Глава 11. Заграница нам поможет?


...

4. Тестирование эмигрантности

Описанная только что ситуация может навести на мысль о том, что моральный уровень наших ученых-эмигрантов не слишком высок. Такой вывод был бы, конечно, несправедлив, но вопрос о том, каков он, наш типовой ученый-эмигрант, поставить вполне уместно. Существующие портреты, обобщающие результаты эмпирических исследований, запечатлели такой образ: это мужчина немного моложе сорока лет, владеющий иностранным языком и компьютером, имеющий публикации как в России, так и за рубежом, чаще всего младший научный сотрудник, закончивший такой престижный у нас вуз, как, например, МГУ, МИФИ или МФТИ. Остальные черты сугубо индивидуальны. Да и типовые черты не такие уж типовые. Так, например, значительная часть эмигрирующих не знает иностранного языка и не только, скажем, идиша, эмигрируя в Израиль, но и английского, эмигрируя в Англию или в США. Впрочем, это странное, на первый взгляд, обстоятельство органично ложится в приведенные выше данные о том, что отъезд обусловлен спонтанно происходящими событиями уходом жены, ссорой с начальником и т. п. и тоже происходит спонтанно. Соответственно, у уезжающего нет времени на то, чтобы толком узнать, в какую страну он едет, а тем более на то, чтобы выучить ее язык.

Вообще-то незнание языка не мешает эмигранту, особенно в Америке, граждане которой, как известно, своего языка тоже не знают и говорят на нем неправильно. Поэтому всего лишь половина наших ученых, эмигрировав за рубеж, оказывается за пределами науки подметает тротуары, моет котлы или делает что-то подобное. Остальные же остаются учеными, причем из их числа только 60 % оказываются вынужденными заниматься не тем, чему их учили, а 40 % занимаются именно наукой и в полном соответствии со своей специализацией.

Бытует, правда, мнение о том, что они, особенно ученые-гуманитарии, как-то «теряются» за рубежом, и даже самые блестящие из них там сильно тускнеют. Но это мнение завистников, а сама описанная позиция неверна уже потому, что, во-первых, по-настоящему блестящие гуманитарии, как правило, не уезжают (им неплохо и здесь), уезжают те, кто и здесь не блещет, а, значит, не может потускнеть, во-вторых, демонстрировать свои способности им приходится сквозь мутную линзу чужого языка, которого они, как только что было сказано, часто не знают. Да и вообще для того, чтобы пустить корни за рубежом, нужны не знание языка, а совсем другие качества. Ключевые среди них оцениваются тестами, включающими примерно такие вопросы:

1. Что для Вас лучше: быть профессором в России или официантом во Франции?

2. Способны ли Вы мыть котлы или подметать улицы и в течение какого времени?

3. Как долго Вы способны прожить в Людоедии в условиях пятидесятиградусной жары и существующих там нравов?

4. Какая валюта в Хренопотамии и каков ее сегодняшний курс в отношении рубля?

5. Есть ли у Вас родственники в Чертзнаетгдетии?

6. Какое наказание полагается за употребление спиртного в мусульманской Тирании и готовы ли Вы его выдержать?

И так далее.

Если Вы хотя бы на один подобный вопрос не сможете ответить утвердительно, то, скорее всего, Вы не годитесь для эмиграции. А если на два и более то Вам вообще нечего делать за границей, за исключением того самого случая, когда Вы Нобелевский лауреат, Ваш дядя президент США, а половина акций всех крупнейших банков принадлежит лично Вам. Но, к сожалению, не все желающие эмигрировать проходят через этот тест, в то время как его надо было бы сделать обязательным, что приводит к засорению эмиграционного потока совершенно случайными и не жизнеспособными за границей людьми. В результате, как показывают опросы, только 10 % эмигрантов из любой страны, будучи эмигрантами по призванию, намереваются навсегда остаться за границей, остальные же случайные эмигранты и, пожив там немного, начинают стремиться обратно (хотя обычно не возвращаются в силу целого ряда причин).

Что же делают остальные 90 %? Если, скажем, шведский профессор, попреподавав где-нибудь в Гарварде или в Стэнфорде, обычно возвращается в родную Упсалу, а английский профессор в родной Кембридж, то ученого, например, из Саранска, поработавшего пару лет в Йеле и вернувшегося обратно в Саранск, трудно себе представить. И воображение нас не обманывает: таких людей действительно очень мало. Так что же делать ученому из Саранска, когда исчезнет его зарубежный контракт и мистер Глав-нинг, пригласив его к себе в кабинет, самым дружеским тоном сообщит ему, что он больше не нужен?

Психология bookap

Тут есть несколько вариантов. Теоретически, конечно, можно попытать счастья в другом университете (или в другой фирме) на Западе. Но ученый, списанный в одном месте, как правило, не нужен и в других местах как увядшая жена, брошенная мужем, если у нее нет солидного капитала (а таких не бросают), в большинстве случаев не нужна и другим мужчинам. Можно пойти подметать тротуары или мыть котлы, но практика показывает, что, если сразу после приезда из России наши ученые делают это вполне охотно, то избалованные годом-другим научной работы в каком-нибудь западном университете, уже не очень. Можно ограбить какой-нибудь банк и продолжать заниматься наукой, выплачивая зарплату самому себе. Этот путь становится все более популярным, в результате чего европейские банки и лишились 200 миллиардов долларов, уведенных нашими хакерами. Можно уехать в Членоломанию, которая хочет иметь свое ядерное оружие и очень ценит российских ученых. Но там очень жарко, другая вера, постоянные войны, и Вам после уютного

Гарварда туда не захочется. Но, к счастью, есть и еще один вариант, который дал жизнь такому явлению как «маятниковая» миграция.