Освобождение (рассказ Витки)

Следующий месяц после мистерии с Анечкой был похож на ад. Я не могла простить Митю, у меня всё время всё болело. Я ненавидела его и ненавидела себя за то, что всё это допустила. Я всё время думала, как же так, что же мы сделали, что любовь разрушена, короче, занималась самоедством по полной программе. Я пыталась отвлекаться, но не могла.

И вот спустя месяц мы решили с Митькой поехать в Ялту. С Ялтой рядышком Симеиз, в котором в это время работала моя подружка Лилия. Я поехала искать ее там (мне необходим был близкий человек, а она была самым-самым), но не нашла. Это было еще одним показателем того, что я не в себе. Между тем, мне везде мерещилась Анечка — а я знала, что она сейчас со своим мужем где-то здесь в Крыму. Я ходила по Симеизу и представляла себе, как я ее встречу. Я пыталась найти способ всё это закончить. Но ничего не получалось, я ходила больная, мешки под глазами, лица нет.

Потом мы уехали из Ялты, вернулись домой, а еще через несколько дней я опять поехала в Симеиз, одна. Там я нашла-таки свою подругу, а еще встретила пару старых знакомых. Очень экстравагантные ребята, увлекавшиеся индуизмом; они стояли с палаткой в горах над Симеизом, и пригласили меня к себе. В это время у них явно были те же проблемы, что и у нас с Митькой: его интересовали другие женщины, и он тупо к ним стремился, а ей говорил — хочешь жить со мной, тогда разделяй мой образ жизни. Я не хотела играть для них роль Анечки, хотя это явно началось: он ко мне проявлял интерес, а она начала конкретно меня ревновать, хотя мы с ним даже не поцеловались ни разу, просто были рады друг другу.

Они мне говорят: «Виточка, что с тобой происходит? Эй, девочка, ты что, заживо умираешь? Приди в себя!» Я говорю: «Ребята, сил нету. Поделитесь энергией! Сделайте что-нибудь! По-мо-ги-те!» Потому что мне уже просто не хотелось жить от боли.

Я пошла спать с ними, в их лежбище, но не стала спать с ними в палатке, потому что разыгрались эти сцены ревности, и вместо этого я всю ночь сидела у костра. А перед этим, поздно вечером, я поломала их фонарик, какой-то супер-дорогой, чтобы они вместе, наорав на меня, объединились. То есть я это поняла сразу же, как только поломала, еще когда батарейки падали во тьму.

В этот вечер я нарушила запрет, который мне месяц назад поставил Митя: не курить траву. Ребята мне сказали: что за детский сад, почему ты позволяешь какому-то мужику решать, что тебе делать, а что нет? И я подумала: ёклмн, как велико влияние моего мужа на меня! Он мной вертит как хочет, он делает что хочет, устраивает всякие дурацкие игры, а я его слушаю. Ни х…я себе! Всё! Всё! И я покурила травы (еще до того, как мы поднялись в горы), и мне было очень хорошо, меня пёрло всю ночь.

Я загадала тогда, что если я не сомкну глаз до утра, если я буду думать о своей жизни всю ночь, то Господь простит мне убитую собаку. Я сидела у костра и пекла для ребят картошку. Уже под утро я пошла в гору и попала в какую-то бетонную траншею, и каждый шаг по ней был для меня шагом осознавания. Я делала один шаг, осознавала что происходит, а если я не понимала, то садилась, чтобы до конца осознать, что и почему приходит ко мне в голову и что это значит.

Я поняла, что путь, который я выбрала со своим мужем, полон и будет полон преград, трудностей. Я поняла, что я очень зависима от него и поэтому хочу его смерти, ухода из моей жизни. Я каялась и просила прощения у Пирата, собаки, которую я убила. Я прочувствовала свою детскость, лень, наивность (когда я столкнулась с этим, я стала отжиматься от земли). Я прочувствовала иллюзорность всего в этой жизни, что всё что угодно можно для себя придумать, так или иначе рассказать. В этом путешествии я взяла на себя ответственность за свою жизнь. Я почувствовала, что это только моя жизнь, я выделила себя из мира. Впервые я направленно трудилась — именно трудилась — ради осознавания своей жизни.

В какой-то момент на моей дороге стал огромный камень — он перегородил всю траншею, перелезть через него было невозможно, и по бокам были колючки. Я поняла, что мне нужно пройти дальше, я уже близко к концу пути, и я стала протискиваться под ним, и наконец сумела пробраться. Скоро потом я уже вышла из траншеи, там были виноградники, я поела винограда и пришла будить ребят. Они встали, не стали есть ничего из того, что я им приготовила, и уехали. Тогда я их видела в последний раз в моей жизни.

…

Когда ребята ушли, я собрала из костра печеную картошку и тоже стала собираться. Я пошла вниз на встречу с одним парнем, который вчера занял у меня пять гривен. Причем денег у него было много, просто, по-моему, нечем было разменять, и он попросил у меня эту пятерку, а потом сказал, что сейчас даст мне двадцатку, чтобы я отдала сдачу завтра возле его машины. Я еще подумала, что он просто хочет встретиться со мной, и сказала, что мы можем встретиться по-любому, и не нужно придумывать денежный предлог. Так что двадцатку я не взяла. Но мы все равно договорились, что он отдаст мне пять гривен завтра у своей машины, которая стояла у автовокзала. И я пошла туда.

