Рок-музыка и миссионерство
Ругань как подарок к юбилею
«Всё-ли можно воцерковить?» — ставит вопрос в своей статье Людмила Ильюнина (http://www.rusk.ru/st.php?idar=1000691) и сама же отвечает — «Не все. Нельзя воцерковить грех, нельзя воцерковить страсти». Верно. Именно страсти и не надо воцерковлять. В том числе и страсть полемическую. Зачем воцерковлять привычку все действия других людей истолковывать в возможно худшую для них сторону? Зачем воцерковлять привычку верить оценкам и сообщениям заведомых врагов тех людей, о которых идет спор? Зачем при обсуждении жизни и творчества православных людей доверять суждениям, высказанным недругами православия?
Есть два факта современной культурной жизни.
Первый: рок-кумир, лидер группы «Алиса» Константин Кинчев ввел православную тематику в свое творчество. Рок-идол подростков 80-х, автор знаменитой песни о поколении, «которое молчит по углам», Кинчев так отвечает на вопрос о своей религиозной эволюции: «Я никогда не был атеистом. Я был богоискателем, отчасти язычником. И даже, наверное, прости Господи, сатанистом, в том виде, в каком сказано в 8-й утренней молитве: служил дьяволу, сам того не зная. Если человек говорит: «Я хороший, но в Бога не верю», — это значит, что он уже служит сатане. Слава Богу, чередой чудес, замеченных мной, Господь меня привел в храм» (Известия 28 окт. 2003).
Второй факт: это публичное покаяние Кинчева не осталось незамеченным и безнаказанным со стороны «либеральной прессы».
Вот несколько публикаций о нем и его вере за один только месяц:
«15 октября у группы с именем женщины и вокалистом Константином выходит альбом. Называется с претензией на философию: «Сейчас позднее, чем ты думаешь». Пластинка — ничего особенного, очень похоже на раннюю «Алису», когда Кинчев утверждал, что «мы вместе», а от его «армии» шарахались в метро после концерта. На пресс-конференцию по поводу пластинки и юбилея экс-опальный Кинчев привел с собой друзей — дьякона Андрея Кураева и военно-морского пиарщика, капитана первого ранга Игоря Дыгало. Появлению Кураева никто не удивился — известно, что внезапный религиозный фанатизм Кинчева проснулся несколько лет назад и заставил демобилизоваться прочь львиную долю алисовской армии. Но приходу Дыгало удивились. Журналисты неприлично смеялись и показывали пальцем — троица смотрелась нелепо» (Новая газета, 9 октября).
«Во Дворце спорта «Лужники» свое двадцатилетие отпраздновала группа «Алиса». Весь концерт, от новой песни «Родина» до хрестоматийной «Мы вместе», стал иллюстрацией того, какие плоды может принести правильное военно-патриотическое воспитание молодежи в сочетании с тяжелыми гитарами и культом здорового тела. Музыка у «Алисы» сопровождает рифмованные проповеди, военные марши и стихотворные памфлеты, направленные против массовой культуры. Лирические герои поэзии Кинчева — воин, инок и шут. В жизни же воины, а точнее, военные флотоводцы помогают «Алисе» снять клип «Небо славян» на борту боевого корабля ВМФ. Дьякон Андрей Кураев осуществляет бесперебойную связь с Высшим Продюсером и следит за тем. чтобы паства колбасилась правильно, ну а в роли шута — по-прежнему сам Константин Кинчев» (Коммерсантъ 27 октября).
