Глава 4. Психология по-академически


...

4. Теоретики поневоле

Самый очевидный и наиболее типичный для современной науки Механизм связи личных и групповых интересов ученых с научными теориями выглядит так. Всем известно, что, когда в какой-нибудь научно-исследовательский институт приходит новый директор, он тут же начинает укреплять свои социальные и когнитивные позиции, дабы подольше просидеть в директорском кресле, а то и перебраться в кресло более высокое. Свои социальные позиции он укрепляет, окружая себя верными (как он считает) людьми, свои когнитивные позиции — разрабатывая собственную теорию.

Мотивы разработки научных теорий служат объектом специальных наук — теоретикологии и начсигъникологии, на территорию которых мы пока не будем вторгаться. Отметим лишь, что эти мотивы достаточно многообразны, но некоторые из них заявляют о себе с особой силой. Во-первых, у любого начальника рано или поздно начинает развиваться малая или большая мания величия, а начальнику над учеными, какой бы посредственностью он ни был до того, как стать начальником, начинает казаться, что ему по силам внести крупный вклад в науку, разработав собственную теорию. И может ли быть иначе, когда подчиненные ежедневно внушают ему, что он — гений? Во-вторых, любой начальник осознает, что он — начальник до поры до времени, точнее до той поры, пока его не вытеснит следующий начальник, и поэтому стремится выжать как можно больше из своего начальственного положения. Он прекрасно понимает (иначе он не стал бы начальником), что разработать теорию может каждый, главное сделать так, чтобы ее признали именно научной теорией, а не бредом сивой кобылы. Ученый-начальник в этом плане имеет большие преимущества по сравнению с рядовым ученым и поэтому стремится разработать и запустить в научное сообщество свою теорию пока он — еще начальник. И, наконец, в-третьих, некоторые начальники разрабатывают собственные теории поневоле, даже если сами этого и не хотят. Дело в том, что начальственное положение во многом обязывает к созданию собственной теории или, по крайней мере, к присвоению чьей-либо чужой теории и распространению ее в качестве собственной. А наиболее ретивые из подчиненных постоянно докучают вопросом: «Когда же Вы, дорогой Плагиат Плагиатович, наконец обогатите нас своей новой (как будто у Вас есть старая) концепцией?»

В силу всех этих и других подобных причин директор любого крупного научного учреждения, за крайне редкими исключениями, почти неизбежно создает собственную теорию. А его подчиненные, дабы продемонстрировать ему свою лояльность и продвинуться по службе, сплачиваются вокруг нее и начинают ее развивать, проводя эксперименты «в ее русле», т. е. подсчитывая коэффициенты корреляции в выгодном ей направлении. Собственно так-то и возникают научные школы, связанные неразрывной сетью когнитивных (приверженностью к некоторой теории), социальных (преданностью начальнику — ее автору) и образовательных (необходимостью вербовать неофитов) связей.

Но вот на горизонте появляется новый клан, то бишь другая научная школа, полная сил, т. е. связей с сильными мира сего, и желания потеснить свою предшественницу на научном Олимпе. В соответствии с правилами ведения научных войн боевые действия должны вестись только оружием научных аргументов (конечно, используются и другие виды оружия, но сугубо неофициально). А куда бить для того, чтобы выбить у группировки, объединенной некоей теорией, почву под ногами? Естественно, по этой теории. Поэтому представители академических кланов, стремясь попасть друг в друга, стреляют по соответствующим теориям, а ниспровержение любой теории довольно быстро приносит соответствующий социальный эффект — ниспровержение ее адептов с тех постов, которые они занимают. Как уже было сказано, разрушить научную теорию можно лишь оружием адекватного ей калибра — другой научной теорией, поскольку т. н. «упрямые факты» на самом деле не так уж упрямы и не более опасны для теорий, чем укус комара для слона. Поэтому новообразованный клан ученых всегда начинает атаку на противника с расчехления этого оружия — с построения альтернативной теории. И, в результате, именно теории служат главным оружием в «разборках» между научными кланами, преследующими свои клановые интересы.

Из всего этого вытекают важные правила поведения неофита в пространстве, заполненном различными психологическими теориями. Главное — помнить, что теории это живые организмы, за ними всегда стоят живые люди со своими личными и групповыми интересами. Пиная теорию, всегда пинаешь какого-нибудь живого человека, и он может ответить. А отношение, по крайней мере, публичное, к теориям это отношения с теми, кто сражается под их флагами. Поэтому, провозглашая себя адептом той или иной теории, психолог фактически дает присягу на верность соответствующей группировке. Это, как и вступление в любую политическую партию, имеет свои плюсы и свои минусы, с одной стороны, создавая братские отношения с соратниками по партии, с другой, — приводя неофита в состояние в лучшем случае холодной войны с ее противниками.

В психологии, правда, как и в любой науке есть определенная доля неприсоединившихся, не связавших себя ни с одной из теорий и, как правило, считающих, что ни одна из них не стоит того, чтобы ради нее воевать. Но их немного ввиду того, что, как было показано только что, любой директор научного учреждения создает собственную теорию, прямо или косвенно побуждая подчиненных к ней примкнуть, что большинство и делает. Представить же себе академического психолога вне этой системы невозможно, поскольку академический психолог, не работающий в каком-либо научном институте или в близком ему по духу государственном вузе, это такой же нонсенс, как государственный служащий, не работающий в государственном учреждении. Можно, правда, представить себе другое — гиперупрямого психолога, который, вопреки давлению начальства и окружающей среды, сохраняет свой теоретический нейтралитет. Но, чтобы представить себе такое, нужно иметь очень богатое воображение. А практика показывает, что подобные психологи-диссиденты в науке надолго не задерживаются, а уходят в политику. Типовой же академический психолог, как военнообязанный, обязан служить в армии того государства, на территории которого он живет (и получает зарплату), в противном случае подвергаясь гонениям за уклонение от воинской службы.

Ситуация осложняется тем, что некоторые из академических психологов одновременно работают или, по крайней мере, числятся, в различных научных учреждениях и вынуждены балансировать между различными враждующими государствами. Для них нейтралитет — тоже не выход. И они обычно предпочитают обратное — быть лояльным каждому их этих государств, но только находясь на его территории. В принципе и в прежние, менее компромиссные, нежели нынешние, времена один и тот же человек на факультете психологии МГУ мог быть сторонником теории деятельности, а в Институте психологии АН — сторонником теории общения. Такая двойная, тройная и т. д. лояльность во многом позволяет решить проблему, но выражать ее надо умело и осторожно. Во-первых, в присутствии представителей только одной из враждующих сторон, благо положение облегчается тем, что, имея развитый инстинкт самосохранения, психологи-теоретики обычно не заходят на чужую территорию. В результате на конференциях и семинарах, посвященных некоторой теории, как правило, присутствуют только ее сторонники. Во-вторых, лучше в устной (неформальные беседы, комплименты начальству, праздничные тосты и т. п.), а не в письменной (научные статьи и др.) форме, поскольку есть вероятность, что, например, статью, содержающую клятву верности одной стороне, прочитает другая. В общем надо поступать так же, как отец Планше — оруженосец Д'Артаньяна, который в среде католиков всегда был католиком, а в среде гугенотов — гугенотом. Но при этом не кончить так же плохо, как он, однажды оказавшись на узкой тропе между католиком и гугенотом.