ОСНОВНОЕ: что чистим?

МОРЕ ПСИХИКИ

МОРЕ ТЕЛА

МОРЕ СОЗНАНИЯ

Слой 2. СОЗНАНИЕ В ПСИХОЛОГИИ
СЛОИ ФИЛОСОФИИ
Слой 3. ОБЩЕДОСТУПНАЯ СОВРЕМЕННАЯ ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯСлой 6. ОСНОВАНИЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ МЕТАФИЗИКИ. АССОЦИАНИЗМ — СКЕЛЕТ В ШКАФУ
...

Глава 5. Эволюционная ассоциативная психология. Спенсер

Про Герберта Спенсера (1820–1903) наши философские словари до сих пор пишут: «английский мыслитель, один из основоположников позитивизма» (Ф. С. Фролова, М., 2001). Сам Спенсер обиделся бы на них. В «Автобиографии» он объясняет, что это недоразумение возникло, скорее, из-за желания последователей Конта приписать своей школе и то, что нашел Спенсер:

«Ученики Конта серьезно убеждены в том, что я многим обязан их учителю. Это, пожалуй, правда, но не в том смысле, как они думают. Я обязан ему одним: антагонизмом, существующим между нами.

Восставая против иных его точек зрения, я развил некоторые собственные воззрения. Когда из поля исследования изгоняются известные положения, область вашей мысли суживается, и вы ближе подходите к искомым решениям. Именно в этом смысле оказала мне услугу "Позитивная философия" или, вернее, ее начало (так как я не читал ни социологии, ни биологии, ни химии). Возможно, что если бы я не отверг выставленной Контом классификации наук, я никогда бы не обратил внимания на этот вопрос и никогда не приступил бы к исследованию, закончившемуся появлением "Происхождения знания". А не займись я вопросом о происхождении знания, я никогда не пришел бы к идеям, которые могли стать центральным, организующим принципом для "Начал психологии"» (Спенсер, Автобиография // Спенсер, Воспитание, с. 231–232).

В этом отрывке Спенсер, по сути, рассказал о своей науке очищения, правда, не научной, а вполне бытовой. Что касается его жизненного пути, то он стал философом, поработав железнодорожным инженером и убедившись в силе техники и технологии. А значит, в могуществе Науки. Как и Конт, он зажегся мечтой занять достойное место у трона повелительницы и для этого решил создать собственную классификацию Наук, отталкиваясь в этом деле от классификации Конта. Воплотилось это в 10 томах «Синтетической философии».

Творя классификацию, можно было следовать за Контом и считаться его учеником или отрицать его. Но Спенсер был болезненно самолюбив. Не замечать Конта было невозможно. И Спенсер построил свое основание научного трона на отрицании Конта. Для этого ему пришлось заменить множество контовских кирпичей на новые. К примеру, он исходит вот из такого утверждения:

«Я начинаю с указания на глубокую ошибочность общераспространенного мнения о том, будто знание, называемое наукой, вполне отлично от обычного знания. Наука произошла из обычного знания, и задача исследователя сводится к определению путей ее происхождения» (Там же, с. 232).

Далее Спенсер медленно, но верно подводит читателя к мысли, что Наука — это не иной способ познания мира по сравнению с естественным, а вершинная ступень эволюции нашей познавательной способности. Особенно вершинно естественнонаучное познание. Того, что этот способ познания есть некая ритуальная форма поведения определенного сообщества, он не видит. Не видит и того, что стало очевидно в XX веке, а именно, что у других научных и не научных сообществ могут быть другие столь же ритуальные способы познания, как, например, противопоставляемый естественнонаучному в начале XX века культурно-исторический, или в конце XX века гуманистический. Спенсер в действительности не исследует познание, а убеждает читателей сдаться Науке.

Связывающим материалом всех его построений стала эволюционная теория англичанина Дарвина. А в отношении сознания, которое интересует меня, он столь же патриотично исходил из ассоциативной психологии

Там же в «Автобиографии» он излагает самые общие взгляды на развитие, а точнее, эволюцию сознания.