«Фанаты Кинчева не разделяют его ухода в религию. — Люди из моей компании в монахи не постриглись и поститься не начали. Тут скорее дело в том, что музыку «Алисы» изначально слушали достаточно впечатлительные и несколько склонные к религиозности люди — потому что песни такие были, — сказала «Известиям» Ольга Панфиловская, бывший «алисоман», а ныне редактор гламурного журнала. — После того как непримиримый рокер за пять лет превратился в упертого проповедника, это вызывает только раздражение. Пока он просто ходил себе в церковь и пел хорошие песни, это было его личное дело. А когда вместо новых песен пошли какие-то псалмы, идти за ним по жизни дальше пропало всякое желание. Поэтому половина его фанатов и ушла слушать частушки из склепа в исполнении группы «Король и Шут». А остальные брезгливо морщатся, когда концерт в честь 20-летия группы заканчивается проекцией православных икон на экранах у сцены, а Кинчев разве что крестным знамением всех не осеняет. Думаю, новое поколение «алисоманов» строем в церковь точно не идет. Потому что выпить и потрахаться все по-прежнему не дураки» (Известия. 28 октября)
Интервью превращаются в расстрелы: каждый вопрос — как выстрел или плевок:
«Почему новый клип был снят на флоте? Это модная тема милитаризма, которой сейчас стали следовать многие музыканты?.. Ваш самый ярый фан-клуб в Питере называется «Армия «Алиса». Армия и религия разве стыкуются?.. Бытует мнение, что официальная церковь является купленной и фальшивой структурой. Вы, будучи православным человеком, как к этому относитесь? Религию часто используют как оправдание собственных поступков — можно согрешить, а затем замолить грехи…»
Ответ Кинчева на последний из этих вопросов: «- С пониманием отношусь к таким людям… Сам таковым являюсь. А вы встречали людей, которые не грешат? Я не встречал. К сожалению, людей, которые грешат и не каются, гораздо больше, чем тех, кто все-таки осознает свою греховность и стремится к покаянию. В вашем вопросе чувствуется некая злая ирония (быть может, я ошибаюсь). Я хочу сказать, что подобные вопросы задают люди, которые никогда не проходили через исповедь. Попробуйте, и все вопросы отпадут сами собой» (Куранты. 8 октября).
Итак, Кинчев знает, что свою веру ему придется нести сквозь хулу «общечеловеков».
Знает он и то, что соеднившись с православием, он изрядно проредил ряды своих почитателей.
Я как-то спросил Кинчева, насколько упала его популярность после того, как он обратился к церковной тематике. Он сказал, что если раньше «Алиса» собирала стадионы, то сейчас — максимум тысячные залы домов культуры. А те фанаты, кого интересует рок-музыка в чистом виде и кому неважно содержание, ушли к «Королю и Шуту». Кроме того, Кинчев отказался выступать в периоды церковных постов (а это более чем половина года). И то и другое означает, что человек несет прямые финансовые потери по мотивам своей веры. Можно представить — как непросто было ему объяснить необходимость этих жертв членам своей группы…
Всего этого предпочла не заметить страстная полемика Людмилы Ильюниной: «известный богослов и публицист диакон Андрей Кураев на пресс-конференции, посвященной 20-летию группы «Алиса» и выходу нового альбома «Сейчас позднее, чем ты думаешь», как бы отвечая на естественные сомнения в православности того, что делает на сцене Кинчев, называет это юродством. Но, да простит, меня уважаемый отец дьякон и сам Константин, юродивые не получали деньги за свое «буйство во Христе»».
Не знаю, сколько денег было у Константина раньше, сколько — сейчас. Но если уж журналистка решила пошарить в кармане у Кинчева — то даже из известных ей публикаций нетрудно было бы сделать вывод о том, что путь, избранный лидером «Алисы», лежит мимо денежно-эстрадных гольфстримов.
Удивительно, что Людмила Ильюнина приводит самую издевательскую — «коммерсантовскую» — статью о Кинчеве — и при этом противопоставляет его путь стези юродивых: «Не поклонение фанатов они получали, а побои, насмешки и издевательства, и ради этого-то они и становились «мнимыми безумными», обретая самый верный способ борьбы с гордостью, присущей всякому человеку».
Вновь скажу: подчинив свое творчество своей вере, Кинчев гарантированно получил (на всю оставшуюся жизнь вперед) регулярные оплеухи от либеральных «рок-критиков».
