Часть третья: Социальное соперничество

Глава 13: Обман и самообман

Производим хорошее впечатление

Люди не стремятся к статусу явно. Они не строят диаграмм их желательного подъема и не следуют ей столь же методично, сколь боевой генерал ведёт войну. Ладно, согласен, кто-то поступает именно так. Возможно, все мы иногда так поступаем. Но стремление к статусу встроено в психику глубже. Люди всех культур, понимают ли они это полностью или нет, хотят ошеломить окружающих людей, возвыситься в их глазах.

Жажда одобрения появляется в жизни очень рано. У Дарвина есть чистые воспоминания о людях, впечатлившихся его навыками лазания по деревьям: "Моим предполагаемым поклонником был старый каменщик Питер Хейлс, и дерево на лужайке в Манутин Эш". Другая сторона этой медали — ранняя и продолжительная антипатия к презрению или насмешкам. Дарвин написал, что его старший сын в два с половиной года, стал "чрезвычайно чувствительным к насмешкам и настолько подозрительным, что часто полагал, что люди, которые смеялись и беседовали между собой, смеялись над ним". Сын Дарвина, возможно, ошибался в этом отношении, но это не главное. (Хотя интересно обратить внимание на многие психопатологии, в частности, паранойю, которые могут просто быть закоренелыми эволюционными тенденциями, поднявшими планку слишком высоко). Суть в том, что если он и ошибался, то он ошибался количественно, но не качественно. Для всех нас, с самого раннего возраста, избегание насмешек — нечто вроде небольшой навязчивой идеи. Вспомните замечание Дарвина о "жгучем чувстве позора, который большинство из нас чувствовало даже спустя много лет при воспоминании каких-то случайных нарушений пустяковых, но установленных правило этикета". Такие возбудимые механизмы предполагают большие ставки. В самом деле, в той мере, в какой высокое общественное уважение может повлечь большие генетические бонусы, в той же — очень низкое может быть генетически пагубно. В многочисленных сообществах приматов (не людей) и нередко в человеческих крайне непопулярные индивидуумы оттеснены на задворки общества и даже за его пределы, где выживание и воспроизводство становятся проблематичными. Поэтому снижение статуса на сколько-то ступеней лестницы влечёт издержки. Независимо от вашего положения в обществе, создание того или иного впечатления, которое способствует его повышению, часто оправдывает хлопоты по этому поводу (в эволюционных координатах), даже если эффект будет небольшим.

Будет ли это впечатление адекватным, само по себе к делу не относится. Когда шимпанзе угрожает конкуренту или отвечает на чью-то угрозу, её волосы встают дыбом, отчего она кажется больше, чем в жизни. Остатки этого рефлекса можно заметить у людей, волосы которых тоже стоят дыбом, когда они испуганы. Но, как правило, люди самопреувеличиваются устно. Дарвин, в своих размышлениях о том, как в ходе эволюции внимание к мнению общества могло стать настолько сильным, отметил, что "самые жалкие дикари" демонстрируют такое внимание, "сохраняя трофеи их доблести", "привычкой к чрезмерному хвастовству".

В викторианской Англии хвастовство не одобрялось, и Дарвин был виртуозом по части того, как этого не делать. Многие современные культуры одобряют такие вкусы, и в них "чрезмерное хвастовство" является просто этапом, через который проходят дети. Но каков следующий этап? Вся остальная жизнь, наполненная более взвешенным хвастовством. Дарвин этого не чурался. В своей автобиографии он отметил, что его книги "переведены на многие языки и выдержали несколько изданий за рубежом. Я слышал, что успех книги за границей — лучшее испытание её истинной ценности. Я не уверен, что это высказывание целиком заслуживает доверия, но с точки зрения этого стандарта, моё имя должно звучать несколько лет". Хорошо, если он действительно сомневался, что этот стандарт заслуживает доверия, тогда почему выставил себе оценку на его основе?

По-видимому, объём вашего явного хвастовства зависит от возможных средств саморекламы в вашей социальной среде (он был, вероятно, калиброван обратной связью от людей, вас окружавших вначале). Но если вы не чувствуете даже небольшого побуждения распространять новости про ваши триумфы, даже тонко, и не чувствуете определённого нежелания говорить всем о ваших неудачах, то вы, очевидно, не функционируете как должно.

Часто ли такая самореклама содержит обман? Не в грубейшем смысле. Сообщать неимоверную ложь о себе и верить ей было бы опасно. Ложь может быть раскрыта, и это вынуждает нас затрачивать время и энергию на запоминание того, что и кому мы сказали. Сэмюэль Батлер, викторианский эволюционист (тот самый, кто отметил, что курица это лишь средство, посредством которого одно яйцо создаёт другое яйцо), заметил, что "лучший лгун — тот, кто лжёт меньше всего и самым длинным путём". Действительно, существуют виды лжи, которые трудно подвергнуть сомнению, и в которых трудно разобраться, если они невелики. И это — как раз те виды лжи, которые следует ожидать от людей. У рыбаков пресловутое прочувствованное приукрашивание "вооот-такая сорвалась" стало основным источником юмора.

