Современная восприимчивость
ЧЕЛОВЕК ИЗ ПОДПОЛЬЯ
В 1851 году недалеко от Лондона состоялась первая международная выставка торговли и культуры; она открылась в помещении из стали и стекла и называлась «Хрустальный Дворец». Все народы мира собрали здесь всю свою новейшую технику, все свои самые новые товары, а также всю свою гордость за то, что они заставили природу подчиниться их воле.
Эта выставка демонстрировала культ прогресса и оптимистическую доктрину повышения благосостояния людей, основанную а том, что вместе с прометеевой властью образования, технологии и материального благополучия приходит новая эра, когда уже не будет тех бед и несчастий, которые существовали в древности и были связаны с болезнями, бедностью, войнами, эксплуатацией человека человеком. По существу, это был энергетический разряд незрелого Эго, связанного с фаустианским комплексом.
Шестьдесят пять лет спустя 60000 молодых британских мужчин были убиты в первые сутки сражения на Сомме. Восемьдесят девять лет спустя Люфтваффе использовали Хрустальный Дворец для уточнения цели во время бомбежек Лондона в начале Второй мировой войны. Девяносто четыре года спустя силы союзников вошли в Бабий Яр, Берген-Бельсен, Маутхаузен, Ораниен-бург, Дахау, Собибор, Заксенхаузен, Треблинку, Терезиенштадт, Равенсбрюк и Аушвиц. Было сделано слишком много для улучшения мира.
Сегодня лишь немногие недовольны благами современной цивилизации, однако головокружительный оптимизм наших великих предков значительно истощился при восхвалении сетей железных дорог и академгородков, расположенных в окрестностях больших городов, и широких автострад, стремящихся вдаль. Один человек, который должен был казаться безумным своим современникам, предвидел такое будущее, потому что умел заглянуть в самую глубину человеческой души. То, что он видел, было слишком неприятно для них, чтобы признать правду, но история заставила нас обратить внимание на то, о чем он говорил, и согласиться с ним. Звали этого человека Федор Достоевский.
В «Записках из подполья», написанных в 1864 году, Достоевский описал Хрустальный Дворец, которым так восхищались его современники, и пришел к такому выводу:
«Но до того человек пристрастен к системе и к отвлеченному выводу, что готов умышленно исказить правду, готов видом не видать и слыхом не слыхать, только чтобы оправдать свою логику… И что такое смягчает в нас цивилизация? Цивилизация вырабатывает в человеке только многосторонность ощущений и… решительно ничего больше. А через развитие этой многосторонности человек еще, пожалуй, дойдет до того, что отыщет в крови наслаждение»50.
50 Достоевский Ф.М. Записки из подполья. Собр. соч., т. 4. Л.: Наука, 1989, с. 467-468.
Вероятно, автопортрет Достоевского был первым подлинным психологическим портретом человечества. Это вовсе не значит, что в других литературных и религиозных текстах нельзя найти глубинные психологические инсайты, однако ни в одной книге нельзя обнаружить психологический портрет, больше обращенный в будущее, чем в «Записках из подполья». Следует помнить, что Достоевский писал до Фрейда и до открытия глубинной психологии. Первой значительной книгой Фрейда был труд «Исследования истерии», опубликованный в 1895 году, а также «Интерпретация сновидений», вышедшая в начале XX века.
По существу, одним из последствий разрушения традиционного мифа, которое мы видели, было смещение главной парадигмы. Со времен Фауста появилась необходимость создавать и описывать человека в его социальной среде, а не в теологическом контексте. Эпоха Софокла и эпоха Данте считались sub specie eternitatus (вечностью). Но Эпоха Страха (как однажды было написано на обложке журнала «Time») чаще всего определялась классом, нацией, социально-половой ролью людей, их экономическим статусом и неврозом. Фактически все дисциплины, которые мы называем социальными науками: экономика, политология, социология, градостроительство, антропология и психология, — появились в XIX веке вследствие этого фундаментального смещения парадигмы. Юнг однажды отметил, что психология — это новейшая из так называемых наук, так как возникающие благодаря ей инсайты заключены в великих мифах и религиях51.
51 «The Spiritual Problem of the Modern Man», Civilization in Transition, CW 10, pars. 159ff.
Фрейд заметил, что человечество трижды фундаментально переосмыслило строение космоса, трижды развенчало инфляцию Эго. Это труды Коперника, из которых мы узнали, что не являемся центром вселенной, как считал Птолемей; это учение Дарвина, из которого мы узнали, что раньше мы были животными и, возможно, еще не достигли вершины эволюции; и глубинная психология, основа которой заключается в неявном утверждении, что большую часть времени мы, обладатели совершенного сознания, находимся под влиянием неподконтрольных нам влечений.
