Глава пятая. Роль неосознаваемых форм высшей нервной деятельности в регулировании психофизиологической активности организма и поведения человека
§ 112 О слабых сторонах современного психологического и физиологического подхода к проблеме сновидения
Мы охарактеризовали три главных подхода к проблеме символики сновидений, существующих в современной литературе: традиционный психоаналитический, психологический (рассматривающий символику как функцию образности мысли) и физиологический. Эти подходы не исчерпывают всех попыток решения вопроса о «языке» сновидно измененного сознания. Однако наиболее важные споры, происходившие на протяжении последних десятилетий о природе сновидений, велись между сторонниками именно» этих трех концепций.
Нет необходимости повторять доводы, по которым должна быть безоговорочно отвергнута первая из описанных трактовок, уходящая корнями в представления ортодоксального фрейдизма. Сложнее обстоит дело с двумя другими: второй, которую можно назвать концепцией «соскальзывания» измененного сознания на язык образов, и третьей, основанной на сведении всей проблемы символики сновидений к представлению о фрагментарности последних и чисто физиологической обусловленности их динамики. Против каждого из этих толкований можно привести доводы, показывающие их слабые стороны, и то, что каждое из них проблему символики сновидений до конца не раскрывает. Поэтому мы должны рассматривать эти концепции скорее лишь как возможные гипотезы, чем как проверенные теории, дающие исчерпывающее объяснение затрагиваемым ими трудным вопросам.
Важно точно сформулировать, в чем заключается основное расхождение между обеими этими концепциями. Для концепции «фрагментарности» символическое сновидение — это осколок переживаний, который приобретает характер символа только потому, что в нем случайно, в силу закономерностей физиологического порядка, оказалась воспроизведенной та или другая деталь или черта, относящая нас к переживанию в целом. Для концепции же «соскальзывания» на образный язык сновидно измененного сознания символизм сновидения — это выражение характерного, генетически обусловленного способа связи между визуализированными психологическими содержаниями, выражение тенденции придавать образную форму тому, что в условиях бодрствования выступает как система понятий, опирающаяся на логические связи и потому свободная от ограничений наглядности.
Для того чтобы проиллюстрировать это различие подходов, мы воспользуемся красивым примером, который приводит И. Е. Вольперт [24, стр. 143]. Некто С. после ряда лет совместной жизни с женой увлекся другой женщиной. Перед ним возник сложный вопрос о разводе. И вот в одну из ночей ему снится: туманным утром он идет с женой по безлюдной улице, впереди развилка. Жене идти направо, ему налево. С. прощается с женой, в этот момент его охватывает чувство острой к ней жалости и на этом сновидение обрывается. Как объяснить возникновение этих несомненно символических образов? С точки зрения гипотезы «фрагментарности»: мощная доминанта вызвала благодаря случайной констелляции физиологических состояний оживление следа, в данном случае конкретного образа, который был как-то, возможно чисто ассоциативно, связан благодаря прошлым переживаниям с представлением о разводе. С точки зрения типотезы «образного языка»: сновидное сознание выразило на своем визуализирующем «языке» то, что для сознания бодрствующего выступало как отвлеченное понятие, как идея супружеского развода. Какому же из обоих этих толкований следует отдать предпочтение? Ответить на этот вопрос, конечно, далеко не просто.
Слабой стороной концепции возврата к «образному языку» является то, что она построена в основном на аналогиях. В результате исследований биологического и исторического развития и нормального онтогенеза психики было убедительно показано качественное своеобразие более ранних фаз эволюции сознания. Предположение же о возврате к этому своеобразию в условиях сна до сих пор остается (если быть точным) лишь гипотезой, базирующейся на представлении о реальности фактов биологического регресса и на характерных функционально-структурных аналогиях, которые можно во многих случаях провести между символикой «допонятийного» мышления и символикой сновидений.
Прямых экспериментальных доказательств того, что сновидное сознание обнаруживает закономерную тенденцию замещать абстрактные представления динамическими визуализациями, которые носят (именно из-за того, что являются образами, «перенасыщенными» смыслом) символический характер, у нас пока нет. Если же мы обратимся к косвенным экспериментальным доводам, то наиболее убедительными из них являются данные Desoille, выявившего при анализе «управляемых сновидений» тенденцию к повышению по мере углубления дремотного состояния количества образов, имеющих отчетливо символический характер. Эту корреляцию (нуждающуюся еще, впрочем, в строгом контроле) нелегко, конечно, совместить с представлением о чисто «случайном» возникновении подобных символов.
