Глава пятая. Роль неосознаваемых форм высшей нервной деятельности в регулировании психофизиологической активности организма и поведения человека

§94 Зависимость сознания от «объективации» (по Д. Н. Узнадзе) и от отношения действия к мотиву (по А. Н. Леонтьеву)

До сих пор мы уделяли внимание проблеме «бессознательного», под­ходя к ней преимущественно в историческом и философ­ском планах или трактуя ее в общей форме с позиций пси­хологии, нейрофизиологии и нейрокибернетики. Мы изло­жили доводы в пользу реальности неосознаваемых форм психики и высшей нервной деятельности и правомерности понятий, которые эту своебразную активность отражают. Мы пытались также охарактеризовать в общих чертах ос­новные функции «бессознательного» и связь последнего с работой сознания. Нам остается теперь затронуть наибо­лее, пожалуй, сложные вопросы: определить насколько это возможно сегодня, способы выражения «бессознательного» в повседневном поведении человека, а также формы, в ко­торых выявляется зависимость от этого фактора различ­ных психологических явлений и физиологических про­цессов.

Трудность этой задачи обусловливается причинами двоякого рода. Во-первых, тем, что почти во всех преды­дущих исследованиях проблемы «бессознательного» (за исключением разве проведенных психоаналитическим направлением) вопрос о конкретных проявлениях «бес­сознательного» в поведении отодвигался на второй план, возможно именно, из-за того, что его анализ оказывается значительно более сложным, чем обсуждение тех же вопросов при их более общей постановке. Вторая же и, быть может, главная причина возникающих трудностей зак­лючается в том, что мы не можем говорить об отражении «бессознательного» в поведении, отвлекаясь от вопроса о психологической структуре конкретных целенаправлен­ных действий, от вопроса о закономерностях внутренней организации приспособительных поведенческих актов. А в какой степени эти вопросы еще мало разработаны, было видно из предыдущего изложения достаточно ясно.

Поэтому мы начнем обсуждение, вернувшись к анали­зу проблемы функциональной структуры действия и про­должив разговор об организующей роли «установок».

Одним из отрицательных последствий психологическо­го подхода, игнорирующего проблему «бессознательного», является то, что при нем становится невозможным адек­ватно отразить психологическую структуру повседневных человеческих действий, ибо различные фазы развития этих действий находятся в разном отношении к активно­сти сознания: одни из них осознаются достаточно ясно, другие — значительно хуже, третьи же совсем остаются «за порогом» сознания. Эта различная осознаваемость разных фаз действия является банальным фактом, кото­рый был известен уже психологии XIX века и лег в осно­ву теории «автоматизации» действий. Примечательно, однако, что на важное следствие, которое логически вы­текает из этого факта, долгое время не обращалось долж­ного внимания и это обстоятельство явилось одной из ос­новных причин, затруднявших на протяжении десятиле­тий адекватное освещение функций «бессознательного». Мы имеем в виду следующее.

Любое из нормально развертывающихся целенаправ­ленных действий человека представляет собой временную последовательность более элементарных двигательных актов, сочетание которых это действие составляет. Поря­док и даже состав совокупности подобных актов может быть в случае повторения в разных условиях даже строго одного и того же (по конечному аффекту) действия, очень разным. В этом проявляется пластичность моторики и преимущественная ее подчиненность организующей ее «задаче» в смысле, придававшемся этому термину Н. А. Бернштейном. Необходимо, однако, учитывать, что при любых условиях совокупность элементарных актов, которые реализуют действие, представляют собой внут­ренне организованную функциональную структуру, в ко­торой каждое из отдельных звеньев вытекает из предыду­щего и в свою очередь предопределяет характер после­дующего. В этом смысле планомерно формирующееся целенаправленное действие представляет собой непрерывность состояний, в которой не могут существовать никакие «пробелы» регуляции, никакие не­управляемые фазы развертывания про­цесса, ибо любой такой пробел, любая «пауза регуляции» неминуемо должны вызывать даже в вероятностнодетерминированной биологической системе резкое нарас­тание ее энтропии (снижение уровня ее организованнос­ти вплоть до ее полного развала).

Между тем осознание действия, как это было только что отмечено, на разных этапах его формирования выра­жено не в одинаковой степени. Отсюда возникает проти­воречие, имеющее для теории «бессознательного» характер исходного: противоречие между необходимостью непрерывной (в пределе — индискретной) регуляции развертывания действия, и выраженной прерывистостью (дискретностью) осознаваемого контроля этой регуляции. Это противоречие выступает как трудно разрешимый па­радокс, если функции регуляции и контроля рассматри­ваются как прерогатива только сознания. Но оно легко снимается, если вводится представление о регулирующей роли «установки», которая проявляется на протяжении ин­тервалов времени, характеризующихся переключением соз­нания на какие-то другие формы активности или объекты⁶⁴.

