ОСНОВНОЕ: что чистим?

МОРЕ ПСИХИКИ

МОРЕ ТЕЛА

МОРЕ СОЗНАНИЯ

Слой 2. СОЗНАНИЕ В ПСИХОЛОГИИ
СЛОИ ФИЛОСОФИИ
Слой 3. ОБЩЕДОСТУПНАЯ СОВРЕМЕННАЯ ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯСлой 8. РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ СОЗНАНИЯ
...

Глава 3. Задачи философии. Кавелин

Константин Дмитриевич Кавелин (1818–1885) был очень разносторонним человеком, как говорится, энциклопедических интересов. Он даже собирал русские народные песни и передавал их известному издателю Якушкину.

Сознанием Кавелин интересовался и как философ, и как психолог, и как юрист, хотя точнее было бы сказать, как человек, желающий не просто делать науку, а с помощью науки сделать жизнь лучше. Поэтому юридическая сторона деятельности Кавелина проявилась не только в собственно правоведческих работах, но и в этических. Этика мыслителями девятнадцатого века понималась не как свод правил или требований к правильному поведению, а как наука о целях всех наук. Иными словами, как наука определяющая, как изменить общество, меняя нравы людей. Нравы — это и есть этосы по-гречески, откуда и этика.

Самая известная психологическая работа Кавелина — «Задачи психологии» (1872) была написана в пору, когда физиологи и революционные демократы пытались захватить землю Психологии и подчинить ее Физиологии и естественнонаучному механицизму. Кавелин много сражается в ту пору против уничтожения Психологии с воинствующим Материализмом физиологов. Поэтому он вынужден обсуждать физиологическое понятие организма, и его «Задачи» выглядят гораздо более естественнонаучным сочинением, чем, скажем, работы Карпова.

Казалось бы, те места, где речь идет о физиологических понятиях, вполне можно опустить в его работах, а читать только его собственное понимание психологии и сознания. Но не все так просто. В «Задачах психологии» Кавелин как бы вынужден говорить психологически, и поэтому часто использует выражения, вроде психической жизни, для обозначения того, что определенно назвал бы в другой работе сознанием. Возможно, кроме необходимости говорить естественнонаучно, здесь сказывается и его отношение к западной философии. В нескольких работах он довольно жестко говорит о том, что немецкие и английские философы односторонни. Немцы развили понятие о «психических процессах» и ничего не хотят знать об их содержаниях, англичане, наоборот, прекрасно разбираются в содержании психики, но даже Локк уходит от разговора о процессах. При этом понятие о сознании (Bewusstsein) было развито немецкой философией в противоположность англичанам и французам и, очевидно, также как понятие о процессе. Очевидно, Кавелин не хотел следовать в своих взглядах за немцами, и поэтому избегает говорить о сознании там, где можно говорить языком психологии.

Поэтому, чтобы понимать Кавелина времени «Задач психологии», надо знать, во-первых, исходную мысль, которая им движила. Она в самопознании, и когда Кавелин высказывает ее, становится ясно, что он приравнивает самосознание и психическую жизнь.

«Уже Сократ искал истины в духе, в самосознании. <…> Так сбившись с пути и потеряв руководящую нить, человек всегда обращался к самому себе и в изучении психический жизни искал разгадки задач, по-видимому, неразрешимых, которые тревожили его ум и совесть и делали дальнейшее развитие невозможным» (Кавелин, с. 388).

Вряд ли Кавелин приравнивает, подобно Карпову, совесть к сознанию, но уже из этих коротких строчек можно видеть, что здесь сознание для него есть сознание себя, то есть осознавание. Иначе говоря, тот же самый процесс, как и для немцев. Конечно, это слишком краткое свидетельство, чтобы судить, необходимо определение.

Что еще необходимо учитывать при чтении Кавелина — это то, что у него, как и у многих ученых, было двойное понятие сознания. Одно бытовое, а второе то, что он пытался создать, как психолог и философ. Чаще всего ученые обладают двойным понятием сознания, одно из которых простонародное, а второе — простонаучное, то есть бездумно заимствованное из научной литературы. Ученый, думающий о сознании, может иметь и три понятия, добавляя свое собственное, искусственно созданное. Я боюсь, что Кавелин мог относиться как раз к их числу.

Во всяком случае, во второй главе «Задач» у него встречается вот такое высказывание:

«Общее сознание относит к числу физических, материальных предметов и явлений те, которые существуют или совершаются вне нас и подлежат внешним чувствам.

