Часть 3, ХРОНИЧЕСКАЯ ФОРМА САМОУБИЙСТВА

Глава 1. Аскетизм и мученичество

Эротическая составляющая

Мы уже вели речь об удовлетворении от мучений иного порядка, когда явное страдание принимает форму сладострастного удовольствия. Клинический опыт и некоторые исторические примеры убедили нас в присутствии чисто физиологического удовольствия, подобного тому, которое достигается при поощрении сексуального инстинкта. Некоторые мужчины и женщины, несомненно, испытывают сексуальное удовольствие от грубого отношения. Этот феномен, в той или иной степени поощряющий страсть к страданию, больше известен как мазохизм. В этой связи нельзя сбрасывать со счетов мистический опыт экстатических состояний, которые человек испытывает, сознательно или случайно подвергая себя физическим истязаниям. В исторических хрониках подобные случаи нередко приобретают яркую, эмоциональную окраску.

Существуют и другие формы радости, также основанной на половом инстинкте. Удовольствия такого рода свидетельствуют скорее о стремлении приспособиться к поворотам судьбы, чем о свободном выборе собственной участи. Современная литература изобилует такими примерами. Так, к этой категории относится использование страдания для поощрения властолюбивых помыслов, равно как и характерный для многих мучеников эксгибиционизм.

Как правило, очень сложно понять, является ли эротическое удовольствие от страдания первичным (мотивацией) или вторичным (конечной целью), так как возможность воспользоваться ситуацией в большей степени является основным мотивом, хотя и не таким очевидным, как прямое проявление сексуального инстинкта (эротическая трансформация агрессии). Парадоксальность получения удовольствия от боли без труда отслеживается на исторических примерах. Моей же целью является более глубокое изучение природы этого удовольствия. Следуя этой цели, мы рассмотрим особые случаи, дающие возможность пролить свет на происхождение этого феномена.

Многие мученики тешат себя надеждой на то, что их молитвы обладают чудодейственной силой и являются более эффективными, чем молитвы других людей. Существует немало свидетельств тому, как сны и видения интерпретировались с наивной верой в собственную исключительность. Неуемная жажда власти, пускай и не земной, приводила к тому, что степень страдания соотносилась с силой экзальтации. В послании к четырем христианам, долгие месяцы томящимся в тюрьме, Киприан пишет: «Томительная отсрочка перед тем, как вы обретете мученический венец, лишь возвышает вас; чем отдаленнее цель, тем больше славы вы обрящете... Ваше достоинство и добродетель преумножаются день ото дня. Тот, кто единожды страдает, одерживает единственную победу; но те, чьим безропотным страданиям не видно конца, заслуживают славу вечную».

Мейсон, с. 153.

(Подобная аргументация до некоторой степени помогает понять причины, по которым мученики часто отдают предпочтение хроническим, а не очевидным формам самоуничтожения)².

В этом смысле беспримерна гордыня св. Антония (см.: Гюстав Флобер. Искушение святого Антония): «Внемли! Ибо тридцать долгих лет своего отшельничества я провел в пустыне, страдая и мучаясь!.. Разве могут сравниться с моими муки тех, кого обезглавили, пытали раскаленным железом или заживо сожгли. Вся моя жизнь есть не что иное, как нескончаемое страдание».

Тайная жажда власти угадывается в том, что люди получают удовлетворение от демонстрации силы духа, проявленной в экстремальных обстоятельствах. Эротические корни эксгибиционизма очевидны. Неприкрытое тщеславие (нарциссизм) осуждается обществом, и, возможно, нестолько благодаря асоциальности этого явления, сколько вследствие его ярко выраженной сексуальной окраски. Выставление себя напоказ в своем классическом виде, то есть демонстрация обнаженного тела, запрещена законом, а неприкрытый личный эгоизм является предметом всеобщего порицания. Популярность актера ощутимо падает, когда под маской лицедея начинает угадываться склонность к самолюбованию. Однако скрытые формы эксгибиционизма, мотивы которых не так очевидны, принимаются обществом как должное. Аскетизм и особенно мученичество являются наиболее эффективными формами такой маскировки, ибо их внешнее проявление окрашено страданием, порой принимающим неправдоподобно гипертрофированный характер.

