Глава IX. НОВАЯ РУССКАЯ КАСТАЛИЯ

Вы заметили, что слово «элита» звучит сегодня все чаще и уверенней? По расхожести оно уже вполне сопоставимо со словом «демократия». Более того, если к любимым словосочетаниям политологов типа «правящая элита», «властная элита», «региональные элиты», «борьба элит» еще можно худо–бедно подобрать «демократические» аналоги, то в сферах, далеких от политики, рейтинг элитарности куда выше. Попробуй скажи: «демократическая мебель», «демократические сорта кабачков», «демократические дома, меха, отдых… образование»…

Показательно и заметное смещение смыслового акцента. Если раньше слова «элитный», «элитарный» обозначали «лучший», то сегодня это прежде всего значит «для избранных», т.е. для богатых. (Правда, кабачков это не коснулось. Даже самые элитные сорта могут стать достоянием широких масс). Так что, слыша теперь про элитарное образование и элитарные лицеи, наши сограждане уже понимают, что речь идет не столько о качестве образования, сколько о социальном составе учащихся. И спрашивают обычно не чему там учат, а сколько это стоит.

Мы же поинтересовались первым. И узнали, что именно такие школы в первую очередь поспешили воспользоваться новыми гуманитарными учебниками. И это совершенно естественно. Идеология подобных учебников по сути элитарна. Это и есть идеология нарождающегося в России нового правящего класса. Вот кому новое образование призвано обеспечить психические опоры.

— Ну и хорошо! — скажут нам. — Пусть хоть кто–то выиграет в этой жизни. Пусть хоть кому–то перепадет. Хоть кто–то вырастет нормальным человеком. А там, глядишь, элитарная идеология окрепнет, наберет силу и получит достаточное количество приверженцев.

И действительно, если в случае с бедными детьми максимальное заглушение темы социальной несправедливости, так волновавшей умы русской дореволюционной интеллигенции, безоговорочное осуждение восстаний и революций, повышенное внимание к теме отдельной личности, упор на индивидуальное счастье — все это идет вразрез с их истинными интересами, то интересам богатых детей это соответствует прямо–таки идеально.

Все вроде бы логично, но не будем забывать, что существует понятие бредовой логики. Например, шизофреники могут рассуждать в высшей степени логично, но если спуститься по ступенькам их умозаключений вниз, к базовой, исходной посылке, то окажется, что в основании стройной системы лежит фантом, миф, мираж.

Поэтому нам кажется небесполезным пройти несколько ступенек вниз и посмотреть, на каком же реальном основании будет покоиться предполагаемая идиллия. Конечно, для создания психологического комфорта лучше всего было бы воспитывать богатых детей совершенно изолированно от мира бедных. Но это, увы, недостижимо, ибо даже из окна «мерседеса» ребенок может увидеть нищих с протянутой рукой, а также подбежавшего к «мерседесу» мальчишку с тряпкой для протирки стекол. И живут богатые и бедные пока что вперемежку, а не в разных районах. (Порой даже в одних и тех же домах). Да и по телевизору то объявят про голодовку обнищавших шахтеров, то про забастовку не менее обнищавших учителей и врачей. В общем, проблему бедности не обойти никак, и приходится волей–неволей что–то ребенку объяснять. И не просто объяснять, а формировать правильное (по мнению богатых родителей) отношение.

Собственно говоря, мы об этом уже писали и даже вкратце рассмотрели 3 варианта бытующих установок. Теперь мы остановимся на них подробнее и рассмотрим возможное влияние этих установок на психику элитарного ребенка. А также возьмем на себя смелость сделать какие–то прогнозы.

«Антагонистический» вариант («бедные сами виноваты, потому что лентяи и пьяницы») по сути дает установку на презрительное отношение к неимущим. Но презрение, если можно так выразиться, не детское чувство. Нормальный ребенок по природе не высокомерен. И это даже биологически оправдано, потому что высокомерие резко сужает круг интересов и общения, а значит, и познания мира. Нельзя быть одновременно высокомерным и пытливым. Кроме того, классовое презрение в демократическом XX веке непременно должно подзаряжаться агрессией (ведь уже нет «испокон веку» установленных сословных перегородок и презрение к низшим классам необходимо жестко мотивировать, иначе возникают вполне оправданные сомнения). Но агрессия и для взрослойто психики разрушительна, а для детской тем более.

