«БЕЛАЯ КНИГА». НОВОГО РУССКОГО ДЕТСТВА


...

17. КОСТЯ

Дети очень рано научаются на провокационный вопрос «Кого ты больше любишь?» дипломатично отвечать: «Одинаково». Но на бумаге они лукавить не умеют и когда изображают семью, часто обнаруживают свои истинные предпочтения.

Костя же, когда был маленький вполне искренне мог сказать, что он любит родителей. Любит одинаково сильно и в то же время по–разному, потому что они сами очень разные, его папа и мама. Папа у него мысленно ассоциировался с образом богатыря, потому что так назывался магазин, где ему покупали одежду и обувь — в обычном не было таких больших размеров. И как полагается настоящему богатырю, он был немного медлительным и немногословным.

— Серега — это скала, — говорили папины друзья.

— Ты за ним как за каменной стеной, — говорили мамины подруги.

Однажды Костя с папой были в музее и увидели здоровенный гипсовый след снежного человека. Костя посмотрел на папины ботинки 47 размера и подумал: «Может, мой папа тоже снежный человек? Снежная скала…»

Во дворе Костю никогда не обижали, хотя он рано стал гулять один. Кто же решится тронуть мальчика, у которого такой сильный папа?

А еще папа ездил в геологические экспедиции на Тянь–Шань и привозил оттуда разные породы камней. Их было так много в квартире — на стеллажах с книгами, на шкафах, на письменном столе… Можно было выстроить целую каменную стену!

Папа обещал, когда Костя немного подрастет, взять его в «поле» (так почему–то было принято называть летние экспедиции, хотя ездили в горы). Костя был уверен, что он тоже станет геологом и они с папой будут вместе искать ценные породы.

За «каменной стеной» жила маленькая мама. Ее присутствие в доме всегда было связано с множеством одновременных звуков. В ванной лилась вода, на кухне бубнило радио и булькал суп, из комнаты доносился стук пишущей машинки. И по всей квартире, как ветер, гулял мамин девчоночий голос. Он отвечал телефону, звал к столу, рассказывал папе про новый (потрясающий!) спектакль. (Мама была театроведом и посещала все премьеры, это называлось «отсматривать».)

Не было слышно только звука маминых шагов. Она как будто

и вовсе не перемещалась, а посылала включать воду, печатать на машинке и даже говорить по телефону своих бестелесных двойников.

Мама была очень шустрая. Когда из магазинов исчезли продукты, они с Костей занимали сразу несколько очередей и ухитрялись наполнить хозяйственную сумку «дефицитом». Вообще мама умела к разным бытовым трудностям относиться «с весельем и отвагой». И преодолевать их играючи, превращая дело в забавное приключение. Ее называли легким человеком, а их с папой — идеальной парой.

Костя знал, что ему повезло с родителями, и чувствовал себя счастливым…

Первую брешь в «каменной стене» пробило лето 1992 года.

— Все, с полем придется завязывать. У Ельцина нет денег на геологию, — угрюмо сообщил папа, вернувшись однажды с работы.

Все лето он не находил себе места, тщетно пытаясь обрести его то в библиотеке, то на рыбалке. Помимо всего прочего семья лишилась довольно приличной суммы, которую папа получал за летнюю работу в особо трудных условиях. И это его тоже расстраивало, ведь он привык быть кормильцем семьи.

Денег между тем перестало хватать даже на скромную жизнь.

— Серега, ты бы подумал о каком–нибудь заработке, — сказала, не выдержав, мама. — А то при всем моем философском отношении я прямо не знаю, на что мы будем жить. Не на мои же театральные рецензии!

Папа не задумался, нет! Он, как и полагалось богатырю, закручинился. Но искать приработок почему–то не побежал. Суетливость ведь не богатырская черта.

Очередей теперь не было и в помине, но мама часто повторяла, что походы в магазин стали ей ненавистны. («Противно считать, сто или сто пятьдесят грамм я могу себе позволить!»)

Ее интонации, когда она обращалась к папе, делались все более и более раздраженными. Перестав чувствовать защиту, мама одновременно и перестала быть похожей на девочку. Новые спектакли уже не обсуждались, зато постоянно велись разговоры о друзьях и знакомых, которым удалось «перестроиться» и «вписаться». Мама особо подчеркивала в подобных разговорах достоинства «настоящих, ответственных за семью мужчин».

В ответ папа только мрачнел.

А один раз не выдержал и перебил ее на полуслове:

— Ну, и выходила бы замуж за «настоящего!»

А мама в запальчивости закричала:

— Да уж конечно! И не думала бы сейчас, как выкроить на кусок сыра! Ребенка бы пожалел!

