных актов может приобретать форму необычайного тонкого регулирования. Достаточно напомнить, что, например, в баллистических движениях типа удара по мячу при игре в теннис, в акте стрельбы, при ударе по шару на бильярде, в акте бритья, т.е. при действиях, опирающихся на множество неосознаваемых «автоматизированных» двигательных компонентов, необходимые и непредусмотримые заранее вариации движений обеспечивают точность моторного эффекта, определяемую долями угловой секунды и микронами68.
68 При падении человек почти мгновенно выполняет ряд неосознаваемым образом формируемых защитных движений. Эти движения оказываются разными при разных направлениях падения и как бы учитывают обстановку, в которой происходит падение. Было показано, что если человек, падая, держит в руках нечто для него ценное или хрупкое, то это глубоко изменяет всю систему «автоматически» развертывающихся у него защитных движений. В этих неосознанно выполняемых актах может отчетливо проявиться стремление падающего уберечь не только самого себя, но и свою ношу. Спортсмен может также, как известно, выполнить требуемое действие, например толкнуть мяч, удержать равновесие, совершить прыжок, даже находясь в совершенно необычной и неудобной позе, что было бы, конечно, совершенно невозможным, если бы автоматически выполняемые движения были действительно «окостеневшими», ригидными. Все это отчетливо показывает, что автоматизированные действия, как и действия осознаваемые, могут сложно и целесообразно перестраиваться в зависимости от обстановки, широко проявляя то, что называется «функциональной пластичностью» или приспособляемостью. А быстрота и точность этих неосознаваемых перестроек почти всегда превосходят быстроту и точность перестроек, происходящих осознанно.
Таким образом, было твердо установлено, что автоматизированное осуществление эффекторной функции вовсе не связано с потерей этой функцией характеристики пластичности. Но тогда пришлось признать, что существо автоматизации заключается отнюдь не в использовании ранее закрепленных, жестко фиксированных связей. Автоматическая деятельность обрисовывалась [14] гораздо скорее как деятельность, протекающая в рамках определенной, ранее сложившейся «системы правил» (в рамках определенной «матрицы управления»). Реализация автоматического действия не опирается при этом на какие-то заранее точно предусмотримые связи между элементами или фазами этого действия. Она выступает скорее как процесс, построенный по типу марковской цепи (т. е. как последовательность событий, каждое звено которой характеризуется лишь определенной вероятностью возникновения, зависящей от конечного числа предшествующих звеньев той же цепи). Легко понять, насколько глубоким является такое изменение в понимании самого существа процесса автоматизации, лишающее этот процесс приписывавшейся ему ранее «окостенелости» и механичности.
Но если это так, то становится очевидным, что осуществление функции в фазе ее неосознаваемого «автоматизированного» отправления есть процесс, продолжающий быть именно регулируемым, т. е. продолжающий быть активностью, при которой происходит отбор оптимальных форм реализации действия, специфически связанных с условиями развертывания и задачей последнего.
Мы не будем сейчас задерживаться на вопросе о том, как следует представлять конкретный процесс выработки мозгом упомянутых выше «матриц управления». Рассмотрение этой проблемы, содержащееся в работах Н. А. Бернштейна, И. М. Гельфанда и др. [90, стр. 299—322; 32, 33], увело бы нас в сторону от главной темы. В данном случае важно лишь то, что все это направление мысли еще раз подчеркнуло активный характер неосознаваемой регуляции поведения и подчиненность последней (как и регуляции осознаваемой) семантике, смыслу задач и ситуаций.
А теперь проследим другую линию в углублении представлений об «автоматизации» действий, связанную с концепцией неосознаваемых установок еще более тесно.