ОСНОВНОЕ: что чистим?

МОРЕ ПСИХИКИ

МОРЕ ТЕЛА

МОРЕ СОЗНАНИЯ

Слой 2. СОЗНАНИЕ В ПСИХОЛОГИИ

СЛОИ ФИЛОСОФИИ

Глава 6. Описательная психология Дильтея

Вильгельм Дильтей (1833–1911) считается основоположником Философии жизни. В 1870 году, будучи одним из попечителей архива немецкого религиозного философа Фридриха Шлейермахера, он пишет исследование, посвященное его философии, — «Жизнь Шлейермахера». Там он заявляет главные цели всего своего поиска: «внутренняя взаимосвязь душевной жизни и герменевтика как наука, истолковывающая объективации человеческого духа» (Михайлов, Дильтей // НФЭ, т. 1, с. 664).

Иными словами, с 1870 года Дильтей пытается исследовать дух, а точнее, самого себя через те проявления духа, которые доступны наблюдению. Очевидно, он довольно быстро осознал, что дух не может исследоваться естественнонаучным способом. Для этого должен существовать самостоятельный метод. Самое малое отличие Наук о духе от естественных в том, что человеческое сознание не механично, а исторично. В этом Дильтей был поразительно близок взглядам Кавелина, создавшего образ Культурно-исторической психологии в 1872 году в «Задачах психологии». Но чтобы дойти до собственно психологии, Дильтею потребовалось еще четверть века, за которую он создал «Введение в науки о Духе».

Как и у Герберта Спенсера, этот том, предположительно, должен был открывать целый ряд наук, и поэтому Дильтей добавил к названию: «Опыт полагания основ для изучения общества и истории». Однако, в отличие от Спенсера, этот опыт Дильтея оказался не утверждением каких-то надуманных первопринципов, а исследованием. Насколько оно было удачным, вопрос спорный. Но то, что в итоге Дильтей приходит к 1894 году к созданию Описательной психологии — показательно. Если подойти к вехам его жизни герменевтически, то есть видя их как знаки или символы, которые можно толковать, то переход к описанию душевных явлений от полагания основ означает, что исследователь завершил первый круг исследования и понял, что надо все начать сначала. А для этого нужно научиться делать более качественное описание предмета своего исследования, чем то, что имелось раньше. А раньше, похоже, это описание было в изрядной части бытовым и неосознанным. Так сказать, само собой разумеющимся.

Как пример приведу слова Н. Плотникова из посвященного философии Дильтея исследования «Жизнь и история»:

«Центральным понятием в изложении принципа феноменальности является понятие "фактов сознания". Дильтей нигде специально не определяет, что такое факт, полагаясь на его распространенное употребление в тогдашней дискуссии. В этом он оказывается истинным "сыном своего времени" — представителем позитивистского самосознания науки, для которого руководящим принципом является "стремление к фактам" в смысле определенной реальности, конституируемой в научном опыте» (Плотников, с. 112).

Если учесть, что Дильтей, в сущности, воюет с Позитивизмом и естественнонаучной ограниченностью, то это свидетельство силы позитивистского подхода к жизни, поразившего умы человечества и ставшего основой всего бытового уровня научного мышления.

Независимо от того, прав я или нет, видя «Описательную психологию» как своего рода диалектическое отрицание «Наук о духе», начать надо с того понятия сознания, которое он использует во «Введении в науки о духе». Тем более, что оно определенно является одной из тех «основ», которым посвящена книга.