По дороге за мной увязался веселый маленький пес. И это было знаком, что всё происходит правильно, что меня простили за собаку.

Проходя по улице, ведущей к автовокзалу, я вспомнила, что в прошлый раз в Симеизе на этой улице я представляла себе, как встречу Анечку. И вдруг я слышу голоса и понимаю, что она идет по улице со своим мужем прямо передо мной. Я просто офигела! И они как раз выясняют отношения. Он ей говорит: «Ну тогда зачем я тебе нужен?» То есть они как раз обсуждают эти ее попрыгуньи дела, что она ездит одна по Крыму и трахается, а он, бедолага, сидит ее где-то ждет.

И это был единственный раз в моей жизни, когда я теряю дар речи. Я делаю два шага, заглядываю им в лицо — это правда они. Анечка видит меня и говорит: «Ой, Витка!» — своим совершенно детским таким невинным голосом, — «ой, Витка, привет, а где Митька, вот, Славик, познакомься, это Витка, помнишь, я тебе рассказывала…» Славик смотрит на меня свершено отрешенно, я ему нафиг не нужна сейчас. Анечка повторяет: «А где Митя?» А я не могу слова вымолвить, вот это ощущение, когда всё с телом нормально, а слова сказать не можешь — это, конечно, нечто. Наконец я выдавливаю из себя: «Аня, мне надо с тобой поговорить!» Она говорит: «Ой, я не могу, мы сейчас через полчаса встречаемся с ребятами на автовокзале, сейчас должны зайти за рюкзаком, а потом уезжаем с ними, чтобы подняться на Ай-Петри». Я говорю: «Аня, вот сколько у тебя времени есть, столько давай и поговорим, потому что мне надо, конкретно». Она понимает серьезность моих намерений и отправляет своего Славу за рюкзаком.

И я говорю ей: «Вот ты уехала и веселишься, а я сейчас в полной жопе, и Митя сейчас в полной жопе, мы за это время друг друга съели. У нас такая реальная трагедия, нам так херово!» Она говорит: «Да?! А я и не знала! Я думала, это всё так, я думала, у вас всегда такие расклады…» И мы идем, она мне рассказывает, что она любит вот так ездить, любит трахаться с парнями разными, и что ей очень нравится возвращаться домой, где ее ждет Слава. Я ее спрашиваю, а каково Славе, и она отвечает, что да, он страдает немножечко, но что делать, у всех своя карма, а она без этого не может.

И всё это время меня подмывает ее ударить. Я не испытываю к ней какой-то особой агрессии, типа, чтобы побить ее, исколошматить, но просто один раз ударить рука поднимается несколько раз. И она уже хочет уйти, я иду провожать ее к автовокзалу. И я понимаю, что я не могу дать ей просто уйти, что я хочу, чтобы это все закончилось, и сейчас этот момент настал.

Аня меня уже боится, уже хочет уйти, а мы уже пришли на автовокзал, там стоят ребята с рюкзаками, но я ее не отпускаю. Я говорю ей: «Аня, мне очень хочется дать тебе по лицу». Она: «Витка, не надо!» Я: «Я понимаю, я тоже не хочу делать тебе больно. Давай закроем глаза и представим, что это уже произошло, что я тебе уже дала! Вот со всей способностью воображения — представь, что я тебя уже ударила!»

Мы закрыли глаза обе, и я очень ярко представила себе, как бью ее. Потом говорю: «Ну как? Как ты себя чувствуешь?» И она мне начинает говорить: «Всё хорошо, я на тебя не злюсь, всё нормально». Я говорю: «Да?» Она говорит: «Да». Мы стоим лицом друг к другу при этом. Я говорю: «Аня, я не хочу тебе зла, в смысле, я не несу тебе зла». Подымаю руку и со всего размаха бью ее по щеке. И в этот момент я испытываю такое облегчение! Я его чувствую всем телом — оно начинается с головы, падает на плечи… Потом я начала плакать, у меня пошел конкретный сброс. И она плачет, мы стоим обнявшись и плачем.

Потом эта лирическая сцена исчерпала себя, мы быстренько обменялись адресами и разошлись. И когда она шла к своим — я видела, что она нагружена. У нее были конкретно нагружены плечи, она плакала, и я поняла, что какую-то тяжесть с этой мистерии, которую таскала я, теперь я передала ей, просто влепила с этим ударом. Я думаю, впрочем, что она быстренько с этим разобралась. Потом когда я ее спрашивала об этих днях, она говорила, что всё нормально, всё хорошо, но я ей не верю. Я видела, как она уходила.

Психология bookap

А я со своей собачкой иду вниз, к морю. Я лечу, я смеюсь, я улыбаюсь, у меня такая легкость, такое счастье! Я думаю: слава Богу, как я соскучилась за этим нормальным состоянием жизнерадостности!

И всё, меня попустило! Я купаюсь с собакой, которая не отходит от меня, причем отгоняет от меня всех мужчин, а женщин не трогает. С этой собачкой и с Лилей я возвращаюсь в Ворон.