Приложение. Из материалов дискуссий, проводившихся на протяжении 1956-1967 гг. со сторонниками психоаналитического и психосоматического направлений


...

Дискуссии с проф. Еу и проф. Brisset (Париж, Франция)

В 1963 г. нами в соавторстве с проф. С. А. Саркисо­вым и проф. В. М. Банщиковым была опубликована ра­бота «Некоторые теоретические вопросы современной

неврологии и психиатрии» (Медгиз). В пятой главе этой монографии («Проблема роли нейрофизиологических по­нятий в психопатологии») содержатся критические вы­сказывания по поводу представлений, поддерживающих психоаналитическое направление, изложенных одним из ведущих французских психиатров проф. Еу в его прог­раммном докладе («Психиатрические теории») на III Международном психиатрическом конгрессе (Монреаль, 1961 г.)119.


119 В более сжатой форме эти же замечания были изложены нами в статье «III Международный конгресс психиатров», опубликованной в «Журнале невропатологии и психиатрии им. С. С. Корсакова» (1962, 2, 62).


Здесь же сформулированы некоторые наши возраже­ния проф. Brisset, давшему (в «Revue de medicine psycho- somatique», 1961, 3, 4), как уже указывалось, разверну­тый критический отклик на наши статьи, опубликован­ные в «Журнале невропатологии и психиатрии» (1960, № 3 и 10).

Журналом «Revue de medicine psychosomatique» был опубликован перевод пятой главы нашей работы, после которого были помещены ответ проф. Еу и корот­кая реплика проф. Brisset (1965, 7, 1).

Мы приводим ниже отрывок из статьи проф. Brisset, наш короткий ответ ему (публикуемый впервые), пол­ный текст ответной статьи проф. Еу и завершающую из­ложение материалов дискуссии реплику проф. Brisset.

Из статьи проф. Brisset:

«Остается определить место психоанализа в этой (психосоматической. — Ф.Б.) медицине. Этот вопрос был очень плохо понят проф. Бассиным... Психоанализ это метод межсубъективной коммуникации. На основе этого метода возник остов научного истолкования неврозов и перверсий, принимаемый всеми, кто достаточно эрудиро­ван... Это и только это можно назвать психоаналитичес­кой "доктриной". Распространение исследований... в об­ласть психосоматических заболеваний... произошло еще слишком недавно, чтобы дать что либо большее, чем рабо­чие гипотезы. Другими словами психоаналитической "док­трины" психосоматической медицины не существует. Пси­хоанализ дает... метод, гипотезы, связанные между собой фрагменты знания — и только... Все эти знания... не доказуемы экспериментально... Научное убеждение а этой области не основывается на экспериментальных до­казательствах — так, как это происходит в естественных науках. Ограниченность экспериментального метода в том, что касается выявления взаимоотношений, обуслов­ливает, что доказательство здесь приобретает особый ха­рактер. Речь идет о том, чтобы понимать, а не объяснять. Мы оказываемся здесь в области наук исторического по­рядка. Личность — это история. "Можно объяснить приро­ду, но историю можно только понимать", говорит Дильтей... Согласие по поводу этих вопросов внутри опреде­ленного круга ученых может возникнуть на основе доверия к духу критики, на основе взаимного контроля, вследствие того, что время придает достоверность опыту и толкованию. Именно так обстоит дело с психоанализом. Проф. Бассин имеет право не верить психоаналитикам, но он не имеет права требовать у них "доказательств", которые чужды характеру их познания (разрядка наша.— Ф.Б.)...

Из сказанного вытекает много ошибок в его статьях... Так, он совершенно ложно истолковывает по­нятие символа... Психосоматическая медицина, с точки зрения психоаналитиков, не является и не может быть поиском символов. Символ — это выражение переработки, происходящей на очень высоком уровне в области языка или жеста, в области движений, лучше всего приспособ­ленных для экспрессии. Символ — это коммуникация. Это обстоятельство необходимо учитывать, чтобы понять разницу между истерией и психосоматическими синдро­мами...

Истерия — это символическое выражение. При ней дей­ствительно речь идет о языке тела, используемом вместо артикулярной речи, т.е. о том же, что имеет место при мимике и жестах.

