Приложения

A. Аналитикой

Протестующий готовит себе шоколад сам.

Тупик психоаналитического отбора.

Единицы стоимости.

Ничто не является всем.

Посмотрите, как они делают.

[Это занятие состоялось в Венсенне, в экспериментальном университетском центре, 3 декабря 1969 года. Оно было заявлено как первое из четырех под заглавием Аналитикой, четыре экспромта./

Я расскажу про свою тайную советчицу — вот она у меня какая [на эстраду входит собака].

Это единственное известное мне существо, которое знает, что оно разговаривает — я не говорю: что оно говорит.

Не то, чтобы оно совсем ничего не говорило — просто оно делает это без слов. Она говорит что-то, когда боится — такое у нее бывает — она кладет мне тогда голову на колени. Она знает, что я умру — это не секрет и для некоторых людей тоже. Зовут ее Юстина, она моя собака, она очень красива, а слышали бы вы, как она разговаривает…

Единственное, чего ей по сравнению с тем, кто гуляет сам по себе, не хватает, это университетского образования.

1

Итак, я перед вами в качестве гостя экспериментального центра вашего университета — опыт весьма для меня поучительный.

Поскольку речь идет об опыте, вы можете поинтересоваться, какой цели вы служите. Если вы зададите этот вопрос мне, я нарисую — попробую нарисовать — кое-что длявас на доске, поскольку Университет — это, как-никак, сила, у него очень глубокие корни.

Я приберег для вас в качестве темы название одной из дискурсивных позиций, сформулированных мною в другом месте — там, где я начал свои семинарские занятия.

Итак, речь пойдет о дискурсе господина, поскольку к разговорам о нем вы уже успели привыкнуть. И не так уж легко подыскать подходящий пример, как заметила мне одна очень неглупая особа вчера вечером. Я, однако, попробую. Именно на этом месте я и остановился как раз на своем семинаре. Речь не идет, конечно, о том, чтобы здесь его продолжать. Недаром назвал я это экспромтом. Вы сами видели, как это хвостатое существо подбросило мне только что подходящую тему. Я буду продолжать в том же духе.

Во-вторых, я затрону дискурс истерика. Это очень важно, так как именно благодаря ему начинает вырисовываться дискурс аналитика. Главное, чтобы они, эти самые психоаналитики, были. Об этом-то я как раз и забочусь.

Реплика: — В любом случае, психоаналитика нужно искать не в Венсенне.

Вы правы, конечно же, не в Венсенне.

Реплика: — Почему студенты Венсенна не могут, пройдя курс обучения, стать психоаналитиками?

Именно это, мадемуазель, я и собираюсь как раз объяснить. Об этом-то и идет как раз речь. Психоанализ не передается таким же образом, как любое другое знание.

Психоаналитик занимает позицию, которая в известных случаях оказывается способна стать позицией дискурсивной. Он не передает в этой позиции какого-то знания, хотя нельзя утверждать, как неосторожно иногда заявляют, что знать тут, мол, вообще нечего. Под вопрос ставится именно это — функция, в обществе, определенного знания, знания, которое вам передается. Оно существует.

Представляет оно собой алгебраическую последовательность, единство которой обусловлено тем, что она образуетцепочку, чьим исходным моментом является следующая формула:

Означающее является таковым постольку, поскольку оно представляет субъект для другого означающего. Эта формула, здесь записанная, имеет основополагающее значение. Мы можем, во всяком случае, так считать. Моими стараниями была сделана попытка добиться того, к чему я теперь, найдя для этого соответствующую форму, подошел вплотную. Это была попытка дать место тому, что позволяло бы деликатно манипулировать определенным понятием, поощряя субъектов довериться ему и работать с ним. Это как раз и есть анализирующий субъект.

Я сразу же заинтересовался тем, какие последствия это будет иметь для психоаналитика и какое место достанется тогда ему. Ибо с тех пор как Фрейд, который хорошо знал, что говорил, назвал эту функцию невозможной — при том, что выполняется она каждый день, — наши представления на сей счет яснее, очевидно, не стали. Но если вы почитаете этот текст повнимательнее, вы увидите, что речь там идет не о функции психоаналитика, а о его бытии.

