Глава XII. ХРАНИТЕЛИ

Человеческая психика так хитро устроена, что умеет до последнего момента с помощью самых разных уловок отгораживаться от опасности. Конечно, не от всякой — иначе род людской давно бы прекратил свое существование — а от той, которая на глубинном, бессознательном уровне ощущается как непобедимая. Когда же эта опасность подступает так близко, что не заметить ее просто невозможно, психика совершает последний и стремительный трюк. Она вдруг перестает воспринимать опасность как несомненное зло и даже начинает видеть в ней положительные стороны (из серии «Все не так однозначно»). А потом и провозглашает это зло благом. Как из рукава фокусника, появляются веские аргументы, яркие образы, исторические аналогии. Каждое лыко в строку.

Все это мы можем сейчас наблюдать на примере отношения нашего общества к угрозе криминализации. Вот уже 10 лет в массовом сознании живет убаюкивающая иллюзия, что как–нибудь пронесет, зачем драматизировать… Начиналось вообще с того, что никакой мафии у нас нет. (Вспомните реакцию на статью Л.Гурова «Лев готовится к прыжку»). Теперь, правда, и дошкольники не сомневаются в существовании мафии, но все равно нельзя сказать, что общество полностью отдает себе отчет в реальном положении дел.

А положение дел, как нам кажется, таково, что единственная на сегодняшний день устойчивая, разветвленная и, судя по всему, жизнеспособная система в России — это мафия. Причем мафия не в расширительном толковании слова: дескать, все они — правительство и вообще власть — сплошная мафия. А в самом что ни на есть буквальном смысле.

У «структурированных уголовников» имеется все, что необходимо для управления страной. Не только деньги и волчья хватка, способствующие в борьбе за власть. С развитием теневой экономики развивалась и теневая культура. Которая, кстати, вышла на свет первой, пока «базис» еще томился к тени. Вышла — и одержала стремительную победу.

Из чего главным образом соткана сегодняшняя массовая культура? Какие сюжеты, образы, ориентиры в ней преобладают? И что противопоставила этому официальная власть? Мы думаем, что каждый живущий здесь человек ответит без подсказки.

Более того, власть с начала перестройки усиленно поощряла уголовную тематику в искусстве. Расчет понятен: это помогало расшатать старую систему приоритетов. Вообще, когда вспоминаешь недавнее прошлое, возникает впечатление, что лидеры перестройки были хорошо знакомы с психологической технологией NLР (нейролингвистическое программирование). Один из важнейших принципов этого метода заключается в том, что сначала утверждается нечто безусловное и легко проверяемое. А затем, когда пациент расслабляется, проникнувшись доверием к психотерапевту, тот осторожно вкрапливает в эти легко проверяемые утверждения другие. Те, которые проверить нельзя. Постепенно удельный вес вторых становится больше, и пациента вводят (а порой, по выражению авторов метода, даже «вталкивают») в так называемое измененное состояние психики, в котором человеком легко манипулировать.

Если проследить за развитием криминальной темы в перестроечную и постперестроечную эпоху, то мы убедимся, что технология NLP применялась вполне грамотно. Сначала в массовое сознание было вброшено множество правдивых и страшных фактов о лагерях. Мало того, что эту информацию каждый легко мог проверить и, собственно говоря, какими–то ее фрагментами уже владел, ему еще и усиленно помогали ею овладеть. Факты были обильно документированы и проиллюстрированы. Потом пошли «вкрапления». Смысл их сводился к следующему:

Преступностью поражено всё общество.

Она тотальна.

Если кто не ворует, то только потому что ему нечего украсть.

Карьера валютной проститутки самая привлекательная для нынешних школьниц.

Армейская «дедовщина» распространена повсеместно, и т.д. и т.п.

Дальше — больше. От тотального — к тоталитарному: ничего удивительного, что «в этой стране» сплошная преступность. В тоталитарном государстве, где все стрижены под одну гребенку, иначе и быть не может.