«Если оставим в стороне то понимание сверхъестественного, которое можно встретить у многих диких и полудиких народов, верующих в материальное возрождение и думающих, что мертвецы являются в видимой форме, что с ними <…> снова приходится сражаться в битвах, или что они, выйдя из могил, охотятся, как уверяют многие дикари; если начнем считаться с теорией призраков <…>, по которой душа, понимаемая более или менее спиритуалистически, уходит в момент смерти для того, чтобы после некоторого времени снова воплотиться— то увидим, что вначале вовсе не существовало сознания связи между характером человека и телесным строением. Одновременно с идеей двойственности возникает вера в то, что характер есть дух, тело — только жилище его, без всякой с ним причинной связи» (Там же, с. 233).

Автобиография — довольно зрелое произведение Спенсера. И все же насколько желание подтащить все к определенному убеждению делает примитивным ее язык! Местами он выглядит бездумным. Ну как понимать это «веру в то, что характер есть дух»? Люди видели, что это характер, но верили, глупые, что это дух, — так что ли? Спенсер это не Вундт, который посвящает народным верованиям том за томом, возможно, отрицая вот этот естественнонаучный примитивизм Спенсера, как тот сам отрицал примитивизм Конта. Спенсеру до народных представлений, в общем-то, нет дела, ему как можно быстрее надо перескочить к умным вещам. И к «распространению передовых идей».

«Очень трудно сказать, когда именно зародилось понятие о связи между духом и мозгом. <…>

Но надо сделать еще один шаг: нужно признать, что психические явления, как в качественном, так и в количественном отношении, обусловлены устройством мозга лишь отчасти. Глубина духа зависит не только от состояния мозга, но и от состояния всех внутренних органов» (Там же, с. 233–234).

Далее Спенсер доказывает, что безобразные люди глупее красивых, потому что люди чувствуют к ним отвращение и заглушают в них умственные способности. Оставляю без комментариев и перехожу к сознанию.

«Перейдем теперь от психофизических соотношений к прямым. Под психофизическими соотношениями я подразумеваю отношения между продуктами духовной жизни человека и его телосложением, то есть размерами и качествами его жизненных органов с их периферическим развитием в виде артерий и вен.

Сознание тотчас же обрывается, как только кровь перестает поступать в мозг. И величина и характер душевных явлений, лежащих в основе сознания, изменяются — при прочих равных условиях — в зависимости от быстроты, количества и качества доставляемой мозгу крови. Другими словами: они изменяются в зависимости от абсолютной и относительной величины органов, перерабатывающих пищу в кровь, органов, вызывающих обращение крови, и органов, которые ее очищают.

Что мысли и чувства по своему характеру и силе зависят от изменений вышеуказанных факторов, это знают все, но далеко не все могут вывести отсюда соответствующие выводы. <…>

Но если различия в способностях и чувствах определяются различиями в тех чисто физических процессах, которые обуславливают собой деятельность мозга, то ясно, что такое же постоянное влияние на духовную жизнь человека, как в области ума, так и в области чувства, будут иметь и постоянные различия в абсолютной и относительной величине тех органов, которые участвуют во всех этих процессах, — другими словами, различия в телосложении. Очевидно, характер человека должен предопределяться его структурой» (Там же, с. 235–236).

Очевидно? Давайте немного перестроим это убеждение и превратим его в рассуждение, достойное философа, каким считался Герберт Спенсер. Начнем с допущения или предположения: если работа ума или сознания зависит от мозга как телесного органа, то она должна зависеть и от снабжающих его кровью органов, а значит и от всего телосложения.

В таком случае люди сложенные наилучшим образом, очевидно, должны показывать наилучшую работу ума, как, например, показывают ее спортсмены, культуристы, вышибалы, и вообще люди хорошо развитые физически… Что-то не так?

Может быть, под хорошей деятельностью ума Спенсер имел в виду, что человек хорошо развитый телесно, реже падает в обмороки, а значит, и сознание у него работает лучше, потому что не теряется? Но определяет ли это «духовную жизнь человека как в области ума, так и в области чувства»?

Если мы продолжим наше строгое рассуждение, то вывод из него будет таков: предположение о зависимости работы ума и чувства от телесных органов позволило выявить отсутствие прямой и очевидной зависимости духовной жизни человека от его мозга. Зато оно выявило прямую зависимость перерывов в этой жизни от работы мозга. Иными словами, мозг и другие телесные органы обеспечивают непрерывность и «силу звучания» нашего сознания, как радиоприемник, работающий на электрической энергии, обеспечивает качественный или некачественный прием вещающих радиостанций.