Ильюнина вопрошает — «Разве Кинчев согласится назвать себя сумасшедшим, психом? Нет, не красивым словом «юродивый или шут, или паяц», а именно ненормальным, в которого на сцену могут полететь и гнилые помидоры, и оскорбления, а не цветы и восторги фанатов? Если он по совести готов сказать, что может все это принять, и что не почести и юбилеи 20-летние ему нужны, и не шум в СМИ, то тогда он имеет право называться юродивым».
Во-первых, ни один юродивый сам себя юродивым не провозглашал и не нес перед собой табличку с соответствующей надписью. Единственно, кем себя Кинчев — человек, воцерковленный через книги митрополита Иоанна (Снычева) — называет сам — «Я — рядовой ополченец Русской православной церкви. Все, что церковь считает правильным, и я считаю абсолютно верным» (Известия. 28 октября)…
Впрочем, к этим его словам надо делать разъяснение. Православие Кинчева отнюдь не воинственно. Каждый раз, когда мне приходится слышать или читать его интервью, меня поражает его предельная сдержанность: никаких призывов, никакого желания «организовать», или «заклеймить», подчеркивание, что это его сугубо личный выбор, который он совсем не намерен навязывать всем окружающим. Даже о той группе, к которой отхлынуло немало его поклонников, он отзывается безо всякой «подколки»: «Вы не расстраиваетесь, что за эти годы ряды ваших поклонников поредели? — Я сделал это осмысленно и осознанно. Отсек всех тех, кто видел в «Алисе» только голую атаку, то бишь рок-н-ролл, и передал их по наследству коллективу, которому я симпатизирую, то бишь «Королю и Шуту»» (Новая газета. 9 октября)
Журналистам хочется штампов, хочется подверстать его в какую-то рубрику — в комиссары, в замполиты, неофитские агитаторы… А он говорит: «Я проповедником себя не считаю и не считал никогда. Просто некоторые люди думают, так же, как я… И меня это радует…». Кстати, это ведь тоже очень трудно: говорить о своей святыне и не становится в позу проповедника, свидетельствовать о своей вере и при этом проповедником себя не считать. В «армии Алисы» быть маршалом, а в Церкви — рядовым.
Это я говорю, что Кинчев — современный юродивый, а не он сам. Юродивый — не значит сумасшедший и не значит бомж. Юродивый — значит человек, который выламывается из привычных социальных стандартов поведения ради того, чтобы обнажить перед людьми слишком затертую и привычную истину.
Когда-то меня поразил рассказ о священнике, у которого разболелась голова на всенощном бдении. Шла торжественная архиерейская служба, полиелей. Священники рядами выстроились между архиереем и аналоем с праздничной иконой… Когда же боль у этого батюшки стала нестерпимой, он нарушил благочинный порядок. Под недоуменные взгляды сослужителей он вышел из ряда, подошел к иконе, обмакнул палец в лампадку, помазал елеем свою голову и вернулся в строй… Такое проявление веры я считаю юродством Христа ради.
Кинчев — юродивый не среди христиан. Он юродствует среди рокеров (которые, в свою очередь, юродствуют среди обывателей). Легко протестовать против далекой власти (которая, скорее всего, и не знает о твоем протесте и не снизойдет до мести). Труднее идти против мнений близких людей, выступить против привычек своей компании. Кинчев, отказывающийся от алкоголя и мата, сообразующий свое творчество со своей ортодоксальной верой оказывается пловцом против течения.
«Почести, юбилеи, шум в СМИ» Кинчева, смею уверить, не волнуют. В нашем общении он всегда просит меня избавить его от встреч с журналистами…
Знает ли Кинчев, что его работа вызовет критику не только со стороны либералов, но и со стороны церковных людей? — Конечно, знает — ведь он не ребенок и не неофит. Он уже 10 лет в Церкви. Он знает, как легко у нас громоздятся подозрения и осуждения и как трудно бывает их развеять. Значит, и на эту боль он согласен ради того, чтобы обратиться со словом веры к тем ребятам, которые никогда это слово не услышали бы из уст священника.