Первый том «Введения в науки о духе» выходит в 1882 году. Самое краткое описание дильтеевского понимания сознания можно взять из Философской энциклопедии, поместившей прекрасную статью о Дильтее И. Михайлова:

«Под влиянием немецкой традиции исторического мышления Дильтей намеревался дополнить "Критику чистого разума" Канта собственной "критикой исторического разума". <…>

Вместо "познающего субъекта", «разума» исходным становится "целостный человек", «тотальность» человеческой природы, "полнота жизни". Познавательное отношение включается в более изначальное жизненное отношение: "В жилах познающего субъекта, которого конструируют Локк, Юм и Кант, течет не настоящая кровь, а разжиженный сок разума как чистой мыслительной деятельности. Меня же психологическое и историческое изучение человека вело к тому, чтобы положить его — во всем многообразии его сил, как желающее, чувствующее, представляющее существо — в основу объяснения познания".

"Cogito" Декарта и "я мыслю" Канта заменяется у Дильтея данным в самосознании единством "я мыслю, я желаю, я боюсь". Общность с идеалистической традицией сохраняется в том, что исходным в науке о человеке по-прежнему для Дильтея остается сознание, а не какие-либо факты, лежащие за его пределами.

Сознание понимается как целостный исторически обусловленный комплекс познавательных и мотивационных условий, лежащих в основе опыта действительности. Сознание — переживаемый человеком способ, которым нечто для него «есть», несводимый к интеллектуальной деятельности: сознанием является воспринимаемый аромат леса, наслаждение природой, воспоминание о событии, стремление и т. п., — то есть различные формы, в каких проявляет себя психическое. Все предметы, наши собственные волевые акты, мое «Я» и внешний мир даны нам прежде всего как переживание, как "факт сознания " (принцип феноменальности).

Форму, в которой нечто может быть данным в сознании, Дильтей называет «осознаванием» (innerwerden), иногда — "переживанием"» (Михайлов, Дильтей // НСЭ, т. 1, с. 664–665).

Надо отдать должное Михайлову — для словарной статьи это хороший рассказ, но понять из него, что же такое сознание у Дильтея, мне трудно. Поэтому я воспользуюсь рассказом еще одного нашего философа, посвятившего Дильтею целое исследование. Это исследование, сделанное Н. Плотниковым, предпослано русскому изданию «Введения в науки о духе», а значит, позволяет сверить мысли авторов со словами самого Дильтея.

В сущности, философия Дильтея уже в силу одного только того, что направлена на познание духа психологически, является самопознанием. Но самопознание возможно разным способами, единственное, что присутствует во всех, — это «заглядывание в себя». То, как исследователи вглядываются в самих себя, и определяет отличия школ. Дильтей тоже охотится за «внутренним опытом», но отрицая способы, предложенные эмпирической, то есть построенной на опыте, психологией, начиная с Локка. Вот как об этом рассказывает Плотников:

«Локк понимает под внутренним опытом совокупность техник самонаблюдения ("reflection"), с помощью которых мы из данных внутреннего восприятия получаем знание о собственной душе. Причем, внутренний опыт обладает здесь более несомненной достоверностью, чем внешний, поскольку о предметах внешнего мира мы имеем лишь опосредованные чувствами знания, о самих себе — непосредственное.

Кант, правда, оспорил в своем "Опровержении идеализма" преимущество внутреннего опыта, доказывая, что "наш внутренний <…>опыт возможен только при допущении внешнего опыта", ибо сознание самого себя предполагает отличение себя от вещей внешнего мира, воздействующих на чувственность. <…>

Понятие внутреннего опыта Дильтея по существу противоположно такой псевдоэкспериментальной технике "заглядывания вовнутрь". Никакого прямого доступа к внутреннему миру субъекта не существует. Да и само представление о некой "внутренней сфере" души — не более чем иллюзия» (Плотников, с. 104).

Этого я, честно признаюсь, не понимаю.

К сожалению, далее Плотников говорит так сложно, что я не понимаю и последующего. Ну, например: «То, что Дильтей называет "внутренним опытом", представляет по своей структуре опыт персональной идентичности субъекта в его отношении к миру» (Там же, с. 105).