Что должно произойти для того, чтобы в один прекрасный день анализирующий субъект взялся за то, чтобы им, психоаналитиком, стать? Именно это я и пытался выяснить, когда говорил о психоаналитическом акте. Мой тогдашний семинар — а это был 68-й год — я прервал, не доведя его до конца, чтобы выразить таким образом мою симпатию к тому, что происходило тогда и продолжает — в более мягкой форме — происходить и сейчас. Это движение напоминает мне о сюжете, который я однажды, если мне память не изменяет, придумал для своего покойного ныне хорошего друга Марселя Дюшана — холостяка, который готовит себе шоколад сам. Смотрите, как бы протестующий не стал готовить себе шоколад сам.

Одним словом, пресловутый психоаналитический акт так и остался, можно сказать, под спудом. Вернуться к нему у меня не было времени, тем более что примеры того, к чемуон ведет, у меня под ногами.

Вышел в свет очередной номер Фрейдовских исследований. Я настоятельно рекомендую вам ознакомиться с ним, поскольку без колебаний советую читать даже плохие работы, когда вижу, что им суждено стать бестселлерами. Но в данном случае я советую их прочесть потому, что это тексты очень хорошие. Это не то, что тот маленький гротескный текст с замечаниями о моем стиле, нашедший, естественно, себе место на необитаемых полянах Полании. Это совершенно другое дело. Прочтя их, вы много приобретете.

Помимо статьи того, кто руководит изданием и о котором я, кроме хорошего, ничего сказать не могу, в выпуске имеются материалы, безоговорочно направленные против психоанализа вообще, отрицающие его как учреждение. Есть там один очаровательный, солидный и симпатичный канадец, высказывающий, честно говоря, мысли очень своевременные; есть некто из Парижского института психоанализа, занимающий важный пост в его учебной комиссии и критикующий психоаналитическое учреждение как таковое на основании несовместимости его с тем, чего само существование психоаналитика настоятельно требует, — это настоящее чудо. Я не могу сказать, что под ней подписался бы, поскольку я ее уже подписал, — эти соображения принадлежат мне.

Так или иначе, я на этом не останавливаюсь и высказываю определенное предложение — предложение, основанное на выводах, которые из блестяще описанного здесь безвыходного положения следуют. Можно представить себе маленькое примечание, поясняющее, что нашелся, мол, экстремист, попытавшийся провести предложение, радикально обновляющее смысл всего психоаналитического отбора. Сделать такое примечание желающего, конечно же, не нашлось.

Я вовсе не жалуюсь на самом деле, так как, по мнению самих заинтересованных лиц, протест этот повисает в воздухе и останется без последствий. О том, чтобы в функционировании Института, к которому имеют отношение авторы, могли в результате произойти какие-то изменения, не может быть речи.

2

Реплика: — Я пока так ничего и не понял. Хорошо бы узнать для начала, что такое психоаналитик. По-моему, это что-то наподобие полицейского. Те, кто к нему обращаются, говорят о себе и занимаются только собой.

Реплика: — Раньше были кюре, а теперь, когда это дело больше не проходит, придумали психоаналитиков.

Реплика: — Лакан, мы уже час ждем, что ты займешься тем, на что намекал — критикой психоанализа. Мы оттого и молчим, что это было бы и самокритикой тоже.

Но я психоанализ вовсе не критикую. О том, чтобы критиковать его, речи нет. Вы меня неправильно поняли. Я себя к протестующим не отношу.

Реплика: — Ты сам сказал, что в Венсенне психоаналитиков не готовят, и что это хорошо. Какое-то знание на самом деле нам отпускают, но ты не сказал нам, что оно собой представляет. Если это не знание, как ты говоришь, то что это такое?