Такое искажение может быть первоначально осознанным или, по крайней мере, полуосознанным. Но, начинаясь как бесспорное, это смутное понимание преувеличенности может стираться после нескольких пересказов. Когнитивные психологи показали, как детали истории, даже ложной, запечатлеваются в основной памяти в ходе повторений.

Само собой разумеется, рыба сорвалась вовсе не по ошибке рыбака. Распределение ответственности и доверия в области, где объективная истина неуловима, представляет собой плодородное поле для самовозвеличивания. Склонность приписывать наши успехи нашему умению, а неудачи — случайности. Удача, враги, сатана — все эти объяснения демонстрировались в лабораториях, и так или иначе, очевидны. В играх, в которых случайность играет роль, мы склонны относить наши потери к невезению, приписывая наши победы уму.

И мы не только говорим, мы верим этому. Дарвин был энтузиастом игры в трик-трак, и, не удивительно, он часто побеждал при игре против своих детей. Одна из его дочерей вспоминает, что "мы хранили список дуплетов, брошенных каждым, и я была убеждена, что он бросал лучше, чем я". Это убеждение знакомо всем неудачливым игрокам в трик-трак. Оно помогает нам сохранять веру в нашу компетентность и таким образом помогает нам убедить других в этом. Оно также обеспечивает устойчивый источник дохода для ловкачей трик-трака.

Самовозвеличивание всегда происходит за счёт других. Говорить, что вы проиграли из-за невезения, — то же самое, что говорить, что вашему противнику просто повезло. Даже если не рассматривать игры и другие открыто конкурентные занятия, то сигнал вашего гудка должен заглушить другие гудки, поскольку статус — относительная вещь. Ваше приобретение — это потеря остальных.

И наоборот, чья-то потеря — ваше приобретение. Из-за этого неосознанное стремление к статусу может стать отвратительным. В маленькой группе (скажем, в деревне охотников-собирателей) человек весьма заинтересован в преуменьшении репутаций других, особенно того же пола и близкого возраста, поскольку в этом слое существует естественная конкуренция. И снова лучший способ убедить людей в чём-то, включая недостатки их соседей, — верить тому, что вы говорите. Поэтому можно ожидать, что у иерархичного вида, владеющего речью, особи будут часто рекламировать свои подвиги и принижать подвиги других, и делать то и то с убеждением. Действительно, в лаборатории социальной психологии люди не только склонны приписывать успех навыку, а проигрыш — случайности, они склонны оценивать деятельность других диаметрально противоположно. Судьба — это то, что вынуждает вас терпеть неудачу, а других людей — преуспевать, способности действуют наоборот.

Часто принижение других пребывает на чуть обнаружимом уровне и может даже исчезать, если эти другие — семья или друзья. Но следует ожидать, что оно достигнет большой величины, если два человека соперничают за что-то вроде конкретной женщины, конкретного мужчины, конкретного профессионального признания. Ричард Оуэн был обозревателем, жёстко раскритиковавшим "Происхождение видов". Он был выдающимся зоологом и палеонтологом. У него были собственные идеи насчёт изменений видов. После выхода его обзора Дарвин отметил, что "лондонцы говорят, что он обезумел от зависти, потому что о моей книге все говорили". Оуэн убедил сам себя (и, следовательно, других) что работа конкурента была хуже? Или Дарвин убедил сам себя (и, следовательно, других), что человеком, который угрожал его статусу, двигали эгоистичные мотивы? Вероятно как то, так другое, а возможно — и то, и то.

Острая чувствительность, с которой люди обнаруживают недостатки своих конкурентов, — одно из чудес природы. Требуется Геркулесово усилие, чтобы управлять этой тенденцией сознательно, и усилие должно повторяться регулярно. Некоторые люди могут мобилизовать достаточно воли, чтобы не говорить о конкурентах как о никчёмных людях; они могут даже произносить нечто шаблонно-викторианское о "достойном противнике". Но обуздывать само восприятие — бесконечный, неосознанный, всеобъемлющий поиск признаков никчёмности — это верно работа для Буддистского монаха. Честность оценки просто вне досягаемости большинства смертных.⁸³

⁸³ насчёт большинства (most) позволю не согласиться. Всё зависит от рангового потенциала субъекта. Для личностей с низким ранговым потенциалом (коих отнюдь не меньшинство, и, кстати, Дарвин к ним как раз очень относился) типичным является как раз обратное — самокритика и самоуничижение; признать превосходство другого человека для такой личности совсем нетрудно, гораздо труднее убедить самого себя в собственной «кчёмности». И вовсе не нужно быть Буддистским монахом, чтобы обладать низким РП, с ним можно просто родиться или в детстве попасть в обстановку мощного унижения. — А.П.