Есть ли поводы для критики тех слов, что Кинчев говорит со сцены? — Нет, Людмила Ильюнина сама признает, что «он все правильно говорит, никакого смешения нет. И вообще он настоящий поэт, любящий Россию и ее веру».
Значит — в главном нет поводов для нападки на своего единоверца. За что же тогда «наверное хороший человек и при том церковно верующий раб Божий Константин» избирается объектом публичной критики?
Во-первых, он обвиняется в том, на концерте из-за «плохой» роковой музыки трудно разобрать «хорошие» слова его песен — «Кинчев оправдывает себя тем, что молодежь не будет слушать ничего кроме рока, потому важно дать им правильные слова, но в таком обрамлении, к которому они привыкли. Не лукавство ли это? Ведь на концертах подобных лужниковскому, слова всегда имеют второстепенное значение (да их почти и не слышно), а главное — общая атмосфера зала, которая создается прежде всего шумовыми и световыми эффектами, и в «православном роке» они такие же, как и в самом неправославном».
Вот сразу видно, что Людмила Ильюнина не была на том концерте, который так возмущенно описывает. Дело в том, что алисоманы наизусть знают песни и стихи своего кумира — даже прежде премьеры нового диска (поскольку на концертах они начинают звучать раньше, чем появляется тираж нового диска). Для меня это было как раз радостной неожиданностью: видеть, как сотни молодых ребят вместе с Кинчевым поют такие слова, для которых не находится места в демократическом телеэфире…
Во-вторых, Ильюнина возмущена тем, что «с его уст вместе с молитвами слетают «крепкие словечки»». Это неправда: ни в жизни, ни на сцене Кинчев не матерится. Самое крепкое его «словечко» — «грязь».
В-третьих, возмущение критикессы вызвали «Голый торс, руки, разрисованные татуировками и короткие шорты. Но главное, о чем автор «Коммерсанта» умолчал: в этот «сценический костюм» входит нарочито большой и блестящий нательный крест. А за спиной поющего вспыхивают пятиконечные звезды, Андреевский флаг с крестом, руки «фанатов», поднятые в сатанинском жесте. И тут хочется сказать: «стоп». Даже описывать все увиденное не хочется».
Впервые вижу, чтобы один православный человек попенял другому православному человеку за то, что тот не снял нательный крест. Никакого «сценического» креста у Кинчева нет. Это обычный нательный крестик, который на нём постоянно, и крестик этот ничуть не выдается ни по украшениям, ни по размерам (что хорошо видно на фотографии, помещенной в «Коммерсанте»).
Появление на экранах пятиконечных звезд вполне сюжетно оправданно — потому что Кинчев поет об антихристовой грязи, затопляющей всё…
Пальцы, изображающие рога, изображают именно и только рога, а не сатану. Мне как диакону на каждом всенощном бдении приходится возносить молитву: «Возвыси рог христиан православных». Рог — это просто знак силы. Силен же не только сатана. Гораздо сильнее Бог и Его Церковь. Поэтому так часто упоминается рог в книгах Священного Писания — от Пятикнижия («благословение Явившегося в терновом кусте да приидет на главу Иосифа и на темя наилучшего из братьев своих; крепость его как первородного тельца, и роги его, как роги буйвола» — Втор. 33, 16–17) до Апокалипсиса (Откр. 5, 6). Кинчев же поясняет своим фанатам, что пальцы, сложенные в рога, должны ими пониматься как удар по сатане, как отпор греху.
«Голый торс, руки, разрисованные татуировками и короткие шорты». Может ли проповедник быть обнаженным? К любому случаю ли приложима формулировка Ильюининой — «Если человек не скрывает свою наготу, а наоборот, выставляет ее напоказ, о таком человеке говорят «бесстыжий»»?