Получение удовольствия не имеет прямой связи с сознательным проявлением эмоций. Имеющиеся свидетельства заставляют поверить в то, что аскетические практики «страстотерпия» (которое один из писателей назвал тягостным и изнуряющим ритуалом) достаточно одиозны. Деятельность отшельников скорее подчинена навязчивой идее, чем осознанной потребности в получении удовольствия. В то же время некоторые «старцы», подвергая себя лишениям, стимулируют вхождение в состояние мистической экзальтации. Как бы там ни было, очевидцы свидетельствуют, что многие мученики, обрекая себя на медленную или скорую кончину, выглядели радостными, оживленными и счастливыми.

Характерные признаки эксгибиционистских наклонностей просматриваются в истории молодого христианина, осужденного за веру на казнь без пыток. Выслушав приговор, явно разочарованный юноша заявил: «Вы обещали, что подвергнете меня долгим и мучительным истязаниям, после чего я приму смерть от меча. Заклинаю вас всем святым — сделайте это и вы увидите, во что ценит христианин свою жизнь, когда его вера подвергается испытанию». Правитель распорядился исполнить желание приговоренного, и мученик горячо поблагодарил его за продление своих страданий.

Мейсон, с. 351.

Можно поспорить над тем, испытывает ли мученик удовлетворение от самоуничижительных поступков, так как во многих случаях эти действия лишают его самой возможности потворствовать эксгибиционистским наклонностям. Однако, как правило, мучения предполагают наличие зрительской аудитории. В некоторых случаях свидетелем страданий становится лишь один человек; также не исключено, что аскет в гордом одиночестве занимается самолюбованием. Последний случай можно отнести к проявлению откровенного нарциссизма (который не следует путать с косвенным нарциссизмом, производным от эксгибиционизма), ярчайшим примером которого является греческая легенда о Нарциссе. Религиозное самопожертвование можно трактовать как эксгибиционизм по отношению к богу. Широко распространено публичное покаяние и самоотречение как средство вознесения хвалы Всевышнему. Уэстермарк упоминает о мавританском обычае бросать в пруд связанных страстотерпцев. Считалось, что бог смилостивится над святым угодником и пошлет на землю долгожданный дождь. Таким образом, можно предположить, что одним из мотивов мученичества являлось стремление снискать милость богов и сочувствие верующих. Мы уже упоминали о желании ребенка пробудить к себе жалость в душах родителей. Жалость, являющаяся неотъемлемым атрибутом любви, так же как сама любовь может быть вожделенным объектом подсознательных поисков.

Однако в целом, за исключением эксгибиционизма, мучеников нельзя упрекнуть в эротизме, так как, по определению, аскетизм предполагает предание сексуальных интересов полному забвению. Тенденции к воздержанию просматриваются как в поведении ранних христиан, так и в уже упомянутых случаях из клинической практики. Приведем лишь несколько примеров.

Святой Нил, глава семейства и отец двух детей, решив присоединиться к сообществу аскетов, добился согласия жены на расторжение брака; святой Аммон в первую брачную ночь стал разглагольствовать о греховности семейных уз, и супруги по обоюдному согласию разошлись; святая Меланья после долгого и откровенного разговора с мужем, покинула семью, чтобы служить аскетическим идеалам; святой Абрахам буквально сбежал от жены в первую брачную ночь.

Среди бесчисленных легенд в том же духе стоит выделить описанную Леки (т. II, с. 323) историю Грегори из Тура, повествующую о страстной любви богатого молодого галла к своей невесте. В первую брачную ночь невеста, формально ставшая женой, со слезами на глазах призналась в том, что дала богу клятву хранить невинность. Новоиспеченный муж не стал посягать на ее девственность, и они продолжали невинно жить вместе в течение семи лет, то есть до самой ее смерти. На похоронах муж заявил, что сохранил жену для господа в первозданном виде и возвращает ее такой, какой получил.

Несмотря на то, что здравомыслящие и не склонные к фанатизму священнослужители почувствовали в аскетическом обычае прямую угрозу роду человеческому и законодательно оговорили расторжение брака лишь по обоюдному согласию, воздержание от половой жизни все еще считалось богоугодным делом и признаком святости.

Следовательно, само существование эротических мотивов в столь очевидном отречении от всего чувственного может быть подвергнуто сомнению. Неудивительно, что многих восхищает сила духа, проявляющаяся в столь суровом самоограничении. Именно это качество мученика считается доминирующим, в то время как мазохистское удовлетворение, которое он получает в процессе аскезы, остается скрытым от посторонних глаз и становится очевидным лишь в процессе тщательного анализа.

