Часть третья: Социальное соперничество

Глава 14: Триумф Дарвина

"Разбор полётов"

Но достаточно морального насилия. Кто я такой, чтобы судить? Я делал вещи и похуже этого одного, самого большого преступления Дарвина. Фактически, моя способность собирать всё это справедливое негодование и вставать в позу морального превосходства — это дар выборочной слепоты, которой эволюция обеспечила всех нас. Теперь я постараюсь выйти за пределы биологии и мобилизую достаточно беспристрастности для свежей оценки характерных эволюционных особенностей эпизода с Уоллесом.

Прежде всего, обратите внимание на изысканную гибкость ценностей Дарвина. Как правило, он был солидно презрителен к академической территориальности; ученых, берегущих свои идеи от конкурентов, он полагал "недостойными искателями истины". И хотя он был слишком чувствителен и честен, чтобы отрицать, что известность была заманчива для него, он, в общем, сводил её влияние к минимуму. Он утверждал, что даже без этого он будет работать столь же упорно над своей книгой о видах. Тем не менее, когда появилась угроза делу его жизни, он предпринял меры по защите его, эти меры включали форсирование работы над созданием «Происхождения», когда появились сомнения насчёт того, чьё имя станет синонимичным эволюционизму. Дарвин видел противоречие. Через несколько недель после эпизода с Уоллесом он написал Хукеру, что, хотя приоритет имеет значение, он всегда "представлял себе, что у меня достаточно великодушия, чтобы не заботиться об этом, но оказалось, что я ошибся и наказан".⁹⁰

⁹⁰ предполагаю, что решимость Дарвина опубликовать, наконец, свою книгу была вызвана не только угрозой приоритету (хотя ей, конечно же, в первую очередь), но и сторонним доказательством правильности его идей. Пока он "варил теорию в собственном соку", его склонность к самосомнениям не позволяла считать её полностью правильной и, следовательно, достойной публикации. Тот же факт, что Уоллес пришёл к тому же, мог быть веским подтверждением правоты его воззрений, снявшим последние сомнения в целесообразности публикации — А.П.

Кризис остался в прошлом, и тут былое благочестие Дарвина опять вышло на поверхность. Он заявил в своей автобиографии, что он "очень мало волновался о том, относили ли люди основную новизну мне или Уоллесу". Любой, кто читал обезумелые письма Дарвина Ловеллу и Хукеру, не сможет не поразиться силе Дарвиновского самообмана.

Эпизод с Уоллесом выдвигает на передний план основной водораздел внутри совести, границу между родственным отбором и взаимным альтруизмом. Мы чувствуем себя виновными в том, что навредили родному брату или обманули его, вообще говоря, потому, что естественный отбор «хочет», чтобы мы были «хорошими» для родных братьёв, ибо они разделяют с нами много генов. Мы чувствуем себя виновными, когда навредили другу (или случайному знакомому) или обманули его потому, что естественный отбор «хочет», чтобы мы выглядели приятными существами, взаимность приносит восприятие альтруизма, а не сам альтруизм. Так что цель совести в деловых отношениях с неродственниками состоит в том, чтобы заработать репутацию великодушия и благопристойности, безотносительно к тому, правда это или нет. Конечно, зарабатывая и поддерживая эту репутацию, можно и в самом деле быть великодушным и благопристойным; часто так и бывает. Но не всегда.

В свете этого мы видим совесть Дарвина, работающую по высшему разряду. Она сделала его заслуживающим доверия вообще, благодаря его дару великодушия и благородства, в социальной обстановке, столь располагающей к наличию великодушия и благопристойности, которые были обязательны для поддержания хорошей моральной репутации. Но проявляемая им добродетель не была абсолютно стабильной. Его хвалёная совесть, воспринимаемая как защита против всякой скверны, была достаточно гибка, чтобы допустить пустяковую слабину, когда в критический момент жизни и стремления к статусу потребовалось допустить небольшое моральное прегрешение. Это кратковременное "выключение света" позволило Дарвину тонко, даже подсознательно, дёрнуть за ниточки, используя его обширные социальные связи для противодействия молодому и бессильному конкуренту.