В истории христианства известен голый миссионер: пресвитер Юлиан, поехавший с миссией в Эфиопию, где из-за невыносимой жары с 9 утра до 4 часов дня вел свои беседы с язычниками нагим, сидя в пещере по шею в воде… А в итоге — «обучил и крестил царя, его вельмож и много народа с ними»384.
384 см. Иванов С. А. Византийское миссионерство. М., 2003, с. 100.
Нагим ходил по московским морозам Василий Блаженный. Кстати, Людмила Ильюнина в своей статье упоминает, что на кинчевский концерт надо было пробираться по мокрому снегу. Могу свидетельствовать: в зале было прохладно, сквозняки были преизрядные. Так что с «голым торсом» Кинчев стоял отнюдь не ради своего удовольствия. Работа у него такая.
Если бы с его обращением поменялось всё — всё в его творчестве, и знаменные распевы заменили бы рок-аккорды, а стилизованный кафтан прикрыл бы его татуировки — то он потерял бы всю свою аудиторию. А, значит, и все свои миссионерские возможности. Человек выставляет себя на сквозняки (и в буквальном смысле, и в переносном) ради людей, а не ради «ячества».
Вообще одежда миссионера — особый и интересный вопрос. При разговоре о том, «како надлежит одеватися христианину», я вспоминаю ехидные слова христианского и гонимого писателя третьего века Тертуллиана, которыми он начинает свой трактат «О плаще»: «Мужи карфагеняне! Я радуюсь, что вы столь процветаете во времена, когда имеется приятная возможность обращать внимание на одежду. Ибо это — досуг мира и благополучия. Благо снисходит от властей и от небес».
К одежде Тертуллиана в ту пору цеплялись все: христиан раздражал его плащ (форменная одежда профессиональных философов, которые в ту пору были, конечно, язычниками и врагами Церкви), а обычных язычников — то, что римскую тогу он променял на греческую одежду.
Спустя сто лет такая же проблема возникла у константинопольского философа Ирона, из школы киников обратившегося в христианство. «Форма одежды» у учителей философии не поменялась: плащ киника и неостриженные длинные волосы. Поскольку в большинстве своем философы были язычниками и преподавали учения античных (то есть языческих) мыслителей, то естественно, что для христиан четвертого века встретить человека с длинными волосами в церкви было столь же подозрительно и необычно, как в конце 80-х годов встретить там же человека с голубыми гэбистскими погонами.
Чтобы защитить новообратившегося проповедника от нападок, св. Григорий пишет: «Он пристыжает высокомерие киников сходством наружности, а малосмысленность некоторых из наших — новостию одеяния, и доказывает собою, что благочестие состоит не в маловажных вещах, и философия — не в угрюмости, но в твердости души, в чистоте ума. А при сем можно иметь и наружность, какую угодно и обращение с кем угодно» (Слово 25, В похвалу философа Ирона).
В общем, ничего нового в ситуации вокруг Кинчева нет. Это старый как Церковь спор о том, какие одеяния уютного и теплого благочестия может и должен снять с себя миссионер ради того, чтобы приблизиться к язычникам.
В старых книгах легко читать советы о том, что с эллинами надлежит быть похожим на эллинов, а с иудеями надо говорить на языке иудеев. Легко восхищаться мудростью древних миссионеров и благоговеть перед иконописными ликами древних юродивых. Ну, а с сегодняшними людьми можно ли быть сегодняшним, с русскими можно ли быть русским, а с молодыми — молодым?
Почему подстраиваться под вкусы и мнения стариков — не зазорно, а вот говорить на языке, интересном молодежи, предосудительно? Я еще застал времена, когда церковные иерархи посещали заведомо нецерковные и даже антицерковные собрания и при этом свои речи там корежили так, чтобы услаждать собравшихся язычников-геронтократов. Я имею в виду кремлевские банкеты и приемы по поводу 7 ноября — дня антирусской и антицерковной революции… Я помню, как архиереи и священники кланялись «вечному огню» (уж более антихристианского символа трудно себе представить).
