Глава пятая. Роль неосознаваемых форм высшей нервной деятельности в регулировании психофизиологической активности организма и поведения человека


...

§108 Три фундаментальных факта из области генетической психологии сознания

В настоящее время в генетической психологии сознания можно считать твердо установленными три фундаменталь­ных факта.

Первый из них заключается в том, что структура созна­ния современного цивилизованного человека, закономерно­сти его психики — это продукт длительного развития, ко­торое может быть прослежено как в биологическом и исто­рическом, так и в онтогенетическом аспекте. Поэтому попытки намечать какие-то более примитивные формы ор­ганизации умственных действий совершенно правомерны и отражают тот «историзм», который с точки зрения диа­лектико-материалистической философии является неотъ­емлемой чертой методологически адекватного подхода по существу к любой сколько-нибудь общей философской или научной проблеме.

Второй факт заключается в том, что в процессе конкрет­ного исторического развития сознания человека эти более примитивные формы организации мышления проявлялись только на каких-то весьма ранних, давно для нас отзву­чавших стадиях формирования человеческих сообществ, отражая, по-видимому, как на это обоснованно указывает И. Е. Вольперт, начальные фазы очень медленного станов­ления речи: «...По мере развития второй сигнальной си­стемы и вступления ее в права высшего и главного регуля­тора психической жизни, пралогическое мышление посте­пенно уступает свое место мышлению логическому» [24, стр. 157]84.


84 В ответ на нередко возникающие попытки грубой и реакци­онной биологизации этого вопроса, на стремление искать призна­ки биологически обусловленной примитивной организации умственной деятельности не только на ранних этапах антропогенеза, но и в психологии некоторых современных наиболее отсталых в куль­турном отношении этнических групп, следует подчеркнуть принци­пиальные соображения и факты, которые буржуазная этнопсихоло­гия никак не может или, вернее, не хочет признать и которые име­ют непосредственное отношение ко многим острым дискуссиям пос­ледних лет.

84 На начальных ступенях антропогенеза и истории человеческих сообществ примитивные способы организации мышления являлись, основой высших для той эпохи проявлений приспособительной дея­тельности. Их упрощенность обусловливала ограниченность обеспечиваемых ими возможностей адаптации, а их постепенное усовер­шенствование могло быть достигнуто в результате только всей последующей многовековой культурно-исторической эволюции. Когда же мы обращаемся к современным отсталым в культурном отношении коллективам, то (и этот факт фундаментален) можем наблюдать мгновенное (в истопщтеском масштабе времени) исчезновение всех описанных Lévy-Brühl и др. признаков примитивной организации мышления, как только поднимается уро­вень общественной и культурной жизни в этих группах.

84 В увлекательной и одновременно строго в научном отношении написанной книге Б. Ф. Поршнева [69] приведен эпизод, трога­тельно иллюстрирующий всю вздорность теорий, пытающихся объяснять особенности мышления культурно отсталых народно­стей косными факторами психобиологического порядка: «Фран­цузский этноглаф Веллар, изучавший гуайяков, едва ли не самое дикое племя Южной Америки, однажды подобрал девочку-младенца, покинутую у костра гуайяками. панически бежавшими при приближении отряда этнографов. Девочка была отвезена во Фран­цию, выросла в семье Веллара. получила отличное образование и, в конце концов, сама стала ученьтм-этноглафом, помощником, а за­тем и женой своего спасителя» [69. стр. 98].

84 Значение фактов такого рода (они далеко не единичны) труд­но переоценить. Они убедительно показывают, что семантические структуры, описанные Lévy-Brühl, как проявление особых «психо- биологических» принципов организации мышления являются функцией прежде всего содержательной стороны мыслительного процесса. Они отражают недостаточное развитие экономических и культурных условий, недостаточность развития речи и исчезают при соответствующем изменении этих факторов.