Некоторые дарвинисты предполагают, что совесть можно рассматривать как администратора сберегательного счёта, в котором хранится моральная репутация. Многие десятилетия Дарвин кропотливо накапливал капитал, обширные и заметные свидетельства его совестливости; эпизод же с Уоллесом был моментом, когда нужно было рискнуть частью его. Даже если он и потерял немного этого капитала, несколько раз подозрительно шепнув насчёт уместности публикации статьи Уоллеса без его разрешения, это, в свете задачи окончательного повышения статуса, будет всё же оправданным риском. Выработка таких решений об ассигновании ресурса — это то, для чего человеческая совесть и была предназначена, и в эпизоде с Уоллесом Дарвин делал это хорошо.

Но так получилось, что этот капитал Дарвина нисколько не потерялся. Он вышел из ситуации, благоухающий как роза. Хукер и Ловелл описали то, что случилось после получения Дарвином статьи Уоллеса, на Линнеевском Обществе: " Г-н Дарвин настолько высоко оценил значение взглядов, там сформулированных, что он в письме сэру Чарльзу Ловеллу предложил получить согласие г-на Уоллеса на то, чтобы издать Эссе как можно скорее. Мы высоко оценили этот шаг; при условии, что г-н Дарвин не воздержится от публикации, к чему он настоятельно склонялся (в пользу г-на Уоллеса), статья, которую он сам написал на ту же тему, и которую, как было ранее сказано, один из нас просмотрел в 1844 году, и в содержание которой мы оба были посвящены много лет…".

Спустя более, чем столетие, эта санированная версия событий была всё ещё стандартной версией, что крайне совестливый Дарвин был фактически принужден дать разрешение на то, чтобы его имя появилось вместе с именем Уоллеса. Один биограф написал, что Дарвин "выглядит вряд ли свободным агентом под давлением Ловелла и Хукера в пользу публикации".

Нет оснований для заключения, что Дарвин сознательно дирижировал отстранением Уоллеса. Рассмотрите здравое назначение Ловелла "Канцлером Господа". Ожидание руководства от друзей во времена кризисов — естественный импульс, выглядящий совершенно невинным. Нам не обязательно думать, что "я позову друга, а не какого-то незнакомца потому, что друг разделит мои извращённые идеи о том, чего заслуживаю я, и чего — мои конкуренты". То же самое с Дарвиновской позой моральной муки: она срабатывала потому, что он не знал, что это была поза, другими словами, потому, что это не было позой, он и в самом деле чувствовал душевную боль.

И это не первый случай. Виноватость Дарвина при установлении приоритета — натяжение на себя статуса Уоллеса с целью ещё большего повышения собственного — была только самой последней среди сопоставимых терзаний совести в его жизни. (Вспомните диагноз Джона Боулби: Дарвин страдал "презрением к себе за самомнение", "снова и снова в его жизни его жажда внимания и известности сопряжена с глубоким чувством позора, который он ощущает за то, что питает такие желания"). Действительно, это были настоящие, подлинные душевные муки Дарвина, которые помогли убедить Хукера и Ловелла в том, что Дарвин «убеждённо» отвергал славу и таким образом помогли им убедить весь мир в этом. Весь моральный капитал, который Дарвин накопил за эти годы, дался ему большой психологической ценой, но в итоге инвестиции принесли должные дивиденды.

Ничто из этого не означает, что будто Дарвин вёл себя безукоризненно адаптивно, постоянно подстраиваясь под задачу генетического распространения, каждой крупицей его стремления и страдания гарантируя такой конец. Учитывая различия между Англией девятнадцатого века и эволюционной обстановкой, этот вид функционального совершенства — последнее, чего нужно ожидать. Как мы предположили несколькими главами ранее, моральные чувства Дарвина были явно острее, чем диктовал личный интерес, он имел достаточно капитала на его моральном сберегательном счёте, чтобы не терять сон из-за оставшихся без ответа писем и не вступать в борьбу за честь мёртвой овцы. Это означает просто то, что много странных и очень спорных явлений в психике и характере Дарвина станут в основном осмысленными, если их рассматривать через лупу эволюционной психологии

Действительно, вся его карьера обретает определённую последовательность. Она меньше походит на беспорядочные поиски, часто загоняющие его в угол неуверенностью в себе и неуместным почтением, но больше — на неустанный подъём, ловко скрытый в сомнениях и смирении. Под муками совести Дарвина лежит моральное позиционирование. Под его почтением к успешным людям лежит социальное восхождение. Под его глубоко рефлексивными самосомнениями лежит лихорадочная защита от социальных нападений. Под его симпатиями к друзьям лежат стремления к политическому союзу. Воистину животное!