СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ЗАВИСИМОСТЬ ОТ LSD?

Главным признаком психической и физической зависимости от психоактивных веществ является формирование синдрома отмены. Его определяет плохое психическое или физическое самочувствие человека, возникающее после прекращения приема наркотика. В конечном счете желание вернуть себе «хорошее» состояние, при неспособности или нежелании найти иные, не наркотические пути к достижению адекватного состояния организма, мы и называем зависимостью от того или иного химического фактора.

Но вот отзывы разных людей, прекративших прием LSD:

«Как будто тяжелый камень упал у меня с души».

Знакомый уже нам пациент, психолог

«В душе осталась какая-то пустота. Так бывает после болезненного разрыва отношений с мужчиной. Как будто внутри есть что-то не высказанное до конца. И вместе с тем жить стало гораздо легче. И это снова похоже на чувство освобождения после затянувшегося и ненужного уже обоим любовного романа».

Пациентка Л.

«Через кислоту стоит пройти хотя бы потому, что, прекратив «трипы», ты опять способен радоваться окружающему — травке, солнышку, красивым девочкам. Все это опять имеет для тебя значение».

Пациент К.

Если вместо тягостного синдрома отмены пациенты испытывали чувство, говорящее скорее об удовлетворении или освобождении, то о какой зависимости, казалось бы, может идти речь? Нужно учесть, что приведенные высказывания принадлежат пациентам, регулярно, более чем по году (хотя и с разной частотой) участвовавшим в LSD-трипах.

Что же вызывало желание продолжать прием наркотика?

Из написанного выше следует, что на продолжение экспериментов толкала иссякавшая в их душах потребность в преображении. Теперь мы можем попытаться структурировать эту потребность, выявить два ее «направления».

Первое такое направление понятно. Это уже описанный нами интеллектуальный интерес — голод познания.

«После каждого сеанса становится все интереснее и интереснее и все страшнее и страшнее. Каждый раз, когда все заканчивается, кажется, что ты не прошел какой-то барьер, не прорвал какую-то пленку. Ты все время считаешь, что в следующий раз тебе удастся проникнуть куда-то еще глубже и еще дальше. Ты ждешь проникновения в гораздо более значимые миры, чем те, в которых уже побывал. Каждый раз тебе кажется, что сможешь проникнуть в первопричину мира…

Это не болезнь, это безумная увлеченность новым опытом».

Феномен, который описывает пациент (все тот же кандидат психологических наук), мы назвали «интеллектуальной толерантностью». Суть ее в том, что полученную в ходе «трипа» информацию пациент ощущает как недостаточную (для преображения), и он пытается увеличить дозу или изменить условия приема наркотика, дабы получить доступ к некоей «абсолютной» информации, к «первоисточнику» интеллекта.

Как мы уже выяснили, пациент-психолог, по тесту Роттера, относится к группе «интерналов» — людей «онтологически уверенных» (Р. Лэнг) — обладающих врожденно сильным «Я»-чувством.

Здесь все очень похоже на сценарий развития физической зависимости от наркотиков, разница лишь в том, что «интрига» сосредоточена в области человеческой души, а не тела.

Социальный психолог Леон Фестингер назвал подобную ситуацию, возникающую в обычной человеческой жизни, независимо от наркотиков, «когнитивным (познавательным. — А.Д.) диссонансом».

Сущность его теории заключается в том, что когнитивный диссонанс появляется тогда, когда человек располагает двумя взаимосвязанными познавательными элементами (например, верованиями, намерениями, убеждениями или сознательными установками), которые противоречат друг другу. Диссонанс между сходными установками порождает тревогу и желание уменьшить его и сохранить гештальт {образ происходящих событий и самого себя как их части — сложное понятие современной психологии, которое мы не рассматриваем в этой книге).

Возникновение когнитивного диссонанса у нашего пациента связано с внешним сходством испытываемой им потребности в преображении своего «Я» (достижении цельности) и желанием открыть, расширить границы своего восприятия с помощью LSD.

Потребность в преображении человек не осознает. Она существует на уровне «Я»-чувства и полностью отринута (вытеснена) культурой и воспитанием. На уровне сознания (рассудка) существует лишь «Я»-концепция. Разум материалиста объясняет себе потребность в преображении как желание получить новые знания с помощью механизмов восприятия. Возникает когнитивный диссонанс между истинной потребностью «Я»-чувства и его отражением в структуре «Я»-концепции. Диссонанс этот становится главным энергетическим механизмом формирования зависимости.