И такие уступки освящены историей Церкви. Константинопольский собор 809 года пояснил, что церковные правила могут не соблюдаться в отношении к императору (по толкованию современного историка это означает, что «непреклонная императорская воля представляет собой форс-мажорное обстоятельство, которое дает право архиерею применить икономию, если речь не идет о покушении на устои веры»385.
385 Афиногенов Д. Е. Константинопольский патриархат и иконоборческий кризис в Византии (784–847). М., 1997, с. 51.
А вот миссионерское наставление константинопольского патриарха Николая Мистика, датируемое 914–916 годами: «Если ты видишь, что они (варвары-язычники) на что-то негодуют, выноси это терпеливо, особенно если ослушники принадлежат к высшему слою народа — не к управляемым, а к тем, кому выпало управлять. В отношении же подвластных можно тебе, если придется, прибегать и к более суровым и насильственным мерам, несообразностей же не следует допускать никоим образом. Когда речь идет о тех, кто обладает большими возможностями чинить помехи в деле спасения всего народа, необходимо рассчитать, как бы мы, сурово обойдясь с ними, не утратили их, вконец разъярив и полностью восстановив [против себя] и верхи, и низы. У тебя перед глазами множество примеров человеческого поведения: ведь и врач частенько отступает перед тяжестью заболевания, и кормщик не пытается сверх возможного вести свой корабль против течения, и тот, кому вверено командование, зачастую даже против желания подчиняется напору войска. Знаешь ты и то, как обстоят дела у нас: как учитель, вынужденный снести непослушание учеников, чтобы не подвергаться их глупым и нелепым выходкам, пощадит бесстыдство непослушных учеников и поддастся им на время, только бы они все-таки слушали урок»386.
386 Цит. по: Иванов С. А. Византийское миссионерство. М., 2003, с. 189
Как видим, у нас готовы на весьма растяжимую «икономию», на многие и многие уступки и компромиссы, только когда речь идет о светской власти. А сколько уступок делалось и делается нашей Церковью бабкам и их суевериям! Но сделать шаг навстречу нами же детям отчего-то считается недопустимым!
Это отражение уже многовековой коллизии нашей церковной истории: как относиться к варварам — как к врагам или как к среде миссии и заботы?
В византийской «Повести о заключенном бесе» рассказывается, что однажды авва Лонгин, поймав черта, заставил его рассказать, какими способами он отнимает у монахов шансы на спасение души. Среди прочих козней значится и миссионерство: «Это я отправляю монахов в страну варваров под предлогом учительства»387. Но Иоанн Златоуст властно обратился к монаху-отшельнику: «Покинь свои горы и оставь там свою бесплодную склонность, которая не может послужить ни людям, ни Богу. Возьми посох и отправься на низвержение идолов в Финикии»388.
387 Дурново Н. Легенда о заключенном бесе в византийской и старинной русской литературе. М., 1915, с. 13.
388 Цит. по: Тьерри А. Святитель Иоанн Златоуст и императрица Евдоксия. Христианское общество Востока. М., 1884, с. 183.
Тут я на стороне св. Златоуста — «закваска тогда только заквашивает тесто, когда бывает в соприкосновении с мукой и не только прикасается, но и смешивается с ней» (Беседы на Евангелие от Матфея, 46,2).
И здесь трудно не заметить тот разрыв, который прошел между поэтикой, символикой, настроением евангельских притчей о Царстве Божием — и той психологией, что восторжествовала в историческом православии. Евангельская символика помещает святыню в грязь, надеясь на то, что грязь освятится, а не боясь того, что святыня осквернится. Царство Божие (!!!) уподобляется дрожжам, бросаемым в тесто, зерну, брошенному в землю, кладу, зарытому в поле. В неводе рыбы ценные и сорные, на том же самом церковном поле предполагается, что будут расти и сорняки и пшеница.