Что же касается гипотезы «фрагментарности», то ее предстоит согласовать с тем серьезным пересмотром представлений о физиологических механизмах и о «полезности» сновидений, который происходит в настоящее время.
Мы вскользь уже затрагивали эту тему, касаясь вопроса о неосознаваемой переработке информации во время сна (см. §66 и §111). Остановимся теперь на ней несколько подробнее.
Долго существовавшее представление о сне, как о состоянии, обусловливающем сдвиг частот электроэнцефалограммы только влево (т.е. появление синхронизированных дельта-ритмов), оказалось неправильным. Во время сна закономерно возникают фазы также быстрой (десинхронизированной) электрической активности мозга, на протяжении которых отмечаются разнообразные изменения в самых различных функциональных системах организма. Наиболее отчетливо выступают при этом движения глазных яблок, понижение мышечного тонуса, повышение звуковых порогов пробуждения, активация сердечно-сосудистой деятельности и дыхания.
Эти фазы «быстрого» сна (иначе говоря, сна «парадоксального», или «ромбэнцефалического») имеют характерные электрофизиологические особенности и свою отличительную динамику возбуждений на разных мозговых уровнях (пароксизмальные разряды, распространяющиеся от области моста к зрительным буграм и коре и др.)? обнаруживаются не только у человека, но и у животных, и их суммарная длительность за сутки у млекопитающих значительно больше на ранних этапах онтогенеза, чем на более поздних. Удалось также выяснить специфический и дифференцированный характер воздействия на «быстрый» сон некоторых психофармакологических агентов (стимулирующее влияние резерпина, тормозящее — ингибиторов моноаминооксидазы и др.) и выявить связи между расстройствами «быстрого» сна и патогенезом определенных психотических синдромов. Совокупность этих физиологических изменений, сопутствующих «быстрому» сну, настолько своеобразна, так резко отличается от соответствующих коррелятов «медленного» (синхронизированного, «дельтового») сна, что возникла тенденция рассматривать «быстрый» сон не как разновидность сна в обычном понимании, а как качественно особое функциональное состояние мозга, которое лишь из-за сходства внешних его проявлений с проявлениями сна обычного отождествляется с последним.
В интересующем нас аспекте особое значение приобретает связь фаз высокочастотной электрической мозговой активности («быстрого сна») с воспоминанием сновидений.
Thomas [255] подчеркивает, что если сон прерывается непосредственно на протяжении такой фазы, то исследуемый отмечает, как правило, что ему что-то снилось и его рассказ о сновидении будет изобиловать деталями. Если пробуждение произошло спустя 2—3 минуты после конца фазы десинхронизации электроэнцефалограммы и активации электроокулограммы, случаи воспоминания сновидений становятся более редкими, а сами воспоминания более бедными и тусклыми. Если же интервал времени между концом фазы быстрого сна и пробуждением превышает 10 минут, исследуемые заявляют обычно, что им ничего не снилось.
Были получены также экспериментальные данные» указывающие на связь движений глазных яблок и легких моторных реакций, наблюдаемых на протяжении «быстрого» сна с содержанием сновидений. В некоторых случаях эта связь была настолько четкой, что позволяла определять характер изменений окулограмм на основании одного только анализа образов, возникавших у спящего. Особый же интерес представляют результаты избирательного экспериментального подавления фаз «быстрого сна» (испытуемого будили, как только на электроэнцефалограмме и электроокулограмме возникали характерные признаки «быстрого» сна, и предоставляли ему возможность спокойно спать, пока электроэнцефалограмма сохраняла вид, обычный для сна «медленного»). Подобное подавление вызывало вначале тенденцию к учащению периодов «быстрого» сна, а затем, если оно продолжалось несколько ночей подряд, появление также определенных психических расстройств.
Все эти факты, выявленные за последнее десятилетие главным образом французскими и американскими исследователями (Jouvet, Dement и др.)» представляют глубокий интерес.
Те, кто в 60-х годах говорят — особенно в руководствах по физиологии — о физиологических механизмах сна и сновидений, отвлекаясь от этих данных, занимают консервативную позицию, неоправдываемую приверженность к которой извинить нельзя.
В интересующем нас аспекте наиболее важно то, что эффекты избирательного подавления фаз «быстрого» сна, преимущественно, по-видимому, связанных со сновидениями, вызвали оживление многих старых споров, в частности, вновь поставили на обсуждение проблему необходимости сновидений как особых форм «отреагирования», «сновидения, как стража сна», и т.п.
