Приложение. Из материалов дискуссий, проводившихся на протяжении 1956-1967 гг. со сторонниками психоаналитического и психосоматического направлений
Дискуссии с д-ром Smirnoff, д-ром Koupernik, д-ром Klotz (Париж, Франция)
В 1959 г. в Париже начал выходить журнал, посвященный вопросам психосоматической медицины «Revue de medicine psychosomatique». В первом и во втором номерах этого журнала была помещена, вслед за обращением редакции, в котором характеризовались задачи нового периодического издания, статья проф. Brisset, носящая программный характер. Нами в качестве отклика на статью Brisset были опубликованы две статьи в «Журнале невропатологии и психиатрии имени С. С. Корсакова» (1960, № 3 и 10). Обе эти статьи редакцией «Rev. d. med. ps.» были перепечатаны в переводе на французский язык («Rev. d. med. ps.», 1960, 2, 4; 1961, 3, 1), и на них последовал с французской стороны ряд откликов: статья Koupernik («Rev. d. med. ps.» 1960, 2, 4), статья Smirnoff («Rev. d. med. ps.», 1961, 3, 1), статья Klotz («Rev. d. med. ps.». 1961, 3, 4) и статья Brisset («Rev. d. med. ps.», 1961, 3, 4). Нами был дан ответ на статью Smirnoff, опубликованный в «Rev. d. med. ps.» (1962, 4, 2).
Ниже приводятся основные положения и фрагменты статьи д-ра Smirnoff, фрагменты статьи д-ра Koupernik, фрагменты статьи д-ра Klotz, сокращенный перевод нашего ответа д-ру Smirnoff, а также наши ответы д-ру Koupernik и д-ру Klotz, которые ранее опубликованы не были.
Основные положения статьи д-ра Smirnoff
Статья д-ра Smirnoff состоит из двух частей. В первой из них автор затрагивает проблему экспериментального обоснования психоаналитических представлений и вопрос о критериях истинности. Вторая часть статьи посвящена рассмотрению в дискуссионном плане более специальных вопросов теории психоанализа.
Д-р Smirnoff указывает, что нами на страницах «Журнала невропатологии и психиатрии имени С. С. Корсакова» (1960, № 10) была высказана мысль о том, что основные теоретические положения психосоматического направления лишены экспериментального обоснования. Д-р Smirnoff возражает по этому поводу следующим образом:
«...Экспериментирования, о котором говорит Ф. Бассин и которое необходимо, по его мнению, для фундирования научной теории (а также, с чем Бассин должен согласиться, если будет последователен, и для критики этой теории), недостает самому проф. Бассину в той области, которую он критикует, т.е. в области психоанализа. Этого экспериментирования ему безусловно не хватает для того, чтобы судить как о методе, так и о практике психоанализа. А это обстоятельство принудительно переводит обсуждение в теоретический план, в область предвзятых мнений и заключений без того, чтобы было позволено ссылаться на ,,праг- матические“ доводы, лежащие в основе всякого опыта. Спор о психоанализе с советскими учеными может основываться только на рассмотрении текстов п может привести к критике только методологического порядка».
Этой методологической критикой д-р Smirnoff не считает возможным пренебречь. Однако он полагает, что, отвечая на такую критику, он не имеет права использовать какие-либо аргументы, основанные на экспериментировании.
Второе общее соображение, высказываемое д-ром Smirnoff затрагивает вопрос о критериях истинности научного знания. Д-р Smirnoff поднимает этот вопрос в связи с дискуссией, имевшей место на страницах журнала «Вопросы психологии» (1960, № 3), между нами и итальянским сторонником теории психоанализа, проф. Musatti, в которой мы охарактеризовали психоаналитическую теорию как реакционную. Принимая участие в этом споре, Smirnoff говорит следующее:
«...Проф. Musatti имеет выгодную возможность указать, что о научной теории следует судить не по ее исходным позициям, идеалистическим или нет, а на основе таких критериев, как точность этой теории, ее достоверпость, ее отношение к фактам. Ответ, даваемый на это проф. Бас- синым, носит сложный характер. Бассин отмечает, что проф. Musatti оценивает значимость научных данных только на основе критерия объективной эффективности, в то время как в действительности существуют два различных способа для суждения о правильности научной теории. С одной стороны, это ее достоверность, с другой — роль, которую теория играет в эволюции цивилизации и общества, и эти две стороны вопроса не всегда совпадают. Именно это обстоятельство составляет для проф. Бассина корень проблемы, ибо хочет он того или нет, конечный критерий истинности теории дается для него социальным прогрессом. Для проф. Бассина ложная теория определяется следующим образом: это теория, которая не оказывает на науку в тот момент, когда ее оценивают, никакого влияния. И напротив, он полагает, что существуют теории, которые, будучи глубоко ложными, не перестают, однако, оказывать значительное влияние на культуру и общественную жизнь, и именно эти теории проф. Бассин называет реакционными».
Далее д-р Smirnoff заключает: «На этой фазе спора становится ясным, что проводимая Ф. В. Бассиным критика психоанализа, заключающаяся в утверждении, что истинна лишь та теория, которая ведет к социальному прогрессу, позволяет дискутировать, применяя только догматическое утверждение или отрицание.