Вот такой эффект дает вульгаризация науки. Она обращает плюсы в минусы. Поэтому Энгельс так и воевал с вульгаризаторами материализма.

Впрочем, оставлю этот промах Герберта Спенсера лишь штрихом к его биографии. Мне гораздо любопытнее посмотреть, как он понимал сознание в своем главном труде, посвященном сознанию, — «Основаниях психологии», ставшем одной из главных частей всей его Синтетической философии. Тут, правда, надо сделать одну оговорку. К слабостям Спенсера-психолога относится не только то, что он вовсю пытался притянуть учение о нервной деятельности к психологии восприятия и ко всей психологии, чтобы сделать ее более наукообразной. Но эта же тяга к наукотворчеству и наукообразности заставила его писать свой десятитомник, отталкиваясь от первого труда, называвшегося «Первоначалами» или «Исходными принципами» (First principles).

Безусловно, это выглядит очень научно — поучая людей, сначала рассказать им об исходных основаниях, а потом на них выстроить стройное здание Науки. Мартин Идеи — малообразованный герой Джека Лондона — именно за то был благодарен Спенсеру, что тот позволил ему обрести «стройное и цельное представление об устройстве мира». В этом представлении, что особенно ценно, все было взаимосвязано и давало ощущение объяснимости одного другим без противоречий. Как ловко!

Эта ловкость, однако, была того же уровня, что и в рассуждении о том, что ум зависит от пищеварения. Иными словами, такой подход был бы хорош, если бы сначала было проделано полноценное исследование, создано описание всех явлений мира и сделаны предположения, как объяснить те или иные явления и их сочетания, затем предположения эти были бы проверены, и из них был бы сложен цельный и непротиворечивый образ. Вот после этого его можно было бы излагать, начиная с определения неких законов и первоначал, которые и позволили сложиться именно такому сочетанию явлений. Это и есть, собственно, научный путь поиска истины: описание, исследование, проверка — рассказ. Но для такого рассказа потребовалось бы написать не 10, а 20 томов — сначала исследовать, а потом учить! У Спенсера не было времени, слава могла уйти!

И он сходу пишет какие-то первопринципы, а потом, когда описывает предметы частных наук, время от времени налетает на явления, которые не укладываются в его образ. Тогда он просто заявляет что-то вроде: а сие невозможно! Смотри параграф такой-то Основных принципов.

Итак, Основания его Психологии начинаются с Нервной системы. Уже при жизни Спенсера его неохватный труд начали перелагать в сокращенном виде. Спенсер одобрил такое однотомное переложение Говарда Коллинза, как точно передающее его мысли. Из-за его краткости я буду пользоваться им для передачи общих понятий Спенсера. В частности, дав очерк неврологии, Спенсер попытался создать переходную науку к психологии, назвав ее Эстофизиологией.

«§ 41. Здесь мы переходим к совершенно другой точке зрения на наш предмет. Здесь мы должны рассмотреть нервные явления, как явления сознания. Изменения, рассматриваемые как виды NonEgo (Не-Я) и выраженные в предыдущих разделах в терминах движения, нужно теперь, рассматривая их как виды Ego (Я), выразить в терминах чувствования.

Признавая справедливость того убеждения, принятого как публикой, так и наукой, что все человеческие существа, известные объективно, имеют чувствования, подобные тем, которые каждый знает субъективно; признавая затем справедливость того <… >убеждения, что чувствования сопровождают нервные изменения, признавая оба эти положения, мы обратимся теперь к рассмотрению в главных чертах отношения между чувствованиями и нервными переменами» (Спенсер, Синтетическая философия, с. 149).

Тот же самый подход — не найти первоначала путем исследования, а поставить их себе изначально как условия некой задачи, — в свое время привел Джеймса Милля к утверждению, что раз слова, чувства и ощущения используются одинаково, то это просто разные имена для одной и той же вещи. Соответственно, Спенсер, росший в той же традиции мысли, меняет «вещи», сохраняя способ рассуждения. Он «гораздо научнее» Милля, потому что придумал этому обобщению естественное объяснение: все определяется кровепитанием.