Среди легенд о святых, добровольно разорвавших семейные узы в первую брачную ночь, особо примечательна история о святом Алексии, который спустя много лет вернулся в дом отца, в котором жена его жила на положении соломенной вдовы. Он попросил приютить его на ночь и, не узнанный родными, прожил в этом доме до самой смерти. В этом случае возведение скрытого эротизма в добродетель очевидно. Одинокий, не знающий ласки человек живет в доме своих близких. То есть, будучи как бы бездомным, он тем не менее живет в собственном доме, где заботливый отец кормит и ухаживает за ним, как за малым ребенком; его уважают и почитают, и в то же время он свободен от обязанностей по дому и сердечной привязанности. Все это свидетельствует о тайном удовольствии, которым он себя тешил под маской благочестия, ибо до конца своих дней сохранял инкогнито.

В трагедии Пьера Корнеля «Мученик Полиевкт»

Полиевкт и Неарх служили в одном и том же римском легионе.

Неарх принял новую веру и, когда'был обнародован эдикт против христиан, стал избегать своего друга, не желая навлекать на него подозрения и подвергать его жизнь опасности. Полиевкт был немало огорчен поведением друга; кроме того, его приводила в отчаяние сама мысль о том, что после смерти (а согласно вере друга язычники не смогли войти в царство божие) они не воссоединятся в лучшем мире. Было решено, что друзья бросят жребий. В то же время Неарх не скрывал опасений, что вера его друга недостаточно крепка, чтобы выдержать посланные судьбой испытания. Однако Полиевкту такое и в голову не приходило; он опасался лишь того, что умрет раньше, чем примет крещение, и тем самым будет разлучен со своим другом. Горя желанием продемонстрировать истовость своей веры, он предложил Неарху пойти к месту, где был вывешен злополучный эдикт. Когда они пришли туда, Полиевкт с презрением прочел указ, бросил его наземь и затоптал в грязь. Спустя короткое время он встретили людей, несущих языческих идолов в храм. Полиевкт вырвал идолов из рук участников процессии, швырнул их на землю и принялся топтать ногами. Оба были арестованы и препровождены в местный магистрат, во главе которого стоял отчим Полиевк-та. Произошедшее чрезвычайно огорчило сердобольного родственника, и он стал умолять пасынка образумиться и посоветоваться с женой. Слова отчима пропали втуне. Полиевкт заявил, что если жена и ребенок не последуют его примеру, он откажется от них. Он принялся укорять отчима в том, что тот отвращает его от веры, напоминая о слезах жены. Главе магистрата не оставалось ничего иного, как привести в исполнение действовавшие в то время предписания и приговорить пасынка к смерти. Полиевкт воспринял приговор спокойно и сказал, что умирает с радостью, ибо видит перед собой его (его приятель-христианин возомнил себя Христом). Последнее «прости» и слова любви он сказал своему другу, Неарху. (Цитируется по книге Мейсона, с. 120-122.)

история главного героя и его друга Неарха со всей очевидностью демонстрирует неприкрытую эротическую мотивацию мучеников-христиан. При этом не имеет значения, насколько точно автор следует историческим фактам. Важно лишь то, что он верно уловил стремление героя к получению эротического удовольствия через смертную муку, принятую во имя абстрактной цели.

В большинстве случаев мазохистам необходимо присутствие мучителя или по крайней мере санкция на муки, выданная предметом страсти. В случае религиозного мазохизма последний завуалирован проявлением экстатических состояний. Например, отец Уильям Дойль, член иезуитской общины и современный великомученик, убитый в 1917 году, всячески умерщвлял свою плоть. Он носил власяницу и вериги; пробирался сквозь заросли крапивы и колючего кустарника; по ночам обливался ледяной водой; спал на холодных каменных плитах часовни; занимался самобичеванием и до минимума свел свою потребность в сердечной привязанности. В своем дневнике он в деталях живописует искушения, которым подвергался. В частности, его прельщали сахар, пирожные, варенье и другие деликатесы: «Жестокое искушение съесть пирожное; отказался несколько раз кряду. Победил желание отведать варенье, мед и сахар. Бешеное искушение сахаром и т. д. Выпил холодного чая. Очень хотелось попробовать конфет».