Человек не может объяснить себе причину диссонанса — появляющейся тревоги. Сознание «психонавта» все время продолжает считать, что беспокойство вызвано тем, что он недостаточно глубоко проник в новый способ познания (в галлюцинаторные переживания). И вместо того чтобы серьезно задуматься, увеличивает дозу наркотика или частоту его приема.

С несколько иной, по всей видимости, ситуацией мы сталкиваемся в случае пациентки, для которой важно было видеть окружающих «раскрашенными» в кислотные цвета.

LSD использовался ею вовсе не для расширения интеллектуальной сферы. Потребность пациентки в наркотике относилась скорее к сфере изменения чувственного восприятия. Ей было проще взаимодействовать с окружающим миром, находясь под воздействием наркотика. Похоже, что она хотела совсем иного «чуда», чем упоминавшийся неоднократно психолог.

Пациентка неосознанно стремилась сделать мир более понятным для себя, свести его сложность к игре понятных ее образному мышлению красок. Она неосознанно хотела упростить реальность и значимые межличностные отношения, в которых до приема наркотика окончательно запуталась.

Изменить степень сложности реального мира личность не в состоянии. Зато человек может попытаться упростить свое восприятие.

Упрощение восприятия под воздействием наркотика субъективно будет восприниматься человеком как упрощение мира. Личности будет казаться, что ее чувственное восприятие проникло к краскам как к истинным «источникам» реальности — ее «базовым», а потому простым, закономерностям…

Но ведь желание упрощения реальности — это тоже желание чуда преображения, только имеющее обратный знак.

Человек не всегда справляется с приходящим к нему из внешнего мира потоком эфферентных сигналов. Реальность воспринимается как непереносимо сложная — непонятная. Пациентка испытывает уже знакомый нам страх того, что мир поглотит, растворит его хрупкое «Я». Пациентка хочет сузить свой разум, она не хочет понимать мир, который ее окружает.

«Экстернал» видит выход онтологической неуверенности либо в том, чтобы упростить саму реальность (что невозможно), либо — в упрощении собственного восприятия.

Мы имеем две противоположные тенденции. Психолог-пациент пытается обрести или укрепить свое «Я» посредством увеличения объема знаний. Для него чудо — это беспредельный рост интеллектуального пространства с помощью того самого «кайроса» — расширенной с помощью наркотика сферы восприятия.

Пациентка «с красками» с помощью LSD хочет достичь прямо противоположного — спрятать, сузить свое «Я», оградить от реальности наркотическим «барьером», упростив тем самым свои взаимоотношения с миром.

В первом случае («интернал») для утверждения собственной самости работает как бы центробежная потребность в преображении.

Австрийский психоаналитик Леопольд Сцонди, исходя из своей оригинальной теории влечений «Я», по аналогии с сердечной деятельностью, называл такой вариант влечением к эгодиастоле (диастола — момент работы сердечной мышцы, во время которого сердце максимально расширяется и вбирает в себя кровяные потоки).

Во втором случае («экстернал») та же самая потребность в преображении действует центростремительно, «сжимает» «Я», прячет его от действительности.

Л. Сцонди называл этот вариант потребности, соответственно, влечением к эгосистоле (систола — момент максимального сокращения сердечной мышцы, во время которого она выталкивает из себя кровь по сосудам, оставаясь максимально «пустой»). «Эгосистола» — это влечение к «понижению умственного уровня» (!) по К. Юнгу.

Но в обоих случаях действует закономерность «интеллектуальной толерантности» (когнитивного диссонанса). В первом пациент отмечает недостаточное «расширение» своего «Я» в момент воздействия галлюциногена. Во втором — галлюциноген всегда недостаточно глубоко прячет «Я» пациента от жестоких глаз реальности.

В результате там и там желаемый эффект не достигается. Первый так и не становится пророком, а вторая — отшельницей, до которой мир не в состоянии добраться.

Развитие интеллектуальной толерантности в схемах 20 и 21 должно, теоретически, привести к следующим результатам.

В случае эгодиастолы и в случае эгосистолы:

Итак, в первом случае тело и его органы чувств должны как абсолютную реальность воспринимать галлюцинации, а во втором «Я» должно попросту заместить себя ими. Читатель уже понял, наверное, что в обоих случаях исход абсолютно одинаков — он должен сводиться к исчезновению «Я».