Чувствуете, как меняется пропорция проверяемых и непроверяемых утверждений? Но в том–то и дело, что на этом этапе люди уже не нуждаются в такой проверке. Мало того, находясь в состоянии этакого интеллектуального транса, они болезненно реагируют на любую попытку поставить хоть что–то под сомнение.

Постепенно добрались до того, что для множества живущих здесь людей считалось незыблемым, а главное, неприкосновенным: до революции, до большевиков, до Ленина. Нравится это кому–то или не нравится, но именно тут находилась сфера сакрального. Задача была непростая, ибо революционная эпоха была как бы закапсулирована, отделена в массовом сознании от 30–х и последующих годов. Неслучайно до перестройки никому и в голову не приходило называть вождей КПСС большевиками.

И был найден очень изящный ход (в NLP вообще большое внимание уделяется изяществу исполнения). Слово «большевик» стало применяться ко всем партийцам, в том числе и к современным «номенклатурщикам». А поскольку «номенклатурщики» у очень многих людей симпатии не вызвали, то «сталинские соколы» и брежневские «геронтократы», пристегнувшись к образу большевиков, как бы заразили его своими свойствами, вызывавшими всеобщую антипатию. Название взяли — свойства отдали. Капсула была разгерметезирована.

Ну, а затем был применен прием старый, как мир. Еще реформаторы древности, низвергая кумиров, знали, что очень эффективно объявить их не только бессильными шарлатанами, но и махровыми преступниками. В наш просвещенный век эта архаическая техника тоже сработала безотказно. Большевики были объявлены сначала преступниками, нарушавшими моральные нормы, после чего их , уже не церемонясь, приравняли к уголовникам, к уголовной банде.

Параллельно с этим множество людей, числившихся раньше в разряде преступников («теневики», фарцовщики, расхитители государственной собственности, власовцы, советские шпионы, сбежавшие за границу, люди, торговавшие государственными секретами и проч.) были названы кто самым предприимчивым, кто — славным борцом за Белую Идею, кто — смельчаком, который, рискуя жизнью, вырвался из тоталитарного плена, чтобы прокричать на весь мир правду об ужасах советского ада. Причем в этом не было какой–то особой демонической злонамеренности. Простая логика жизни подсказывала подобные выводы. Раз большевики — преступники, то те, кого они карали, конечно же, лучшие люди. Зло, оно ведь борется с Добром!

Борцы с «уголовным большевистским режимом», вероятно, рассчитывали на то, что процесс, как пошел по их воле, так в нужный момент и остановится. Ничего удивительного — это же были люди старой партийной закваски. Однако в «беспартийной реальности» сюжет повел себя самостийно, как Украина.

Во–первых, круг амнистируемых стал расширяться, ибо общественное сознание постепенно включало в него все новые и новые группы: проституток, которых романтически называли путанами, бандитов, вышибающих деньги из должников (кто–то из газетчиков даже окрестил их «санитарами рынка»), боевиков, а потом и террористов.

Ну, и во–вторых, мафия не согласилась на роль мавра и не пожелала уйти, когда начальство решило, что она сделала свое дело. А силой ее уже не прогнать — власть сама выбросила в окошко метлу.

Эта история, помимо всего прочего, наглядно показала, что владение современной психотехнологией, которое многими воспринимается как некая магическая сила, неизбежно приводящая к успеху, на самом деле — типичный новый миф. Никакая технология не может заменить настоящего стратегического ума. Которым наша номенклатура, увы, не отличается, так как отбор в эту категорию давно идет по другим признакам.

В чем состоял основной смысл перестроечного проекта? — В том чтобы демонтировать старый строй и установить новый, при этом не только оставшись у власти, но и расширив свои возможности. Т. е. номенклатура, свято веря в лозунг «Для нас ничего невозможного нет», замыслила уникальный исторический эксперимент. Привыкнув к политическому шулерству в отношениях со своим народом, она надеялась надурить историю: воспользоваться силами мощной маргинальной группы, совершить революцию, а потом присвоить себе плоды этой революции, загнав помощников на прежнее место. (Ну да, уголовники же «трусливые крысы», которые, только стукни кулаком по столу — моментально забьются в подпол!)