Переходя к обсуждению более специальных вопросов и касаясь нашего замечания, что Freud, отправляясь от методологически ложных позиций, пришел к выводам, носящим фантастический характер, д-р Smirnoff указывает: «Толкование, которое проф. Бассин дает намерениям Freud, конечно, не соответствует чему бы то ни было из того, что Freud мог написать. В том, что поддерживает проф. Бассин, заключается какой-то мрачный юмор: обвинять Freud (т.е. человека, компентентность которого в вопросах нейрофизиологии своего времени проф. Бассин признает и чьи работы в этой области длительно пользовались авторитетом) в том, что он построил фантастическую физиологическую систему на основе гипотетической психологической схемы, что значит внушать просто какой-то тихий бред. Я уверен также в том, что Ф. В. Бассин понимает в буквальном смысле модели, разработанные Freud под аналогичными названиями, но ни в коем случае не налагаемые на какую бы то ни было физиологическую реальность».
Далее д-р Smirnoff высказывает ряд критических замечаний по поводу наших соображений о патогенезе функциональных синдромов («Вопросы психологии», 1958, №5-6; 1960, №3). Представление, по которому в клинике истерии можно наблюдать существование логических связей между характером синдрома и психологическим содержанием аффективного конфликта, спровоцировавшего синдром, в то время как в подавляющем большинстве случаев органических расстройств подобных связей не обнаруживается, лишь воскрешает, по мнению д-ра Smirnoff, устарелые и эклектические представления Janet. Павловскую теорию патогенеза истерии д-р Smirnoff не считав! возможным отвергнуть, однако он не представляет, какое физиологическое обоснование имеет эта концепция. Апелляция при объяснении патогенеза истерии к сложным эмоциям сближает, по мнению д-ра Smirnoff, нашу трактовку с психоаналитическим подходом, однако нашей ошибкой является, как полагает д-р Smirnoff, то что мы недоучитываем значение, которое имеют в провокации истерических нарушений неосознаваемые аффективные переживания, смешиваем эти переживания с переживаниями осознаваемыми, а из-за этого смешиваем истерию с симуляцией.
В заключительной части статьи д-р Smirnoff призывает не выдвигать в полемике на передний план второстепенные моменты, а сосредоточиться на обсуждении «главного открытия, сделанного фрейдизмом», открытия, которое имеет, по мнению д-ра Smirnoff, столь же революционное значение, как открытие Коперника или появление философии диалектического материализма, т. е. открытия «бессознательного». Именно по зтой линии предлагает д-р Smirnoff направить дальнейшую дискуссию.
Д-р Koupernik:
«Мне трудно ответить на интересную статью проф. Бассина, не ссылаясь на статью Brisset, которая явилась для Бассина отправной. Высоко оценивая широту подхода и эклектизм Brisset, я хочу в свою очередь сформулировать некоторые критические замечания по поводу его позиции. Наиболее существенный упрек, который я ему должен сделать, это то, что он умолч-ал о значительном вкладе, который был сделан новейшей экспериментальной физиологией. Этот вклад не ограничивается, чтобы по атому поводу ни говорилось, павловской техникой и гипотезами Selye. Brisset умалчивает, действительно, о всем нейрофизиологическом западном экспериментальном направлении, связанном с проблемой важных подкорковых зон, будь то исследования центроэнцефалической области, проведенные Penfield, работы Moruzzi и Magoun и их последователей, посвященные вопросу о ретикулярной формации мозгового ствола, бесчисленные экспериментальные исследования гипоталамической и ринэнцефальной области...
Это все частные моменты, но наиболее важным обстоятельством (здесь мы охотно согласимся с проф. Басси- ным) является то, что Brisset недооценивает в конечном счете интегрирующую и организующую роль норвноп системы. Я хотел бы, чтобы его подпись стояла под следующими двумя положениями:
1. Все, что является психосоматическим, необходимо реализуется мозговыми структурами.
2. Не всякая активность нервной системы, выявляющаяся на периферии, обязательно психического происхождения.
Другими словами, не подлежит сомнению, что психический процесс в любых его формах является мощным стимулом для активности центральной нервной системы, но эта система может быть приведена в действие и другими факторами...
Мне надлежит теперь вернуться к статье проф. Бассина. Уже тот факт, что «Revue» публикует мой ответ, подтверждает одно из утверждений Ф. В. Бассина, а именно, что статья Brisset выражает собой credo этого «Revue». Я готов принять упрек в «европоцентризме», который делает нам Ф. В. Бассин, но при условии, что он нам покажет, в чем именно традиции индийской и китайской медицины смогли благоприятно повлиять на развитие современной медицинской мысли. Это могло бы явиться предметом интересной статьи, учитывая, что мы мало осведомлены в этом вопросе. Мы, например, знаем из того, что дала китайская медицина, только акупунктиру, которая не основывается, по моему мнению, ни на какой надлежащей анатомической или физиологической схеме. Что же касается старой неприязни, которую советские авторы испытывают по отношению к Virchow, я могу выразить только вежливое удивление. Ф. В. Бассин приводит слова великого рус- бкого физиолога Й. М. Сеченова: «Живая клеточка организма, являясь единством с точки зрения анатомической, не является таковым с точки зрения физиологической, здесь она равна среде, которая ее окружает,— межклеточному пространству. Поэтому целлюлярная патология, в основе которой лежит представление о физиологической самостоятельности клетки или, по крайней мере, о гегемонии последней над окружающей ее средой, как принцип ложна». Это утверждение игнорирует важный факт, который был неизвестен в эпоху И. М. Сеченова, а именно факт отличия химического состава среды интрацеллюлярной от состава веществ, заполняющих экстрацеллюлярное пространство, и осмотического обмена, который происходит между этими средами. Я полагаю, что этот факт делает совершенно напрасным спор между сторонниками целлюлярной теории и их противниками, поскольку «целлюляристы» могут включить свои представления в рамки общей патологии. И говоря откровенно, нам представляется непонятным, каким образом можно рассматривать как действенную критику, которую Энгельс мог направить в адрес Virchow.