Что же касается психосоматического синдрома.., то это гораздо более глубокий регистр. Больной символиче­ски нам ничего больше не сообщает. Он выходит за пре­делы символической коммуникации столь же решитель­но, как и больной психотический... Значит ли это, что его поведение вообще перестает быть что-то означающим? Весь вопрос заключается в этом. Подобно тому, как при психозах наблюдатели... обнаруживают... понятные смыслы, психосоматические синдромы и болезни также позволяют уловить за расстройствами, связанными с фи­зиологическими процессами, обстоятельства, имеющие определенное жизненное значение — тем самым они при­обретают определенное место в истории личности боль­ного. Они не являются случайными эпизодами... Однако подобному тому, как психоз требует для своей реализации других условий, помимо связанных с историей личности больного, возникновение психосоматических болезней также определяется иными факторами: унаследованными или приобретенными предрасположениями, придающими хрупкость определенным физиологическим системам. Во­прос, который подлежит разрешению, — это каким спосо­бом организм приходит к выражению некоторых аффектов скорее висцеральным путем, чем развитием психоза или невроза или на основе нормального использования речи и жестов. Этот вопрос не решен и именно поэтому я го­ворю, что не существует психосоматического объяснения. Психоаналитики разрабатывают эту проблему. Непсихо- аналитики — также. И поэтому я хотел бы, чтобы проф. Бассин нам открыл свою собственную точку зрения...»

Ответ профессору Brisset.

Мы привели выше лишь небольшой фрагмент из об­ширной статьи проф. Brisset. Нам представляется, что именно в этом отрывке изложены основные воодушев­ляющие проф. Brisset идеи. По их поводу мы хотели бы сформулировать два замечания.

Если проф. Brisset полагает, что психоанализ дает знания, которые принципиально нельзя проверять опыт­ным путем, что здесь речь идет не об «объяснении», а о «понимании», что у критиков психоаналитической концеп­ции «нет права» требовать от защитников этой кон­цепции каких-либо «доказательств» и т.д., то не ка­жется ли ему, что тем самым он отвергает право психо­анализа на детерминистическую интерпретацию каких бы то ни было психических проявлений и состоя­ний, т.е. на позицию, которую многие объявляют особенно характерной для Freud?

Мы полагаем, что если принять трактовку возможно­стей и задач психоанализа, которую предлагает проф. Brisset, то это скорее, чем что-либо другое, означает ис­ключение этой концепции из круга не только «естествен­ных» наук (противопоставляемых наукам «историчес­ким»), но из области рационально аргумен­тируемого знания вообще. Согласуется ли такое понимание с традиционными установками самой психо­аналитической школы?

И второе замечание. Проф. Brisset утверждает, что психосоматический синдром не символичен в том смысле, в каком символичен синдром истерический. К этой мысли можно только присоединиться. Но в чем же тогда спе­цифика психосоматического синдрома? В том, что в нем отражаются за покровом физиологического расстройства «обстоятельства, имеющие жизненное значение» для больного? Но разве не очевидно, что именно связь с историей жизни больного, с историей его орга­низма и с историей его личности — и только эта связь — и придает психосоматическому синдрому его роль свое­образного зеркала «жизненно важных значений»?! И не кажется ли проф. Brisset, что если аффект выражается «висцеральным путем», то понять механизмы проявляю­щихся здесь связей можно — как это и делает на каждом шагу клиника — без всякой аппеляции к специфическим представлениям психоанализа?

Мы ограничиваемся постановкой этих вопросов, пото­му что наш ответ на них достаточно подробно изложен на предыдущих страницах настоящей книги, в связи со всем тем, что было сказано выше о патогенетической ро­ли установок.

Ответ профессора Еу.

То, что сознание реализуется только мозгом; то, что, завися от социальных факторов, сознание не сводимо к его физиологической основе; то, что философия диалек­тического материализма показала невозможность исчер­пать нормальное состояние сознания его физиологичес­кими характеристиками и тем самым показала ограни­ченность объясняющей роли физиологических понятий в теории сознания; то, что, напротив, анализ психопатоло­гических состояний приводит нас к нейрофизиологичес­ким сдвигам, — таковы очевидные истины или по край­ней мере положения, соответствующие систематизиро­ванной концепции, которую я разработал как органо-динамическую теорию в психиатрии. Я поражен и счастлив, что могу найти контакт по этим фундаментальным по­ложениям с «марксистско-ленинской диалектикой» и с авторами. Я уже обратил внимание (в дискуссии, имев­шей место в Бонневале, в 1947 г. по проблеме психоге­неза неврозов и психозов), что все метафизические в общие концепции, затрагивающие вопрос о природе че­ловека и его организации, совпадают в некоторых пунк­тах. Мне представляется, что именно эти области совпа­дения мнений придают философской и научной мысли ее значимость, ее логическую ценность и реалистичность. И я думаю в этой связи, что теория психической болез­ни, которую я защищаю, может быть принята диалекти­ческим материализмом так же, как и спиритуалистичес­ким томизмом, ибо она рассматривает как предмет наше­го познания то, что является существенным для этих политических, религиозных или философских систем, а именно идею эволюции и иерархии функций, которая определяет диалектический прогресс формирования су­щества в окружающем его мире.

