Приложение. Из материалов дискуссий, проводившихся на протяжении 1956-1967 гг. со сторонниками психоаналитического и психосоматического направлений
Дискуссии с проф. Еу и проф. Brisset (Париж, Франция)
В 1963 г. нами в соавторстве с проф. С. А. Саркисовым и проф. В. М. Банщиковым была опубликована работа «Некоторые теоретические вопросы современной
неврологии и психиатрии» (Медгиз). В пятой главе этой монографии («Проблема роли нейрофизиологических понятий в психопатологии») содержатся критические высказывания по поводу представлений, поддерживающих психоаналитическое направление, изложенных одним из ведущих французских психиатров проф. Еу в его программном докладе («Психиатрические теории») на III Международном психиатрическом конгрессе (Монреаль, 1961 г.)119.
119 В более сжатой форме эти же замечания были изложены нами в статье «III Международный конгресс психиатров», опубликованной в «Журнале невропатологии и психиатрии им. С. С. Корсакова» (1962, 2, 62).
Здесь же сформулированы некоторые наши возражения проф. Brisset, давшему (в «Revue de medicine psycho- somatique», 1961, 3, 4), как уже указывалось, развернутый критический отклик на наши статьи, опубликованные в «Журнале невропатологии и психиатрии» (1960, № 3 и 10).
Журналом «Revue de medicine psychosomatique» был опубликован перевод пятой главы нашей работы, после которого были помещены ответ проф. Еу и короткая реплика проф. Brisset (1965, 7, 1).
Мы приводим ниже отрывок из статьи проф. Brisset, наш короткий ответ ему (публикуемый впервые), полный текст ответной статьи проф. Еу и завершающую изложение материалов дискуссии реплику проф. Brisset.
Из статьи проф. Brisset:
«Остается определить место психоанализа в этой (психосоматической. — Ф.Б.) медицине. Этот вопрос был очень плохо понят проф. Бассиным... Психоанализ это метод межсубъективной коммуникации. На основе этого метода возник остов научного истолкования неврозов и перверсий, принимаемый всеми, кто достаточно эрудирован... Это и только это можно назвать психоаналитической "доктриной". Распространение исследований... в область психосоматических заболеваний... произошло еще слишком недавно, чтобы дать что либо большее, чем рабочие гипотезы. Другими словами психоаналитической "доктрины" психосоматической медицины не существует. Психоанализ дает... метод, гипотезы, связанные между собой фрагменты знания — и только... Все эти знания... не доказуемы экспериментально... Научное убеждение а этой области не основывается на экспериментальных доказательствах — так, как это происходит в естественных науках. Ограниченность экспериментального метода в том, что касается выявления взаимоотношений, обусловливает, что доказательство здесь приобретает особый характер. Речь идет о том, чтобы понимать, а не объяснять. Мы оказываемся здесь в области наук исторического порядка. Личность — это история. "Можно объяснить природу, но историю можно только понимать", говорит Дильтей... Согласие по поводу этих вопросов внутри определенного круга ученых может возникнуть на основе доверия к духу критики, на основе взаимного контроля, вследствие того, что время придает достоверность опыту и толкованию. Именно так обстоит дело с психоанализом. Проф. Бассин имеет право не верить психоаналитикам, но он не имеет права требовать у них "доказательств", которые чужды характеру их познания (разрядка наша.— Ф.Б.)...
Из сказанного вытекает много ошибок в его статьях... Так, он совершенно ложно истолковывает понятие символа... Психосоматическая медицина, с точки зрения психоаналитиков, не является и не может быть поиском символов. Символ — это выражение переработки, происходящей на очень высоком уровне в области языка или жеста, в области движений, лучше всего приспособленных для экспрессии. Символ — это коммуникация. Это обстоятельство необходимо учитывать, чтобы понять разницу между истерией и психосоматическими синдромами...
Истерия — это символическое выражение. При ней действительно речь идет о языке тела, используемом вместо артикулярной речи, т.е. о том же, что имеет место при мимике и жестах.