То есть нечто святое, чистое, хорошее смешивается с сором, бросается в негожее место, втаптывается в грязь. Но зато эта грязь преображается. Или хотя бы разрастается не столь стремительно…389
389 Сценический «двойник» «Алисы» — подростковая группа «Король и шут». Лидера этой группы — Андрея Князева — спрашивают: «У тебя есть любимые авторы, книжки? — Шри Ауробиндо, Ошо» (Подробности. Екатеринбург. 18.11.2003). Так что хотя бы для того, чтобы оккультные идеи не пленяли рок-музыкантов, а через них и подростков, стоит православным людям быть в контакте с рок-миром. Есть своя правда в обвинении, которое предъявил мне самарский бесцензурно — «православный» листок: говоря о дрейфе Бориса Гребенщикова в буддизм, там задается вопрос — «Куда смотрел диакон Кураев в те годы? Если бы он занялся с БГ каким-нибудь совместным проектом, как сейчас с Алисой, может, Гребень сейчас бы ходил не с бородкой, а с бородой» (А. Е. Заметки простодушного // Благовест. Самара. 2003, № 23).
Человек, несведущий в агрономии, мог бы возмутиться картиной сева: казалась бы добротные и вкусные вещи крестьянин разбрасывает, затаптывает в грязь, обрекает на гниение… Христос пришел в мир, о котором заранее знал, что большинство в нем будет радоваться его распятию, и лишь численно ничтожное меньшинство расслышит Его слова. А апостолов Христос посылает во враждебный мир «как овец посреди волков». Все притчи о Царстве Небесном связаны с тем, что что-то светлое входит во тьму, чтобы её преодолеть. «Свет во тьме светит». Слово Божие пришло к проституткам и гаишникам (так на языке сегодняшних реалий будет звучать церковнославянская и оттого слишком торжественная формула «блудники и мытари»).
А вот в историческом развитии Православия возобладала противоположная тенденция: изымать святыню из мирского контекста, выковыривать свет из тьмы и класть на сохранение в позолоченный ларец. Чем дальше — тем более нарастала потребность спрятать святыню от «нечистых рук». Все выше становятся иконостасы. Усложняется путь к церковному таинству (чтобы оно было редким, чтобы обязательно соблюсти какую-то технологию, прежде, чем к нему прикоснуться). Наиболее ярко эта перемена видна на многих иконах, где святитель держит Евангелие не рукою, а подложив платочек. Оказывается, что нельзя прямо прикоснуться к Евангелию, обязательно нужно какое-то посредство. Значит, человек (даже рукоположенный и даже святой) воспринимается как источник профанации, искажения. Ты не тот, кто нуждается, чтобы святыня пришла к тебе такому, какой ты есть — грязненькому и чёрненькому. Нет, напротив: ты тот, кто угрожает святыне. Человек воспринимается как источник скверны. Он угрожает святыне, и святыню надо спасать от него.
Это, конечно, радикальная антимиссионерская установка, ведь евангельский пафос совсем другой — святыня приходит, чтобы спасти меня.
Это совершенно разные установки: святыня как лекарство для больных — и больной как угроза для лекарства. Но именно последняя психология господствует в наших приходах.
Спросите сегодня наших прихожан — можно ли священнику ходить в городскую баню, могут ли они представить себе, что апостолы мылись в общих банях. Ответ вы получите возмущенно-отрицательный. Баня — место блудное и скверное, и негоже святыню смешивать с грязью… Но древнейшая церковная история знает о другом восприятии бани — как места встречи с людьми. Св. Ириней Лионский в середине второго века слышал от св. Поликарпа Смирнского, личного ученика ап. Иоанна, что апостол придя как-то помыться в баню, узнал, что тут же находится и еретик-гностик Керинф. Тогда Иоанн вскочил с места и выбежал вон, сказав своим спутникам: «Убежим, чтобы не упала баня, потому что в ней враг истины, Керинф» (Ириней Лионский. Против ересей. 3,3,4; Евсевий Кесарийский. Церковная история 3,28). Чистому поистине — все чисто, ну а свинья везде грязь найдет.