Мне кажется, что Brisset несправедлив по отношению к Павлову и что последний отказывался от психологии и психологических терминов действительно только в целях точности. Однако, даже внимательное чтение недавних или относительно недавних работ не позволяет получить представление о психологических теориях, преобладающих в СССР. Все заставляет нас думать, что эти теории не рассматривают человека как какую-то интегрированную механику процессов торможения и возбуждения, по мы были бы рады получить этому более подробное подтверждение».
Д-р Klotz:
«Прочитав внимательно статьи нашего советского коллеги, проф. Бассина, посвященные теоретическим основам нашего журнала и ответ Smirnoff, члена нашей редколлегии, я должен признаться, что не вполне удовлетворен этим ответом. Уже само название статьи Smirnoff "Потребности критики. По поводу одной критики теоретических основ психоанализа" заставляет сразу подумать, что Smirnoff отвечает не на тот вопрос, на который должен был бы ответить, поскольку он, вместо того, чтобы защищать теоретические основы "Обозрения психосоматической медицины" или психосоматической медицины вообще, защищает теоретические основы психоанализа (изобличающая ошибка, подчеркивающая мимоходом, что Smirnoff полностью отождествляет психоанализ с психосоматикой).
Я полагаю, что эта защита психоанализа не отвечает на поставленный вопрос.
Вопрос не заключается в том, чтобы взвешивать (и каким к тому же образом?!) сравнительные достоинства фрейдистского психоанализа, усвоенного американцами, и советского нервизма.
Существо проблемы для нашего журнала "Revue de medicine psychosomatique" заключается в том, чтобы уточнить место, которое должно быть отведено аналитическим толкованиям и нервизму в понимании и лечении психосоматических болезней, т.е. патологических соматических состояний, имеющих психические компоненты.
Я ссылаюсь на попытку определения психосоматических заболеваний, которая содержится в моей предыдущей статье. Напомню, что я защищаю эклектическую позицию, подчеркивающую, что если некоторые психосоматические расстройства, как, например, истерия конверсии, психогенны, то большинство из них нейрогенно и что возникают эти расстройства благодаря преформированным физиологическим изменениям, т.е. нейросоматическим образом.
Я всегда рассматривал как непомерно завышенные претензии психоаналитиков монополизировать всю область психосоматики и я не ждал высказываний советских критиков, чтобы выразить эту точку зрения. Наблюдаемые факты, повседневная практика сделали для меня очевидной решающую роль преформированной типологии и пре- формированной хрупкости систем в развязывании нейрогенных психосоматических расстройств, т.е. всех этих нейро-психогенных гипертиреозов, ожирений, гиперкорти- цизмов, аменорей, язв желудка, гипертоний и т.п.
Таким образом, если мы будем полагаться на клинические данные, которые стоят любых рассуждений и экстраполяций, то убедимся, что именно преформированная хрупкость определенной физиологической системы (т.е. хрупкость определенной совокупности динамических стереотипов "patterns") делает последнюю уязвимой по отношению к любым вредностям, включая вредности нейро-психогенные. Именно этот момент, а не особенности психологической проблемы, поставленной или вытесненной, являются фактором, наиболее глубоко повреждающим определенную систему.
По этому существенному пункту я полностью согласен с Ф В Бассиным и полагаю, что в подавляющем большинстве случаев физиологические механизмы активируемые психическим фактором, не имеют специфического отношения к конкретному содержанию вытесненной тенденции.
Эта догма специфичности "символического языка" соматических расстройств являлась, однако, одним из фундаментальных положений, выдвинутых создателями американской психосоматики Dunbar. Alexander... Я счастлив напомнить, что начиная с 1951 г. Michaux настаивал на "meiopragie d’appel", понимая под этим термином тенденцию психосоматических процессов локализоваться в соответствии с врожденной или приобретенной функциональной недостаточностью того или лругого органа, и констатировать, что г-н Wittkower из Монреаля пишет в своем интересном нрдавнем обзоре "Двадцать лет психосоматической медицины в Северной Америке": «В разных местах обнаруживается тенденция критиковать ранее принятые понятия: представление о психогенезе, поскольку оно затрагивает психосоматичрские болезни, было "разрушено", были разбиты вдребезги представления о "специфичности". Таким образом, в Америке даже психоанализ отступает в вопросе о специфическом отношении органических расстройств к расстройствам психогенным, Это отступление показательно, ибо затрагивается одно из наиболее важных положений теории психогенеза.
Присутствуя при этом отступлении, мы в то же время видим, как каждый день приносит подтверждения особого значения нервной системы в контроле основных регуляций... Вследствие этого невозможно в настоящее время заниматься психосоматической медициной, пренебрегая важностью "нервизма", т.е. концепции которая подчеркивает доминирование центральной нервной системы в контроле соматических феноменов. В этом плане работы русской школы дали очень ценные результаты.
Повторяю еще раз, наша задача не заключается в том, чтобы спорить по поводу сравнительных достоинств психоанализа и кортиковисцеральной физиологии... Актуально проводить в нашей повседневной психосоматической практике тщательное изучение соматических феноменов, пытаясь уточнить, какие из них психогенны и имеют символическое значение и кякие— нейрогенны и имеют значение физиологическое. И если только будущее может окончательно выяснить удельный вес каждой из обоих этих категорий явлений, то пока все, что нам известно о наследственности и о преморбидной предрасположенности, заставляет думать о превалирующем значении состояний второй категории...
