Масса и власть

Масса

Выживающий

Формы выживания

Имеет смысл рассмотреть формы выживания; их много, важно ни одну не упустить из виду.

Первичный процесс в жизни каждого человека, происходящий задолго до рождения и, конечно, превосходящий его по значимости, это процесс зачатия. С точки зрения выживания он еще не рассматривался. О мгновении, когда семенная клетка проникает в яйцеклетку, известно многое, можно сказать, почти все. Но едва ли кого заставлял задуматься тот факт, что подавляющее большинство семенных клеток не достигает цели, хотя и активно участвует в процессе. Ведь к яйцу устремляется не одна-единственная семенная клетка. Их около 200 миллионов. Извергнутые разом, все они устремляются к одной и той же цели.

Число их огромно. Они размножились делением и потому одинаковы; теснее, чем они есть, расположиться невозможно; у них одна общая цель. Вспомним, что именно эти четыре характеристики являются сущностными свойствами массы.

Вряд ли нужно особо подчеркивать, что масса, состоящая из семенных клеток, отличается от массы, состоящей из людей. Но аналогия, а может быть, и нечто большее, чем просто аналогия, здесь очевидна.

Все эти семенные клетки погибают либо на пути к цели, либо потом возле нее. В яйцеклетку вторгается одно-единственное семя. Его вполне можно считать выживающим. Оно, так сказать, вождь, и ему удается то, о чем явно или тайно мечтают все вожди: ему удается пережить ведомых. Из такого выжившего, пережившего 200 миллионов себе подобных, и возникает каждый человек.

От этой элементарной, хотя никогда не анализировавшейся формы перейдем к другим, более нам знакомым. В предыдущих разделах много говорилось об убийстве. Человек выступает против врагов: против одного-единственного, когда речь идет о единоборстве, против окружившей его стаи или, в конце концов, против целой массы. В последнем случае он не одинок и бросается на битву в ряду своих товарищей. Но выживание он всегда воспринимает как свое частное, личное дело, и тем более частное и личное, чем выше он по рангу. Побеждает «хозяин поля». Но поскольку многие из его людей тоже погибли, в грудах мертвых не только враги, но и друзья; это напоминает о «нейтральной» ситуации — эпидемии.

Здесь убийство граничит с умиранием, со смертью в экстремальных размерах по причине болезней и природных катастроф. Выживший переживает здесь всех смертных, будь они друзья или враги. Любые отношения ничего не значат, смерть уравнивает столь универсально, что неизвестно, кого опускают в могилу, знают лишь, что это человек. Характерны повторяющиеся истории о том, как люди приходили в себя в груде мертвых тел, возвращались в жизнь, восставали из мертвых. После этого они обычно слывут неуязвимыми — своего рода чумные герои.

Сдержанное и скрытое удовлетворение в окружающих — друзьях и родственниках — рождает единичная естественная смерть. Никто не нападает и не убивает. Ничего не нужно предпринимать, а только спокойно ждать. Младшие переживают старших, сыновья — отцов.

Сын считает вполне естественным, что отец умирает раньше. Долг обязывает его поспешить к смертному ложу отца, закрыть ему глаза, нести его к могиле. Иногда процедура растягивается на несколько дней, и все это время отец лежит перед ним мертвым. Человек, командовавший им, как никто другой, теперь нем. Бессильно терпит он все, что проделывается над его телом, а сын, который так долго ему подчинялся, теперь дает указания.

Уже здесь налицо удовлетворенность пережившего. Она вытекает из их предшествующих отношений. Один из них был слаб и беспомощен, полностью подчинялся другому. Другой, когда-то всемогущий, теперь свергнут и унижен, и первый распоряжается его безжизненными останками.

Все, что осталось от отца, идет на пользу сыну. Наследство — это его добыча. Он может распорядиться им совсем иначе, чем это делал отец. Отец был экономен, сын может оказаться транжирой, отец был умен, сын окажется безголовым. Как будто принят новый закон и тут же введен в действие. Разрыв с прежним полон и необратим. Его причина — выживание; это его самое личное и интимное выражение.

Совсем иначе выглядит выживание среди ровесников, одногодков. Поскольку речь идет о собственной группе, стремление к выживанию здесь замаскировано иными, более мягкими формами соперничества. Группы ровесников распределяются по возрастным классам. Переход из одного класса в другой сопровождается жесткими, иногда даже жестокими ритуалами, исполнение которых может — хотя это бывает только в исключительных случаях — повлечь смерть молодого человека.