То, что эти жертвы приносились во имя божие, свидетельствуют следующие строки из дневника: «Господь потребовал, чтобы я полностью отказался от сливочного масла... На меня снизошло откровение, и я понял, что воздал Иисусу во всем, что касается качества пищи. Теперь Он просит ограничить ее количество». Об интимности его отношений с суровым, но любящим богом можно судить по следующим словам: «Хочется вернуться в свою тихую и уютную опочивальню, но мысль об этом вызывает у меня трепет, ибо там я так часто выражал ему свою горячую любовь... Как это не раз было, я чувствую себя беспомощным рабом любви и ощущаю пылкую, неугасимую любовь его сердца, по сравнению с которой человеческие чувства представляются совершенно ничтожными... Все существо его божественной природы наполнено любовью ко мне... Каждый удар его нежного сердца — это биение любви ко мне...» Вряд ли можно сомневаться в эротической подоплеке такого религиозного чувства.

Чарльз Макфи Кэмбелл. Личность и окружающая среда. Макмиллен, 1934, с. 25-28. (Цитируется по книге «Отец Уильям Доил, орден иезуитов, духовное исследование» Альфреда О'Рейли, Лонгменз & Грин, 1925 г.).

Следует отметить существование такой формы мазохизма, где участие второго лица не обязательно и вожделенной целью является страдание как таковое. Фрейд обозначил это явление, как «нравственную форму мазохизма». В данном случае само страдание представляет абсолютную ценность, и неважно, исходит ли оно от друга, врага или безликой судьбы. Отличительной чертой таких мучеников является их постоянная готовность к боли и то облегчение, которое она им приносит. Искушенному взору аналитика не представляет труда определить это качество как «сладострастие боли», которое придает нравственному портрету личности «аморальную» окраску. В то время как аскет борется с «искушением», накладывая на себя епитимью, мученик «провоцирует» ярость своих палачей, которая порой выходит за рамки поставленной цели.

На заре христианства отцы-основатели вполне отдавали себе отчет в порочности таких наклонностей, и слишком ретивые верующие не получали благословения церкви. Те, кто сознательно стремился попасть в руки палачей, не поощрялись, но подвергались наказанию, даже в том случае, когда они с честью несли свой крест. Вот так по этому поводу высказался епископ города Александрии:¹ 

Мейсон, с. 312-314.

«Христос не учил нас становиться пособниками наперсников дьявола; провоцировать их на новые смертные грехи и преумножать их ярость». Этот пастырь не винил тех, кто давал взятки с целью умилостивить гонителей; советовал христианам искать укрытия при первых признаках опасности, даже если вместо них арестовывали других людей; отпускал грехи тем, кого насильно или в бессознательном состоянии заставляли участвовать в языческих ритуалах.

Тем не менее религиозный пыл страстотерпцев не угасал. Во время повальной эпидемии мученичества, охватившей христианскую церковь, «люди полюбили смерть».

По рассказам, Игнат, епископ сирийского города Антиохии, перед тем как принять мученический венец, пребывал в состоянии неземного блаженства. Он был осужден на смерть на арене цирка. По пути в Рим епископ написал семь посланий, где выражал опасение, что знатные римляне-единоверцы могут выхлопотать ему помилование. В своем обращении к ним он пишет: «Боюсь, как бы ваша любовь не причинила мне зла... Право, я ничего не имею против клыков диких зверей, поджидающих меня на арене. Уверен, что они быстро справятся со своим делом... А если нет, то я помогу им в этом. Меня не страшат ни огонь, ни крестные муки, ни схватка с дикими зверями; пусть мне переломают все кости, рубят меня на куски, подвергают дьявольским пыткам, -- лишь бы мне воссоединиться с Иисусом Христом». По свидетельству историков,¹ 

Мейсон, с. 17-20.

ничто так не возвеличило ореол мученичества, как «духовный подвиг сирийского пророка, подобно метеору пронесшегося с Востока на Запад, чтобы умереть».

В истории церкви можно обнаружить немало примеров столь же неистового религиозного рвения. Спустя много лет после описанных событий появилось свидетельство об английском великомученике².

Джон Хангерфорд П о л л ен. Деяния английских великомучеников. Лондон, Банз & Эутс, 1891.

Очевидцев поразило то, с каким воодушевлением он воспринял три месяца предварительного заключения в тюрьме, ибо раньше он никогда не выказывал таких явных признаков радости. На эшафот он взошел «с видом жениха, идущего с невестой к венцу». Другой англичанин, Эдвард Верден, медленно угасал от чахотки в тюремной камере. Представ перед судом и почувствовав перспективу скорой мученической кончины, он столь оживился и повеселел, что судьи объявили его симулянтом.