Глава 4. Психология по-академически

1. Средство от коллективного невроза

Судьба академической (или исследовательской) психологии сложилась иначе, нежели психологии практической. В отличие от своих собратьев по профессии психологи-исследователи произошли не от врачевателей, а от философов, которые не резали крыс, а рассуждали о психике, не выходя из своих кабинетов. Появлялись, правда, смутьяны, которые пытались всех убедить, что без разрезанных крыс все же не обойтись, но их живодерские призывы не встречали одобрения. Философы царствовали в науке вплоть до XYII в., когда народ вышел из замков, снял латы и вдохнул свежего воздуха, и его вдруг осенило, что ему нужна не кабинетная, а экспериментальная наука. Тут-то ученые и переместились из кабинетов в свои сады, где им тут же начали падать на головы яблоки, помогавшие делать открытия. Само это почетное слово, правда, появилось в лексиконе человечества с большим опозданием — лишь в 1848 г. (благодаря Р. Уэвеллу). Но тот, кто вышел из кабинета и сел под яблоню, уже, несомненно, был ученым. И, хотя одного из первых ученых по недоразумению все-таки сожгли, их быстро начали уважать — и за то, что они говорили непонятные речи, и за то, что при этом еще и делали кое-что полезное. В отличие от философов, которые только говорили непонятные речи.

Есть, впрочем, и другая версия появления науки современного типа, которая, при всей ее психологичности, принадлежит не психологам. Первым, кто ее высказал, считается Ф. Ницше. Суть ее в том, что наука, объясняющая все подряд, это средство терапии массового невроза, который порождается необъясненным и непонятным.

Вообще известно, что люди давно помешались на объяснениях, в большинстве случаев готовы принять любые объяснения и очень переживают, когда объяснения нет. Эта мания объяснений свойственна человечеству с очень давних времен. Демокрит признался однажды, что предпочел бы открытие одной причинной связи персидскому престолу (возможно, из нелюбви к персам). Эйнштейн жаловался на регулярно овладевавшего им «демона причинного объяснения». А современная клиническая практика свидетельствует, что больные часто предпочитают нежелательный для них диагноз отсутствию какого-либо диагноза. В общем, факты говорят о том, что нам свойственен невроз непонятного, который очень хорошо лечится наукой, и, как только этот невроз обострился, она и возникла.

На заре науки к тому же почему-то решили, что, как выразился Ш. Монтескье, «знание смягчает людей, разум ведет их к человечности» (как выяснилось впоследствии, это было большим заблуждением). А Б. Спиноза вообще усмотрел высшую цель науки в «достижении высшего человеческого совершенства». И, хотя другие известные люди, например, Ж. Ж. Руссо, убедительно доказывали, что именно избыток научных знаний погубил Афины, Рим и Византию, а американские индейцы непобедимы (были в то время) именно потому, что мало знали, уже трудно было не поддаться соблазну познания. И человечество попалось на эту удочку.

Но все же главную роль в возникновении науки сыграло другое и довольно случайное обстоятельство: в Королевском научном обществе Великобритании, которое вплоть до конца XY1I в. занималось не наукой, а черт знает чем, стулья стали ставить по кругу, а не тем знакомым нам способом, который предполагает разделение присутствующих на членов президиума и всех остальных. Как это произошло, толком неизвестно: наверное, что-то напутала уборщица. Но важен результат: оказавшись лицом друг к другу, члены Общества начали спорить, т. е. возникла та самая атмосфера дискуссий и критицизма, которая и породила науку Нового Времени. Вообще надо отметить, что наука всегда находилась в большой зависимости от ситуативных и довольно-таки случайных обстоятельств. Открытие Архимеда, например, было сделано им в ванной и вряд ли могло быть сделано в каком-либо другом месте, открытие Ньютона — под яблоней, открытие Пуанкаре — на подножке омнибуса и т. п. А идеи наиболее известных психологических экспериментов — таких, как эксперименты К. Левина, Д. Бродбента, А. Трисман, почему-то родились в кафе.

Но восстановим разорванную этим поучительным отступлением линию повествования: к концу XIX в., несколько позже, чем другие науки, психология ясно осознала, что ей гораздо выгоднее быть не разновидностью философии, а экспериментальной наукой. А для этого с психикой надо было делать то же, что физиологи делали со своими крысами, а физики со своими тележками — резать и измерять. Так психика оказалась расчлененной на внимание, память, мышление и т. п., психологи стали исследователями, все остальные люди — их испытуемыми (некоторые ради того, чтобы не плодить сущности сверх надобности, были одновременно и тем, и другим, но их осудили за интроспекционизм), а психология стала наукой.