По счастью, такой ход событий невозможен из-за наличия того, что условно можно назвать внутрипсихическими защитными механизмами. Полному растворению «Я» препятствует опыт взаимодействия с реальным миром, который имел человек до столкновения с наркотиком, и его врожденная психическая структура — на свет божий он был призван личностью. Он от рождения имел «Я»-чувство.

Конфликт между окунувшимся в растворяющую трясину наркотика «Я» и защитными, препятствующими этому механизмами памяти личности о мире и самой себе влечет собой внутренний взрыв «Я», который принято называть диссоциацией личности.

«Я»-чувство не исчезнет, но распадется на эмоциональные осколки, состоящие из «кусочков» пытающегося спастись личностного единства. Такие частички несут в себе остатки «Я»-чувства — они будут пытаться обрести автономность. Внутри хаоса каждая из них постарается стать центром восприятия — создать новое «Я» (новое единство).

«Осколки» личности в структуре распадающегося сознания будут образовываться отнюдь не случайным путем. Память и бессознательное, как вы помните, структурированы энергетическими образованиями, которые Юнг называл архетипами, а Гроф — СКО. «Взрыв» диссоциации отбросит частички личности назад — в прошлое психики.

Каждый «осколок» чувства «Я» окажется связанным с каким либо «файлом» — архетипом. При этом он неминуемо потянет за собой сходные по образной системе LSD-переживания. Образуется система равнозначных и равноправных по отношению к разрушившемуся «Я»-чувству ложных «Я».

Этот процесс является закономерным конечным этапом взаимодействия личности и наркотика. Но он же знаменует собой этап сформированной психической — зависимости от галлюциногенов.

— Система ложных «Я» не сможет существовать в отсутствии LSD. Только постоянный приток галлюциногенных образов, отгораживающих психическую структуру от реальности, сможет оправдывать отсутствие «Я» — единого центра личности.

Однако искушенный читатель уже понял, что мы делаем попытку описать экзистенциальное состояние психики, которое современная клиническая психиатрия определяет как шизофреническую диссоциацию личности.

С точки зрения сегодняшней медицинской науки, прием LSD мог спровоцировать приступ скрытой до этого шизофрении у пациента. То есть склонность к заболеванию скрывалась в глубинах его бессознательного. Сам же фактор действия LSD имеет лишь «пусковое» значение. Шизофрения рано или поздно выявилась бы у больного независимо от наркотика — как результат других провоцирующих влияний внешней среды.

Автор придерживается иной точки зрения. Принято считать, что зависимости от LSD не существует, — но не потому ли, что подавляющее большинство принимавших наркотик почти никогда не принимали LSD в достаточных количествах и в течение достаточно долгого срока, чтобы феномен «интеллектуальной толерантности» сформировался в полной мере.

Объяснение этому есть. Неосознанно «психонавтов» останавливает «страх ведьм» — он же ужас смерти «Я», который теперь мы можем назвать еще и «страхом диссоциации».

Человек прекращает прием LSD, как правило, тогда, когда его сознание начинает с тревогой отмечать нарастание специфического отчуждения от реальности (дереализации). «Психонавт» чувствует, что его «Я» и поведение стало еще более неуверенным, чем это имело место до встречи с наркотиком. «Сигналом» к отказу от вещества является вызывающее страх появление синхронистичности.

Более того, этот феномен и есть начальный синдром диссоциации личности: неясное ощущение чуждых сил, которые изменяют реальность, на самом деле является, как мы видели, «переключением» сознательной активности на бессознательные структуры. Отдельные СКО и (или) архетипы постепенно «оживают», притягивая к себе энергию распадающегося «Я»-чувства. Центр личности начинает разрушаться, его активность пытается принять на себя периферия.

Однако синхронистичность пугает лишь личность преимущественно «жтерналъного» типа. В данном случае имеются в виду не только ярко выраженные «интерналы» по тесту Роттера («жизнестойкие дети»), но и те люди, которые демонстрируют смешанные (преимущественно интер-нальные) варианты «локуса контроля». По нашим наблюдениям, для того чтобы испытать страх растворения собственного «Я», пациент должен давать «интернальный» результат минимум по трем шкалам Роттера.

Зато по тесту Л. Сцонди все. пациенты, прекратившие прием наркотика из-за «страха ведьм», будут демонстрировать ярко выраженную «эгодиастолическую» характеристику влечений «Я» (этот проективный тест крайне сложен, и мы не имеем возможности останавливаться на его методике подробно).

