ДОМАШНИЙ ДОКТОР
Вот какое письмо получил я из Ужгорода.
«В ноябре 1969 года моего мужа Детыненко А. С. с диагнозом «болезнь Боткина» поместили в инфекционное отделение области больницы. Лечащим врачом была Сердюк Прасковья Ефимовна. Это не просто хороший врач. Это какой-то особый душевный человек. Мужа затем перевели в терапевтическое отделение, и Прасковья Ефимовна часто приходила в палату к мужу, что совсем не входило в ее обязанности.
Мне очень тяжело писать...
Я никогда не забуду внимания врачей, их отзывчивости. Кстати, в больнице муж вел дневник, который я храню...
С уважением Егорова-Детыненко».
Многим благодарностям я был свидетель. Читал слова признания в грамотах, в газетах, в частных письмах, телеграммах, на подарочных сувенирах, в книгах жалоб и предложений, в ведомоственных приказах. Но столь сердечные признания в адрес людей, не сумевших спасти близкого человека, прочел впервые.
Есть многотрудные и подчас неблагодарные профессии. Представьте на секунду, что пожарным с опозданием сообщили о несчастье. Благодарность погорельцев выглядела бы нелепой. Так же невероятно дождаться благодарности и врачу, не сумевшему спасти больного. Пусть не врач тут виновен, а наука, вселенская наука медицина, которая во многом еще бессильна, но, поди ж ты, родным и близким от этого не легче.
Каково же было подвижничество ужгородского врача, каким запасом доброты и ума надо было обладать этому человеку, чтобы при печальном исходе заслужить такую благодарность!
Уже больше года, как Галина Ивановна овдовела, а дневник мужа так и не прочла до конца: тяжело. Там, в дневнике, Александр Сергеевич еще живой: говорит, советуется, спорит, волнуется. Там он иногда возвращается на субботние и воскресные дни домой, ложится на диван:
– Ну, вот я и дома.
Там он поливает в саду цветы, помогает ей по хозяйству. Там все его привычки, жесты, улыбка. Живой до боли.
В понедельник он забирает с собой букеты цветов для врачей, медсестер и возвращается в больницу. Снова укладывается на койку и начинает заново считать дни, проведенные в больнице не со времени поступления, а с очередного понедельника: становится вроде легче.
Детыненко родился в Полтавской губернии в семье крестьянина-батрака. С восьми лет батрачил и учился. От рядового милиционера дошел до начальника уголовного розыска Киргизской ССР.
Правительство наградило его орденами. Заслужил он именное боевое оружие. Отважен был. И крепок, и здоров был.
В середине 50-х годов Александр Сергеевич приехал с женой в Закарпатье. Как приехал пенсионером, так и остался им до конца дней, и о былых заслугах его никто ничего не знал.
О начале неожиданного недуга Александр Сергеевич так пишет в своем дневнике:
«Разболелась правая нога с 24 металлическими осколками в ней, еще — крестец, в котором застряла обросшая жировым пояском пуля, и живот, через который прошла автоматная очередь...» Все это, между прочим, раны довоенных еще лет.
Когда выяснилось, что поражена печень, Детыненко положили в инфекционное отделение областной больницы. Там он заносит в дневник первые впечатления: «Есть врачи, которые ищут каждый день, каждый час, ночами не спят, ищут и находят иногда непроторенные пути к организму, следят за каждой минутой жизни больного. Такая Прасковья Ефимовна».
Когда установили, что желтуха не инфекционная, Детыненко перевели в терапевтическое отделение. «Прасковья Ефимовна не покидает меня, следит за лечением моей болезни, дает советы лечащему врачу организовывает консультации специалистов...»
В конце декабря Детыненко почувствовал себя хорошо и за четыре дня до Нового года из больницы выписался. «За два месяца пребывания в больнице я не нашел ни единого человека — санитарок до врачей, кто бы относился ко мне недобросовестно. А когда выздоравливал, радовались все».
После того как врач расстается со своим подопечным, он уж не врач для него. Оба — и врач и больной — становятся друг друга «бывшими».
Минул Новый год. Кончался январь. Как-то вечером Александр Сергеевич и Галина Ивановна услышали осторожный стук в калитку: что за поздний гость? Прасковья Ефимовна... — Зашла проведать. Как дела?
«Снова — лежу: отравился... И хотя в терапевтическом отделении лечащий врач мой — Евгения Никитична Винничук, Прасковья Ефимовна продолжает осматривать меня, прощупывает. Сердюк-И врач не по профессии, а по призванию. Скольких она тут выходила — сотни, тысячи..»