Так как человек отличает себя от своего тела, то и оно, со всеми его явлениями, относится к тому же разряду внешних фактов; наоборот, явления и предметы, которые недоступны внешним чувствам, но совершаются или существуют в нашей душе и представляются только нашему сознанию, приписываются душе и считаются внутренними, духовными. Таковы наши мысли, убеждения, чувства, страсти, желания, намерения, цели, вообще все наши, доступные одному сознанию, внутренние состояния и движения.

Они-то и должны быть исследованы в психологии» (Там же, с. 389).

Это очень богатый пример. В нем сразу очень много всего. Во-первых, он очень точно разворачивает психологически философское утверждение о самосознании Сократа.

Во-вторых, выражение «общее сознание» — это явный пример «просто-научности» в его языке. Так говорят именно ученые, когда хотят показать, что сейчас перейдут к глубокому или научному разговору о том, о чем народ судит поверхностно. Перевести его можно так: то, о чем все говорят поверхностно, я вам сейчас поясню научно.

В-третьих же, здесь видно как раз то, как Кавелин пытается найти имя тому, что обычно называется сознанием. В каком-то смысле, он очень прав — все описываемые явления действительно есть явления души. Но философия сознания к тому времени уже много времени говорит о том, что эта душевная или психическая жизнь проявляет себя в сознании, и все эти мысли, чувства и так далее — явления сознания. Почему? Потому ли, что они как бы созданы из сознания и хранятся в нем, или же потому, что они осознаются сознанием и так становятся доступны мне?

Кавелин в «Задачах психологии» пытается последовательно пройти психологом, то есть душеведом, исходящим из того, что его предмет — душа. Из-за этого речь его становится слегка искусственной. Он точно избегает здесь говорить о сознании и говорит только об осознавании.

Эта болезнь будет сильна у него и в 1874 году и проявится в статье по поводу диссертации совсем еще тогда молодого Владимира Соловьева. Основной способ говорить о сознании там: «в моем сознании о моих внутренних состояниях…» и «приемы и акты сознательного и бессознательного мышления…». Сознание есть осознавание. Явления же сознания есть явления души и психической жизни. Однако, если приглядеться к тому, как Кавелин использует выражение «общее сознание», то станет ясно, что это вовсе не осознавание, а некое, условно говоря, пространство, где хранятся мнения людей:

«Ряд выводов из положительных фактов привел нас к заключению, что психическая жизнь действительно есть нечто особое, самостоятельное, имеющее свою деятельность, свои процессы и отправления.

Общее сознание называет это нечто душою и противополагает как вообще окружающему материальному миру, так в особенности телу, которое, однако, в то же время, представляется вместилищем души, ее скорлупой, хоть и чуждой ей по своей природе и своим свойствам…» (Там же, с. 421–422).

Примеры простонаучного использования Кавелиным слова «сознание» я приводить не хочу. Все эти «сознательно», «бессознательно», «с сознанием» и тому подобные не счесть.

А вот то, как он видит душу и психическую жизнь, показать надо. Это имеет самостоятельную ценность. Возьму только одну сложную и для своего времени очень необычную мысль:

«Мы беспрестанно говорим о влиянии окружающего материального мира на психическую жизнь человека, и наоборот, о проявлении психической жизни в окружающей среде, об осуществлении, воплощении мыслей, чувств, воли в материальных предметах. <… >

…в душу поступают впечатления извне, в ней они перерабатываются и в измененном виде осуществляются человеком во внешнем мире. <…>

Всякое внешнее впечатление на душу <…> есть сложный продукт действия предмета и принятия этого действия психической средой, на которую он действует. Вследствие этого, впечатление, производимое на нас внешними предметами, ни в коем случае не может быть непосредственным перенесением этих предметов в нашу душу, а выражает только то изменение, которое произошло в нашем психическом состоянии вследствие действия на нее внешнего предмета.

Что при этом происходит какой-то материальный обмен между душою и внешним миром, это более, чем вероятно; но мы пока ничего не знаем, в чем состоит такой обмен и как он совершается» (Там же, с. 422–423).

Душа как среда, способная на некое «материальное» взаимодействие с миром, иди речь действительно о душе или о сознании, это очень важное предположение. Душа, как и сознание, безусловно, способна на какие-то материальные взаимодействия, раз они взаимодействуют с телом. Так что предположение Кавелина верно. Но для того, чтобы извлечь из него пользу, это понятие «среды» должно быть разработано и исследовано. А это не сделано до сих пор.