И это еще не все. Давая подобную установку, родители обрекают ребенка на ответную ненависть, ибо традиционно негативное отношение к богатым будет многократно усилено. Мало того, что ты «новый русский», так ты еще и нос воротишь?! Т.е., ребенок будет жить в ощущении постоянной угрозы, исходящей от огромного враждебного мира. (Ведь процент бедных очень намного превышает процент богатых). Причем угроза эта не диффузная, не «вообще», а направленная конкретно на него. Сейчас и самые обычные дети склонны к повышенной тревожности и страхам. Что же говорить о тех, которые напоминают броскую мишень? И никакой телохранитель тут не поможет. Душу–то он не охранит. В раннем возрасте «антагонистический» вариант вызывает у детей болезненные страхи, в подростковом — повышенную агрессию (в основе которой лежит все тот же неизжитый страх, порождающий патологические формы защиты). А это прямой путь к хулиганству и уголовщине.

Будет ли способствовать разрешению внутреннего конфликта «обновленное» образование? Думаем, нет, потому что оно этот конфликт тщательно замазывает, уводя ребенка в другой мир. Но реальность настолько ярче и убедительней учебников, что и уходить от нее надо гораздо более эффективными способами. Что такие дети и делают. Недаром среди «новых русских» одна из важнейших проблем — проблема наркомании их детей. И смешны объяснения, что, дескать, у богатых подростков много денег на карманные расходы. (Как будто кроме как на анашу деньги девать некуда!) И наркоман, и алкоголик — это люди прежде всего неустойчивые, не находящие в реальности достаточно прочных опор.

А описанные нами дети с ранних лет попадают именно в такую ситуацию. Что может дать опору душе, которую разъедает агрессивное презрение? Причем презрение к слабым, совсем уж омерзительное в нашей культуре.

— Катарсическое чувство стыда.

А именно это спасительное бремя с души таких детей и снимают! Сначала родители, а потом и школа.

«Отстраненный» вариант сводится к тому, что жизнь бедных — это чужая жизнь. А надо интересоваться своей. В одном элитарном лицее нам даже так и сказали: «У нас кастальское братство. А то, что творится за окном, нам просто не интересно». (Как вы догадываетесь, это сказал интеллигентный человек, читавший «Игру в бисер»). Т.е., это вариант кастовой обособленности, в основе которого лежит равнодушие. В отличие от первого, он эмоционально не заряжен и поначалу кажется более благоприятным для психики, поскольку ее не разъедают агрессия и презрение.

Но только человек, совсем уж не знакомый с детской психологией, может предположить, что ребенку под силу отдифференциировать, чем стоит интересоваться жителю Касталии, а чем не стоит. Тем более, что в современном мире, где все так перемешано и переплетено, и взрослому весьма непросто отделить «зерна» от «плевел». Скажем, элитарность искусствоведения не вызывает сомнения. И лицеисты–кастальцы идут в Третьяковскую галерею. А там куда ни посмотри — везде народ! Ведь русская живопись очень демократична. И детей — так уж они устроены–особенно заинтересует жанровая, сюжетная живопись, а не пейзажи, натюрморты и даже портреты. Поэтому в память им врежутся прежде всего Перов, Репин, Федотов, Суриков. И примеров подобных тьма.

Поэтому будучи не в состоянии произвести тонкую дифференциацию, ребенок включит в категорию «чужих» людей вообще. Чтобы упростить непосильную задачу. В психиатрии это называется аутизацией. Аутизм, патологическая отгороженность от мира, считается тяжелейшим психическим недугом. (Между прочим, число аутистов год от года растет). Но аутизироваться под влиянием определенных жизненных обстоятельств могут и вполне нормальные люди. Например, оглохший человек или инвалид, тяжело переживающий свое увечье. Так вот, детей — «кастальцев» по существу провоцируют на аутизацию.

Можно, конечно, возразить, что у них зато будет богатый внутренний мир и что самодостаточный человек более независим, а независимость — путь к счастью. Но советуем таким оптимистам сперва пообщаться с родителями аутичных детей и со специалистами, которые буквально кладут жизнь на то, чтобы хоть как–то их социализировать. Эти люди подтвердят, что под толстым панцирем равнодушия у аутистов прячутся запредельные страхи. Отгороженность от мира неизбежно приводит к трудностям в установлении контактов, а это, в свою очередь, затормаживает развитие человека (что, разумеется, в корне противоречит интересам элиты, ибо высокий уровень развития — залог ее статусного выживания). С независимостью дело обстоит тоже весьма прискорбно. Не ориентируясь в чужом, неведомом мире, человек остро нуждается в поводыре. Без него он просто нежизнеспособен.