Я думаю, что Дильтей, как и Кавелин до него, просто считал, что дух надо изучать не только самонаблюдением, но и по плодам его деятельности, воплощающимся в вещах, культуре и истории. Что, конечно же, не отменяет «заглядывание в себя». Но это думаю я.

Дильтей, как считает Плотников, «еще не преодолел рамок философии сознания» (Плотников, с. 107). Той самой философии, о которой я и рассказываю, начиная с Декарта, как о Метафизике. Но какое-то отличие у него уже появляется, и движется он в сторону герменевтического толкования, вскрытия того, что скрывается за способам объяснения и изложения. Плотников рассказывает:

«Такую трансформацию можно наглядно продемонстрировать на примере центрального понятия когнитивной философии — понятия сознания.

Сначала Дильтей утверждает невозможность определения сознания в силу замкнутости подобного определения на само определяемое: всякий акт определения будет всегда актом сознания, в котором определяемое оказывается уже задействованным. Поэтому "выражение сознание (conscientia) не может быть определено, а лишь показано в качестве далее неразложимого результата".

Однако в ходе дальнейшего разбора Дильтей ослабляет такое эмфатическое (гр. emphasis — выразительный, подчеркнутый — АШ) понятие сознания, истолковывая его как некоторую абстракцию, выражающую "то общее, чьим следствием является "наличие-для-меня." определенных содержаний".

Сознание в таком смысле, отличном от полноты "психической жизни", представляется обобщающей схемой отдельных отношений или способов, какими наличествуют для меня определенные "содержания сознания". <…>

Всякое представление о сознании как некой «сфере», в которой разыгрывается процесс познания, критикуется Дильтеем как опредмечивающая «субстантивация» понятий, характеризующих лишь присутствующий в акте способ «на-личия-для-меня». "Из этой субстантивирующей формы понятий возникает заблуждение, рассматривающее сознание как некое пространство, в которое вступают восприятия и представления и которое они затем покидают, или как некую их сохраняющую силу, свет которой освещает лишь определенный круг восприятий и представлений".

Равньш образом как заблуждение следует отклонить интерпретацию сознания, видящую в нем лишь эпифеномен (побочное явление — АШ) определенных функций мозга (XIX, 19) и на этой основе рассматривающую ощущение и восприятие как некие самостоятельные «реальные» процессы, приводимые в действие биологическими и нейрофизиологическими механизмами. <…> К тому же такая натуралистическая интерпретация сознания попадает в порочный круг: ведь если чувственное восприятие и так далее— это реальные процессы, то они должны быть в свою очередь восприняты, то есть должны перейти из модуса (латинское — мера, образ, способ — АШ) реальности в модус осознанности. Тем самым констатация эпифеноменальности сознания, то есть зависимости сознания от нейрофизиологических механизмов, оказывается сознательным действием прежде всякого полагания реального предмета, или, вернее: сознание является условием полагания реальности» (Там же, с. 107–109).

Итак, если я правильно понимаю Плотникова, а он для моего понимания не прост, Дильтей сначала определяет, чем не является сознание. И оно для него не является:

1) пространством, в которое входят и выходят восприятия и представления;

2) сохраняющей восприятия и представления силой, которая подобно свету осознавания, освещает определенный круг восприятий и представлений;

3) итогом деятельности или побочным продуктом нервной системы.

А чем же оно в таком случае является, возникает вопрос? Но тут Плотников опять становится сложным. Он не говорит, как Дильтей определяет сознание. Он говорит: «Исходный пункт экспликации понятий сознания и реальности Дильтей вслед за традицией философии сознания обозначает как "принцип феноменальности": "Действительность (то есть все факты внешнего, вещи, равно как и люди) пребывают при условии сознания" или "все, что налично для меня, пребывает при всеобщем условии, что это — факт моего сознания"» (Там же, с. 109).