Что же касается психосоматического синдрома.., то это гораздо более глубокий регистр. Больной символически нам ничего больше не сообщает. Он выходит за пределы символической коммуникации столь же решительно, как и больной психотический... Значит ли это, что его поведение вообще перестает быть что-то означающим? Весь вопрос заключается в этом. Подобно тому, как при психозах наблюдатели... обнаруживают... понятные смыслы, психосоматические синдромы и болезни также позволяют уловить за расстройствами, связанными с физиологическими процессами, обстоятельства, имеющие определенное жизненное значение — тем самым они приобретают определенное место в истории личности больного. Они не являются случайными эпизодами... Однако подобному тому, как психоз требует для своей реализации других условий, помимо связанных с историей личности больного, возникновение психосоматических болезней также определяется иными факторами: унаследованными или приобретенными предрасположениями, придающими хрупкость определенным физиологическим системам. Вопрос, который подлежит разрешению, — это каким способом организм приходит к выражению некоторых аффектов скорее висцеральным путем, чем развитием психоза или невроза или на основе нормального использования речи и жестов. Этот вопрос не решен и именно поэтому я говорю, что не существует психосоматического объяснения. Психоаналитики разрабатывают эту проблему. Непсихо- аналитики — также. И поэтому я хотел бы, чтобы проф. Бассин нам открыл свою собственную точку зрения...»
Ответ профессору Brisset.
Мы привели выше лишь небольшой фрагмент из обширной статьи проф. Brisset. Нам представляется, что именно в этом отрывке изложены основные воодушевляющие проф. Brisset идеи. По их поводу мы хотели бы сформулировать два замечания.
Если проф. Brisset полагает, что психоанализ дает знания, которые принципиально нельзя проверять опытным путем, что здесь речь идет не об «объяснении», а о «понимании», что у критиков психоаналитической концепции «нет права» требовать от защитников этой концепции каких-либо «доказательств» и т.д., то не кажется ли ему, что тем самым он отвергает право психоанализа на детерминистическую интерпретацию каких бы то ни было психических проявлений и состояний, т.е. на позицию, которую многие объявляют особенно характерной для Freud?
Мы полагаем, что если принять трактовку возможностей и задач психоанализа, которую предлагает проф. Brisset, то это скорее, чем что-либо другое, означает исключение этой концепции из круга не только «естественных» наук (противопоставляемых наукам «историческим»), но из области рационально аргументируемого знания вообще. Согласуется ли такое понимание с традиционными установками самой психоаналитической школы?
И второе замечание. Проф. Brisset утверждает, что психосоматический синдром не символичен в том смысле, в каком символичен синдром истерический. К этой мысли можно только присоединиться. Но в чем же тогда специфика психосоматического синдрома? В том, что в нем отражаются за покровом физиологического расстройства «обстоятельства, имеющие жизненное значение» для больного? Но разве не очевидно, что именно связь с историей жизни больного, с историей его организма и с историей его личности — и только эта связь — и придает психосоматическому синдрому его роль своеобразного зеркала «жизненно важных значений»?! И не кажется ли проф. Brisset, что если аффект выражается «висцеральным путем», то понять механизмы проявляющихся здесь связей можно — как это и делает на каждом шагу клиника — без всякой аппеляции к специфическим представлениям психоанализа?
Мы ограничиваемся постановкой этих вопросов, потому что наш ответ на них достаточно подробно изложен на предыдущих страницах настоящей книги, в связи со всем тем, что было сказано выше о патогенетической роли установок.
Ответ профессора Еу.
То, что сознание реализуется только мозгом; то, что, завися от социальных факторов, сознание не сводимо к его физиологической основе; то, что философия диалектического материализма показала невозможность исчерпать нормальное состояние сознания его физиологическими характеристиками и тем самым показала ограниченность объясняющей роли физиологических понятий в теории сознания; то, что, напротив, анализ психопатологических состояний приводит нас к нейрофизиологическим сдвигам, — таковы очевидные истины или по крайней мере положения, соответствующие систематизированной концепции, которую я разработал как органо-динамическую теорию в психиатрии. Я поражен и счастлив, что могу найти контакт по этим фундаментальным положениям с «марксистско-ленинской диалектикой» и с авторами. Я уже обратил внимание (в дискуссии, имевшей место в Бонневале, в 1947 г. по проблеме психогенеза неврозов и психозов), что все метафизические в общие концепции, затрагивающие вопрос о природе человека и его организации, совпадают в некоторых пунктах. Мне представляется, что именно эти области совпадения мнений придают философской и научной мысли ее значимость, ее логическую ценность и реалистичность. И я думаю в этой связи, что теория психической болезни, которую я защищаю, может быть принята диалектическим материализмом так же, как и спиритуалистическим томизмом, ибо она рассматривает как предмет нашего познания то, что является существенным для этих политических, религиозных или философских систем, а именно идею эволюции и иерархии функций, которая определяет диалектический прогресс формирования существа в окружающем его мире.