Немного терпения. Я вам все объясню. Заметьте, я сюда приглашен. Это прекрасно, замечательно, благородно, но я лицо приглашенное.

Реплика: — Это знание или не знание? Ты не единственный параноик в этой аудитории.

Я буду говорить о той стороне вещей, к которой не имею сегодня отношения лично, о факультете психоанализа. Существует деликатный вопрос о единицах стоимости.

Реплика: — Вопрос о единицах стоимости отрегулирован и ставить его на рассмотрение сейчас не время. Преподаватели факультета психоанализа предприняли целый маневр, чтобы продержаться весь год. Плевать мы хотели на единицы стоимости. Ведь речь идет о психоанализе. Ты понял? Наплевать!

252

Лично у меня вовсе нет ощущения, что на единицы стоимости всем наплевать. Наоборот, за эти единицы очень даже держатся. Это вошло в привычку. Я нарисовал на доске схему четвертого дискурса, о котором в последний раз не упомянул — я назвал его университетским. Вот он. В господствующей позиции здесь, как видите, S2, знание.

Ре1ишкя:-Тынадкемздесьиздеваешься? Университетский дискурс в единицах стоимости. Это миф, и ты хочешь, чтобы мы в него верили. Люди, которые настаивают на правилах игры, которые ты навязываешь, — это уму непостижимо. Так что не надо нас убеждать, будто университетский дискурсу тебя на доске. Потому что это вранье.

Университетский дискурс действительно на доске, и знание занимает в нем левое верхнее поле, уже обозначенное в предыдущем дискурсе. Потому что самое важное в том, что записано здесь — это отношения между членами, где сообщение есть и где его нет. Если вы начнете с того, что найдете место тому, что составляет суть дискурса господина — а суть его в том, что он вторгается в систему знания, что он ее определенным образом упорядочивает, — то вы сможете задаться вопросом о том, что это значит, когда дискурс знания, в результате поворота на девяносто градусов, не нуждается больше в доске, ибо он уже в Реальном. Это перемещение, когда знание, в момент, где мы с вами находимся, берет рычаги управления на себя, и приносит как раз в качестве плода, результата, то самое, что я определил как осадок в отношениях гоподина с рабом. То самое, другими словами, что фигурирует у меня под буквенным обозначением как объект а. В прошлом году, когда я взял было на себя труд высказать некое соображение на тему, сформулированную мной как От Другого к другому, я говорил уже, что это то самое место, которое Маркс, открыв его, назвал прибавочной стоимостью.

Вы все являетесь продуктами Университета и доказываете, что являетесь прибавочной стоимостью сами — доказываете хотя бы тем, что, не только соглашаясь с этим, но и это приветствуя, приравниваете себя — на что мне, со своей стороны, возразить нечем — к единицам стоимости. Вы приходите сюда, чтобы стать единицами стоимости. Вы выходитеотсюда с соответствующей вашей единице штампом.

Реплика: — Мораль: лучше уж выйдем отсюда проштампованные Лаканом.

Я никого не штампую. Почему вы решили, что я собираюсь проштамповать вас? Какая чушь!

Реплика: — Нет уж, ты нас не проштампуешь, будь уверен. Я хочу сказать, что ты говоришь за людей, которые пришли сюда говорить и не могут сделать этого подобающим образом — вот она, твоя печать. Люди хотят говорить, выражая протест, который ты называешь напрасным. Есть и другие, которые сидят в углу и что-то бубнят, выражая так свое мнение. Никто не высказывается, потому что ты якобы должен сказать все за них. Чего я хотел бы, так это чтоб у тебя появилось желание помолчать.

Они правильно делают. Они думают, что я скажу это лучше их. Я возвращаюсь в свою область — что мне, как раз, и ставят в упрек.

Реплика: — Лакан, не издевайся над людьми, ладно?