Выглядит его теория сплошной благоглупостью, начиная с первой звонко-бессмысленной фразы:

«§ 42. Обстоятельства, обуславливающие одно явление, тождественны с обстоятельствами, обуславливающими другое явление. Условия, необходимые для возникновения нервной деятельности, необходимы также и для возникновения чувствования. Способность чувствовать зависит от непрерывности нервного волокна между центром и периферией, от поддержания давления и температуры в известных пределах и от количества и качества доставляемой крови.

§ 43. Что некоторые нервные изменения, имеющие субъективную сторону в ранний период жизни, теряют ее в более поздний период; что существуют всевозможные переходные ступени между вполне сознательными и вполне бессознательными нервными деятельностями; что в зрелом возрасте нервная деятельность может иметь или не иметь субъективную сторону, смотря по тому, будет ли она сильна или слаба, — все это объясняется тем, что чувствования отражают субъективную сторону этих нервных изменений только тогда, когда они доходят до общего центра нервных соединений» (Там же, с. 149–150).

Далее, если я правильно понимаю, Спенсер пытается связать сознание с молекулярным движением. Это я опускаю, сохранив лишь своеобразный вывод:

«§ 48. Эмоции согласуются с теми же общими законами, что и ощущения. Они изменяются соответственно количеству и качеству крови» (Там же, с. 151).

К собственно психологии Спенсер обращается в разделе, посвященном Субстанции Духа. И тут он делает действительно важную, на мой взгляд, попытку найти единицу сознания. По существу, это все то же усилие создать из Психологии естественную Науку, подобно Физике или Химии. И если у них есть своя единица вещества в виде атома, то нельзя ли найти нечто подобное для «вещества», именуемого сознанием.

Сама по себе такая постановка вопроса мне кажется подлинно научной и может дать какую-то определенность, если мы найдем такую единицу или докажем, что ее нет. Но при этом Спенсер ищет единицу, первокирпичик сознания, которому сам же отказал в праве на существование. Ведь, начиная с Джеймса Милля, ассоцианисты убеждены, что сознание — это лишь слово без вещи, созданное для обобщенного обозначения ощущений, чувств и эмоций, что, кстати, тоже лишь лишние слова, потому что это все одна и та же вещь. А какая?

«§ 60. Перейдем теперь к доступному нам частичному знанию особенных состояний Духа, характеризуемых качественными различиями. Хотя индивидуальные ощущения и эмоции, реальные или идеальные, из которых построено сознание, кажутся простыми, однородными, неразложимыми, недоступными для исследования, однако в действительности они не таковы.

Существует по крайней мере один род чувствования — музыкальный звук, который очевидно разложим на более простые чувствования» (Там же, с. 153).

В кратком изложении Коллинза это исходное положение всего за полстранички невнятных рассуждений приходит к идее нервного или душевного толчка, который и объявляется единицей сознания. В самих «Основаниях психологии» Спенсер разворачивает это рассуждение подробно, превращая его в одну из ярчайших попыток Нейрофизиологии сделать Психологию своей подсобной Наукой.

Примерно в это же время в России Сеченов задается вопросом: «Кому делать психологию?» — и с хамской самоуверенностью заявляет: конечно, физиологам! Тогда действительно казалось, что до окончательного понимания биологической машины по имени человек остаются считанные минуты. И можно было не успеть в победители, если не подсуетиться. Спенсер очень старался успеть. И его исследование музыкального звука было настолько ярким, что Вундт попытался его превзойти в своем «Введении в психологию» 1911 года, умалчивая о Спенсере. Это означает, что попытка выглядела очень удачной, и если она все-таки не привела к действительности, значит, этот путь, скорее всего, не верен или исчерпан.

Поэтому я расскажу о ней подробнее по тексту «Оснований психологии». Начну с определения сознания, который Спенсер дает в § 56. «Мысль и чувствования, которые составляют собой сознание…» (Спенсер, Основания психологии, с. 168).

Как видите, это, в сущности, все то же определение Джеймса Милля, считавшего, что сознание — это обобщающее имя для Идей и Чувств. Чуть ниже Спенсер связывает сознание (которое здесь переведено словом Дух) с нервной деятельностью:

«…дух и нервная деятельность суть субъективная и объективная стороны той же самой вещи…» (Там же, с. 169).