Как бы там ни было, но Кавелин не захотел назвать описываемую им психическую жизнь сознанием. Сознанию же он дал в этой работе определение, которое выражает его узко-научное представление:

«Что такое, спрашивается, сознательность или сознание?

Оно и есть то, что мы не раз называли внутренним психическим зрением, — именно акт, отправление способности видеть особенным образом, без помощи физического глаза, то, что невидимо для него заключается или происходит в нашей душе» (Там же, с. 490).

К этому он добавляет уточнение:

«Скажем здесь, кстати, что название: внутреннее, психическое зрение— не совсем точно.

Описанная выше психическая способность соответствует не одному зрению, но и другим внешним чувствам; но название это вошло в употребление, и мы его удерживаем, за неимением лучшего» (Там же, с. 491).

Иными словами, здесь Кавелин ставит вопрос о природе нашего осознавания или внутреннего видения, который, мне кажется, не решается без понимания той среды, которая этим видением обладает.

В какой-то мере Кавелин дает описание этой среды, когда говорит о способности души принимать впечатления и хранить их, предоставляя внутреннему видению для использования как память. Однако, поскольку меня интересует собственно определение сознания, я оставлю «Задачи психологии» и перейду к более поздним работам, где взгляды Кавелина изменились.

В первую очередь, это вторая глава «Задач этики», написанных в 1884 году. Как я уже говорил, этика, или наука о нравах, для Кавелина тесно связана с психологией, потому что «рассматривает и определяет отношения психической деятельности к душевному строю самого действующего лица» (Там же, с. 909).

Здесь, в этике значение сознания для Кавелина становится яснее и выше.

«Венец природы, самый развитый и совершенный из всех организмов, есть человек. <…>

Какою ближайшею, непосредственною причиною объяснить это превосходство человека над всеми другими организмами в природе? <…>

Мы думаем, что этой причины стоит искать в особой прирожденной способности, которая, если и не есть исключительная принадлежность человеческого рода, то во всяком случае выдается в нем с особенною силою, рельефностью и яркостью, и по одному из своих признаков, наиболее бросающемуся в глаза, называется сознанием» (Там же, с. 911).

Далее Кавелин дает определение сознания, которое сильно отличается от определения «Задач психологии». Возможно, именно на это отличие он и намекает, говоря: наиболее бросается в глаза по одному из своих признаков. Признаком сознания является его способность «внутреннего видения». Но ею сознание не исчерпывается.

«Сознанием мы называем особый вид знания, различный от непосредственного, и который составляет, сравнительно с последним, его, если можно так выразиться, вторую высшую степень.

Животные, несомненно, знают, но непосредственно, с незначительными и редкими проблесками сознательности.

Благодаря ей человек не только способен обратить то, что он уже знает, в предмет познавания, но он, в то же время, способен понимать, что знает или вновь познает предмет. Таким образом, сознательность дает человеку как бы двойное знание одного и того же предмета; кроме того, вследствие сознательности, человек не только может вдвойне обнимать предмет, но вместе с тем и давать себе в этом отчет» (Там же, с. 911–912).

Сознание — это то, что со-знает, обращает в знание. Благодаря ему, человек не только знает, но и дает себе в этом отчет. То есть может познавать и мир и себя, свое знание.

И все же, хоть это определение и звучит иначе, в нем Кавелин по-прежнему говорит о сознании как об осознавании. Качественное движение появляется уже в следующих словах о сознании:

«Присутствие этого фактора во всем, что думает, ощущает и творит человек, и дает основательный повод предполагать, что такая способность есть в нем прирожденная, то есть унаследованная и, по всем вероятиям, имеет в его физиологической организации свой субстрат, хотя мы о нем пока ничего не знаем» (Там же, с. 912).

Кавелин уже так много писал к этому времени о нервной системе и мозге, что этот «физиологический субстрат» должен быть чем-то иным, раз он их не назвал прямо. Это, я думаю, та же душевная «среда», которой он описывает способность материальных взаимодействий с миром.