Это все равно как феодалы решили бы произвести революцию руками народившейся буржуазии и народных масс, а потом захотели бы оставить в дураках не только народ (эта технология отработана веками), но и пассионарное в то время третье сословие. В нашей криминальной революции роль народных масс, оставленных потом в дураках, сыграла интеллигенция. (Вспомните расклад сил в 1917 году — и вы получите наглядный пример того, что есть диалектическое развитие). Но настоящая движущая сила (а не рупор) революции a priori пассионарна, и ее так просто в сторону не отставить.

Это теперешняя интеллигенция вздохнет, скажет, как в песне Галича, что «оказался наш отец не отцом, а сукою», но не только не возьмет в руки автомат, а даже сочтет неприличным пошутить на эту тему. Мафии же мечтать об автомате нечего. Она давно вооружена. В некоторых весьма престижных заведениях уже можно встретить примерно такие корректные объявления: «Господа! Убедительная просьба сдать охранникам при входе личное оружие». Как вы понимаете, эта просьба обращена вовсе не к «акулам пера».

Случайно ли вместо задуманной буржуазно–демократической революции в России второй раз получается что–то совсем другое, большинством политиков непредвиденное? — Думаем, нет. И даже уверены. Второй раз на протяжении одного столетия в России предпринимается попытка заменить базовые культурные ценности на другие, чужеродные. А они, как ни старайся, не приживаются. (Надеемся, в предыдущих главах мы достаточно убедительно показали, что они просто не могут прижиться здесь, на этой культурной почве). В итоге, отказываясь от старых ценностей, правящая верхушка не в состоянии внедрить новые. Рано или поздно они обязательно бывают отторгнуты. Но люди не могут долго жить в ценностном вакууме, и непременно появляется сила, которая закачивает новый культурный воздух. Новый, но свой. Пускай вонючий, но зато не вызывающий аллергического удушья.

Если под этим углом зрения посмотреть на борьбу «чистых» и «нечистых», то опять же станет очевидным огромное преимущество вторых. Поначалу такое утверждение может показаться диким. Что за чушь?! Какая там культура у бандитов? Культура — это духовные ценности, а тут сплошная антидуховность, антикультура.

Но если посмотреть повнимательней и без предубеждения, то окажется, что «анти» по отношению к нашей культуре — это модернизационные ценности западного образца. Бандитские же ценности, вкусы и законы отношений — это вовсе не «анти», а субкультура. Сниженная, конечно, (поэтому и «суб»), но не иноприродная. Исследователи, изучавшие преступную среду — такие, например, как известный правозащитник В.Чалидзе (США) — отмечали, что воровской мир весьма консервативен в почитании своих организационных и этических принципов. Чалидзе даже проводит аналогию между воровской организацией и работной артелью, русским социальным институтом. И указывает характерные признаки:

«молчаливый» договор участников;

ограничение свободы выхода из артели;

принцип круговой поруки;

равноправие основных членов при приоритете лидера («атамана», «старшого»);

внутренняя система наказаний;

высокая степень информационной замкнутости;

особый внутренний язык;

взаимодействие с другими артелями в разделе территории промысла.

И многие внешние черты, и глубинные, архетипические свойства роднят сниженную, низкую культуру с высокой. Странного тут нет ровным счетом ничего. Уголовники по большей части происходят из низов общества, и уже одно это приближает их к почве. А слабые психические тормоза и необремененность высокой культурой — плохой заслон на пути коллективного бессознательного (термин К.Г.Юнга), в котором эти архетипические свойства проявляются в своем как бы первозданном, даже первобытном виде.

Взять хотя бы «равноправие основных членов при приоритете лидера («атамана», «старшого»). Чем не модель идеального русского царства? Здесь и «вольница», и равенство, и сильная отцовская длань, суровая, но справедливая.