Это утверждение вполне может быть бесспорным, если понимать, что автор имел в виду. А имел он ввиду то основание, которое не позволяет Физиологии поглотить Психологию:

«Дух все-таки продолжает оставаться для нас чем-то не имеющим ничего общего с другими предметами, а потому наука, открывающая закон этого нечто при помощи сознания, заглядывающего внутрь самого себя, не представляет никакого перехода, состоящего из незаметных ступеней, к наукам, которые открывают законы этих других предметов» (Там же).

Тут Спенсер противоречит сам себе. Пятью страницами далее он как раз и будет искать такой переход к Физиологии. Он вообще много противоречит себе, причем, противоречия эти постоянно приводят в недоумение, потому что разрушают тот образ его учения, который он сам так старательно строил. В этом есть какая-то неоднозначность и даже величие. Спенсер будто бы не равен сам себе. Вот только что построил физиологическое основание психологии, сделал даже нервную эсто-физиологию и вдруг:

«Для тех, которые видят, что все существенные понятия, служащие отправной точкой для психологии вообще, доставляются ей субъективной психологией, для тех, которые видят, что такие слова, как «чувствование», «идея», «память», «воля» приобрели каждое свое особое значение лишь при помощи самоанализа, и что различия, делаемые нами между ощущениями и душевными волнениями или между автоматическими или произвольными актами могут быть установлены только посредством сравнений и классификации наших душевных состояний, — для тех будет ясно, что объективная психология не может существовать как таковая, не заимствуя своих данных из субъективной психологии; она не может законным образом употреблять ни одного термина, который предполагает сознание, но должна ограничиться исключительно нервными координациями, рассматриваемыми как явления только физические» (Там же).

Я знаю, что Спенсер в этом отрывке всего лишь спорит с последователями Конта, и все же, когда он переходит в следующей главе к теории нервных толчков, создается впечатление, что он писал с большими перерывами и успевал забывать самого себя.

В 59 параграфе, задавшись вопросом: Как можно познать субстанцию духа? — Спенсер приходит к выводу, что субстанция эта непознаваема. А в параграфе 60, тем не менее, начинает это познание с мысли, которую я уже приводил по краткому изложению:

«Хотя индивидуальные ощущения и чувства, реальные и идеальные, из которых составлено наше сознание, представляются каждое совершенно простым, однородным, неразложимым и имеющим природу, недоступную дальнейшему исследованию, однако же, они вовсе не таковы. По крайней мере, есть один род чувствования, которое, на основании обыкновенного опыта, кажется нам элементарным, но относительно которого может быть доказано, что оно вовсе не элементарно. А после разложения его на его ближайшие составные части мы не можем уже удержаться от подозрения, что и другие, по-видимому, элементарные чувствования, суть также сложные и также могут быть разложены на свои ближайшие составные части» (Там же, с. 175–176).

Конечно, Спенсер здесь ведет речь не о сознании как таковом. Но любое ощущение, как и мысль или чувство, имеют свой образ в сознании. И значит, это все-таки исследование сознания, по крайней мере, пример того, как в истории Психологии пытались его исследовать. И поскольку каждый может сделать из него упражнение лично для себя, я пройду вслед за Спенсером, выделяя все шаги его мысли.

«Музыкальный звук — вот название того, по-видимому, простого чувствования, которое ясно может быть разложено на более простые чувствования.

Хорошо знакомые нам опыты показывают, что когда производится ряд постукиваний, или ударов, следующих один за другим с быстротой, не превышающей шестнадцати ударов в секунду, то действие каждого из них ощущается нами как отдельный шум, но когда быстрота, с которой удары следуют один за другим, превышает шестнадцать ударов в секунду, то эти шумы не распознаются более в отдельных состояниях сознания, но вместо таких отдельных состояний возникает особенное непрерывное состояние сознания, называемое тоном.

При дальнейшем увеличении быстроты ударов, тон претерпевает изменение в качестве, называемое его возвышением, и он продолжает повышаться по мере того, как быстрота ударов продолжает увеличиваться, пока не достигнет такой резкости, такой высоты, за пределами которой перестает быть ощущаемым как тон.