Резюмируя, можно сказать, что в основном критика Ф. В. Бассина затрагивает вопрос о чрезмерном значении, которое придается, по его мнению, психоанализу в теоретическом обосновании нашего «Revue» и нашей психосоматической медицины.
На это Smirnoff не ответил. Он только защищал психоанализ как таковой и гений Freud в частности. Не в этом, однако, заключается поставленная проблема. Как мы уже отметили выше, подобные споры нам представляются устаревшими. Для нас главная задача — точно определить место психоанализа в понимании и лечении психосоматических заболеваний. Если его применение, по моему убеждению, существенно при невротических состояниях любого типа, то его роль при соматических заболеваниях (даже если допустить, что последние носят психосоматический характер, т. е. даже если эти болезни провоцируются или поддерживаются факторами психологического характера), мне представляется ограниченной...»
Ответ д-ру Smirnoff.
В связи с появлением на страницах «Revue de medicine psychosomatique» статьи д-ра Smirnoff, содержащей критику некоторых моих высказываний по поводу психосоматического направления и фрейдизма, я хотел бы ответить моему уважаемому оппоненту.
Прежде всего я хотел бы выразить удовлетворение, которое вызывает живой отклик французской печати на публикации «Журнала невропатологии и психиатрии имени С. С. Корсакова». При всем отличии наших принципиальных позиций от идей, воодушевляющих французских сторонников психосоматической медицины, мы связаны с нашими французскими коллегами общностью практических задач, и прежде всего общим стремлением к уменьшению страданий больного человека. Мы не должны поэтому жалеть усилий, чтобы устранять из наших разногласий то, что принципиально устранимо, и отчетливо устанавливать, почему другие элементы концепций остаются все же несовместимыми.
Вместе с тем мы должны быть откровенны в наших спорах и стремиться к таким формам дискуссий, которые способствуют углублению научных представлений. В этой связи я хотел бы, прежде чем перейти к обсуждению существа наших разногласий, сделать несколько замечаний по поводу формы полемики.
Обмен мнениями между сторонниками разных научных направлений становится интересным и полезным, если в результате его уточняется, в чем именно заключаются расхождения, и выделяется главное в споре. Напротив, полемика становится малоинтересной, если предметом критики оказывается не подлинная мысль оппонента, а ее неправильное толкование.
Я напоминаю эти банальные положения потому, что, к сожалению, аргументация д-ра Smirnoff (пусть он меня извинит) в некоторых случаях опровергает построения, которые им же самим создаются. Такого рода неправильности особенно досадны, если те, кто желает разобраться в сущности спора, не могут обратиться к первоисточникам из-за языковых трудностей. А ведь именно так обстоит дело на этот раз, поскольку мои возражения проф. Musatti, которые являются главным предметом анализа д-ра Smirnoff, на французском языке опубликованы не были.
Другой момент, который уменьшает полезность научной дискуссии, это излишняя резкость выражений. Ничего не доказывая и не говоря даже о подлинной страстности убеждения, такая резкость лишь привносит в полемику эмоциональный тон, индуцирующий противоположную сторону на аналогичные резкости. Легко представить, как неблагоприятно может отозваться на научном уровне дискуссий подобная взволнованность. К сожалению, и об этом обстоятельстве пришлось вспомнить, читая некоторые строки, написанные д-ром Smirnoff. Перехожу к существу ответа.
Первая часть статьи д-ра Smirnoff содержит два критических довода. Один из них затрагивает вопрос о критериях истинности научного знания. Другой связан с проблемой экспериментального обоснования психосоматических представлений. Остановимся на каждом из этих доводов последовательно.
Д-р Smirnoff обсуждает, что по моему мнению является критерием истины. Он приходит к выводу, что «хочет ли Ф. В. Бассин того или нет, конечный критерий истинности (курсив наш.— Ф.Б.) теории дается для него социальным прогрессом» (а не соответствием теории объективной действительности.— Ф.Б.). Сделав такой вывод, д-р Smirnoff обобщает: «становится ясным, что проводимая Ф. В. Бассиным критика психоанализа, заключающаяся в утверждении, что только теория, ведущая к социальному прогрессу, может быть истинной (курсив наш.— Ф. Б.), устанавливает план дискуссии, в котором может применяться только догматическое утверждение или отрицание».
По поводу этих замечаний д-ра Smirnoff я должен сказать следующее. Если я действительно когда-либо утверждал, что критерием истинности теории является степень ее содействия социальному прогрессу, то д-р Smirnoff прав, заявляя, что опираясь на такое прагматическое понимание, ни к чему, кроме догматических суждений, прийти нельзя. И второе. Когда я упомянул выше, что аргументация д-ра Smirnoff опровергает построения, которое им самим же создаются, я имел в виду именно этот спор о «критериях истины».
Действительно, прав ли д-р Smirnoff утверждая, что, по моему мнению, «существуют два разных способа для суждения о правильности (курсив наш.— Ф.Б.) научной теории. С одной стороны, это ее достоверность, а с другой — роль, которую теория играет в эволюции цивилизации и общества»? Я вынужден решительным образом отклонить такое превратное толкование.