А «молчаливый договор участников»? Разве он не отражает архетипическую неприязнь нашего народа к приоритету формального права и, наоброт, исконную тягу к решению спорных вопросов «по правде», «по справедливости»? (Неслучайно в русском языке — а в языке вообще ничего случайного не бывает — «правосудие» и «справедливость» — это разные, хотя и однокоренные слова; в английском же, французском, испанском и проч. языках понятия «правосудие» и «справедливость» обозначаются одним словом. Т.е., нет никакой другой справедливости, кроме правовой, юридической). Насколько мы понимаем, «молчаливый договор участников» основывается не на писаных законах, а на традициях (в данном случае, уголовных). В юриспруденции это носит название «естественного права». И симптоматично, что о перспективности построения в России общества, основанного на принципах «естественного права», заговорили сейчас и некоторые наши политологи. Можете не сомневаться, «молчаливый договор» приживется здесь гораздо лучше, чем «Декларация прав человека». Так уж устроена наша культура, и с этим надо смириться независимо от личного вкуса. Иначе невозможно будет выйти за пределы порочного круга.

Теперь о круговой поруке. В высокой культуре это называется «взаимопомощь» и «взаимовыручка», но носители высокой культуры сегодня от нее публично отреклись, объяснив обществу, что коллективизм тождественен стадности, а нормальные люди думают каждый о себе и не вмешиваются в чужие дела. А кто вмешивается, тот посягает на свободу воли (т.е., равнодушие получило еще и концептуальную поддержку). Что ж, свобода воли действительно один из важнейших принципов христианской этики. Но любые поступки имеют последствия, и, выбирая линию поведения, свободный человек должен свободно же брать на себя и бремя ответственности. Ибо оно все равно ляжет, но если не быть к этому готовым, то от неожиданности можно сломать хребет.

Так что когда на верхних этажах культуры отказывались от идеи коллективизма, следовало предвидеть, что на нижних этажах такого отказа может и не произойти. И скорее всего не произойдет. Как говорят врачи, «по жизненным показаниям», ведь для уголовников принципы коллективизма — залог выживания. И люди, в чьем архетипе записана тяга к общинной жизни, будут спускаться вниз, в подвал. И закрывать глаза на то, что там пахнет плесенью и крысами, а по углам висит паутина. В ситуации, когда на верхних этажах вообще нельзя дышать, это все становится второстепенным.

Тяга к общинности в нашей культуре естественно связана с потребностью, а для многих и с жаждой Общего Дела. И опять–таки «наверху» старое Общее Дело заклеймили позором, а нового не подобрали. «Внизу» же и с этим все о'кей. И не только потому, что бандиты вместе «идут на дело». Исследователь криминальной жизни В.Овчинский пишет: «В XIX столетие преступный мир России вступил окрепшим, сплоченным, имеющим силы противопоставить себя общественному порядку и закону». Но это носило приспособительный характер — - урвать и затаиться. Сейчас же, в конце XX в. «Общее Дело» мафии приобрело явно наступательный характер. Она уже не приспосабливается, а пытается подмять под себя государство, сделать его собой. Задача поистине грандиозная. Аж дух захватывает: и как это возможно? Но именно такие «большие проекты» — не вялые маниловские мечты, а несущие в себе мощный энергетический заряд и потому реализуемые — и обладают для представителей русской культуры ни с чем не сравнимой притягательностью.

В этой связи довольно неожиданно высвечивается и пресловутая «борьба за выживание». Признаемся друг другу честно: ведь это ужасно унизительно — выживать неизвестно зачем. Есть для того, чтобы жить, и жить для того, чтобы есть. По крайней мере, в нашей культуре это все выглядит как–то убого, жалко, мизерабельно. Если только не освящено уже упомянутым «Общим Делом». К примеру, жители блокадного Ленинграда тоже во что бы то ни стало стремились выжить. Но это было героически окрашено (чувство, несовместимое с мизерабельностью). Выжить назло врагу.

