По ту сторону воображаемого — символическое, или от маленького другого к большому

XVIII. Желание, жизнь и смерть

2

Вы утверждаете, дорогой господин Валабрега, что определенное удовлетворение желание все же в сновидении получает. Я полагаю, что Вы имеете в виду сновидения детей, равно как и всякое удовлетворение желания, носящее галлюцинаторный характер.

А что говорит нам Фрейд? Да, у ребенка желание разработки не получает: днем ему хочется вишен, ночью он их видит во сне. Но при всем том Фрейд подчеркивает, что даже на этом, детском, этапе желание, находящее выражение в сновидении или символе, есть желание сексуальное. И от этого он никогда не отступится.

Возьмите "человека с волками". У Юнга либидо растворяется в интересах души, этой великой сновидицы, этого центра мира, этого эфирного воплощения субъекта. Фрейд решительно восстает против такого взгляда, хотя сделать это ему приходится в тот деликатный момент, когда, обнаружив, что перспектива принадлежавшего субъекту прошлого носит, вероятнее всего, характер фантазматический, он испытывает искушение с юнговской редукцией согласиться. Переступить порог, отделяющий понятие сориентированного плененного миражами желания от понятия миража вселенского, ничего не стоит. Но вещи это совершенно разные.

Тот факт, что каждый раз, когда речь идет о желании, Фрейд упорно говорит о желании сексуальном, сполна обнаруживает свое значение в случаях, когда речь идет явно о другом — о галлюцинациях потребностей, например. Это кажется делом вполне естественным — почему, собственно, не могут потребности

стать предметом галлюцинации? Поверить в это тем легче, что тут налицо своего рода мираж во второй степени — мираж миража. Поскольку опыт миража нам знаком, мы воспринимаем его здесь как что-то вполне естественное. Стоит задуматься, однако, и нам покажется удивительным не только то, что миражи являются нам, но и само существование их.

Над галлюцинациями спящего ребенка или голодающего по-настоящему внимательно не задумываются. В них остается незамеченной одна маленькая деталь: если днем ребенок хотел вишен, ночью ему снятся не только вишни. Как свидетельствует на своем детском языке, где недостает нескольких согласных, маленькая Анна Фрейд (ведь именно о ней идет речь), снятся ей кроме того пирожные и крем, как снятся истощенному голодом человеку не корка хлеба и стакан воды, которые удовлетворили бы его в действительности, а раблезианские пиршества.

Маннони: — Это разные сновидения — с вишнями и с пирожным. Желание, о котором идет речь, даже то, о котором утверждают, что оно не разработано, находится уже по ту сторону сообразования с потребностью. Даже простейшее из желаний крайне проблематично.

Маннони: — Желание уже не то, потому что она о своем сновидении рассказывает.

Я отлично знаю, что Вы прекрасно понимаете, что я говорю. Конечно же, речь именно об этом и идет, но это еще далеко не для всех очевидно, а я пытаюсь донести эту очевидность до большинства. Позвольте мне остаться на том уровне, где я нахожусь сейчас.

В конечном счете, на этом экзистенциальном уровне мы не способны говорить о либидо адекватно, не прибегая к мифическому способу описания: genitrix, hominumdivumquevoluptas — вот что оно такое. То, что возвращается к нам в этом определении, находило некогда свое выражение на уровне божественном, и прежде чем сделать из этого алгебраический знак, нужно принять некоторые меры предосторожности. Они очень полезны, эти алгебраические знаки, но при условии, что мы вернем им их подлинные масштабы. Именно это я и пытаюсь сделать, толкуя вам о машинах.

Каков же был тот момент, когда Фрейд впервые заговорил о лежащем по ту сторону принципа довольствия? То был момент, когда аналитики вступали на указанный Фрейдом путь и были уверены в своем знании. Фрейд объясняет им, что желание — это желание сексуальное, и они в это верят. И верят напрасно — ведь что он действительно хочет этим сказать, им невдомек.

Почему желание по большей части представляется чем-то другим, нежели то, что есть оно на самом деле? Почему называет его Фрейд желанием сексуальным? Причина этого остается прикровенной, как тому, кто сексуальное желание испытывает, прикровенным остается то потустороннее, что ищет он за опытом, вводящим его, как и всю природу, во всевозможные заблуждения. Если есть что-то, не только в жизненном опыте, но и в опыте экспериментальном, что обнаруживает действенную роль, принадлежащую в поведении животного заблуждению, то это опыт сексуальный. Нет ничего проще, как обмануть животное, пользуясь признаками, которые сделают из предмета или его видимости то, что привлекает его в качестве сексуального партнера. Соблазнительные Gestalten, системы пуска внутренних механизмов, вписываются в регистр брачного парадирования и пари.