Человек из подполья Достоевского — это метафора жизни, протекающей под сознанием, это жизнь, которая бурлит и разрушает хорошо скроенные логические планы улучшения благосостояния и самовосхваления. Его портрет человечества часто несовместим с сознанием, самооценкой и инфляцией Эго, но при этом он бесспорно честный, точный и неоспоримый.
В «Записках из подполья» скрыты четыре психологических инсайта, которые, с моей точки зрения, чрезвычайно актуальны для современности: наш внутренний нарциссизм, наше стремление к хаосу и саморазрушению, наша извращенность и наше навязчивое стремление к самоутверждению.
Ни один труд западного мыслителя не начинается с таких услаждающих слух слов, как «Записки из подполья»:
«Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я ни шиша не смыслю в своей болезни и не знаю наверное, что у меня болит… А впрочем, о чем может говорить порядочный человек с наибольшим удовольствием? Ответ: о себе. Ну, я так и буду говорить о себе»52.
52 Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч. т. 4, с. 452, 455.
Человек из подполья все время сконцентрирован только на себе. Среди многочисленных текстов викторианской эпохи он очень редкая птица. Не обладающий традиционными для героя ценностями, он стал первым персонажем, который впоследствии очень часто появлялся в современной литературе, воплощая образ антигероя. Этот образ породил целый литературный жанр, в центре которого находился персонаж, который не хотел выглядеть в позитивном свете, отказывался бороться за старые ценности, написанные с большой буквы: Истину, Красоту, Добро, Родину, Бога. Это тип нашего современника, поскольку современная психология, если не современная история, заставляют нас принять тот факт, что нарциссическое инфантильное «Оно» тайно вершит свою волю под высокомерно задранным носом Супер-Эго, подрывая усилия Эго, направленные на установление приемлемого компромисса.
Человек из подполья откровенно говорит, что мы боимся того, что может оказаться истинной правдой о нас: «Главное же, как ни раскидывай, а все-таки выходит, что я первый во всем виноват выхожу и, что всего обиднее, без вины виноват и, так сказать, по законам природы»53. Он даже возводит свои страдания от зубной боли в высшую степень наслаждения: «Тут, конечно, не молча злятся, а стонут; но эти стоны не откровенные, это стоны с ехидством, а в ехидстве-то и вся штука»54.
53 Там же, с. 457.
54 Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч., т. 4, с. 461.
Однако его поглощенность собой не только дает общее представление о лейтмотиве современной эпохи, но и уходит глубоко вниз, под личину викторианского благочестия, где происходит открытое столкновение с Тенью:
«Я для вас уж теперь не герой, каким хотел казаться, а просто гаденький человек, шенапан. Ну пусть же! Я очень рад, что вы меня раскусили… Но ведь это оттого, что я сам себя не уважаю. Разве сознающий человек может сколько-нибудь себя уважать?»55
55 Там же, с. 462.
Достигая среднего возраста, мы определенно постигаем истину, заложенную в афоризме Марка Твена: «Человек — всего лишь животное, которое испытывает стыд, причем имеет на это полное право»56. Тот, кто не пришел к ощущению сильной ненависти к себе, не может назвать себя вполне сознательным. Так, человек из подполья, наблюдавший за кавалерийским офицером, «гремящим из форсу дурного тону саблею», размышляет о себе:
56 Oxford Dictionary of Quatations, p. 554.
«Бьюсь об заклад, вы думаете, что я пишу все это из форсу, чтоб поострить насчет деятелей, да еще из форсу дурного тона гремлю саблей, как мой офицер. Но, господа, кто же может своими болезнями тщеславиться да еще ими форсить? Впрочем, что ж я? — все это делают; болезнями-то и тщеславятся, а я, пожалуй, и больше всех»57.
57 Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч., т. 4, с. 457.
Какой изумительный инсайт, и к тому же неизбежная правда, как становится ясно из заявлений политиков, из угроз генералов, из бессмыслицы пьянчужек, из эсхатологических заявлений бизнесменов, а также из вашего вчерашнего поведения. Любой терапевт видит, как клиент цепляется за невроз, как он любит свои симптомы, потайное место своей ненависти или что-то столь же застарелое, но гораздо менее застарелое, чем травма, вызванная риском изменений. Как заметил У.Г. Оден,
Мы лучше умрем от смертельного страха,
Чем поймаем момент
И похороним свои иллюзии58.
58 «The Age of Anxiety», in Collected Poems, p. 407.