А далее иное видение сознания качественно накапливается. Но это нельзя понять без его обращения к европейской философии, которое он делает в начале этой главы. В сущности, все его собственные мысли есть ответ на это обращение:

«Этой способностью (сознанием — АШ) объясняются все характеристические особенности и отличия людей. Она еще очень мало исследована, хотя давно подмечена, подробно описана германскими учеными и даже подведена ими под логическую схему, которая и послужила для Шеллинга и Гегеля исходною точкой их философских систем. <…>

Психическая способность такой громадной важности и значения, далеко еще не оцененная по достоинству и в Германии, совершенно опущена из виду английскими и французскими психологами. Немецкие ученые заметили ее участие в операциях и процессах одного лишь мышления, да и в них не проследили ее влияния до конца; но она замешана не в одной умственной деятельности человека, а и во всех других его психических отправлениях и проникает всю его психическую жизнь» (Там же, с. 911–912).

Это наблюдение над тем, как западная немецкая мысль описывает сознание, очевидно, приводит Кавелина к ощущению, что считать сознание только осознаванием, неверно. Это гораздо более сложное явление.

«Мы одинаково сознаем и явления окружающего нас мира — природы и социальной жизни — и явления нашей собственной, личной жизни, материальной и психической.

Они и в сознании остаются различенными между собой, но получают одно общее всем им свойство, именно способность быть предметами психической переработки и сознания» (Там же, с. 925–926).

В сознании получают свойство быть предметами сознания… Странная оговорка, показывающая, что очень трудно удерживать естественное понимание сознания скрытым и говорить постоянно только так, как говорят о сознании немецкие философы. Да и продолжение этой мысли показывает, что понимать сознание только как осознавание — невозможно. Если при этом честно описывать то, что видишь, то обязательно прорвется иное понимание сознания:

«Одно это уже показывает, что сознание не есть только зеркало, пассивно отражающее впечатления, а что ему соответствует органическая деятельность, претворяющая, перерабатывающая в себя то, что в нас поступает, делающая его способным стать предметом сознания…

Что бы сознание в себя ни приняло из внешнего мира и внутренней психической жизни, — все получает в нем свой, если можно так выразиться, особый значок и сохраняется, остается в нем, когда явление, достигнувшее сознания, уже исчезло и перестало производить впечатление или ощущение» (Там же, с. 926).

Это один из самых ранних разговоров о символической или знаковой природе сознания. Мысль о том, что впечатление в сознании получает свойство быть предметом сознания, оказывается вовсе не оговоркой, а продолжением наблюдения над способностью души или сознания двигаться. С одной стороны, сознание непосредственно «смотрит» в мир вместе с органами чувств, воспринимая впечатления и делая их знаниями о мире. Но как только оно из себя сделало эти знания, оно как бы раздваивается и смотрит на эти знания точно со стороны. Но ведь в знаниях нет ничего, кроме сознания! Нет ничего, кроме впечатления, которое было осознанно и тем превращено в знание.

Здесь Кавелин пытается увидеть, как же «процессы» соединяются с «содержанием», и дает ответ западной философии.

«Сделавшись предметом сознания, обратившись в нем в значок, явление теряет, в этом новом своем виде, непосредственную силу и принудительность внешнего толчка, возбуждения или впечатления. Не они, а уже нечто другое, становится внутренним побуждением для деятельности, которое мы выше назвали мотивом.

Как сознательность представляет высшую степень сосредоточения психической жизни, так и мотив, неразрывно связанный с сознательностью, может зарождаться только в стремлениях и наклонностях личной, индивидуальной природы и жизни человека. Не различая бессознательной, полусознательной и вполне сознательной деятельности, мы нередко смешиваем мотив с впечатлением или внешним толчком; но это большая ошибка.

Мотив зарождается внутри нас, вытекает из нашей индивидуальной природы и принимает в сознании определенный формулированный образ, материалом для которого служит то, что поступило в сознание, стало для него доступным» (Там же, с. 926–927).

А далее Кавелин переходит прямо к своей психологии нравов, ради чего, собственно, и писалась эта работа.

«В сознании стремления и наклонности человека преобразуются в намерения и цели, подбирая из накопленных в сознании данных те, которые ближе всего к ним подходят, более всего им соответствуют» (Там же, с. 927).

Но я не хочу останавливаться на этом подробно, потому что это совсем другой рассказ.

Что же касается Константина Дмитриевича Кавелина, то его спор с западной философией велся и внутри России. С 1874 года он постоянно ведет философскую переписку с поднимающимся среди русских философов большим и очень западным мыслителем Владимиром Соловьевым. О нем и речь в следующем рассказе.