⁶⁴ Вопросы сходного порядка (относящиеся к особенностям уп­равления «очень сложными» системами) рассматриваются и в об­щей теории регулирования.

⁶⁴ Главное внимание обращается при этом на то, какие требова­ния (ограничения) предъявляются к управляющему устройству, если объектом управления является «очень сложная» система (т. е. система, могущая через короткие интервалы времени прихо­дить в одно из весьма большого количества состояний). Вееr, касаясь этого вопроса, замечает: «...Я заимствовал (у Ashby — Ф.Б.)... фундаментальную идею о том, что реальная система быстро производит разнообразие... Чтобы осуществлять управление, это разнообразие должно «поглощаться» равным или большим («необходимым») раз­нообразием... Это может осуществляться посредством генерирования соответствующего разнообразия... Это генерирование... должно достигаться посредством «самоопределения» системы так, чтобы ее части находились в гомеостатическом равновесии и вся система была бы ультраустойчива» [224, стр. 55].

⁶⁴ Beer затрагивает здесь общую тему исключительно важную для теории биологического регулирования. Он, однако, выражает­ся весьма абстрактно, и это создает трудности понимания. Редакция сборника дает поэтому мысли Beer такую расшифровку: «Чтобы управлять системой, нужно в каждый момент осуществлять выбор одного определенного состояния из всех возможных. Для этого необходимо, чтобы разнообразие управляющих сигналов было не меньше разнообразия возможных состояний системы... В против­ном случае неопределенность состояния системы будет возрастать и система выйдет из под управления. Кроме того, необходимо, что­бы управляющий сигнал выбирался... не случайно, а определялся на основе информации о состоянии системы» [224, стр. 56].

⁶⁴ В данном случае основное требование, предъявляемое к управ­ляющей системе, заключается (в соответствии с известной теоремой Shannonо «канале коррекции») в том, чтобы количество ин­формации, переносимое управляющими сигналами, было не мень­ше прироста энтропии системы.

⁶⁴ Отсюда вытекает, если учесть параметр времени, что частота «корректирующих» сигналов должна быть такой, чтобы управляемые параметры не «успевали» выходить за допустимые пределы. В случае «очень сложных» систем с большим количеством состоя­ний и быстрым ростом энтропии (а именно таковыми являются системы биологические), частота управляющих сигналов должна стремиться к бесконечности, т. е. управление должно быть в пределе непрерывным.

⁶⁴ Весьма близким к этой трактовке является подход к вопросам регулирования состояния биологических систем, разрабатываемый И. М. Гельфандом и его сотрудниками на основе так называемой тактики нелокального поиска. Как подчеркивает И. М. Гельфанд, выходная функция в самонастраивающихся системах обычно не задается аналитически. Поэтому подбор нужных значений рабочих параметров должен производиться экспериментально и настолько быстро, чтобы удовлетворяющие значения оптимизируемой функции «достигались за интервалы времени, на протяжении ко­торых эта функция не успевает существенно измениться» [31, стр. 295; см. также 30, 32, 33].

На это противоречие (назовем его условно противоре­чием между непрерывностью фактической и дискрет­ностью осознаваемой регуляции действия) неоднократно обращалось внимание в психологической литературе. Мы напомним два его наиболее интересных и взаимно друг друга дополняющих описания, из которых одно дано Д. Н. Узнадзе, а другое А. Н. Леонтьевым.

Д. Н. Узнадзе рассматривает проблему этого противо­речия при обосновании теории «объективации»⁶⁵. Как показывает приведенная (в сноске) выдержка из его фун­даментальной работы «Экспериментальные основы психо­логии установки», он акцентирует регулирующее влия­ние, которое оказывает установка на целенаправленное действие. Что же касается степени осознанности фрагмен­тов действия, динамика которых определяется установ­кой, то здесь позиция Д. Н. Узнадзе очень своеобразна. С одной стороны, он подчеркивает, что «у нас... нет нас­тоящего основания» говорить об участии внимания в этих актах, с другой — признает, что эти акты пережи­ваются с достаточной степенью ясности, чтобы «субъект был в состоянии ориентироваться в условиях ситуации его поведения». Регуляция же поведения, сопровождаю­щаяся отчетливой концентрацией внимания на управля­емом процессе, представляет, по Д. Н. Узнадзе, качест­венно особый план поведения, который определяется им как план «объективации» переживаний.