Старейшины — мужчины, которые по истечении определенного количества лет все еще живы, пользуются большим уважением уже у первобытных народов. Обычно люди умирают там гораздо раньше: жизнь там опаснее, чем у нас, они более, чем мы, подвержены болезням. Требуется усилие, чтобы достигнуть определенного возраста, и оно вознаграждается. Старики не только больше знают, не только извлекли массу опыта из пережитых ситуаций, они прошли проверку, о чем свидетельствует сам тот факт, что они живы. Они удачливы, раз живыми вышли из всех войн, охот и несчастий. По мере преодоления новых опасностей уважение к ним растет. Свои победы они могут подтвердить трофеями. Их длящаяся жизнь в племени, насчитывающем немного народа, выглядит событием выдающимся. Сколько раз им приходилось оплакивать других, а сами они живут, и чем больше умерло их сверстников, тем выше уважение к ним, оставшимся. Хотя последнее самим племенем может расцениваться не так высоко, как победа над врагами, одно неоспоримо: оставаться в живых — это само по себе означает иметь успех. Старейшины не просто живы, они все еще живы. Они могут, если захотят, брать себе молодых женщин, и парням придется довольствоваться теми, что постарше. Дело старейшин определять места кочевок, выбирать врагов и союзников. Если в таких обстоятельствах заходит речь об организованном правлении, то правят они, старейшие.

Стремление к долгожительству, характерное для большинства культур, на практике означает, что люди стремятся пережить своих сверстников. Зная, что многие умирают рано, каждый хочет для себя другой судьбы. Моля Бога даровать ему долгую жизнь, человек исключает себя из среды своих товарищей. Хотя в молитве об этом не упоминается, предполагается, что он станет старше их. «Здоровое» долгожительство воплощается в образе патриарха, озирающего многие поколения своих потомков. Патриарх один, нельзя помыслить возле него другого патриарха. С него будто бы начинается новый род. Поскольку вокруг него множество внуков и правнуков, ему не повредит, если кто-то из сыновей умрет раньше него: это лишь прибавит к нему уважения, показав, что жизнь в нем упорнее, чем в них.

Заключая обозрение класса старейших, обратимся к последнему — наистарейшему. Длительностью его жизни определялись этрусские века. Об этом стоит сказать подробнее.

«Века» у этрусков были разной протяженности, иногда короче, иногда длиннее, и каждый раз определялись заново. В каждом поколении имелся человек, который жил дольше всех остальных. Смерть этого наистарейшего, пережившего всех прочих, считалась знаком, который боги дают человечеству. Этим мгновением определялась длительность века: если умерший был 110 лет, ровно столько длился век, если он покинул мир в 105, устанавливается век, длившийся 105 лет. Век выживающего и есть saeculum, он исчисляется годами его жизни.

Протяженность жизни каждого города и каждого народа были предопределены. Народу этрусков суждены были десять веков, которые отсчитывались от основания города. Если выживающие в каждом из поколений держались особенно долго, то и нация в целом становилась намного старше. Это исключительное явление, в качестве религиозного института оно беспримерно в истории.

Выживание во временном отдалении — это единственная форма выживания, оставляющая человека невиновным. Людей, живших задолго до меня, которых я не знал, нельзя убить, невозможно желать им смерти, бессмысленно ее ждать. Известно, что они жили когда-то, когда меня еще не было. Но осознавая, что они были, я помогаю им преуспеть в какой-то мягкой и часто пустой форме выживания. Может быть, я при этом оказываюсь им полезнее, чем они мне. Но можно показать, что и они стремятся удовлетворить собственную жажду выживания.

Существует, следовательно, выживание по отношению к предкам, которых человек лично знать не мог, а также и по отношению ко всем предшествующим поколениям. Ощущения последнего рода возникают на кладбищах. Они сродни чувству выживания во время эпидемии; только люди, собранные здесь из разных времен, пали жертвой не чумы, а эпидемии смерти.

Можно возразить, что в этом исследовании о выживающем обсуждается ни что иное, как явление, давно уже нам известное под именем инстинкта самосохранения.

Но совпадает ли одно с другим? Разве это одно и то же? Как надо представлять себе действие инстинкта самосохранения? Мне кажется, что это понятие уже потому сюда не подходит, что предполагает одного-единственного изолированного человека. Акцент здесь делается на само. Еще важнее вторая часть слова — сохранение. В нем заложен двоякий смысл: сначала, что каждая тварь должна питаться, чтобы жить, и далее она должна каким угодно образом защищаться от нападений. Рисуется этакая монументальная фигура существа, которое одной рукой принимает пищу, а другой отталкивает врага. По сути дела, мирное создание! Оставь его в покое, оно будет жрать траву и не причинит никому ни малейшего вреда.

Можно ли изобразить человека более лживо, смешно и извращенно? Конечно, человек ест, но не то же, что корова, и его не пасут на лужайке. Он добывает себе пищу подлым, жестоким и кровавым путем, никогда не бывая при этом пассивным. Он не избегает врага, чтобы быть от него подальше, а наоборот, бросается в бой, лишь только тень врага мелькнет на горизонте. Оружие нападения у него всегда сильней, чем оружие обороны. Конечно, человек хочет себя сохранить, но есть другие вещи, которых он тоже желает, и разделить их невозможно. Человек хочет убивать, чтобы пережить других. Он не хочет умирать, чтобы его не пережили другие. Если то и другое можно назвать самосохранением, то выражение имеет смысл. Непонятно, правда, зачем держаться такого нечеткого понятия, если другое точно отражает суть дела.

Все перечисленные формы выживания имеют древнее происхождение, они встречаются, как будет показано далее, уже у первобытных народов.