Что же касается счастья, то надо видеть, как просветляются лица аутичных детей, когда им, пускай на мгновение, удается установить нормальный человеческий контакт. Тому, кто это видел (а мы видели, и не один раз), совершенно ясно, что патологическое стремление к одиночеству парадоксальным образом сопряжено у аутичных людей с безмерным страданием от того же самого одиночества. И обрекать на все это — даже в малой степени — здоровых детей можно только от вопиющей непросвещенности. Или от тотального отсутствия воображения.

Дадут ли психическую опору таким детям обновленные учебники? — Естественно, нет, потому что они воспитательную установку на обособление «продолжат и углубят».

Ну, и что же будет? — А то, что «новые русские кастальцы» и во взрослом возрасте будут напоминать детей. Причем детей, лишенных иммунитета, а потому обреченных на жизнь в условиях барокамеры. Инфантильные, с неповзрослевшей, ибо не пробужденной для сострадания душой, они не смогут устроить даже собственную жизнь. Какой уж там разговор о жизнеустройстве общества! В условиях жесткой конкуренции, тем более в такой кризисный период место этих эрудированных недорослей будет отнюдь не у пульта управления государством, а в лучшем случае у компьютера. (Кстати, если говорить о компьютерной наркомании, об уходе в виртуальную реальность, то именно такие дети представляются нам первыми кандидатами в группу риска).

«В свете вышеизложенного» очевидно благоприятный для психики — это вариант, который мы условно назвали «гуманистическим» («бедных жалко, им надо оказывать посильную помощь, но менять сложившийся порядок вещей — это абсурд»). Такая позиция не отгораживает от мира и не ведет к конфронтации с ним. Справедливости ради отметим, что более или менее интеллигентные «новые русские» (которые, кстати, зачастую болезненно реагируют на это клише) придерживаются именно «гуманистической» воспитательной установки.

Но, увы, и она далеко не безопасна, ибо ребенок, чуть повзрослев, узнает, что тот порядок вещей, который преподносился ему как данный от века, установлен совсем недавно его родителями. Одновременно с этим он узнает и о разграблении народной собственности, благо об этом говорится на каждом углу. Интеллектуально полноценный ребенок достаточно скоро свяжет два эти обстоятельства и окажется перед весьма драматичным выбором. На одной чаше весов будут родители, которых он не только любит, но которым еще и целиком обязан своим комфортным существованием. На второй же чаще… ох, много чего там окажется: и архетипическое тяготение к справедливости, и личная совесть, развитая культурным воспитанием, и пробужденная каким ни есть обновленным, но все же образованием чувствительность, и независимый ум, который особо ценится в подобной среде.

И получится, что «гуманистическая» установка, в более младшем возрасте действительно дававшая ребенку психологическую опору, неожиданно выступит в роли катализатора внутреннего кофликта, поскольку на данном этапе будет лишь усугублять чувство вины.

Подросший и поумневший ребенок поймет, что помощь бедным, выдаваемая за благодеяние, — это лишь жалкие крохи от недавно украденного у тех же бедных пирога. И что бедные до того, как у них украли пирог, не были такими бедными и вполне могли обойтись без благодеяний богачей. И скольку сыну ни рассказывай, что работаешь в поте лица по 25 часов в сутки, рано или поздно он задастся вопросом о «первоначальном накоплении капитала». А поскольку быльем это порасти не успеет, непременно найдутся люди, которые прочтут подросшему ребенку краткий курс политэкономии нашей жизни и доходчиво объяснят, что даже в золотой период постсоветского Клондайка на «раскрутку» частного бизнеса требовались достаточно большие деньги, каких честным трудом и тогда не наживали.

Нас спросят: «Ну, и куда они денутся со своим внутренним конфликтом? В революционеры пойдут, что ли? Неужели в этой стране, несмотря на горький исторический опыт, кто–то снова будет рубить сук, на котором сидит?»

Кто–то — непременно, можете не сомневаться. И чем нравственней будет воспитание (а похоже, сейчас даже власть несколько обеспокоена падением нравов), тем труднее станет человеку усидеть на этом суку.