Так что из единиц чувствования того же самого рода происходит здесь множество чувствований, отличающихся друг от друга качественно…» (Там же, с. 176).

Далее Спенсер рассказывает об исследованиях Гельмгольца, накладывавших одни шумы на другие и получавших тембры. Вывод:

«Таким образом, огромное число качественно различных родов сознания, кажущихся каждый вполне элементарным, оказываются построенными из одного простого рода сознания, комбинированного и рекомбинированного сам с собой многими различными путями» (Там же, с. 177).

Этим «простым родом сознания», очевидно, является образ одиночного удара. Честно признаюсь, от меня ускользает величие этого открытия, но Спенсер явно ощущал его каким-то откровением или ключом к познанию работы, если не сознания, то ума:

«Можем ли мы остановиться на этом? Если различные ощущения, известные под названием звуков, построены из одной общей им всем единицы, то не должны ли мы рационально заключить из этого, что то же самое справедливо и по отношению к различным ощущениям <…>? Мало того, нет ли причины считать вероятным, что существует единица, общая для всех этих резко различных классов ощущений?» (Там же).

Чуть выше я предположил, что речь идет о понятии образа. Но я при этом исходил из своего понимания сознания. А Спенсер исходит из иного понимания, которое ближе к ассоцианистам. А значит этой единицей должно быть нечто иное.

«Мы можем себе представить, что существует один первоначальный элемент сознания, и что все бесчисленные роды сознания происходят вследствие комбинирования этого элемента самого с собою и последующего рекомбинирования полученных таким образом сложных элементов между собою, причем, эти рекомбинации достигают все более и более высоких степеней, производя, таким образом, все более и более возрастающую многочисленность, разнообразие и сложность.

Имеем ли мы какой-нибудь ключ к этому первичному элементу? Я думаю, что да.

То простое душевное впечатление, которое, как оказывается из опытов, представляет собою единицу строения для того ощущения, которое мы называем музыкальным тоном, сродно с некоторыми другими простыми душевными впечатлениями, происходящими отличным от него путем.

Субъективный эффект, произведенный треском или шумом, не имеющим заметной продолжительности, едва ли есть что-либо другое, как нервный толчок (nervousshock(Там же).

Вот такой печальный конец прекрасного рассуждения. Печальный не потому, что подошел к этому совсем неопределенному понятию «нервного толчка», а потому, как к нему подошел. Все это рассуждение было естественно и последовательно, пока вдруг автору не надоело рассуждать, и он не прыгнул прямо в объятия того, что желал. Очень вероятно, что продлись это рассуждение, мы бы действительно пришли к понятию «нервного импульса», как говорят сейчас. Но заключение: который «едва ли есть что-либо другое, как…» позволяет сделать множество предположений. Одно из них я уже делал: образ. И это если принять его без шуток, просто развивая мысль.

Но Спенсер не мог прийти ни к чему иному в своих поисках единицы сознания, не дав определения сознания. До тех пор, пока сознание — лишь слово для обозначения разных вещей, оно пусто и как свято место будет занято чем-то иным. К примеру, работой нервной системы. А как только у исследователя под имя «сознание» подложилось понятие «работы нервной системы» поиск единицы сознания мог пойти только как поиск единицы работы нервной системы. Итог закономерен — это нервный импульс.

Спенсер, который только что ратовал за то, чтобы «объективные психологи» не забывали, что объяснить дух можно лишь с «помощью сознания, заглядывающего внутрь самого себя», вдруг позабылся и, как гамельнский крысолов, увел доверчивых детишек заглядывать сознанием в нервную систему. Любопытно, как из нервных толчков сложилась у него в сознании такая картина? Сможет ли хоть один естественник ее воссоздать?

А вот как она могла сложиться из страстного желания прославиться с помощью естественнонаучного прогресса, очевидно любому читающему, кто хоть немножко утерял очарование Наукой.

Как бы там ни было, но Герберт Спенсер со всем доступным ему талантом показал, что сознание ассоциативной психологии не было доступно для очищения, потому что было работой нервной системы. А от Позитивизма он очищался, но не с помощью ассоциативной психологии и даже не с помощью собственной синтетической философии, а попросту, по-бытовому. Как умел. Но это ведь другой рассказ и другое очищение?