Последнее положение может вызвать недовольство, авторов, которые более специальным образом рассматри­вают «идеалистические» (?) концепции феноменологии и психоанализа в связи с моим пониманием этих теорий, т.е. в связи с моим толкованием клинической реально­сти. Они меня упрекают в диалектическом подходе120поскольку я, стремясь преодолеть противоречия между психогенезом и органогенезом (противоречия между де­терминирующей ролью факторов внешнего и внутреннего порядка), попытался создать, опираясь, на «научные» как мне кажется, принципы Jackson возможно более яс­ное представление о структурных уровнях, которые скрыты в нормальном состоянии и которые болезнь «вы­являет».


120 Очевидное недоразумение. — Ф.Б.


Я стремился построить существенно архитектоничес­кую теоретическую модель, организация отношений в которой может обрисоваться только после того, как рас­крывается совокупность структурных связей, освещае­мых каждой из существующих теорий лишь частично. Если авторы рассматривают как эклектику это стремле­ние понять целостность организации человеческого су­щества, я согласен быть эклектиком или, точнее говоря, синтетиком. в моей научной работе. Если же они хотят сказать, что я эклектик, потому что располагаю рядом разнородные точки зрения, не имеющие друг с другом связей, я им предлагаю (они меня извинят за это в связи с уважением, которое они мне оказывают и которое я со «своей стороны испытываю по отношению к их работам) прочитать мою книгу «Сознание». Я не допускаю, что они смогут это сделать, не заметив, что упрек, который они мне адресуют, плохо обоснован. Я не заимствую у феноменологии ее способ описания явлений, составляю­щих сущность сознания, его структуру и природу; я не заимствую у психоанализа его представление о бессоз­нательном (которое я к тому же критикую, основываясь на работах самого Freud), ибо сознательное существо не может себя воспринимать и еще менее может ощутить себя во всей своей реальности, не прибегая к заключен­ному в нем бессознательному. Это не потому, что я осно­вываюсь на этих теориях, которым авторы не доверяют, по каким-то непонятным причинам (или, вернее, по при­чинам, понимаемым мною достаточно хорошо, чтобы уви­деть в них их собственные философские предубеждения), я должен стать эклектиком, озабоченным только тем, как можно позаимствовать немножко «тут», немножко «там», немножко «справа», немножко «слева», и не беспокоя­щимся, каким образом можно свести все эти данные во внутренне увязанную систему.

Уже сама упорядоченность организации психической жизни и системы отношений, которую последняя пред­ставляет, не могла бы рассматриваться как строгая де­терминация, закономерности которой выражаются с помощью представления о рефлексе. Автономность и свобода сознательного существа гарантируются его пред­намеренной «гештальтизацией» («Gestaltisation intentionnelle»). Я полагаю, что именно это обстоятельство шо­кирует авторов, к искренности которых я в свою очередь позволяю себе обратиться (с позиций именно диалекти­ки, которая, организуя сознание, обусловила восхожде­ние человека от животного к подлинно человеческому уровню). Я просил бы авторов присоединиться к мысли о том, что центральная нервная система — это орган, освобождающий, а не связывающий нас (если иметь в виду и социальную среду). Свобода человека зависит не Только от его социальной среды, которая отражается в его речи и поведении (в этом отражении сущность реф­лекса), но и от его собственной, личной организации, расстройство которой вызывает психическую болезнь. В этом плане я более требователен, чем господа... имея, в виду, что в конечном счете болезнь провоцируется поражением нервных структур, а не только изменением: социальных условий существования (я особенно резко критиковал на «Интернациональных встречах» в Женева в 1964 г. теорию социогенеза психической болезни, защищаемую идеологией, которая является антиподом диа­лектико-материалистической рефлексологии, т.е. культуралистской антропологией экзистенциализма или ан­гло-саксонским бихэвиоризмом). Представление о диссолюции или функциональной деструкции является для; меня в патогенезе психических расстройств основным. И я придерживаюсь этого представления до такой степе­ни, что после того, как я «эклектически» позаимствовал; у феноменологии Husserl и Heidegger или у психоанализа: то, что в них есть ценного, я отверг эти учения за их неспособность дать научное определение феноменов, яв­ляющихся предметом психиатрии. Я являюсь поэтому, возможно, «эклектиком», который заимствует справа и слева, но который направляет одновременно направо и налево критические соображения по поводу оспариваю­щих друг друга психиатрических концепций. Отсюда следует, что я не эклектичен, а критичен в своей пози­ции. Я не «эклектик» в органодинамической психиатри­ческой концепции, которую сформулировал, опирась на естественную организацию динамики отношений, а ско­рее «синтетик», учитывающий интегрированный характер функций центральной нервной системы.