Вообще-то, экспликация — это истолкование или объяснение. Но ожидалось определение. И в том, что его нам не дают, а подсовывают нечто гораздо более сложное, скрывается очень важная черта философии Дильтея — он как бы не знает ответов, он ищет. Соответственно, ищет и Плотников, но его поиск так сложен, что чем дальше, тем труднее мне его понимать. Честно признаюсь: он гораздо сложнее Дильтея, но он выбрал из разбросанных мыслей Дильтея некий цельный образ, на что у меня не хватило сил. Поэтому я распрощаюсь с ним вот на таком наблюдении:

«В «осознавании» найден, по убеждению Дильтея, исходный пункт — "Архимедова точка опоры" для анализа сознания и реальности, в которой обретается непосредственная достоверность исследуемого феномена.

"Словом осознавание я обозначаю факт, являемый моему самонаблюдению снова и снова: бывает такое сознание, какое не противопоставляет (представляет) субъекту некое содержание, но в каком содержание пребывает вне всякого различия. В нем совершенно не раздвоены то, что образует содержание, и акт, в котором это совершается. Осознающее не отделено от того, что составляет содержание этого осознавания.

То, что образует содержание сознания, не отличено от самого сознания"» (Там же, с. 116–117).

Откуда Плотников брал эти выдержки, я так и не нашел. Но это и не важно. Важнее то, что в этом последнем высказывании Дильтея дано определение сознания. При определенных условиях, а именно, осознавании, сознание не отличимо от своего содержания. И значит, в каком-то смысле и есть то содержание, которое мы наблюдаем. Я понимаю, почему все так сложно у Плотникова… пожалуй, проще это и невозможно. Тем не менее, я вполне осознанно не просто пересказывал Дильтея, а показывал, как его понимают профессиональные философы. И насколько им сложно перейти от такого понимания сознания хоть к какой-то работе над собой или упражнениям.

Что же касается сознания у Дильтея, то давайте посмотрим боле позднюю работу — его «Описательную (дескриптивную) психологию». Правда, обоснование этой науки, как основного инструмента исследования духа, а значит, и сознания, сделано еще во «Введении в науки о духе»:

«Подведем итог всему нашему рассуждению. Простейший диагноз, какой можно получить при анализе социально-исторической действительности, предлагается психологией она поэтому первая и элементарнейшая среди всех частных наук о духе; тем самым ее истины образуют основу для последующего строительства.

Однако истины психологии содержат лишь отдельный фрагмент этой действительности и потому имеют своей предпосылкой связь с целым. Соответственно отношение психологической науки к другим наукам о духе и к самой расчленяемой этими науками действительности тоже может быть прояснено лишь в ходе теоретико-познавательного обоснования. А для самой психологии из ее положения в системе наук о духе вытекает, что в качестве дескриптивной науки <…> она должна отличаться от объяснительной науки» (Дильтей, Введение в науки о духе, с. 309–310).

Итак, задача психологии — описание явлений и никаких домыслов, предположений или гипотез.

Собственно сознанию посвящена седьмая глава — «Структура душевной жизни». Звучит диковато, но само по себе начало лет на 15 предвосхищает то, как Гуссерль описывает исходную точку феноменологического описания:

«"Я" находит себя в смене состояний, единство которых познается через сознание тождества личности; вместе с тем оно находит себя обусловленным внешним миром и в свою очередь воздействующим на него; этот внешний мир, как ему известно, охватывается его сознанием и определяется актами его чувственного восприятия.

Из того же, что жизненная единица (то есть «Я» — AIIU обусловлена средою, в которой она живет и, со своей стороны, на нее влияет, возникает расчленение ее внутренних состояний. Расчленение это я обозначаю названием структуры душевной жизни. Благодаря тому, что описательная психология постигает эту структуру, ей открывается связь, объединяющая психические ряды в одно целое. Это целое есть жизнь» (Дильтей, Описательная психология, с. 101).