Последнее положение может вызвать недовольство, авторов, которые более специальным образом рассматривают «идеалистические» (?) концепции феноменологии и психоанализа в связи с моим пониманием этих теорий, т.е. в связи с моим толкованием клинической реальности. Они меня упрекают в диалектическом подходе120поскольку я, стремясь преодолеть противоречия между психогенезом и органогенезом (противоречия между детерминирующей ролью факторов внешнего и внутреннего порядка), попытался создать, опираясь, на «научные» как мне кажется, принципы Jackson возможно более ясное представление о структурных уровнях, которые скрыты в нормальном состоянии и которые болезнь «выявляет».
120 Очевидное недоразумение. Ф.Б.
Я стремился построить существенно архитектоническую теоретическую модель, организация отношений в которой может обрисоваться только после того, как раскрывается совокупность структурных связей, освещаемых каждой из существующих теорий лишь частично. Если авторы рассматривают как эклектику это стремление понять целостность организации человеческого существа, я согласен быть эклектиком или, точнее говоря, синтетиком. в моей научной работе. Если же они хотят сказать, что я эклектик, потому что располагаю рядом разнородные точки зрения, не имеющие друг с другом связей, я им предлагаю (они меня извинят за это в связи с уважением, которое они мне оказывают и которое я со «своей стороны испытываю по отношению к их работам) прочитать мою книгу «Сознание». Я не допускаю, что они смогут это сделать, не заметив, что упрек, который они мне адресуют, плохо обоснован. Я не заимствую у феноменологии ее способ описания явлений, составляющих сущность сознания, его структуру и природу; я не заимствую у психоанализа его представление о бессознательном (которое я к тому же критикую, основываясь на работах самого Freud), ибо сознательное существо не может себя воспринимать и еще менее может ощутить себя во всей своей реальности, не прибегая к заключенному в нем бессознательному. Это не потому, что я основываюсь на этих теориях, которым авторы не доверяют, по каким-то непонятным причинам (или, вернее, по причинам, понимаемым мною достаточно хорошо, чтобы увидеть в них их собственные философские предубеждения), я должен стать эклектиком, озабоченным только тем, как можно позаимствовать немножко «тут», немножко «там», немножко «справа», немножко «слева», и не беспокоящимся, каким образом можно свести все эти данные во внутренне увязанную систему.
Уже сама упорядоченность организации психической жизни и системы отношений, которую последняя представляет, не могла бы рассматриваться как строгая детерминация, закономерности которой выражаются с помощью представления о рефлексе. Автономность и свобода сознательного существа гарантируются его преднамеренной «гештальтизацией» («Gestaltisation intentionnelle»). Я полагаю, что именно это обстоятельство шокирует авторов, к искренности которых я в свою очередь позволяю себе обратиться (с позиций именно диалектики, которая, организуя сознание, обусловила восхождение человека от животного к подлинно человеческому уровню). Я просил бы авторов присоединиться к мысли о том, что центральная нервная система — это орган, освобождающий, а не связывающий нас (если иметь в виду и социальную среду). Свобода человека зависит не Только от его социальной среды, которая отражается в его речи и поведении (в этом отражении сущность рефлекса), но и от его собственной, личной организации, расстройство которой вызывает психическую болезнь. В этом плане я более требователен, чем господа... имея, в виду, что в конечном счете болезнь провоцируется поражением нервных структур, а не только изменением: социальных условий существования (я особенно резко критиковал на «Интернациональных встречах» в Женева в 1964 г. теорию социогенеза психической болезни, защищаемую идеологией, которая является антиподом диалектико-материалистической рефлексологии, т.е. культуралистской антропологией экзистенциализма или англо-саксонским бихэвиоризмом). Представление о диссолюции или функциональной деструкции является для; меня в патогенезе психических расстройств основным. И я придерживаюсь этого представления до такой степени, что после того, как я «эклектически» позаимствовал; у феноменологии Husserl и Heidegger или у психоанализа: то, что в них есть ценного, я отверг эти учения за их неспособность дать научное определение феноменов, являющихся предметом психиатрии. Я являюсь поэтому, возможно, «эклектиком», который заимствует справа и слева, но который направляет одновременно направо и налево критические соображения по поводу оспаривающих друг друга психиатрических концепций. Отсюда следует, что я не эклектичен, а критичен в своей позиции. Я не «эклектик» в органодинамической психиатрической концепции, которую сформулировал, опирась на естественную организацию динамики отношений, а скорее «синтетик», учитывающий интегрированный характер функций центральной нервной системы.