⁶⁵ Вот как Д. Н. Узнадзе выразил важную идею регулирующей функции неосознаваемых установок: «Вставая утром с постели, человек должен быть в состоянии выделить платье или обувь... это... необходимо... ибо бесспорно, что всякая целесообразная деятельность представляет собой факт отбора действующих на субъекта агентов, концентрацию соответствующей психической энергии на них как факт ясного отражения их в психике... Несмо­тря на то, что здесь мы имеем дело и с фактами отбора агентов, действующих на субъекта, и с концентрацией психической энер­гии на них, как и с фактом ясного отражения их в психике, гово­рить об участии внимания в этих актах у нас все-таки нет настоя­щего основания... Возникает вопрос: чем же в таком случае, если не той специфической способностью, которую принято называть вниманием, определяются эти процессы... Этот процесс оказывает­ся совершенно неразрешимым для обычной психологии, огульно игнорирующей наличие в нас процессов, все еще неизвестных старой традиционной науке. В свете нашей теории установки во­прос этот разрешается без особых затруднений... Чего не может сде­лать внимание, мыслимое как формальная сила, то становится функцией установки, являющейся, таким образом, не только фор­мальным, но и чисто содержательным понятием... В условиях им­пульсного поведения (т.е. поведения, регулируемого только сло­жившейся установкой. — Ф.Б.) у действующего субъекта могут возникать достаточно ясные психические содержания, несмотря на то, что о наличии у него внимания в данном случае говорить не приходится. Мы видим, что это может происходить на основе уста­новки, определяющей деятельность субъекта вообще и в частно­сти работу его психики. На основе актуальной в каждом данном случае установки в сознании субъекта вырастает ряд психических содержаний, переживаемых им в достаточной степени ясности и отчетливости для того, чтобы ему, субъекту, быть в состоянии ори­ентироваться в условиях ситуации его поведения» [87, стр. 99—100].

Мы видим, таким образом, как впервые возникает представление, по которому установка выступает в роли фактора регуляции актов поведения, переживание которых сопряжено с определенным снижением степени яс­ности их осознания (актов, в динамике которых «внима­ние не участвует»). Это представление выступает здесь как еще несколько упрощенная, только в главных своих контурах намеченная схема. По этой схеме следует различать только два уровня ясности осознания психи­ческих переживаний — уровень, характерный для «им­пульсного» поведения, которое определяется установками, и уровень, характерный для поведения, сопровождаемого напряженным вниманием и тем самым «объектива­цией»⁶⁶.

⁶⁶ Понятия «внимание» и «объективация» Д. Н. Узнадзе одно время отождествлял: «Внимание... нужно характеризовать, как процесс объективации, — процесс в котором из круга наших первичных восприятий, т. е. восприятий, возникших на основе наших установок, стимулированных условиями актуальных ситуаций поведения, выделяется какое-нибудь из них, идентифицируясь, становится предметом наших познавательных усилий и в результате этого наиболее ясным из актуальных содержаний нашего сознания» [96, стр. 77—78]. Однако в более поздней работе (рукопись, носящая название «Основные положения теории установки») как это подчеркивает редакция «Экспериментальных исследований по психологии установки» (Изд. АН Грузинской ССР, Тбилиси, 1958), Д. Н. Узнадзе от идеи тождества «внимания» и «установки» отказался [96, стр. 79].

Однако вряд ли можно сомневаться в том, что за этой двучленной схемой, подчеркивающей лишь основ­ные тенденции, скрыта в действительности гораздо более сложная система дифференциаций, охватывающая весь диапазон степеней ясности осознания от наблюдаемых при внимании, предельно напряженном, до сопутствую­щих типичным «автоматизмам», о которых иногда быва­ет очень трудно сказать, относятся ли они к неосознавае­мым психическим явлением или же должны рассматри­ваться скорее лишь как своеобразная, очень сложная нервная активность, которая из-за предельной редукции своего отражения в переживаниях субъекта не может трактоваться как явление подлинно психическое (хотя бы неосознаваемое).