«Экстернальные» же личности за счет собственной «онтологической неуверенности», желания спрятать свое «Я» от реальности («эгосистолического» влечения) не опасаются нарастающей «синхронистичности», наоборот, они ощущают иллюзию упрощенной реальности как защиту своего неуверенного «Я». Они переживают сужение своего чувственного восприятия как удовольствие.

У «экстерналов» формируется интеллектуальная зависимость от иллюзии защищенности «Я», которую помогает создать наркотик.

Но такие пациенты никогда не рассматривались медициной как больные, страдающие какой-либо формой зависимости от химического вещества. «Автоматически», в силу традиций медицинского взгляда на мир, они попадали к специалистам по шизофрении, полностью выпадая при этом из поля зрения наркологов.

Понятия «экстернальность» и «онтологическая неуверенность» гораздо шире принятого в психиатрии понятия «шизоидная личность». «Экстерналы» сегодня составляют несомненное большинство населения России. Подобный «локус контроля» воспитан социалистической культурой.

До момента диссоциативного психоза зависимость от галлюциногенов субъективно ощущается пациентом не как порабощающая отрицательная привычка, а как влечение к преображающему (эгодиастола) или защищающему (эгоси-стола) чуду познания.

Эту потребность превращает в зависимость надежда получить чудо из человеческих рук. Именно незаметная подмена Божественного чуда «чудом» рукотворным выворачивает метафизическую потребность наизнанку. Человек начинает прием галлюциногенов с целью расширить границы своего «Я». А получает в-результате либо тотальную внушаемость на уровне «метапрограмм», либо шизофренический психоз.

Внушаемость человека, неспособного различать значимое и не значимое в своем восприятии, можно назвать «гиперзависимостью» — зависимостью от любого фактора или идеи, попадающих в поле восприятия, — тотальная свобода оборачивается тотальным рабством. Нельзя освобождаться от индивидуальности. Человеческая свобода может проявляться только через чувство «Я».

Чем более личность онтологически уверена в себе, чем сильнее ее «Я»-чувство, тем больше у нее возможностей для проявления собственной свободы.

Это легко понять человеку мыслящему как христианин. Вот что пишет епископ Феофан:

«Представляя собою высшую форму бытия, личность человеческая обладает особым свойством, делающим ее не подлежащею тем законам, которым подчиняется все существующее. Свойство это — свобода. Каждый человек получает умственное достояние свое от окружающей среды, но не усваивает его рабски, а перерабатывает его сообразно с индивидуальными способностями своими и затем действует более или менее самостоятельно; тем самым он вносит новый элемент в общую жизнь, не давая ей застояться в одном положении».

Исходя из христианской точки зрения, подлинно свободным человеком является лишь человек мудрый, то есть, как мы теперь понимаем, достигший преображения. Только такой человек существует в состоянии единства имманентных и трансцендентных свойств личности. Мудрец зависим только от Бога, который, по самой сути этого понятия, есть беспредельность и высшее оправдание жизни, — и ни от чего более. Никакие факторы внешнего мира не способны сделать мудрого зависимым от себя.

Но это в идеале. В обыденности же каждый из нас в течение жизни в разных формах зависит от тех объектов и идей реальности, с которыми идентифицирует свое «Я».

Сам термин «идентификация» также принадлежит Карлу Юнгу, который понимал его как проекцию личности на нечто иное, будь то другая личность, вещь или какое-либо дело. Другими словами, это неосознаваемое отождествление человеком самого себя как с внешними по отношению к нему людьми или группами людей, так с различными процессами или образцами поведения (идеалами). Прохождение человеком через различные идентификации Юнг считал важной частью нормального развития личности.

Идентификации типа «я — собиратель марок», «я — коммунист», «я — психиатр» — вполне привычны. Равно и такие, как «я — немыслим без своего автомобиля» или «я — машина для зарабатывания денег». В итоге каждое подобное самоотождествление приводит к разной степени зависимости — несвободы.

Никто, разумеется, не утверждает, что идентификация своего «Я» с объектами реального мира в существе своем вещь вредная и ненормальная. Важно, чтобы человек понимал всю относительность таких форм самосознания.

Недопустимо ограничиваться лишь только ими.

Врачам очень часто приходится слушать от пациентов слова:

«Я боюсь любить кого-нибудь и боюсь доверять… Я страшно боюсь разочарования».

Слова «разочарование» и «развоплощение» в контексте нашей книги обозначают одно и то же. Человеку необходима «очарованность» чем-то или кем-то. Без такой идентичности — «очарованности» он не в состоянии найти внутри души самого себя. Отсюда и страх развоплощения.