Если самореклама пустила настолько глубокие корни в людях, то почему существуют самокритики? Один ответ — самоосуждение не влечёт издержек, когда все и так всё знают, и может даже принести некоторую выгоду; репутация скромности повышает эффективность тонкого хвастовства (пример — Дарвин). Другой ответ — генетическая программа для психического развития очень сложна и разворачивается в мире, полном неопределённости (нынешний мир весьма непохож на древнюю среду); и не нужно ожидать, что всякое человеческое поведение отвечает генетическим интересам. Третий ответ наиболее интересен: социальная иерархия посредством естественного отбора произвела некоторые иронические эффекты на человеческую психику. В какие-то времена обладание искренне низким мнением о себе самом и разделение этого мнения с другими, имело неплохой эволюционный смысл.

Вспомним, что в целом происхождение статуса исходит из факта, что некоторые соседи-цыплята — собратья некоего цыплёнка, скажем так, слишком грозны, чтобы имело смысл бросать им вызов. Гены, строящие психические способности и сообщающие животному, какому из соседей стоит бросать вызов, а какому нет, процветают. Как именно психические способности передают это сообщение? Ну, уж конечно они не пишут маленькие субтитры «Вызови» или "Не вызывай" перед глазом. Скорее всего, сообщение передаётся через чувство; животные чувствуют или не чувствуют готовность сделать вызов. И животные в самом низу иерархии — животные, которых бьют все приходящие, — ощущают последнее сообщение хронически. Это можно называть низкой самооценкой.

Можно сказать, что низкая самооценка возникла как способ примирить людей с подчинением статусу, когда такое примирение отвечает их генетическим интересам.

Не следует ожидать, что люди будут скрывать низкую самооценку. Низкий статус может отвечать их генетическим интересам не только самим принятием низкого статуса, но и (по крайней мере, в некоторых обстоятельствах), выражать принятие его — вести себя покорно, чтобы они не были ошибочно восприняты как какая-то угроза и отношение к ним было бы соответственным.

Совсем не обязательно обманывать самого себя насчёт низкой самооценки. Любое чувство, предназначенное для того, чтобы оградить людей от стремления к недостижимым целям, по идее должно (по крайней мере, огрублённо) отражать истинную действительность. Но не всегда. Если одна из целей низкой самооценки — удовлетворить людей с высоким статусом вашей почтительностью к ним, то его уровень, строго говоря, должен зависеть от того, сколько этой почтительности требуется для их удовлетворения; в присутствии кого-то очень властного вы можете испытывать свою более глубокую никчёмность (касательно, к примеру, вашего интеллекта), чем было бы гарантировано с точки зрения объективного стороннего наблюдателя. Антрополог Джон Хартунг в 1988 году обратил внимание на возможность самообманчивого снижения самооценки (он назвал это "обманом вниз") и предложил пример из несколько другой области. Он предположил, что женщины могут иногда ложно подчинить себя мужчинам. Если, скажем, семейный доход ощутимо зависит от мужа, имеющего высокую самооценку на работе, то женщина может невольно оказаться в "башне уверенности в себе" её мужа, обеспечивая его стандарт своей более низкой компетентностью".

Посредством изобретательного эксперимента выяснено, насколько глубоко может быть захоронена в нас правда о нас самих. Когда люди слышат записанный голос, гальваническая реакция их кожи (GSR) повышается, больше всего она повышается, когда они слышат собственный голос. Удивительно, но когда людей спрашивают, их ли это голос, они в среднем ошибаются чаще, чем их GSR. Интригует схема ошибки. После понижения самооценки посредством «неудачи» в специально составленной задаче люди становятся склонными отрицать принадлежность голоса им, хотя их GSR показывает, что на некотором уровне они «знают» правду. После повышения самооценки, они начинают указывать на другие голоса, как на их собственный, хотя их GSR снова показывает, что где-то внутри есть правильная информация. Роберт Триверс, знакомясь с этим экспериментом, написал: "Это как будто мы раздуваем наше представление о себе… затем сжимаем его при неудаче, причём это в значительной степени неосознанный процесс".