Когда авторы меня упрекают за то, что я не показал «как данные, например, феноменологического анализа картины шизофрении можно было бы логически соотне­сти с результатами изучения распадающихся условнореф­лекторных динамических стереотипов», «каким образом отрицающий всякое рациональное постижение экзистен­циалистский подход можно сочетать с признанием цере­бральной обусловленности психического расстройства», когда эти выдающиеся ученые признают, что они не видят в этом выражение «интеллектуальной небрежности» и когда они верят, что я не могу не понимать, что средство, позволяющее прийти к такому синтезу, создает для меня «одну из наиболее грозных перспектив, которые вообще могут раскрыться перед научным исследовани­ем»121, я в свою очередь обязан их спросить, не думают ли они, что именно понятия эволюции и диссолюции нерв­ных функций или, выражаясь более обобщенно, идея интеграции (Jackson и своеобразие позитивного и нега­тивного в нейропсихической патологии), или различие между первичными и вторичными признаками по Bleuler — что именно эти фундаментальные категории являются тем, что позволяет построить научную модель, научную теорию, не подлежащую подобной критике?


121 Явное недоразумение. Нами было указано, что создается эта «грозная перспектива» не средством, позволяющим прийти к такому синтезу, а, напротив, «отсутствием указаний на способ, ведущий к подобному синтезу» (см. нашу упомянутую выше ра­боту стр. 80. — Ф.Б.).


Не желая быть эклектиком, т.е. тем, кто оппортунис­тически соглашается то с одной, то с другой школой или идеологией, я должен, однако, сказать, что отмеченное мною выше совпадение наших мнений по фундаменталь­ным вопросам побуждает меня не задерживаться на раз­ногласиях частного порядка. Я критиковал и продолжаю критиковать павловскую теорию обусловливания в ее применении к психопатологии, но благодаря этому я ста­новлюсь только более свободным, утверждая, что значение организации мозга, от которого зависит более или менее непосредственно организация сознания, мне представля­ется главным. Ибо еще раз, и это будет моим последним словом, психическая болезнь зависит не от внешнего мира, который благодаря нервной системе воспринимается индивидом, а от патологических особенностей внутренней орга­низации этого индивида. Это справедливо в той мере, в какой эти особенности представляют уязвимую иерар­хию структур, образующих поле сознания (непосредст­венно переживаемый опыт) и поле операциональное («champ opérationnel»), в котором личность, опираясь на свою историю и свою систему оценбк, создает собствен­ный мир. Таковы в действительности логические связи в научной концепции, которая пыталась (возможно, без того, чтобы это было на деле достигнуто!) устранить про­тиворечия, заключенные в самом ее объекте: в дезорга­низации психического, которая не может быть понята без общей гипотезы об организации психики, т.е. о способе включения мира, внешнего для субъекта, в мир внутренний. Сознание — это не простое отражение, не смутный эпифеномен, не сцепление рефлексов, это непо­средственно сама организация как таковая.

Реплика профессора Brisset.

Я не хочу увековечивать спор с проф. Бассиным. Я полагаю, что каждый из нас должен остерегаться ду­мать, что только он располагает научным методом. Деви­зом Маркса было: «De omnibus dubitandum». Этот девиз предостерегает против догматизма, за которым скрыва­ется призрак всемогущества науки, это неизбежное пе­ревоплощение нарциссизма знания.