Как видите, уже здесь присутствует двойное понятие сознания: сознания как осознавания (сознание тождества личности); и сознания, «охватывающего внешний мир». То есть сознания, как той среды, в которой внешний мир отражается, впечатывается чувственными восприятиями. Получается, что Дильтей использует «ученое» слово «структура» для того, чтобы показать, что это явление, при его описании, оказывается чем-то цельным, но состоящим из частей, но эти части неотделимы, во-первых, потому что это целое — не вещь, а жизнь, а во-вторых, потому что и эти части — не вещи. А что?

Он ищет имя и не находит, противоречиво называя их одновременно состояниями и процессами. Но ясно, что для него в сознании все течет:

«Всякое психическое состояние во мне возникло к данному времени и в данное время вновь исчезнет. У него есть определенное течение: начало, середина и конец. Оно — процесс. В смене этих процессов пребывает лишь то, что составляет форму самой нашей сознательной жизни взаимосоотносительное отношение между «я» и предметным миром» (Там же, с. 101).

Это «взаимосоотносительное отношение», по существу, та же самая интенция Брентано. Но вот описание процессов—состояний, мне кажется, исключительное достижение Дильтея. Представьте себе плод или лучше гриб или цветок. Вот он растет, вызревает и опадает на наших глазах. У него как бы есть начало, середина и конец. Но гриб — это не процесс, это не движение или развитие, хотя он в движении. Вот так и состояния сознания — они тоже не процессы, хотя в сознании есть и то, что движется. Но состояния, например, переживания чего-то определенного, как кинофильм, имеют внутри себя движение, но сами нечто вполне самостоятельное. Как шланг, из которого ты поливаешь цветы. В шланге самом по себе нет ничего интересного, кроме потока струящейся сквозь него воды. И до тех пор, пока психолог захвачен целью, он видит лишь ведущие к ней действия или процессы, не замечая той оболочки, которая делает их возможными.

Дильтей приводит к этой мысли:

«Тождество, в котором процессы связаны во мне, само не процесс, оно не переходяще, а пребывающе, как сама моя жизнь, оно связано со всеми процессами.

Точно так же этот единый существующий для всех предметный мир, который был до меня и будет после меня, находится передо мною, как ограничение, коррелят, противоположность этому «Я» со всяким его сознательным состоянием. Таким образом, сознание этого мира — не процессы и не агрегат процессов.

Но все остальное во мне, кроме этого коррелятного отношения мира и «я», есть процесс» (Там же, с. 101–102).

Корреляция — это взаимозависимость. Сознание и есть тот посредник, через который «Я» связано с миром. Точнее, им оказывается та часть сознания, которая называется образом мира. Это отчетливо звучит в словах: этот мир находится передо мною как коррелят, противоположность этому «Я». Передо мной находится не мир, а его образ, который есть важнейшая часть меня, но не я. Все остальное — процессы.

«Процессы эти следуют один за другим, но не как повозки одна позади и отдельно от другой, не как ряды солдат в движущемся полку, с промежутками между ними: тогда мое сознание было бы прерывным, ибо сознание без процесса, в котором оно состоит, есть нелепость.

Наоборот, в моей бодрствующей жизни я нахожу непрерывность. Процессы в ней так сплетаются один с другим, и один за другим, что в моем сознании постоянно что-то присутствует. Для бодро шагающего путника все предметы, только что находившиеся впереди него или рядом с ним, исчезают позади него, а на смену им появляются другие, между тем как непрерывность пейзажа не нарушается» (Там же, с. 102).

Этот простенький образ, возможно, является одним из величайших достижений всей современной психологии. И так же возможно, что сам Дильтей не сумел его оценить. Это было слишком просто: заглянуть в себя и описать, что ты видишь. В этом не было великого усилия, как в создании наукоучения, например.

Да и вы, я думаю, ощущаете, читая эти его строки, что так может сказать каждый. Потому что это естественно. Величие же рождается, когда вы делаете нечто противоестественное, оно пищит и сопротивляется, а вы его все равно запихиваете в надуманную вами форму.