Пусть не сложится у читателей впечатление, что вся жизнь Детыненко в больнице состояла из одних восторгов. Было и такое: «Сквозняки, грохот дверями... Не дают отдохнуть». Или: что-то нет в больнице, трубы неисправны».
Подобных записей немного, хотя на очень многие вещи смотрел Детыненко взглядом наблюдательным, цепким и критическим. Во всем он усматривал одну, главную закономерность: на всякий яд должно быть противоядие. Есть очаг — надо его погасить. И никак не мог смириться с бессилием медицины, старающейся поставить его на ноги.
«Дежурила ночная палатная медсестра Татьяна Сергеевна Сальник. За ночь не приляжет, обходит «тяжелых», спят — не спят. Послушает дыханье...»
Самые счастливые дни Детыненко — те нечастые субботы и воскресенья, когда разрешали ему побыть дома. «Встречал нас с женой веселым лаем десятимесячный Барс, провожал нас на речку, в лес... Когда возвращаюсь в больницу, он провожает меня каждый раз до самых ворот».
«Суббота, 4 сентября. Как мне не везет. Прошли весна и лето, а я так и не порыбачил. То дожди и вода мутная, большая, то вода падает и только начнет очищаться — снова дождь, грязь и та же вода. Только и рыбацкого удовольствия, что подготовка к рыбалке: ремонт удочек, изготовление новых лесок и поводков, отливка грузиков, выправление крючков...»
В конце этой записи, как всегда, стоит: «Продолжение следует». Но дальше страницы — пусты...
Детыненко вел этот дневник во многом потому, что не мог сидеть без дела. «Человек должен чем-то заниматься,– писал он,– что-то производить, планировать на завтра. А если у него ничего нет, это смерть».
Вот запись о том, как давались ему строки: «Это — труд. И тяжелый. Во-первых, потому, что мне не только неудобно, но и больно писать. А во-вторых, у меня нередко руки схватывает судорога, и я иногда по полчаса выправляю пальцы, чтобы снова писать». И ни разу Детыненко не облегчил свою рабочую участь, ни разу не написал в дневнике «П. Е.». Везде — Прасковья Ефимовна.
...На столе — дневник, неоконченные рукописи, газеты давних дней. Все как при нем. За окном, в гулком дворе, лай овчарки, могучий, раскатистый, как взрывы. Это — его Барс.
Прасковью Ефимовну я в больнице не застал.
– Рабочий день кончился,– объяснила сестричка в приемном покое.– Сердюк в магазин пошла, будет там — 15 минут, на почту зайдет — еще 10 минут, заглянет в больницу и — домой.
К чему эта аптечная точность, расчет? Оказалось, Сердюк по своей доброй воле дежурит всю эту неделю после работы, и каждый ее шаг должен быть на виду. Не одна она это делает. Штатным расписанием дежурный врач-инфекционист не предусмотрен. Между тем их отделение — единственное инфекционное учреждение в Ужгороде и потому обслуживает всех — и городскую больницу, и диспансер, и роддом, и детскую больницу, и так далее. Дежурят пять врачей-инфекционистов по очереди круглые сутки, на общественных началах.
Мы разговаривали с Прасковьей Ефимовной допоздна. Впрочем, этот вечерний, после работы, отдых ей не в отдых и разговор обрывается, путается... Она вздрагивает при малейшем шуме проходящих за окном машин: не «скорая» ли, не за ней ли?.. Вот раньше был рядом сын и было спокойнее: Женя научился точно различать шум мотора «скорой помощи» на улице. Он ей говорил: «Спи, если что,– я разбужу». Сейчас сын во Львове, учится.
– Дежурства дежурствами,– говорит она,– но тут у меня вся улица и весь район. У нас, знаете, живут и чехи, и словаки, и венгры, и цыгане, и евреи, и русские, и украинцы. Приходят знакомые, знакомые знакомых, тех, кого 15–20 лет назад лечила, их дети, внуки... Ева Ильинична Иванова, учительница, болела когда-то. Потом Таню и Тамару — детей ее лечила, теперь уже за внучатами смотрю... Привыкли — вроде как домашний доктор. Голова болит или аппендицит — все ко мне идут. Тут нет дома, в котором бы не была. Впрочем, все взаимно, все взаимно — так наша жизнь устроена. Когда мы с Иваном Петровичем — это муж мой, техником станции переливания крови работает — когда мы с ним по командировкам разъезжали, сына нашего соседи воспитывали: Ольга Свида с мужем — Василием Ивановичем...
Вспомнила вдруг о Детыненко.