Критерием истинности или, напротив, ложности теории может быть только соответствие или несоответствие этой теории фактам. В том, что я придерживаюсь именно такой точки зрения, д-р Smirnoff безусловно убедился бы, если бы от его внимания не ускользнули первые строки того же абзаца моей статьи, конец которого он так подробно излагает. Эти первые строки, не фигурирующие в материалах, переведенных на французский язык, таковы:
«Прежде всего я выражу свое полное согласие с проф. Musatti в том, что оценка научной концепции по признаку соответствия (или несоответствия) ее выводов объективной действительности — это, бесспорно, важнейший или, точнее говоря, единственный критерий истинности этой теории»112. Пусть д-р Smirnoff, как говорится по-русски, положа руку на сердце, сам скажет: считает ли он возможным поставить знак равенства между таким пониманием критерия истинности и той вульгарно-прагматической и дуалистической трактовкой, которую он мне приписывает? Я почти не сомневаюсь в его ответе.
112 Вопросы психологии, 1960, № 3, стр. 149.
Но, быть может, дальнейшие абзацы уводят нас от этого единственно правильного и по существу общепринятого в современной науке понимания, подменяют его тем прагматическим построением, которое приписывает мне д-р Smrinoff? Чтобы отвести и это подозрение, я должен напомнить, почему вообще в моем ответе проф. Musatti зашла речь об отношении теорий к социальному прогрессу. Проф. Musatii заявил, что я не в праве квалифицировать научные теории как «реакционные». Научная теория, говорит он, может быть истинной или ложной. Определяя же ее как реакционную или прогрессивную, мы отделяемся от строгой ее оценки. Смысл моего возражения такому пониманию заключается в следующем.
Истинность научной теории определяется, безусловно, только соответствием этой теории фактам. Но сам по себе этот признак еще не предрешает, какую роль выполняет теория как фактор исторического процесса. Теория может быть истинной и зовущей вперед, т. е. прогрессивной, а спустя какое-то время, оставшись истинной, она может потерять свое прогрессивное значение. Например, теория парового двигателя Ползунова—Уатта утратила свое прогрессивное значение после изобретения электромотора, но разве мы будет точны, если скажем, что после этого изобретения она стала «ложной»? И, напротив, разве цитируемые д-ром Smirnoff строки Маркса, касающиеся работы Мальтуса («...и однако, какой импульс дал этот пасквиль человечеству!») не являются иллюстрацией того, что в определенных условиях и ложная идея может сыграть прогрессивную роль?
Отсюда ясно, что именно я подразумеваю, говоря о «двух разных планах оценки научной теории». Я имею в виду, конечно, не «два различных способа суждения о правильности» этой теории, как неточно говорит д-р Smirnoff, а два качественно различных аспекта рассмотрения самой теории: во-первых, рассмотрение ее с точки зрения ее отношения к действительности, из которого вытекает истинность или ложность теории, и во-вторых, рассмотрение теории с точки зрения той роли (прогрессивной или реакционной), которую она играет на разных этапах культурного развития как фактор исторического процесса. Отказываться от любого из этих аспекта значит отвлекаться от различий, существующих между теорией как отражением действительности и теорией как организатором общественного сознания. А это было бы столь же недопустимым, как и отождествлять эти аспекты.
Второе критическое замечание д-р Smirnoff, изложенное в первой части его статьи, относится к проблеме методики исследования. Критикуя психосоматическое направление, я высказал мнение, что основные теоретические положения этой концепции не имеют достаточного экспериментального обоснования113. Откликаясь на это заявление, д-р Smrnoff возражает так.
113 Упоминаемая выше статья в «Журнале невропатологии и психиатрии имени С. С. Корсакова», 1960, №10, стр. 1382—1384.
Если эксперимент необходим для фундирования теории, то он в не меньшей степени необходим и для критики этой аеории. Между тем Ф. В. Бассин не располагагает такого рода критической экспериментальной аргументацией. Отсюда спор о психоанализе с Ф. В. Бассиным, как и вообще с советскими учеными, может основываться только на рассмотрении текстов и может привести только к критике методологического порядка.
Углубляя эту мысль, д-р Smirnoff высказывается далее следующим образом: приводимыми мною «теоретическими» возражениями против психоанализа пренебрегать нельзя, но поскольку приходится иметь дело только с ними, такая ситуация «запрещает (?! — Ф. Б.) нам использовать в споре какой бы то ни было аргумент, основанный на нашем экспериментировании»114.
114 Упоминаемая выше статья Smirnoff, стр. 81
По этому поводу я хотел бы сделать следу&щие замечания.
Д-р Smirnoff прав, указывая, что я не располагаю собственными данными экспериментальной критики психоанализа. Он, однако, не прав, распространяя это представление на всех «советских ученых». Позиция д-ра Smirnoff может внушить мысль, что отрицательная оценка психоанализа, характерная, как известно, для советской клинической мысли, возникла в результате лишь созерцательного отношения советских клиницистов к работе, которая проводилась сторонниками учения Freud на Западе. Если бы это действительно было так, то законно могло бы возникнуть сомнение в обоснованности подобной негативной оценки: отрицание метода, с которым сам отрицающий никогда дела на практике не имел, всегда звучит не очень убедительно. Но так ли происходила на самом деле выработка отрицательного отношения к психоаналитической доктрине в Советском Союзе?
Для того чтобы создать правильную перспективу в этом вопросе, напомним, как складывались судьбы психоаналитического направления в нашей стране.