Само слово «очарованность» в русском языке имеет «ведовской» оттенок. Оно первично означает «околдованность» (наложение чар). Корень возникающего страха — там же, в онтологической неуверенности — в неспособности к самостоятельному отдельному существованию.

Ситуацию, в которой человек воспринимает самого себя равнозначным другому объекту внешнего мира, Юнг обозначал термином «идентичность». Этот термин по смыслу абсолютно аналогичен русскому слову «очарованность».

Юнговское понятие нельзя путать с введенным Э. Эриксоном и принятым сейчас повсеместно термином «личностная идентичность» — обозначающим ощущение единства, непротиворечивости личности.

Вполне возможно, что Эриксон подменил юнговский термин потому, что психология, которая подменяет «Я»-чувство «Я»-концепцией, не в состоянии представить себе целостное «Я» вне его материальных идентификаций с объектами и идеями внешнего мира. В результате понятие аналитической психологии приобрело сегодня прямо противоположное смысловое значение.

Например, младенец, по Юнгу, находится в состоянии идентичности со своими родителями, в особенности с матерью. Ребенок участвует в их психической жизни и до годовалого возраста почти не имеет своей собственной. Возникновение подобной идентичности' во взрослом возрасте может приводить к тому, что Юнг называл «инфляцией» (обесцениванием) личности.

Понятие «идентичность», на взгляд автора, наиболее полно отражает экзистенциальную (бытийную) ситуацию, которую в наркологии принято описывать термином «зависимость».

Все мы зависимы от внешнего мира — от своих лекарств, автомобилей, компьютеров и т. д. Большинство из нас идентифицирует себя со своей профессией и социальной группой. Основатель «трансактного анализа» Эрик Берн называл такие идентификации «масками», которые человек надевает на себя во время общения. Все мы имеем «маски» — главное, чтобы «маска» (часть рассудочной «Я»-концепции) не превратилась в личность.

Обратите внимание: описывая патологическую (юнгов-скую) идентичность, мы имеем в виду то самое ощущение, которое Бодлер, рассказывая о гашишевых галлюцинациях, передавал фразой «Не вы курите трубку… а трубка курит вас».

Опять же речь лишь о степени соотнесенности себя с «масками» и вещами. Все определяется тем, как внутри себя самого человек задает и отвечает на вопрос: «Что важнее — вещи или живые люди, которые меня окружают: мой автомобиль, мои компакт-диски или, скажем, единственный друг, жена, родственник?»

Тот же самый вопрос можно сформулировать и по-другому — исходя не из «Я», а из реальности. Тогда он будет звучать, например, так: «Что реальнее — виртуальное пространство компьютера или живой мир вокруг?»

Если автомобиль важнее жены, а виртуальная реальность — «реальнее» мира, то это значит, что в сознании человека, в его психике произошло качественное изменение — инфляция: психический мир человека стал зависеть от вещи. Внешний объект, с которым человек обрел свою идентичность (по Юнгу), превращается или уже превратился для него в наркотик.

Так же обстояло дело и с «психонавтами». Большинство из них пытались соотнести свое «Я» с «психоделическим» опытом, и только с ним одним. Соотнесение же себя с факторами реальности и, в первую очередь, с другим человеком воспринималось как несвобода.

Хиппи не могли включать свои переживания в систему более целостного мировосприятия, прикоснуться хотя бы краем к тому, что и составляет, фигурально выражаясь, систему мудрости. Галлюцинации, превратившиеся в самоцель, становились неотличимы от воспринимаемой реальности, подменяли ее.

То состояние, которое мы описывали как неспособность выделить главное, значимое в восприятии, Юнг тоже определял как идентичность. Только идентичность по отношению не к внешним, а к внутренним объектам и идеям (в данном случае это галлюцинаторные образы).

Идентификация и идентичность окажутся, в свою очередь, этапами развития зависимости от LSD. По времени они. будут предшествовать развитию синхронистичности и следующей за ней диссоциации личности.

Случай нашей «разноцветной» пациентки можно описать как идентичность «Я — цветовая гамма». Влечение к эгосистоле — потребность спрятать, уменьшить свое «Я» — окажется, по Юнгу, формой инфляции личности.

Получается, что человек должен в один прекрасный момент испугаться ощущений, которые вызывает наркотик (интернальный локус контроля), либо потребность в эгосистоле неминуемо проведет его через обесценивание собственного «Я» (инфляции) к неминуемой диссоциации личности.