Человека из подполья особенно раздражало то, что философы называли фалличностью Сократа. Описывая образ Сократа, Платон утверждал, что люди не творят зло, если они действительно его осознают. Они совершают зло только потому, что не понимают, что есть истинное добро и что именно добро (Добро) одухотворяет душу. Что же должен сказать человек из подполья о своем моральном и историческом оптимизме?
«О младенец! О чистое, невинное дитя! Да когда же, во-первых, бывало, во все эти тысячелетия, чтоб человек действовал только из одной собственной выгоды? Что же делать с миллионами фактов, свидетельствующих о том, как люди зазнамо , то есть вполне понимая свои настоящие выгоды, оставляли их на другой план и бросались на другую дорогу, на риск, на авось, никем не принуждаемые к тому, а как будто не желая указанной дороги, и упрямо, своевольно пробивали другую, трудную, нелепую, отыскивая ее чуть ли не в потемках… Ведь, значит, им действительно это упрямство и своеволие было приятнее всякой выгоды»59.
59 Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч., т. 4, с. 466.
Современник Достоевского, Ницше лишил себя такой же карьеры, когда, став свободным профессором лингвистики в провинциальном университете Базеля, перевернул мир. Бог не только умер, то есть материализовавшаяся икона института церкви не только потеряла свою нуминозность; будущее оказалось в руках сверхчеловека и его «стремления к власти»60. Величайшая ирония истории заключается в том, что нацисты превратили этого иконоборца в свою псевдоинтеллектуальную икону, использовав его стремление к власти и отождествив ее с Вермахтом. Взяв глубинную любовь Ницше к индивидуальности, они сделали из него эмоциональный источник коллективной идентификации салютующего фашизма.
60 Thus Spoke Zarathustra, in the Portable Nietzshe, p. 226. (См. также: Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Сочинения в 2-х т., т. 2, с. 5).
Стремление к власти, которое описал Ницше, — это отзвук стремления к разрушению и хаосу, которое описал Достоевский. Хотя реальные воплощения конвенциональности могут пошатнуться, именно стремление к власти может вознести человека наверх, даже если это испугает общество. Жулик в конечном итоге может оказаться именно тем, кто спасет людей от других автономных частей их личности, этих Квислингов от психики61, продающихся за личную безопасность. Оба этих пророка (Ницше и Достоевский) говорили о глубинных истоках саморазрушающего, но неизбежного стремления человека к власти.
61 Видкунг Квислинг стал предателем Норвегии и своего народа, перейдя на сторону фашистов. В данном случае речь идет о том, что у каждого из нас есть свой внутренний «квислинг», предающий нас и окружающих нас людей. — Прим. автора.
Взгляды Ницше и Достоевского общество не разделяло, так как они совершенно не совпадали с общественными ценностями, но их нельзя было назвать извращенными. Разумеется, они оба были объявлены отщепенцами и отступниками («perverted»; per означает «прочь», vertere — «поворачиваться»), ибо они «отвернулись» от общества и, следовательно, заслужили свой приговор — позор и всеобщее презрение. Однако каждый из них отстаивал истинность своих взглядов и уважение к личности. Но кем нужно быть, чтобы знать, какой путь истинный? Сообщество? Они стали всемирно известными благодаря своей индивидуальной идентичности человека-«отступника» и одновременно единственного источника обновления общества из подполья, и такое «невозможное» сочетание становится воплощением изысканного парадокса.
В самый разгар социальной деятельности, посвященной возведению огромных мертвых зданий и формированию культуры, основанной на приоритете рационального мышления, человек из подполья осмелился высказать свое мнение:
«А попробуй увлекись своим чувством слепо, без рассуждений, без первоначальной причины, отгоняя сознание хотя бы на это время; возненавидь или полюби, чтоб только не сидеть сложа руки… В результате мыльный пузырь и инерция… Пусть, пусть я болтун, безвредный, досадный болтун, как и все мы. Но что же делать, если прямое и единственное назначение вся кого умного человека есть болтовня, то есть умышленное пересыпанье из пустого в порожнее62.
62 Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч., т. 4, с. 464.
Конец концов, господа: лучше ничего не делать! Лучше сознательная инерция!»63
63 Там же, с. 479.
Его пародия доходит до абсурда:
«Второстепенной роли я понять не мог и вот именно потому-то в действительности очень спокойно занимал последнюю. Либо герой, либо грязь, средины не было… Обыкновенному человеку стыдно грязниться, а герой слишком высок, чтоб совсем загрязниться, следственно, можно грязниться»64.
64 Там же, с. 493.