Учение Freud действительно ни в России, ни впоследствии в Советском Союзе успеха не имело. Здесь ему с самого начала были противопоставлены традиции экспериментально-клинического подхода к функциональным синдромам и идеи нервизма, разработанные еще на рубеже веков И. М. Сеченовым, И. П. Павловым, С. П. Боткиным, Е. А. Введенским и их учениками. Означает ли это, однако, что в России и в Советском Союзе вообще никогда не проводилась практическая работа по проверке положений, выдвигаемых фрейдизмом, что критика учения Freud, развитая русскими клиницистами, была критикой, проводимой лишь в методологическом плане, критикой со стороны тех, кто не имеет собственного опыта в практическом применении этого учения? Такое понимание свидетельствовало бы только о недостаточном знании истории русской медицины. Сторонники фрейдизма, настойчиво пытавшиеся внедрять это учение в клинику, существовали как в дореволюционной России (Осипов, Фельцман и др.), так и в значительно возросшем количестве в 20-х и 30-х годах в Советском Союзе. Идеи психоанализа использовались в клинической практике и пропагандировались в медицинской печати (с изданием специальной серии монографий) И. Ермаковым и его учениками, В. Коганом и рядом других клиницистов. В более позднем периоде попытки сочетать учение Freud с объективным подходом к проблеме, функциональных расстройств предпринимались на протяжении нескольких лет некоторыми из наиболее авторитетных деятелей советской психиатрии (Ю. Каннабих, В. Внуков и др.), а также рядом советских психотерапевтов (И. Залкинд, Д. Консторум и др.).
Вся эта работа сочувственного отклика в советских медицинских кругах, как было указано, не получила. Однако она привела к тому, что отрицательное отношение к психоанализу, упрочившееся в результате многолетних и подчас весьма острых споров в советской невропатологии и психиатрии, сложилось не как позиция «созерцателей», т. е. лиц, мало знакомых практически с тем, что отрицается, а как убеждение, возникшее после внимательного изучения идей Freud и выяснения всего, что обещает и что фактически дает их клиническое использование.
Я позволил себе этот экскурс в историю нашей науки, чтобы показать, насколько несправедливо утверждение д-ра Smirnoff, что споров по поводу собственно-клинической стороны психоанализа вести с советскими исследователями вообще нельзя. Если в настоящее время психоанализ в Советском Союзе практически действительно не применяется, то это отнюдь не означает, что представители советской медицинской мысли не располагают собственным достаточно веским клиническим опытом, который заставил их в свое время отвергнуть психоаналитическую концепцию. Если бы попытки клинической апробации психоанализа в Советском Союзе вообще никогда не производились, то позиция д-ра Smirnoff (не лишенная, скажем откровенно, оттенка высокомерия) была бы трудно оспоримой. Но, как мы видели, отрицать существование длительных проверок и обсуждения проблемы психоанализа, которые вели советские клиницисты, можно только игнорируя подлинный ход событий.
Основное возражение, которое мы бы хотели сделать д-ру Smirnoff, заключается, однако, не в этой ссылке на уже давно отзвучавшие психоаналитические исследования советских клиницистов. Мне представляется, что принципиально отказываясь от использования экспериментальных аргументов в защиту психосоматики и мотивируя это тем. что со стороны советских критиков психоанализа выдвигаются только «теоретические» доводы, д-р Smirnoff поступает нелогично и невольно выявляет слабость позиции, которую хочет защитить.
Допустим на минуту, что доводы, которые советская критика может выдвинуть против фрейдизма действительно носят только методологический и теоретический характер. Разве и в этом случае «спор... с советскими учеными» не должен был бы вестись защитниками психоанализа именно при помощи экспериментальных доводов (если таковые разумеется, существуют?). Разве в столкновении теории и правильно поставленного эксперимента последнее слово не остается именно за экспериментом? Разве великие натуралисты Возрождения не экспериментами сокрушали схоластические «теории» средневековья? И разве можно себе представить, чтобы кто-либо из этих натуралистов счел себя «не в праве» противопоставить свой эксперимент схоластической теории только потому, что его противники «теоретизируют»?! Но если это так, то почему же д-р Smirnoff считает, что использование советскими критиками психоанализа только «теории» «сразу же запрещает нам (т.е. д-ру Smirnoff и его единомышленникам. — Ф. Б.) использовать в нашем споре какой бы то ни было аргумент, основанный на нашем экспериментировании»? Понять логику такого вывода трудно.
Но самое главное, на что я хотел бы обратить внимание д-ра Smirnoff, заключается в следующем. Как уже было упомянуто, весь этот разговор об экспериментальном обосновании теории быт спровоцирован моим замечанием, что такого обоснования у важнейших теоретических положений психосоматической медицины не существует. Разве не кажется д-ру Smirnoff, что в ответ на такой резкий упрек он не только «вправе», но и логически обязан прежде всего показать, что мое мнение неправильно что экспериментальное обоснование основных идей психосоматики все же существует? Разве не думает он. что самоустраняясь от такого опровержения (ссылкой на «запрет» использовать в нашей полемике какие бы то ни было доводы от эксперимента), он невольно наводит на мысль о справедливости моего упрека, на мысль о том. что привести веские экспериментальные доводы в защиту принципиальных положений психосоматики очень трудно и что поэтому его ссылка на «запрет» (аргументировать от эксперимента) — это фактически лишь своеобразный выход из трудной ситуации в которой он в процессе спора оказался?
Перейдем теперь к ответу на критические замечания, содержащиеся во второй части статьи д-ра Smirnoff.
Прежде всего остановимся на отношении Freud к «структурным моделям».