Вы ставите в своем выступлении столь жесткие требования…

Реплика: — Лично мне не нравится, что над людьми издеваются. Когда они задают вопрос. Нечего говорить обиженным голоском, как ты уже три раза делаешь. Надо ответить, и все. Какойу тебя вопрос? И еще, поскольку многие среди нас думают, что психоанализ — это проблемы задницы, остается заняться love-in. Нет ли тут желающих этот love-in здесь сымпровизировать?

[он снимает рубашку.]

Послушайте, старина, я уже видел такое вчера вечером. Я был в Открытом Театре и там один тип это делал, только он был понаглее вас и разделся догола. Давайте, черт возьми, продолжайте.

254

Реплика: — Не стоило, однако, над ним потешаться. Почему Лакан критикует то, что товарищ делает, таким жалким способом? Стучать по столу и говорить товарищу, что раздеваться нехорошо — это, конечно, забавно, но не слишком ли это просто?

Я человек простой.

Реплика: — А им смешно — это интересно.

Я не понимаю, что удивительного в том, что они смеются.

Реплика: — Я предпочел бы, чтобы они в такой момент не смеялись.

Это грустно

Реплика: — И еще грустно видеть, как люди выходят отсюда в шесть часов вечера как из метро.

Ну, так что мы решили? Похоже, собравшиеся не могут говорить о психоанализе, ожидая, что этим займусь я. Что ж, они правы. У меня это получится лучше.

Реплика: — Это не совсем так, поскольку между собой они говорить не против.

Это точно.

Реплика: — Есть среди собравшихся люди, те самые, что записывают и смеются, которые каждый раз, когда Лакану удается овладеть вниманием аудитории, о чем-то между собой, по-соседски — тут своя топология — переговариваются. Хотелось бы их послушать.

Реплика: — Дайте же наконец Лакану сказать/ А вы пока помолчите. Реплика: — Лакан с нами! Я с вами.

Время идет. Попробую, однако, дать вам хоть какое-то представление о своем проекте.

Речь идет о том, чтобы выработать некую логику, которая, сколь бы слабой она ни представлялась — мои четыре буковки не кажутся бог весть чем, пока вы не знаете, по каким правилам они работают — являлась бы, тем не менее, достаточно сильной, чтобы нести в себе главный признак этой логической силы, то есть неполноту.

Это кое у кого вызывает смех. Но из этого многое следует, особенно для революционеров — из этого следует, что ничто не является всем.

С какого бы конца вы к делу ни подступили, какой бы стороной мою формулу ни повернули, каждая из моих четвероногих схемок будет обладать неизменным свойством

— в ней будет оставаться провал, зияние.

На уровне дискурса господина оно находится там, где должно было бы происходить присвоение прибавочной стоимости.

На уровне университетского дискурса оно принимает другую форму. И в нем источник ваших мучений. Нельзя сказать, что знание, которое вам дают, не является солидным и структурированным, но именно поэтому вам только и остается, что вплестись в его ткань вместе с теми, кто трудится, то есть с теми, кто преподает вам, — в качестве средств производства и в то же самое время прибавочной стоимости.

Что до дискурса истерика, то это тот самый дискурс, что позволил сделать решающий шаг, сообщив смысл тому, что сформулировал в отношении истории Маркс. Речь идет о том, что имеются исторические события, истолковать которые можно, лишь рассматривая их как симптомы. Из этого не были, однако, сделаны надлежащие выводы, пока дискурс истерика не проложил от этого путь к чему-то другому,

— к дискурсу аналитика.

Поначалу психоаналитику оставалось лишь прислушиваться к тому, что говорил больной истерией.

Мне нужен мужчина, который знал бы, как заниматься любовью.

На этом мужчина действительно и останавливается. Он довольствуется тем, что выступает как знающий. Что до

256

любви, то ее не дождешься. Ничто не является всем, и вы можете шутить какие угодно шутки, но одна из них совсем не смешная, — это кастрация.