Апостол Павел признался: несмотря на то, что он знал, что такое добро, он не творил добро бессознательно. Точно так же карикатура Достоевского, нарисованная в подполье, дает импульс к глубинному признанию иррациональных жизненных сил. Достоевскому были неведомы ужасы коллективизации, сталинские казни и ГУЛАГ, однако он верно «считал» все знаки. Он понимал, что ценой, заплаченной за Хрустальный Дворец, станет постепенная утрата личности. Его страх перед опасностью «единомыслия» предвосхитил появление романа Джорджа Оруэлла «1984» и его статьи «Политика и английский язык».
«Рассудок, господа, вещь хорошая, — утверждает человек из подполья, — это бесспорно, но рассудок есть только рассудок и удовлетворяет только рассудочной способности человека, а хотенье есть проявление всей жизни, то есть всей человеческой жизни и с рассудком, и со всеми почесываниями. И хоть жизнь наша в этом проявлении выходит зачастую дрянцо, но все-таки жизнь, а не одно только извлечение квадратного корня»65.
65 Там же, с. 471.
В этом своем иррациональном проявлении жизненная сила, которая «зачастую выходит дрянцо», несет в себе семена индивидуализма:
«Человек может нарочно пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего, а именно: чтоб иметь право пожелать себе даже и глупейшего и не быть связанным обязанностью желать себе одного только умного»66.
66 Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч., т. 4, с. 472.
Человек из подполья воплощает нашу самую глубинную сущность, а его противоречивые мнения отражают нашу глубинную свободу. Действительно, по его ощущениям, осмысление приходит не в социальной жизни, а в анархии повседневных желаний. Он приходит к следующему выводу:
«Если вы скажете, что все можно рассчитать по табличке, и хаос, и мрак, и проклятие, так уж одна возможность предварительного расчета все остановит и рассудок возьмет свое, — так человек нарочно сумасшедшим на этот случай сделается, чтоб не иметь рассудка и настоять на своем! Я верю в это, я отвечаю за это, потому что все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик! Хоть своими боками, да доказывал, хоть троглодитством, да доказывал. А после этого как не согрешить, не похвалить, что этого еще нет и что хотенье покамест еще черт знает от чего зависит…»67
67 Там же, с. 474.
Задумайтесь: чья антропология в двадцатом веке оказалась более пророческой — апостолов прогресса и улучшения благосостояния или оппозиционного им оракула, человека из подполья? Провозглашая наш рефлекторный нарциссизм, наше стремление к саморазрушению, наши извращенные противоречия, наше иррациональное самоутверждение, образ человека из подполья служит не очень приятным, хотя и драматически более точным выражением современной восприимчивости. Он даже считает страдания необходимым условием осознания. Вероятно, новая Эра Прогресса несколько смягчит страдания, но в такой же мере сузит индивидуальное сознание. Наткнувшись на стену коллективизма, человек из подполья заявляет:
«Сознание, например, бесконечно выше, чем дважды два. После дважды двух уж, разумеется, ничего не останется, не только делать, но даже и узнавать… Ну, а при сознании хоть и тот же результат выходит, то есть тоже нечего будет делать, но по крайней мере самого себя иногда можно посечь, а это все-таки подживляет. Хоть и ретроградно, а все же лучше, чем ничего»68.
68 Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч., т. 4, с. 477.
Достоевский настаивает на еретической ценности страданий и кровоточащей незащищенности индивидуального желания, отступничестве и самоутверждении. В отличие от «бесплодной земли» Элиота и его «полого человека»69, банальности Эйхмана и бродяжек Беккета, а также анонимности группового мышления, он является приверженцем идеи, отразившейся в средневековом афоризме «Страдания — самый верный путь к совершенству» и в мысли Юнга о том, что «невроз — это страдания, которые не обрели своего смысла»70. Вступая в конфликт с индустриальным обществом, воплощенном в метафоре Хрустального Дворца, он открыто выражает свой мятеж: «Ну а я, возможно, потому-то и боюсь этого здания, что оно хрустальное и навеки нерушимое и что нельзя будет даже и украдкой языка ему выставить»71.
69 В данном случае автор имеет в виду два цикла стихотворений Т.С. Элиота Бесплодная земля» и «Полые люди» — Прим. переводчика.
70 «Psychotherapists or the Clergy», Psychology and Religion, CW 11, par. 497.
71 Достоевский Ф.М. Записки из подполья, Собр. соч., т. 4, с. 477.
Создав ключевую метафору человека из подполья, Достоевский заставляет современников взглянуть на себя реально, а не видеть себя такими, как им хочется. Именно он, человек, живший sub rosa (то есть в «психологическом подполье»), в лавке старьевщика с залежалым сердечным товаром, творил современную историю, не возводя при этом дворцы из стали и бетона.