Можно, конечно, попробовать отгородиться, уйти в развлечения, дружбу, романы и проч. В подростково–юношеском возрасте к этому есть все предпосылки, а в богатой среде — еще и все условия.

Но «момент истины» у развитого человека все равно наступит, и если образ жизни останется прежним, беззаботность естественная может перерасти в беззаботность неестественную, показную. А отсюда совсем недалеко до цинизма — свойства, грубо деформирующего личность. Если же не обрасти коркой цинизма, произойдет душевный надлом со всеми вытекающими из этого последствиями (наркомания, алкоголизм, суицидальные мысли и попытки, пониженная сопротивляемость к воздействию уголовного мира — короче, знакомый «джентльменский набор»).

Опять же зададимся вопросом: чем могло бы помочь в данном случае гуманитарное образование? И вообще, могло бы оно что–то сделать?

Теоретически — да. Причем именно заостряя внимание на любимых темах русской литературы. Учитель должен был бы внушать богатым детям, что их долг, когда они вырастут, постараться изменить положение вещей. И что тот, кто не хочет революций (а революции — это обязательно кровь и насилие, и горе), прежде всего не доводит людей до крайности. И что лучшие люди в России, среди которых, кстати, было много богатых, это понимали. Даже великий «непротивленец» Л.Н. Толстой — и тот в письме к П.А.Столыпину писал: «Ведь еще можно было бы употреблять насилие, как это и делается всегда, во имя какойнибудь цели, дающей благо большому количеству людей, умиротворяя их или меняя к лучшему устройство их жизни, вы же не делаете ни того, ни другого, а прямо обратное».

Письмо датирована 1909 г., так что высказанное в нем можно считать неким жизненным итогом, результатом множества споров. В том числе и с самим с собой.

Но власть упрямо не желала ничем поступаться. И уж тем более понять вообще–то достаточно прозрачный смысл русской поговорки «Дорога ложка к обеду». Иными словами, что идти на уступки надо не когда тебя загоняют в угол и тебе ничего больше не остается, а хотя бы немного раньше. Потому что люди не собаки, чтобы им бросать кость, и барские жесты вызывают только озлобление. А еще учитель–гуманитарий должен был бы доносить до своих воспитанников весьма гуманную или гуманистическую (это как кому нравится) мысль: если они, наши «новые русские дети» не поймут, что Россия всей своей культурой и историей обречена на справедливое переустройство общества, не только у страны в целом, но и лично у них не будет ни счастья, ни покоя. Уж такая здесь жизненная основа, и ее отрицать не только бессмысленно, но и губительно. Для всех.

Но скорее всего будет по–другому. Учителя частных школ побоятся потерять место. И в оправдание произнесут до боли знакомую фразу: «А что мы можем? От нас ведь ничего не зависит.» (Уже боятся. Уже произносят). Родители постараются отправить детей за границу (уже отправляют), не предвидя опять–таки многих последствий, но об этом мы поговорим дальше.

Власть же… власть поступит традиционно. (Тем более,и что она у нас теперь тоже за культурные традиции). Суммировав достижения царской и советской России, она поведет (да и уже ведет с помощью расторопной интеллигенции) наступление на «вредные веяния». Уже высказываются авторитетные мнения о том, что считать настоящей классикой, а что — ненастоящей. Скажем, поздний Пушкин, монархист и государственник, — «настоящий», а ранний, вольнолюбец, — нет.

В новое «прокрустово ложе» втискивается бесчисленное множество исторических событий и лиц. Даже отец П.Флоренский, казалось бы, кумир последних десятилетий, объявлен «временно впавшим в бесовскую прелесть» за то, что он осудил казнь лейтенанта Шмидта.

Сокращается объем классики в школе и уже идут разговоры о том, что русскую классическую литературу надо бы преподавать лишь в двух последних классах, до которых «в наше трудное время» доучатся далеко не все.

Ну, а в Калининградской области повторили еще и зарубежный опыт полувековой давности. В бывший пионерский, а ныне школьный лагерь, что на Куршской косе, приехали «начальники по образованию» (так выразились местные жители). Привезли «детективы и всякую другую глупость» (опять цитата), а русскую классику из библиотеки изъяли и прямо на месте сожгли. Надо же, как почва влияет! Тут волей–неволей станешь мистиком. Особенно когда, проехав километров сорок по побережью, видишь великолепный особняк. И узнаешь от старожилов, что это чудом уцелевшая при бомбежках Восточной Пруссии дача Геббельса.