3

Реплика: — Лекция тихо идет своим чередом, а между тем полиция арестовала сто пятьдесят наших товарищей из Школы изящных искусств и они со вчерашнего вечера парятся в Божоне, потому что в отличие от этого мандарина они не читают курсов об объекте а, на который всем наплевать. Вместо этого они направились в министерство снабжения преподать им курс о положении в бидонвиллях и политике господина Шаландона. Так что, по-моему, беседы, которые вы на этом пафосном курсе ведете, говорят лишь о степени разложения нашей университетской системы.

Реплика: — Если вы не хотите дать мне слово, то лишь потому, что не знаете еще, какая луженая у меня глотка. Лакан, я хотел тебе кое-что сказать.

Мне кажется, мы подошли к моменту, когда очевидно стало, что протест может в этой аудитории найти себе возможную форму. Можно, понятное дело, возмущаться, молено хорошо каламбурить, но при этом ясно, а сегодня, мо-жет быть, вполне очевидно, что мы никогда не сможем критиковать Университет, оставаясь внутри него, в рамках его курсов и правил, установленных им без нашего спроса.

То, что сообщил только что наш товарищ о студентах художественной школы, которые вышли за пределы университета, чтобы преподать чиновникам курс о положении в бидонвиллях и политике господина Шаландона, подает нам, по-моему, отличный пример. Подобные действия позволяют найти выход нашему желанию изменить общество и, в частности, разрушить Университет. И я хотел бы, чтобы Лакан сказал нам, что он по этому поводу думает. Ибо разрушить Университет не удастся силами большинства студентов, действующих изнутри, но только всоюзе, который мы, студенты, должны с революционных позиций заключить с рабочими, крестьянами и трудящимися. Я прекрасно понимаю, что связи с тем, что только что говорилЛакан, здесь никакой нет, но…

Вовсе нет, она есть.

Реплика: — Она, быть может, и есть, но она вовсе не очевидна. Связь между действиями, которые мы должны предпринять вне Университета, и дискурсом Лакана, если он таковым является, носит имплицитный характер. И было бы хорошо, если бы Лакан сказал теперь нам, что он думает по поводу необходимости выйти из Университета и прекратить прения о словах, споры с профессором по поводу той или иной цитаты из Маркса. Потому что академическим Марксом мы сыты по горло. Мы уже год слушаем, как о нем болтают на факультете. Мы знаем, что все это чушь собачья. Делать из Маркса академического ученого, значит служить буржуазному Университету. Если с Университетом необходимо покончить, делать это надо извне и вместе с теми, кто извне находится.

Реплика: — А почему же ты сам внутри?

Реплика: — Я внутри, товарищ, потому что хочу, чтобы люди из него вышли, нужно быть здесь, чтобы им об этом сказать.

Ну вот, видите. В этом, старина, все дело. Чтобы заставить их выйти, вы сами входите.

Реплика: — Лакан, позволь мне закончить. Все дело не в этом, потому что есть еще студенты, которые думают, что выслушивая дискурс Лакана, они смогут найти в нем элементы, которые позволят им этот дискурс опровергнуть. Я думаю, что они попадают в ловушку.

Это чистая правда.

Реплика: — Если мы думаем, что оружие для критики идеологии, которой они нас пичкают, мы можем найти, выслушивая Лакана, Фуко и им подобных, то мы жестокоошибаемся. Чтобы найти средство поднять Университет на воздух, нужно из него выйти.

Да, но куда? Ведь когда вы выходите отсюда, вы становитесь афатиком. Выходя, вы продолжаете говорить и, следовательно, остаетесь внутри.

Реплика: — Я не знаю, что это такое, афатик.

Вы не знаете, что такое афатик? Это чудовищно. Вы не знаете, что такое афатик? Какой-то минимум надо же знать.

Реплика: — Яне торчу сутками в университете. Так вы не знаете, что такое афатик?

Реплика: — Некоторые покидают Университет, чтобы обделывать собственные делишки. Другие делают это, чтобы вести борьбу вне его стен. Вот что значит выйти из Университета. Лакан, мы хотим знать твое мнение.