На эту проблему множественности уровней осознания и изменчивости содержаний, которые характеризуются оп­ределенной степенью осознанности, обращает особое вни­мание А. Н. Леонтьев. Ему принадлежит и указание на связь, которая существует между отношением элемента действия к задаче последнего и степенью осознаваемости этого элемента. А. Н. Леонтьев обращает внимание на то, что при обучении субъекта любому сложному дейст­вию отдельные звенья этого действия также формируют­ся вначале как своеобразные самостоятельные «микро­действия», т. е. регулируются осознанно. Затем, однако, они включаются в структуру «макродействия» лишь как его составные «операции», которые непосредственно уже в сознании не «презентируются». На этом этапе проис­ходит сдвиг в степени их осознанности и, следовательно, их регулирование, не допускающее никаких «пауз», пе­реходит к инстанции, управляющие воздействия которой уже более не осознаются. «Это однако, — как отмечает Л. Н. Леонтьев, — не значит, что они вовсе перестают сознаваться. Они лишь занимают другое место в созна­нии: они... при известных условиях могут сознаваться. Так в сознании опытного стрелка операция выравнива­ния мушки, как и само положение ее по отношению к прорези, могут быть не презентированы. Достаточно, од­нако, какого-нибудь отклонения от нормального осуще­ствления этой операции, и тогда сама эта операция, как и ее предметные условия, отчетливо выступают в созна­нии» [52, стр. 297].

Таким образом, особенностью развитого сознания оказывается то, что оно располагает содержаниями не только актуально ему «презентированными», но и таки­ми, которые лишь потенциально осознаваемы в опреде­ленных ситуациях. Развивая далее мысль о неодинако­вой осознаваемости различных элементов структуры поведенческого акта, А. Н. Леонтьев подчеркивает из­менчивые отношения, существующие в этом плане между содержаниями, не одинаково связанными с целями и с мо­тивами действия и т. д.

Сопоставляя позиции, которые занимают Д. Н. Уз­надзе и А. Н. Леонтьев при анализе проблемы сознания, нетрудно заметить, что они в важных отношениях свое­образно дополняют друг друга. Если Д. Н. Узнадзе не­сколько схематически и обобщенно освещает вопрос о различиях в степени осознания разных форм и компо­нентов действия, то Л. Н. Леонтьев трактует эту проб­лему значительно более конкретно, отражая ее подлин­ную сложность. Однако Л. Н. Леонтьев не ставит вопрос о закономерностях и механизме регуляции действий, осознанное управление которыми по тем или иным при­чинам оказывается снятым, в то время как для Д. Н. Уз­надзе этот последний вопрос выступает как централь­ный.

Только при совмещении картин, нарисованных Д. Н. Узнадзе и А. Н. Леонтьевым, мы получили адек­ватное представление о сложности градаций осознания разных элементов действия и одновременно о факторах, принимающих на себя управление действием, когда осоз­нанное регулирование последнего оказывается устра­ненным⁶⁷.

⁶⁷ Изложенное выше понимание факторов, обусловливающих осознание мыслительной деятельности, уходит своими корнями в дискуссии более раннего периода и заставляет вспомнить, в част­ности, критику, которая была направлена Л. С. Выготским в адрес Claparède.

⁶⁷ Claparède принадлежит формулировка «закона осознания»: мы осознаем свои мысли в меру нашего неумения приспособиться. Л. С. Выготский, напоминая это, подчеркивает, что тезис Claparède выражает лишь функциональную сторону проблемы, указывая, когда возникает или не возникает потребность в осознании. Оста­ется, однако, открытой структурная сторона вопроса: каковы те средства, те психологические явления и операции, благодаря ко­торым оказывается возможным сознание. И далее Л. С. Выготский излагает свою уже хорошо теперь известную концепцию, по ко­торой необходимой предпосылкой осознания является развитие истинных понятий.

⁶⁷ Следовательно, здесь мы также имеем два разных подхода к проблеме, которые взаимно друг друга дополняют. Осознание психических проявлений провоцируется трудностью выполнения за­дачи (Claparède), но для его возникновения необходимо существование мысли, способной стать объектом осознания, мысли, «отделенной» от предмета, т. е. истинного понятия (по Л. С. Выготскому). Л. С. Выготский старается пояснить это важное положе­ние: «Неосознанное... означает не степень сознательности, а иное направление деятельности сознания. Я завязываю узелок... созна­тельно. Я не могу, однако, рассказать, как я это делаю. Мое сознательное действие оказывается неосознанным... Предметом моего сознания является завязывание узелка, узелок... но... не то, как я это делаю. Но предметом сознания может стать именно это, тогда это будет осознание» [26, стр. 193].

⁶⁷ Отсюда вытекает, во-первых, что позиция Л. С. Выготского не исключает позиции Claparède, а только дополняет ее и, во-вторых, что в позиции Л. С. Выготского мы не находим объяснения измен­чивости осознания у взрослого человека, у которого мышление в истинных понятиях уже полностью сформировалось. Этой стороны проблемы Л. С. Выготский вопреки характеризовавшему его на протяжении многих лет глубокому интересу к проблеме сознания предпочитал, по-видимому, почему-то не касаться.