Касаясь этого пункта, д-р Smirnoff применяет резкие выражения о нецелесообразности которых я уже упомянул. Он говорит: «обвинять Freud в том, что он построил фантастическую физиологическую систему на основании гипотетической психологической схемы, это значит просто напрасно внушать какой-то тихий бред»115. Далее д-р Смирнов высказывает убеждение, что я понимаю в буквальном смысле «модели», разработанные Freud, и поясняет, что такие психоаналитические категории, как «Я», «Оно» и «Сверх-Я», являются лишь элементами умственной структуры, не имеющими никакой физиологической базы или локализации.
115 Упоминаемая выше статья д-ра Смирнова, стр. 85.
Я хотел бы сразу сказать, что упоминаемые д-ром Smirnoff психоаналитические «модели» я никогда не рассматривал как относимые Freud к каким-то определенным мозговым формациям. Для такого упрощенного толкования высказывания Freud повода не дают. Когда же я говорю, что Freud «пытался... исходя из своих психологических представлений, строить картины и физиологических механизмов работы мозга... неизменно носившие совершенно фантастический, псевдонаучный характер»116, то при этом я имею в виду не «намерения» Freud, как это почему-то полагает д-р Smirnoff, а во-первых, разработанную Freud однажды («Проект», 1895 г.) гипотезу о нервной основе психической деятельности и, во-вторых, ряд соображений о мозговой основе сознания и «бессознательного», изложенных им в работе «По ту сторону принципа удовольствия» и в некоторых других исследованиях. В качестве примера того, как своеобразны были экскурсы Freud в область учения о локализации мозговых функций, можно привести хотя бы его известный тезис, по которому система сознания должна располагаться в пространстве совершенно определенным образом: «на границе внешнего и внутреннего, будучи обращенной к внешнему миру и облегая другие психологические системы»117. Локализовав, таким образом, сознание в «облегающих» мозговых структурах, Freud придает далее особое значение, с одной стороны, факту изолированности мозга от внешней среды костным покровом и, с другой, — отсутствию плотного барьера между материальным субстратом сознания и внутренними мозговыми формациями. В этой различной степени морфологической «отгороженности» субстрата сознания от внешних и внутренних раздражений Freud видит физиологический механизм, который обусловливает преимущественную зависимость сознания от врожденных интрапсихических факторов. Вряд ли нужно подчеркивать упрощенность такого физиологического обоснования одной из ведущих идей психоанализа. То, что можно было бы обрисовать в лучшем случае как символ или аллегорию, обсуждается как физиологический фактор, обусловливающий возникновение определенного типа психологических отношений.
116 Ф. В. Бассин. Ответ профессору Чезаре Л. Музатти. Вопросы психологии, 1960, № 3, стр. 152.
117 3. Фрейд. По ту сторону принципа удовольствия. Цит. по: Г. Уэллс. Павлов и Фрейд. М., 1959, стр. 401.
Даже при самом доброжелательном отношении к Freud оценить эти его физиологические экскурсы иначе, как не серьезные, нельзя.
Вопрос о связях между аффектом и клиническим синдромом:
Рассмотрение этой темы д-р Smirnoff сопровождает не столько возражениями, сколько указаниями на остающиеся здесь, действительно многие неясности. Характер возражения носит только его заключительное (по данному разделу) замечание: «Используя в объяснении (истерического синдрома.— Ф.Б.) столь сложные чувства, как выгода и интерес больного, он (Бассин) вводит... в точности тот же аспект рассмотрения, что и психоаналитики, не учитывая лить того... что эти выгоды... должны быть для больного неосознаваемыми, — ибо в противном случае речь шла бы не об истерии, а о симуляции»118.
118 Упоминаемая выше статья Smirnoff, стр. 87.
По этому поводу я хотел бы сказать следующее. Я не думаю, что анализ зависимости истерического синдрома от «сложных чувств» специфичен для психоанализа. Как это непосредственно видно хотя бы из одной цитаты, приводимой д-ром Smirnoff, И. П. Павлов также полностью признавал важную роль в патогенезе истерии «сложных чувств».
Специфическим для психоанализа является не подчеркивание важной роли эмоций, а определенное представление о закономерностях, на основе которых эти эмоции развязываются и реализуют клинический синдром, и о факторах, которые при этом вовлекаются. Спор идет не о том, существенна ли «выгода» для провокации истерического сдвига, а о том, как этот сдвиг развивается: на основе тенденций к «конверсии», к «символизации» и т. п. или же в результате патологической фиксации нейродинамической основы синдрома в функционально измененных по гипнотическому типу мозговых структурах истерика.
Что касается попутно затрагиваемого д-ром Smirnoff вопроса, обязательно ли «выгода» должна быть неосознаваемой для того, чтобы возник истерический (а не симулируемый) сдвиг, то решение его мне представляется более сложным, чем это допускает д-р Smirnoff. Жесткая формула д-ра Smrinoff (неосознаваемый «интерес» приводит к истерии, осознаваемый — к симуляции) последовательна, возможно, с психоаналитической точки зрения. Павловские же представления, подсказывают более гибкое понимание, отнюдь не исключающее возможности оформления исторических нарушений и при ясном осознании больным «выгоды», которую эти нарушения для него имеют.
Д-р Smirnoff, касаясь проблемы аффекта и синдрома, ставит также некоторые специальные вопросы: какие есть основания говорить о двух разных типах патогенеза истерии, какого рода «логические» связи мы имеем в виду, когда говорим о «понятных» отношениях между психологическим содержанием аффективного конфликта и характером функционального расстройства, какие формы истерии подразумеваются в разбираемых мною случаях, и, наконец, какое физиологическое обоснование имеет павловское представление о «роковых физиологических отношениях». Я могу ответить на эти вопросы, естественно, лишь самым кратким образом.