Ход рассуждений автора в этой главе заставил его описывать формирование зависимости от LSD, изменяя порядок появления психических феноменов. Рисунок 24 поможет вам разобраться в психологической динамике развития зависимости от галлюциногенов. Мы считаем, что эта схема помогает понять механизм воздействия на личность не только галлюциногеноз, но и других «дионисических» сил природы и общества.

Остается не до конца проясненным только один вопрос.

Почему даже «интернальная» личность не начинает испытывать страх до начала диссоциативных процессов, на этапе развития идентичности? Зачем человеку идентифицировать себя с галлюцинаторными образами и вещами?

Ту же самую идентификацию человека с объектами внешнего мира, нашу «запрограмированность» реальностью, Дон Хуан — герой и альтер эго Карлоса Кастанеды — называл «глоссами». В «Путешествии в Икстлан», третьей из серии книг Кастанеды, посвященных его учению, подробно рассказывается о том, как южноамериканский шаман учит белого человека преодолевать «глоссы» (обусловленность реальностью) с помощью галлюциногенных растений.

После того как «глоссы» растворяются в галлюцинациях, на место личности (через двери «открытого восприятия») может проникнуть духовная сила, разлитая повсюду во вселенной. Эту священную силу Дон Хуан называет тем же словом, что и индейцы Меланезии. Он называет ее «мана».

Однако Карлос Кастанеда отнюдь не является первым исследователем, который описал представления индейцев об этой магической силе.

В 1926 году английский этнограф Рафаэль Карстен писал:

«Представления об обезличенной духовной силе возможны только в обществе, в котором личность и духи предков представляют собой практически одно и то же…

Мана доступна только в случае благорасположения духов… Является ли объект обиталищем духовного существа или просто обладает обезличенной магической силой — это абсолютно незначащий вопрос, на который и сами индейцы не могут дать точный ответ. Ясно, что для них между личным и обезличенным не существует четкой разницы…» (курсив мой. — А.Д.).

«…Результатом является абсолютно непривычная для нас интерпретация индейцами личной ответственности. Мана может сосредоточиться в любом объекте, как одушевленном, так и неодушевленном. Поэтому за значимые события в жизни племени отвечают не люди, а потоки и водовороты безличной духовной силы».

Вот где кроется ответ на вопрос: зачем человеку нужно идентифицировать себя с наркотическими образами или превращать в наркотик вещи из внешнего мира. Перенос своей индивидуальности на вещи или галлюциногенные переживания приводит к утрате чувства личной ответственности за людей и события окружающей реальности.

Отвечать за состояние своего автомобиля, видимо, легче, чем отвечать за членов своей семьи. В виртуальной реальности действуют игровые законы; а игра тем и отличается от жизни, что ответственность в ней — условная. Но даже компьютер и автомобиль требуют от человека какого-то личного участия. Галлюциноген же растворяет ответственность напрямую, непосредственно, без затраты каких бы то ни было усилий.

Жить в мире и не отвечать за него. Вот подлинное желание, от которого зависят «психонавты». Это желание сильнее страха безумия и смерти. В нем самая суть подмены метафизической потребности — зависимостью от химического вещества.

Человек может «открыть сознание», только став тотально внушаемым, утратив ответственность за окружающих и самого себя, обесценив (инфляция) «по дороге» свое «Я».

Но мы уже говорили выше обо всем этом!

Совершенно верно. Утрата ответственности — это всегда возврат в стихию язычествй. Ибо именно чувство ответственности — краеугольный камень христианского понятия свободы.

«Мы ответственны за мир. Мы — то слово, тот Логос, в котором он высказывается, и только от нас зависит — богохульствует мир или молится… Только через нас космос, как продолжение нашего тела, может воспринимать благодать».

Владимир Лосский

Однако такая ответственность для человека, осознающего ее, — тяжкий груз, нести его, пусть даже и неосознанно, способны только выраженные «интерналы» («жизнестойкие дети»). Погружаться в самого себя, потихоньку растворяя свою личную ответственность в коллективном бессознательном с помощью наркотиков, гораздо проще, чем преодолевать фетиши внешнего мира, включая их, как и себя самого, в очищающий и просветляющий поток — целостное мировоззрение.

Мы снова, как и в предыдущих книгах, сталкиваемся с потребностью в простоте как с главным способом подмены метафизической потребности.