Когда Фрейд утверждает, что сердцевиной человеческого желания является желание сексуальное, все последователи верят ему, верят так цельно, что убеждают себя, будто бы все очень просто и остается лишь сделать из всего этого науку — науку о сексуальном желании как некоей постоянно действующей силе. Стоит убрать препятствия, и дело пойдет само собой. Достаточно объяснить пациенту, что, мол, хоть вы этого и не замечаете, но объект налицо. Это и предстает на первый взгляд как интерпретация.

Оказывается, однако, что такой подход не работает. И тогда — здесь-то и наступает поворотный момент — говорят, что субъект сопротивляется. Говорят почему? Потому что и Фрейд так говорил. Но беда в том, что значение слова сопротивляться понято при этом так же мало, как значение слов сексуальное желание. И тогда приходит в голову, что надо нажать. Вот тут-то аналитик и попадает в ловушку. Я уже объяснял вам, что настоятельность со стороны страдающего субъекта означает. Так вот, аналитик занимает теперь этот же уровень, он по-своему настаивает,

только делает это, разумеется, гораздо глупее, потому что его настойчивость сознательна.

С той точки зрения, которую я вам только что предложил, сопротивление провоцируете вы сами. Сопротивление в том смысле, который вы слову этому придаете, то есть сопротивление, которое сопротивляется, сопротивляется лишь вашему давлению. Со стороны субъекта никакого сопротивления нет. Все дело в том, чтобы вызволить ту настойчивость, которая заявляет о себе в симптоме. То, что сам Фрейд называет в данном случае инерцией, сопротивлением не является — как и всякая инерция, это своего рода идеальная точка. Ее предполагаете вы сами, чтобы отдать себе в происходящем отчет. И вы правы — пока не забываете, что это всего лишь гипотеза. Это означает просто-напросто, что идет определенный процесс и что, пытаясь понять его, вы воображаете себе некую нулевую точку отсчета. Сопротивление начинается лишь с момента, когда вы пытаетесь субъект с этой нулевой точки сдвинуть.

Другими словами, сопротивление — это состояние интерпретации субъекта на данный момент. Это способ, которым субъект интерпретирует ту точку, где он в данный момент находится. Сопротивление это представляет собой пункт идеальный, абстрактный. Это вы называете этот пункт сопротивлением. Это значит просто-напросто, что он не может продвигаться быстрее, и возразить вам на это нечего. Субъект находится именно там, где он находится. Речь идет о том, чтобы понять, продвигается он вперед или нет. Ясно, что ничего похожего на тенденцию к продвижению у него нет, но сколь бы мало он ни говорил, как бы мало ценного в его словах ни было, то, что он говорит, и есть сложившаяся у него на данный момент интерпретация; продолжение же того, что он говорит, есть не что иное, как совокупность его последовательных интерпретаций. Сопротивление — это, собственно говоря, абстракция, которую вы же сами туда и внедряете, чтобы во всем этом сориентироваться. Вы вводите представление о мертвой точке, которую называете сопротивлением, и о силе, которая, приводит все это в движение. Пока все правильно. Но стоит вам сделать отсюда шаг к представлению, будто сопротивление следует, как это кричат теперь на каждом углу, ликвидировать, как вы немедленно впадаете в чистой воды абсурд и бессмыслицу. Создав сначала некую абстракцию, вы тут же заявляете, что она, мол, должна исчезнуть, что от инерции надо избавиться

Существует лишь одно сопротивление — это сопротивление аналитика. Аналитик сопротивляется, когда он не понимает, с чем он имеет дело. Он не понимает, с чем имеет дело, когда полагает, будто интерпретировать — значит объяснить субъекту, что предметом его желания является тот или иной сексуальный объект. Он ошибается. То, что ему представляется здесь объективным, являет собой чистой воды абстракцию. В состоянии инерции и сопротивления пребывает он сам.

Все дело, напротив, в том, чтобы научить субъекта называть, артикулировать, вводить в область существования то, что находится, буквально, в его преддверии и потому настаивает, чтобы его впустили. И если желание своего имени назвать не решается, то дело здесь в том, что субъект имя это еще не вызвал.

Субъект признает свое желание и называет его — вот результат эффективного психоаналитического воздействия. Речь, однако, идет не о признании чего-то заранее данного и готового с ним сообразоваться. Называя свое желание, субъект говорит, рождает в мир некое новое присутствие. Но вводя присутствие как таковое, он создает тем самым и полость отсутствия. Только на этом уровне и мыслима деятельность интерпретации.

Поскольку мы с вами постоянно стараемся удержаться в позиции равновесия между текстами Фрейда, с одной стороны, и опытом, с другой, вернитесь теперь к тексту и убедитесь, что в работе По ту сторону принципа удовольствия желание действительно располагается по ту сторону любого определяемого собственными условиями цикла деятельности инстинктов.