По поводу «двух типов патогенеза истерии». В моей статье (Вопросы психологии, 1958, №5), послужившей предметом критики проф. Musatti, идет речь о более широком противопоставлении, а именно: психогенных функциональных расстройств, которые ни в какой связи с конкретным психологическим содержанием спровоцировавшего их аффективного конфликта не находятся, таким истерическим синдромам, анализ которых выявляет логическую связь, существующую между формой клинического расстройства и психологическим содержанием аффекта, вызвавшего это расстройство. Это противопоставление заставило проф. Musatti отметить сходство нашей трактовки с представлениями Janet. Отвечая проф, Musatti (Вопросы психологии. 1960, №3), я привел аргументы обосновывающие, как мне кажется, правомерность нашей позиции. Повторять эти аргументы было бы сейчас излишним.
По поводу характера «логических» связей. Как уже было упо'иянуто, при павлоЕском (а не психоаналитическом) понимании патогенеза истерических нарушений нельзя считать исключенной возможность возникновения подобных нарушений и на фоне ясно осознаваемых логи- ческтгх отношений (между «выгодой» и синдромом), не стоящих, однако, ни в какой связи с психоаналитической «конверсией» и т.п.
По поводу клинических форм истерии. В основном я согласен с тем. что в этой связи пишет д-р Smirnoff (о неудовлетворительности существующих классификаций и т.п.).
Наконец, по поводу того, что следует рассматривать как «физиологическое обоснование» павловских представлений о патогенезе истерии. Соответствующий материал был еще много лет назад накоплен павловской школой в результате изучения особенностей функционального состояния центральной нервной системы истерикой и действия на этих больных разнообразных стимулов. Подробные данные по этому поводу д-р Smirnoff мог бы найти в полемике И. П. Павлова с Janet, в работах Павлова, специально посвященных проблеме истерии и во< многих других источниках.
(Далее в «Ответе» излагаются кратко некоторые из положений, детально изложенных в основном тексте настоящей книги).
Дополнение к приведенному выше «Ответу д-ру Smirnoff»:
Д-р Smirnoff заканчивает свою статью следующими словами: «Если бы я мог предложить проф. Бассину новое направление для нашего диалога, я избрал бы путь, который приведет нас, возможно, к лингвистике или к кибернетике. Я думаю, что основы психоанализа нельзя надлежащим образом рассматривать ни при так называемом определении позиций, ни прослеживая их в областях, далеких от психосоматической клиники. Как разъяснения, так и критика психоанализа должны сосредоточиваться только вокруг его главной проблемы, а именновокруг вопроса о бессознательном (разрядка наша.— Ф. Б.), понимаемом как особое явление» (там же, стр. 88).
Д-р Smirnoff высказал это мнение в 1962 г. Я полагаю, что, написав несколько лет спустя настоящую книгу, я сделал все, что мог, чтобы пойти навстречу его пожеланиям.
Ответ д-ру Koupernik.
Мне представляется, что в отклике д-ра Koupernik на мою статью не содержится каких-либо принципиальных возражений против сформулированных в ней положений. Некоторые из этих положений он даже поддерживает.
Он обращает, однако, внимание на два специальных момента: на вопрос о влиянии восточной-индийской и китайской медицины на медицину европейскую и на критику И. М. Сеченовым идей Virchow.
Первый из этих вопросов очень сложен и требует обстоятельного анализа, который было бы трудно провести в рамках настоящего ответа. Замечу только вскользь, что безоговорочно отрицательное мнение д-ра Koupernik по поводу акупунктуры представляется слишком поспешным. Опыт исследований, проведенных за последние годы, говорит скорее о том, что терапевтическая эффективность этого метода в значительной степени определяется квалифицированностью (точностью) его применения. А этот интересный факт заставляет думать, что в данном случае мы сталкиваемся с воздействием на вполне реальные, хотя и очень тонкие и латентные физиологические механизмы, в сущности которых пока недостаточно разбираемся.
Что касается второго вопроса, то я позволю себе обратить внимание д-ра Koupernik, что приводимая им аргументация направлена по существу против него же самого. Действительно, д-р Koupernik утверждает, что представление И. М. Сеченова, по которому клетка, будучи единицей анатомической, не является таковой с точки зрения физиологии, опровергается фактом, который был неизвестен И. М. Сеченову: различием между химическими составами веществ, находящихся внутри и снаружи клетки, и обменом, который происходит между этими веществами.
Я полагаю, однако, что если бы этот факт был известен И. М. Сеченову, то он был бы использован им как лишний аргумент в пользу именно его тезиса о физиологической несамостоятельности клетки, в пользу того, что эта «морфологическая единица» является в функциональном (физиологическом) отношении глубоко зависимой от непосредственно окружающей ее среды и что, следовательно, рассматривать ее как единицу физиологическую можно только очень условно.
Ответ д-ру Klotz.
Я могу высказать только искреннее согласие с духом и основным содержанием статьи д-ра Klotz, содержащей многие выразительные и точные формулировки. Импонирующая широта подхода этого исследователя создает благоприятные возможности для дальнейшего углубления нашей дискуссии с учетом разных представленных в ней точек зрения.
Думается, что и в представлениях д-ра Klotz о рациональности психоаналитического лечения неврозов содержатся определенные ограничения, отличающие позицию их автора от характерной для ортодоксальных психоаналитиков.