– У меня в жизни второй случай такой. Сельский учитель из Тячевского района сына привез. Три годика. Цирроз печени. Когда людей лечишь, они уже становятся своими, близкими. Да, так вот, возвращалась я с работы домой, вижу — мальчика хоронят... Не могу.. свернула в сторону. Отца боялась встретить. А он сам потом в больницу пришел и в книгу отзывов — благодарность мне... Давно это было, я еще молодой была.
Трудно. Но было еще трудней. Трое их росло без отца. В войну девчонкой ушла на фронт. Лейтенант медицинской службы, старшая операционная сестра и комсорг госпиталя. Выносили раненых из вагонов и барж на Волге, мыли и кормили их, писали письма матерям и женам раненых, пилили дрова в лесу, чтобы обогреть палаты.
После войны комиссар госпиталя, майор Савченко, ее и еще четверых фронтовичек сам повез в Ужгород, в университет, на медицинский факультет. Взял для каждой по матрацу, одеялу и тумбочке — все госпитальное, списанное, повез как приданое.
Все пятеро поступили. Шинели зеленые девушки покрасили в черный цвет, так и ходили в университет — в черных «пальто» с зелеными разводами и кирзовых сапогах.
На третьем курсе получили от Савченко последнее письмо: «Девочки, милые,– писал он из Рыбинска,– у меня саркома. Вот если бы вы успели выучиться, уж вы-то меня бы вылечили...»
Ее выпуск был первым советским выпуском закарпатских медиков. Сложное время. Жили ныне рядом недавние батраки и кулаки. Люди разных национальностей, взглядов, характеров, вероисповеданий. Она исповедовала — подвижничество. Подвижничество — суть творения любой науки, искусства, медицины особенно, так она считала.
Привыкшие к частным врачам, закарпатские жители не понимали, почему Сердюк не берет денег. «Чи вы поганый ликар, чи не хочетэ менэ лечиты». Как-то, сама была уже в декретном отпуске, выхаживала соседского парнишку. В последний визит, когда она отказалась от денег, растерянный и благодарный отец не знал, что делать. Она увидела в окне густую сирень: «Вот, букет нарвите».
– Да я вам сейчас это дерево с корнем... К вам пересажу.
Однажды попросили ее выступить 8 Марта на городском активе. Она говорила о войне, госпиталях, раненых, о майоре Савченко. Сказала главное: «В каждом больном мы видим мать, отца, сестру, мужа, брата. Свое дитя».
После выступления подошел к ней первый секретарь Закарпатского обкома партии.
– Ну, доктор, здорово выступили!
– Ой, не говорите. Волновалась, ужас!
– Все правильно. Того, кто говорит без волнения, к трибуне пускать нельзя.
Многое зависит от времени, от обстоятельств, от внутреннего состояния. Один раз и слабый, напрягшись, может стать сильным, а злой — добрым. Даже накопленное десятилетиями равнодушие, переполнившись, может выплеснуться участием. Но то, что делает Сердюк, это не всплески доброты, участия — один, два, сто...– это ее будни, это жизнь. Просыпаться от шума проходящих машин, выходить на все сигналы «SOS», слышать среди ночи чужое дыхание.
За двадцать лет работы считанные разы пришла она домой вовремя. (К Ивановым зайти надо? Надо: Николай заболел. К Свиде? Обязательно...) Собралась в отпуск — передумала: где-то открылся очаг инфекции.
– Так дальше жить нельзя,– сокрушался когда-то Иван Петрович.
– Что, будем разводиться? — улыбалась Прасковья Ефимовна.
Чем эти разговоры кончались — догадаться нетрудно. В тот раз, когда нужно было обязательно уговорить Детыненко вторично лечь в больницу, вечером они вдвоем с мужем сели в автобус и отправились к нему домой, на окраину города.
Жизнь — это долг, хотя б она была мгновением. Так сказал Гёте.
Сердюк свое назначение понимает глубоко: быть человеком — ответственно, быть врачом — ответственно вдвойне. Правительство наградило Прасковью Ефимовну орденом Трудового Красного Знамени. Из Киева получила она телеграмму за подписью Министра здравоохранения Украины: «...Поздравляем Вас с высокой правительственной наградой за достигнутые успехи на поприще охраны здоровья и развития медицинской науки. Желаем Вам успехов в благородном деле...»
Приятно было получить эту телеграмму, что говорить. А еще приятно было, что в этот день позвонила и поздравила ее Нетунахина, та Нетунахина, которую она кормила с ложечки, буквально выходила.
Сотни, тысячи спасенных ею людей — разве это не высшая награда и не высшая благодарность за прожитое?!
1972 г.