Когда авторы меня упрекают за то, что я не показал «как данные, например, феноменологического анализа картины шизофрении можно было бы логически соотнести с результатами изучения распадающихся условнорефлекторных динамических стереотипов», «каким образом отрицающий всякое рациональное постижение экзистенциалистский подход можно сочетать с признанием церебральной обусловленности психического расстройства», когда эти выдающиеся ученые признают, что они не видят в этом выражение «интеллектуальной небрежности» и когда они верят, что я не могу не понимать, что средство, позволяющее прийти к такому синтезу, создает для меня «одну из наиболее грозных перспектив, которые вообще могут раскрыться перед научным исследованием»121, я в свою очередь обязан их спросить, не думают ли они, что именно понятия эволюции и диссолюции нервных функций или, выражаясь более обобщенно, идея интеграции (Jackson и своеобразие позитивного и негативного в нейропсихической патологии), или различие между первичными и вторичными признаками по Bleuler — что именно эти фундаментальные категории являются тем, что позволяет построить научную модель, научную теорию, не подлежащую подобной критике?
121 Явное недоразумение. Нами было указано, что создается эта «грозная перспектива» не средством, позволяющим прийти к такому синтезу, а, напротив, «отсутствием указаний на способ, ведущий к подобному синтезу» (см. нашу упомянутую выше работу стр. 80. — Ф.Б.).
Не желая быть эклектиком, т.е. тем, кто оппортунистически соглашается то с одной, то с другой школой или идеологией, я должен, однако, сказать, что отмеченное мною выше совпадение наших мнений по фундаментальным вопросам побуждает меня не задерживаться на разногласиях частного порядка. Я критиковал и продолжаю критиковать павловскую теорию обусловливания в ее применении к психопатологии, но благодаря этому я становлюсь только более свободным, утверждая, что значение организации мозга, от которого зависит более или менее непосредственно организация сознания, мне представляется главным. Ибо еще раз, и это будет моим последним словом, психическая болезнь зависит не от внешнего мира, который благодаря нервной системе воспринимается индивидом, а от патологических особенностей внутренней организации этого индивида. Это справедливо в той мере, в какой эти особенности представляют уязвимую иерархию структур, образующих поле сознания (непосредственно переживаемый опыт) и поле операциональное («champ opérationnel»), в котором личность, опираясь на свою историю и свою систему оценбк, создает собственный мир. Таковы в действительности логические связи в научной концепции, которая пыталась (возможно, без того, чтобы это было на деле достигнуто!) устранить противоречия, заключенные в самом ее объекте: в дезорганизации психического, которая не может быть понята без общей гипотезы об организации психики, т.е. о способе включения мира, внешнего для субъекта, в мир внутренний. Сознание — это не простое отражение, не смутный эпифеномен, не сцепление рефлексов, это непосредственно сама организация как таковая.
Реплика профессора Brisset.
Я не хочу увековечивать спор с проф. Бассиным. Я полагаю, что каждый из нас должен остерегаться думать, что только он располагает научным методом. Девизом Маркса было: «De omnibus dubitandum». Этот девиз предостерегает против догматизма, за которым скрывается призрак всемогущества науки, это неизбежное перевоплощение нарциссизма знания.