Короче говоря, сделать Университет орудием критики? То есть чем-то вроде того. Что здесь происходит? Так? Вы не знаете, что такое Университет как инструмент критики. Вам об этом никогда не говорили.

Хорошо. Я хотел бы начать с маленького замечания. Союз рабочих и крестьян привел, как ни крути, к форме общества, где рычаги управления получил как раз Университет. Ибо в государстве, именуемом обычно Союз Советских Социалистических Республик, царит именно Университет.

Реплика: — Какого хрена? Мы говорим не о ревизионизме, мы говорим о марксизме-ленинизме.

Ну хватит. Вы просили, чтобы я говорил, вот я и говорю. Я не повторяю вещей, которые носятся в воздухе, я выражаюсь точно.

Реплика: — Ты ничего не сказал.

Я не сказал только что, как я представляю себе организацию СССР?

Реплика: — Ничего подобного.

Я не сказал, что там царит знание? Я этого не сказал? Нет?

Реплика: — Ну и что?

А то, что вы, мой друг, не пришлись бы там ко двору.

Реплика: — Тебе задали вопрос об одном обществе, а ты отвечаешь нам о другом. Мы ждали от тебя, чтобы ты объяснил, почему все это так безнадежно.

Я совершенно согласен. Существуют границы, которую определенная логика, которую называют слабой, перейти не может. Но логика эта достаточно сильна, чтобы оставить вам немного неполноты, что вы на самом деле отлично и демонстрируете.

Реплика: — Мне интересно, почему в этот амфитеатр набилось целых восемьсот человек? Конечно, ты отличный клоун, знаменитость, и они пришли на твое выступление. Вот тут товарищ тоже говорил целых десять минут, доказывая, что маленькие группы не могут расстаться с Университетом. И все, признавая, что сказать нечего, говорят, чтобы ничего не сказать. Но если сказать нечего, нечего понимать, нечего знать и нечего делать, зачем мы все здесь собрались? И почему ты, Лакан, еще здесь?

Реплика: — Мы ушли в сторону ложной проблемы. И все потому, что товарищ сказал, что пришел в университет, чтобы других товарищей из него увести.

Реплика: — Мы говорим о Новом Обществе. Найдется ли для психоанализа роль в этом обществе, и какая?

Общество это не то, что можно определить таким образом. Я, опираясь на свидетельства, которые мне приносит анализ, пытаюсь описать то, что господствует над ним, то есть языковую практику. Афазия свидетельствует о наличии тут слабого места. Представьте себе людей, у которых в мозгу что-то такое, что мешает им правильно обращаться сязыком. Это были бы своего рода калеки.

Реплика: — Можно сказать, что Ленин едва не стал афа-тиком.

Наберись вы терпения и пожелай вы, чтобы наши экспромты продолжились, я бы объяснил вам, что исход у революционных устремлений только один, — они неизбежно приходят к дискурсу господина. Это доказано на опыте.

То, к чему вы как революционеры стремитесь, это господин. И вы его получите.

Реплика: — Он уже есть, этоПомпиду.

Вы думаете, что имеете господина в лице Помпиду? Что за чушь!

Я тоже хотел бы задать вам один вопрос. Для кого здесь имеет смысл слово либерал?

Реплика: — Помпиду — либерал, и Лакан тоже.

Я, как и все остальные, либерал лишь постольку, поскольку я анти-прогрессист. С той, впрочем, оговоркой, что вовлечен-таки в одно движение, которое заслуживает название прогрессистского, ибо видеть, как рождается на твоих глазах психоаналитический дискурс, тот самый, что замыкает круг, который позволит, быть может, вам найти точное место тому, против чего вы как раз и бунтуете, — это и значит смотреть вперед. Что не мешает нынешнему режиму прекрасно функционировать.

И первые пособники ему здесь, в Венсенне, вы сами, ибо именно вы служите ему илотами. Этого слова вы тоже не знаете? Режим указывает на вас. Он говорит — смотрите, как они наслаждаются.

На сегодня все. Bye. Наша встреча окончена.

3 декабря 1969 года.