Характерно, однако, что на Лионском конгрессе 1963 г. [105], на котором проблема «быстрого» сна подверглась углубленному «междисциплинарному» обсуждению, в поддержку психоаналитической концепции «отреагирования» голосов почти не раздавалось. По мнению Dement, исследователя, которому мы обязаны наиболее точными описаниями особенностей «быстрого» сна у человека, избирательное подавление этой активности вызывает скорее всего кумуляцию в организме какого-то неизвестного пока токсического агента, распад которого происходит в нормальных условиях на протяжении фаз десинхронизации мозговых потенциалов, сопутствующих «быстрому» сну. Поэтому Dement считает, что более правильно объяснять клинические картины, возникающие у лиц, у которых «быстрый» сон подавлялся в экспериментальных целях, с собственно биохимических, а не с психоаналитических позиций.
На Лионском конгрессе против избирательной связи «быстрого» сна со сновидениями приводились также как аргументы указания на выраженность характерных признаков этого сна у декортицированных животных и на интенсивность аналогичных проявлений у ребенка в самом раннем постнатальном периоде.
С последним из этих аргументов некоторые из авторов, придерживающихся противоположной точки зрения (т.е. концепции «отреагирования»), соглашаться, однако, не хотят.
Thomas, например, подтверждая, что «быстрый» сон занимает у новорожденного до 50% общего времени, на протяжении которого бодрствование отсутствует, высказывает предположение, что «эта активность играет, по-видимому, определенную роль в созревании нервной системы, способствуя восприятию стимулов, исходящих из внутренней среды организма. Она облегчает, возможно, развитие нервных структур и механизмов до того, как начинается поступление внешней стимуляции», и т.д. [255, стр. 49].
Мы видим, таким образом, что открытие явлений «быстрого» сна во всяком случае значительно усложнило представления о мозговых основах сновидного изменения сознания. В собственно физиологическом аспекте явления «быстрого» сна не являются несовместимыми с представлениями о «фрагментарной» природе сновидений в той хотя бы их форме, в какой их развивает И. Е. Вольперт.
Однако до тех пор, пока тяжелые клинические последствия избирательного подавления фаз «быстрого» сна не найдут своего конкретного биохимического объяснения, мы должны считаться с возможностью какой-то «полезности» сновидения как психологического феномена. А если эта идея «полезности» будет принята,, то потребуется очень вдумчивый анализ, чтобы показать, совместима ли она с представлением о сновидении, как о логически чисто случайном, психологически никак не направляемом, лишь физиологически детерминируемом оживлении следов, т.е. с представлением, которое является основным для гипотезы «фрагментарности»90.
90 В вопросе о «полезности» сновидений И. Е. Вольперт также, по-видимому, считается с возможной ролью последних как средства «разрядки функционально напряженных систем головного мозга». «Догадки, — говорит он, — Claparéde о значении сновидений как психического отдыха и Freud об их значении как "исполнения желания" и "страже сна" неверные в той обобщенной формулировке, какую предложили эти авторы, имеют частичное обоснование в закономерностях функциональной динамики коры головного мозга» [24, стр. 159].
90 И. Е. Вольперт признает и существование определенной связи между сновидениями и развитием сознания, формулируя, однако, точку зрения, которая резко отличается от охарактеризованного выше подхода, базирующегося на теории «допонятийного» мышления. Согласно этому подходу, на структуру сновидений влияют тенденции к мышлению в «комплексах», к синкретическим сближениям, преобладающие в ранних фазах онтогенеза. По И. Е. Вольперту, мы должны считаться с обратными отношениями: с влиянием сновидений на формирование мышления, находящегося на низком уровне развития. Сновидения, по мнению И. Е. Вольперта, это «остаток далекого филогенетического прошлого человека, когда неполный, частичный сон был преобладающим видом сна. Сновидение играло тогда определенную роль как импульс к физиологической мобилизации организма в условиях внезапно возникшей во время сна опасности и как примитивная непроизвольная форма воспроизведения и закрепления опыта повседневной жизни» [24, стр. 159]. И. Е. Вольперт излагает эту своеобразную концепцию, к сожалению, в очень сжатых формулировках, не позволяющих получить достаточно ясное представление о ней.
Подытоживая, можно сказать следующее. Данные, которыми мы располагаем о зависимости сновидно измененного сознания от осознаваемых и неосознаваемых установок, от доминант, «опускающихся в скрытое состояние» (А. А. Ухтомский), о возможности рассматривать символику сновидений как выражение особого характера смысловых связей, преобладающих на ранних этапах онтогенеза, имеют разнообразный и важный характер. Однако они являются все же скорее лишь гипотезами, материалом для будущей развернутой концепции генеза и роли сновидений, чем законченными теориями. Для создания подобных теорий мы только в последние годы стали получать необходимые логические и экспериментальные предпосылки.