Восприятие себя плохим — факт, подходящий для иных вещей, чем посылка людям своекорыстных сигналов. Начнём с того, что существует упомянутая выше функция жгучего позора: пощёчина за социально грубые ошибки, способ воспрепятствовать повторению поступков, чреватых снижением статуса. Также, как подчеркнул эволюционный психиатр Рандолф Несс, настроение может эффективно фокусировать энергию. Люди всех статусов могут становиться апатичными и мрачными, когда их социальные, сексуальные или профессиональные перспективы тускнеют, а затем становиться оптимистичными и энергичными, когда такие перспективы открываются. Как будто они отдыхают перед большим состязанием. Но если такие перспективы не открываются, то апатия переходит в умеренную депрессию, а это состояние может подтолкнуть человека к плодотворному изменению курса — сменить карьеру, выбросить за борт неблагодарных друзей, отказаться от стремления к неуловимому потенциальному супругу.

Дарвин являет собой хороший пример многообразной практичности плохих чувств. В июле 1857 года, за два года до публикации "Происхождения видов", он написал своему другу Джозефу Хукеру: " Я проделал некоторые вычисления насчёт изменчивости…, говорил вчера с Лаббоком, он указал мне грубейшую принципиальную ошибку, а это означает, что 2 или 3 недели работы были впустую". И хотя Дарвин и без того был склонен к самоуничижению, но это повергло его в ощущение собственной никчёмности более сильное, чем обычно. Он написал: "Я самая несчастная, запутавшаяся, глупая собака во всей Англии и готов плакать от досады за мою слепоту и самонадеянность".

Подсчитаем стороны, с которых эта мрачность состояния могла бы быть ценна. Первая — средство снижения самооценки. Дарвин перенес социальное унижение. Произошёл поединок лицом к лицу, в ходе которого его ему указали на путаницу там, где он предполагал себя экспертом. Возможно, некоторое долгосрочное снижение его самооценки было необходимо; возможно, ему нужно было снизить амбицию его учёности, чтобы он не был воспринят как угроза большими интеллектуальными звёздами Англии, которые могли бы затмить его так или иначе.

Вторая — отрицательное подкрепление. Длительная боль этого инцидента, возможно, воспрепятствовала повторению Дарвином поступков (ошибочного анализа, в данном случае), могущих привести к унижению. Возможно, в другой раз он был бы осторожнее.

И третья — сигнал к перемене курса. Если это уныние продолжалось, даже гранича с депрессией, оно могло бы изменить поведение Дарвина более радикально, направляя его энергию в совершенно новые каналы. "Этого достаточно, чтобы заставить меня разорвать весь мой M.S. и предаться отчаянию", — написал он в тот же день Лаббоку, благодаря его за коррекции и извиняясь за то, что он настолько «запутался». Насколько мы знаем, Дарвин не рвал рукопись. Но если бы он столкнулся с цепью препятствий такой силы, он мог бы вполне отказаться от проекта. И это было бы, вероятно, полезно для его долгосрочного социального статуса, если в его голове и в самом деле всё было бы настолько запутано, что ему не стоило бы писать внушительную книгу о происхождении видов.

Эти три объяснения уныния Дарвина не исключают друг друга. Естественный отбор — бережливый и изобретательный процесс, многократно использующий существующие химикалии и чувства, которые те химикалии порождают. Это как раз причина того, что заявления об одной функции любого нейротрансмиттера (типа серотонина) или любого настроения (типа уныния) ненадёжны. Но по этой же причине дарвинистов не смущает, когда оказывается, что что-то вроде низкого (или высокого) мнения о себе имеет несколько одинаково вероятных целей. Они все могут быть настоящими.

Где находится правда на шкале самооценки? Если один месяц после цепи профессиональных и социальных успехов вы заслуженно наполняетесь серотонином и чувствуете себя стабильно компетентными, приятными и привлекательными, а в следующем месяце после нескольких неудач и некоторого снижения серотонина вы чувствуете себя стабильно никчёмным, то вы не можете быть правы оба раза. Который раз вы были неправы? Является ли серотонин энзимом правды, или это дурманящий мозг наркотик?

Психология bookap

Возможно, что и ни то, ни другое. Когда вы ощущаете себя или очень хорошими или очень плохими, это, вероятно, означает, что какое-то важное свидетельство скрыто от непосредственного взора. Правда лежит где-то посередине.

Возможно, что понятие «правда» лучше просто исключить из всего этого вообще. «Хороший» ли вы человек, «никчёмный» ли вы человек — вопрос, объективный смысл которого в лучшем случае неуловим. И даже к «правде», которую можно чётко определить, естественный отбор безразличен. Безусловно, если точное отображение истинной картины себя или других будет помогать распространению генов, то точность восприятия или взаимодействия может улучшаться. И часто будет именно так (когда, скажем, вам нужно запомнить, где лежит ваш запас еды, и данные сведения сообщить детям или близким родственникам). Но случаи, когда точность сообщения и генетические интересы пересекаются, являются лишь счастливым совпадением. Правда и честность никогда не одобрялись естественным отбором сами по себе. Естественный отбор не «предпочитает» ни честность, ни непорядочность. Они ему безразличны.