84 И не следует особенно удивляться тому, что «партиципации» и т.п. произвели даже на такого выдающегося исследователя, ка­ким, бесспорно, был Lévy-Brühl. впечатление способа обобщения, единственно возможного на определенной фазе развития умствен­ной деятельности. Отнюдь нелегко было установить, что сближения типа партиципаций могут возникать не как следствие биоло­гически обусловленного «уровня развития», мышления а как выражение лишь определенной семантической традиции, как резуль­тат особой, очень своеобразной, поддерживаемой всей исторически сложившейся идеологией данной этнической группы, «ситуацион­ной» формы увязывания конкретных значений. Решающим кри­терием, позволяющим понять, с какой из этих двух возможностей мы имеем дело в подобных случаях, является только судьба про­слеживаемых семантических структур в условиях изменения со­циальной ситуации, т.е. исход социально-психологического экспе­римента, который Lévy-Brühl никогда не ставил. Если вслед за изменением ситуации эти структуры также преобразуются, то это служит, конечно, исключительно веским доводом в пользу того, что они являются функцией «идеологии», семантических традиций и психологических «содержаний», а не формой проявления «единст­венно доступных» мыслительных операций. А как мы видели, вы­ше, именно такое их преобразование фактически и наблюдается.

84 Для того же, чтобы понять причины и закономерности возник­новения этих своеобразных смысловых образований, следует учитывать факты двоякого порядка: во-первых, доказанную многими социально-психологическими исследованиями трудновообразимую косность представлений, устно передаваемых в культурно отсталых этнических группах из поколения в поколение в качестве незыб­лемой традиции толкования (Б. Ф. Поршнев, ссылаясь на Strehlow и др., приводит яркие иллюстрации возникающего на этой основе умственного застоя [69, стр. 197]) и, во-вторых, путаницу, возникающую, если связи между значениями, возникающие в ус­ловиях слабого развития второсигнальной деятельности и поэтому преимущественно образного мышления, истолковываются как если бы это были связи между понятиями абстрактными. Ошибки, ха­рактерные для того подхода, были с исключительной глубиной вскрыты Л. С. Выготским при анализе подлинного смысла «партици- паций», например утверждения членов племени бороро, что они являются красными попугаями [26, стр. 139—142] и т. п.

84 Эти факты позволяют хорошо понять, почему при изменении социальных условий и развитии смыслового строя речи бесследно исчезает все то, что показалось Lévy-Brühl накрепко спаянным с самим «мистическим существом» «прелогической мысли»


Наконец, третий факт, имеющий в интересующем нас аспекте главное значение. Работами школы Л. С. Выгот­ского было уже десятилетия назад установлено, что в нор­мальном онтогенезе мыслительной деятельности наблюда­ется закономерная смена отношений между мышлением абстрактным (основанными на применении так называемых истинных понятий) и мышлением «комплексным» (происходящим на основе использования в качестве функ­циональных единиц конкретных образов). Первое прихо­дит на смену второму лишь на определенном этапе умст­венного развития ребенка. До этого этапа образность, ви­зуализируемость психологических содержаний является одной из характернейших черт умственной активности, предопределяющей множество других ее особенностей.

Мы не будем сейчас рассматривать проблему образно­го мышления во всей ее сложности. Для нас достаточно подчеркнуть, что при очень многих (если не при всех) бо­лее примитивных формах мышления совершенно особую роль играют проявления символического замещения или символического представительства одним психологическим содержанием другого содержания. Подобное замещение ин­тимно связано с образностью мысли и позволяет опериро­вать широким кругом разнородных психологических содер­жаний, несмотря на отсутствие соответствующих абстракт­ных понятий и развернутых словесных описаний.

Пока еще недостаточно ясно, в какой степени тенден­ция к визуализирующей символизации возникает также при разных формах преходящего торможения речи. Одна­ко если мы рассмотрим эту тенденцию с учетом создавае­мых ею возможностей переработки информации, то станет более понятно, почему при ограничении возможностей вто­росигнальной деятельности почти всегда на передний план выступает мышление, широко использующее динами­ку конкретных, наглядных образов. Приспособительная ценность подобных перестроек очевидна.