Мама расплакалась и опять стала похожа на девочку. На обиженную девочку.

А ребенку — к тому времени ученику третьего класса — было в эту минуту больше всего на свете жалко родителей. Но не одинаково. Папу было жальче. Девятилетний мужчина нутром ощутил унижение сорокалетнего.

Дальше пошло–поехало. Папе в его институте платили копейки, да и то нерегулярно. Мама крутилась, как белка в колесе, подрабатывая, где только можно, но когда предлагала заняться тем же самым отцу, выяснялось, что все очень сложно. Он не мог стать ни маклером, ни агентом турбюро. А однажды, когда она в отчаянии сказала: «Если ты ничего не можешь, иди расклеивать объявления», он так оскорбился, что не разговаривал с ней целую неделю.

При этом папа вовсе не был лентяем! Даже наоборот, будучи геологом, он старался как можно больше ответственности брать на себя. И не один год ездил в экспедицию начальником. Да и научной работой мог заниматься день и ночь. Однако выброшенный в чужую для него жизнь, он задыхался. И обвинять его в этом было жестоко.

Но жестоко было и оставлять Костю, который вступил в это время в полосу бурного роста, без полноценного питания и ботинок по размеру. Мама поняла, что рассчитывать можно только на себя. За три года она перепробовала множество самых разных работ: преподавала в частной гимназии, готовила в театральные вузы, пыталась устроить арт–салон, возила иностранцев на экскурсии и в конце концов организовала турфирму.

С деньгами теперь все было в порядке. А вот с мужем… Она старалась не подчеркивать свою успешность, не попрекать его. Но как–то само собой выходило, что поводов для попреков становилось все больше и больше. То вернувшись из командировки, она заставала дома полный разгром, то муж загуливал с друзьями и приходил «на бровях», то забывал купить картошку, то не вовремя шутил или был, наоборот, мрачен, когда ей хотелось посмеяться…

А самым, пожалуй, обидным было то, что муж ей не сочувствовал. Раньше даже когда она расстраивалась по пустякам, он всегда ее утешал. А теперь делал вид, что не замечает, или даже раздражался. Взвалив на себя неженскую ношу, она перестала быть для него слабым полом, перестала быть женщиной.

И еще она с ужасом замечала, что сын подражает в этом отцу. Став подростком, Костя помогал ей гораздо меньше, чем когда был маленьким. Заболев, она могла целый день пролежать в кровати, а сын заглядывал к ней в комнату только с вопросом, что ему съесть на обед. И вообще, он стал каким–то инфантильным, безалаберным, даже постель свою убирать не желал. Сначала она списывала такую распущенность на переходный возраст, но время шло, а картина в лучшую сторону не менялась.

Утратив поддержку мужа, мама какое–то время тешила себя надеждой обрести ее в сыне. Но теперь все отчетливей понимала, что этому не суждено сбыться. Напряженная работа не позволяла ей слишком часто предаваться унынию, но порой ее охватывала нестерпимая тоска. Окружающим она казалась очень благополучной женщиной ( в ее кругу мало кто смог так устроиться). И только она знала, что вместе с «каменной стеной» рухнуло все: любовь, семья, нормальное воспитание сына…

Подобные истории часто заканчиваются разводом, но мы намеренно не обозначаем концовку, потому что она, на наш взгляд, непринципиальна. Гораздо важнее то, что у этого мальчика и у многих–многих других мальчиков было отнято счастье жить в нормальной семье, где роли не перепутаны, где все на своих местах.

Вы скажете: «Кто его заставляет копировать поведение отца? Может быть, он повзрослеет и поймет, что это вовсе не образец для подражания!»

Да, но что в этом хорошего? Ведь тогда Костя вынужден будет откреститься от самого близкого, любимого и в общем–то очень достойного человека. Человека, который все детство был для него идеалом.

Если же он будет по–прежнему подражать отцу, то беспомощность, которая того охватила в результате жизненного слома, станет у Кости неотъемлемой чертой характера и сама уже спровоцирует жизненный слом. Его будущим жене и детям не позавидуешь. Равно как и государству, населенному такими гражданами. Сколько их будет, сказать нелегко, но когда видишь в метро и на вокзалах множество женщин — «челноков», груженых, как ломовые лошади, понимаешь, что настоящих мужчин в следующем поколении будет катастрофический недобор.

И не надо сравнивать с войной: дескать, тогда женщины тоже тянули лямку и за себя, и за мужиков. Мужики воевали, а значит, были сверхположительным, героическим примером для своих сыновей. Примером отца, который отвечает не только за свою семью, но и за целую огромную страну.