Но если бы Дильтей пригляделся к тому, что сам сказал, то поразился бы, прочитав, что сам свои «процессы» называет предметами, мимо которых он проходит в движении той самой точки, которая является источником осознавания и называется «Я». Явления сознания— это процесс и вещь, как фильм, записанный на пленке, — вот что, в сущности, он сказал здесь.

Но не менее важно и то, как он описывает следование этих процессов-предметов одного за другим — без разрыва, но в постоянной смене. По сути, хотя это и не очень удачное описание, оно все же ставит вопрос или задачу: описать подробно и точно, а как же явления сознания меняют друг друга? И если это описание будет сделано точно, то можно задаться вопросом: а что управляет сменой этих явлений? Как устроено сознание с этой точки зрения?

Но это, как видите, все вопросы об устройстве сознания. А что же такое сознание как таковое? Какой-то ответ можно получить вот из этого утверждения:

«Я предлагаю обозначить то, что в какой-либо данный момент входит в круг моего сознания, как состояние сознания, status conscientiae. <…> Сравнивая между собой эти временные состоянии сознания, я прихожу к заключению, что почти всякое из них, как то можно доказать, включает в себя одновременно представление, чувство и волевое состояние» (Там же, с. 102–103).

Во-первых, отсюда следует, что состояния сознания состоят из представлений, чувств и «волевых состояний», которые я бы назвал желаниями. И если следовать ранее высказанной мысли Дильтея, которая, в сущности, сводила сознание к его содержанию, то, как это ни странно, такое определение вообще отменяет понятие сознания. Сознание в данном случае оказывается всего лишь узлом напряжений, линзой, через которую Я видит собственные чувства, образы и желания.

Судите сами, состояния сознания, как «то, что в данный момент входит в круг моего сознания», есть лишь состояние я, осознающего то, что входит в поле его внимания. Иными словами, на мой взгляд, Дильтей постоянно, иногда даже внутри одного предложения, разрывается между двумя понятиями сознания. Он постоянно хочет доказать, что сознание — это лишь действие я, осознающего нечто в себе. Но использует для доказательства образы из другого понятия сознания, которое есть некое пространство или среда, хранящие в себе идеи различных вещей и сквозь которое путешествует сознающее их Я.

Это противоречие научного и донаучного понятий сознания выступает у Дильтея ярче и болезненнее, чем у большинства его собратьев по философии сознания. При этом даже предельная естественность одного из них, — то есть ощущения сознания пространством, — оказалась не в силах победить мощное стремление выглядеть преуспевающим ученым, а значит, и описывать мир так, как принято в Науке, а не так, как видишь. И Дильтей и все прочие философы сознания очень стараются писать так, чтобы собратья по научному сообществу узнавали в них настоящих ученых.

Что ж. Книги их, как и книги тех, кто пишет о них, узнаются как высоконаучные с первого взгляда. Но вот понять, что же такое сознание, из этих книг нельзя. Зато можно запомнить несколько способов говорить о сознании так, чтобы все сразу понимали, кто среди нас самый умный или ученый!

Психология bookap

И тем не менее. Лично для меня эта болезненная битва Вильгельма Дильтея с самим собой дала возможность задуматься о сознании каким-то новым образом. Я все равно не понимаю, как прийти к очищению сознания, но я теперь могу идти сквозь свое сознание, как пространство, загроможденное лишними предметами.

Их так много, что я даже не успеваю замечать, как одни меняют другие. Но если я уменьшу количество этих предметов, не начнут ли они меняться медленнее? А если они начнут меняться медленнее, откуда они приходят и куда уходят? А там, глядишь, я рассмотрю и то, что заставляет их впрыгивать в мое сознание, как чертиков из табакерки, и насильно заставлять меня сознавать себя? А это уже приближение к свободе.