И посмотрите, до чего интересно получилось! «Верхние этажи» с удовольствием подхватили чуждую нам идею биологического выживания как самоцели и стали спускать это в массы самыми разными способами: от радиопередачи «Школа выживания» до создания Международного фонда выживания. Но люди от этого только невротизировались. Выживать они в результате стали хуже, а следовательно, идея выживания пускай на бессознательном уровне, но была отторгнута. В «подвалах» же эта идея бытовала всегда, но в ней и всегда содержалась сверхценная составляющая: выжить, чтобы «показать этим сукам». А уж сейчас, на общем жалком фоне, и подавно. Что опять–таки весьма привлекательно, особенно для молодых, чьей природе жалкость претит.

И уж совсем парадоксальная история с отношением к деньгам. Кажется, что деньги и, соответственно, роскошь — это то, что для преступников самоценно. То, ради чего они грабят, убивают, рискуют жизнью и свободой. Но и это очень поверхностный взгляд на вещи.

Да, безусловно, уголовники в силу своей грубой, чувственной природы любят «жирную жизнь». Но это один уровень. А есть и другой, более высокий. В уголовном мире существует «общак» — своеобразная касса взаимопомощи, которую используют для подкупа судебных властей, оплаты адвокатских услуг, вызволения особо ценных кадров. В последнее время, как отмечают специалисты, «общак» используется для претворения в жизнь различных «программ», направленных на благо мафии (сейчас ведь прямо какое–то помешательство на «проектах» и «программах», так почему же те, у кого есть «Общее Дело», будут оставаться в стороне?). «Общак» «все чаще вкладывается в коммерческие структуры для получения прибылей и спасения «общака» от инфляции» (В.Овчинский). А кража «общака» одно из наитягчайших преступлений, карающееся смертью.

Показательны и установки самой элитной группы уголовников — «воров в законе». Вот уж поистине «аристократы духа»! Хотя они бывают баснословно богаты, богатство для них второстепенно. Достаточно раз увидеть подобного «авторитера» — а их уже спокойно показывают по телевидению — чтобы понять, чем он на самом деле гордится, что ему по–настоящему дорого. А дорог ему не кирпичный трехэтажный дом и даже не вилла с видом на Манхэттен. Это символ величия для болонок–функционеров. Нет, матерому волку дорога его отвага, его стойкость, его непобедимость. Именно это стоит за лозунгом «Зона — дом родной». Чем больше сидел — тем больше почету (если, конечно, не «ссучился», а остался настоящим волком). Вы можете себе представить Аль Капоне, который 25 лет провел в тюрьме и очень этим гордится? Нет ведь, правда? Потому что это другой архетип. Если можно так выразиться, «телесно ориентированный».

Конечно, мы недаром поставили кавычки. Но нисколько не обольщаясь насчет волчьей стаи и ее «духовности», мы все же вынуждены констатировать, что на наших глазах проиходит удивительное явление: в русской культуре сейчас срабатывает система двойной защиты. Причем высокая культура защищается в данный момент, в основном, пассивно. Нас защищают наш язык, православная вера, классическая литература, живопись, музыка, философия — в общем, то, что было создано до нас. А мы сами, пускай не все, но многие, отказались от того, что составляло суть этой высокой культуры, соскользнули с ее крутой вертикали. Но неожиданно и, разумеется, неосознанно эту защитную роль начинает играть уголовная субкультура. Волки, они ничего не знают о трансплантации, но, видно, нутром чуют, что с чужими потрохами долго не протянешь. И чем больше на «верхних этажах» блеют про утопичность равенства, про справедливость несправедливости и про обреченность любой борьбы, тем громче и уверенней звучат на " нижнем этаже» песни про «братков».

А собственно говоря, что мы все твердим «на нижних» да «на нижних»?! Когда жизнь превращается в трагический балаган, верх и низ постепенно меняются местами.

И призывы к власти «поставить заслон на пути мутных потоков криминальной культуры» теперь просто смешны. Начав с поощрения уголовников, она (власть) перешла к их обслуживанию. И перечень услуг все растет, и назад уже не повернуть. И видя, что они со своими комнатными повадками уже не вписываются в «крутую» реальность, болонки торопливо натягивают волчью шкуру. Вдруг за волков сойдут?

Но в панической суете забывают о том, что у волков безошибочный нюх.