А потом миссионерский дух сменился охранительским. Хорошо, что этот дух появился. Его появление означало, что есть — что охранять и беречь. Несуществующее сокровище не берегут. Плохо, что этот дух стал почти единственным, нормативно-православным. Плохо, что миссионерское поведение стало расцениваться (не в официальных документах, а на уровне приходских и монастырских пересудов) как «девиантное поведение», как нечто дающее повод к подозрениям и возмущениям.
Плохо, что и прицерковленные чиновники усвоили сей дух, при этом путая консерватизм с консервами. К примеру, в марте 2003 года в Тамбове был съезд православной молодёжи, и один госчиновник из областного аппарата сказал речь, где была фраза, которая меня просто ошарашила: «Наша Православная Церковь всегда цементировала наш народ». Боже, ну что за манера все живое цементом заливать! Я-то всегда считал, что цементированием народа занимается сицилийская мафия. Христос же уподоблял Церковь не цементу, а дрожжам, которые заставляют тесто бродить, дышать! Она — революционный элемент, элемент брожения, закваска, которая бросается в тесто, чтобы заставить его жить, дышать.
Новое в этих нынешних дискуссиях только одно: Прежде пространство миссионерства и пространство обычной церковной жизни были четко разделены. В первые 3 века христианской истории была активная миссия, но не было еще сложившегося образа благочестия; всё бурлило в церковной жизни. А затем церковь стала имперской. Миссия не умерла, но она стала вестись вдали от глаз прихожан: вот здесь империя, где всё по уставу и всё благочинно, а за границей империи и на ее окраинах работают миссионеры. Как они работают с язычниками — империя об этом не знает и лишь аплодирует их успехам. И, значит, миссионеры были довольно свободны в выборе средств своей работы.
И эта их свобода, необходимая пастырская миссионерская свобода, не смущала собственно православных, воцерковленных людей, перед которыми стояли другие духовные задачи.
Сегодня мы впервые оказались в ситуации, когда церковное и миссионерское пространства переплелись. Миссионеры должны работать на глазах у христианин: то есть говорить с инаковерующими людьми на глазах у своих единоверцев. Миссионерством приходится заниматься в одном и том же городе, на одной и той же лекции, в одной и той же аудитории, где миссионеру одновременно внимают неверующие и сектанты, язвительно-настроенные студенты и испуганные ими православные бабушки. Конфликт психологий неизбежен.
Разговор о том, что интересно церковной части аудитории, таит всебе риск потерять ее светской части. Тут уже приходится выбирать, и миссионер должен уметь жертвовать своей репутацией в глазах церковных людей ради их неверующих братьев. Есть ли для этого более уместный термин, чем юродство?..
Да, все это рискованно. Но самый большой риск — сидеть в церковной ограде и не бросать евангельские зерна за ее пределы. Византийская империя в конце концов пала именно из-за этого: ее миссионеры не интересовались арабами, проглядели появление ислама и не смогли вовремя мобилизовать духовные и интеллектуальные силы для противостояния новой секте, зародившейся на границе империи…
Итак, есть факт: Кинчев, приняв закваску евангельской веры, погрузился с нею в тесто рок-культуры. Как отнестись к этому?
Ильюнина увидела в этом профанацию, либерализм и плюрализм… Мне же кажется, что это весьма традиционный образ действия.
Так действует не либерал, нескованный никакими обязательствами и «условностями», а человек, плененный встреченной Истиной. «Правота ищет помоста: всё сказать — пусть хоть с костра» (Цветаева). Костер для Кинчева разжигают демжурналисты из «гламурных журналов». Ну, а нам-то зачем подкладывать в него свои хворостинки?
