ВЕНА. ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ
Прозрение девицы Парадиз
Однажды к Месмеру привели девицу Марию Терезию Парадиз. С четырех лет она была слепой из-за поражения зрительных нервов и считалась неизлечимой. В Вене она была хорошо известна благодаря своим выдающимся способностям. Считалась талантливой музыканткой, прекрасно играла на клавесине, писала музыку. Сама императрица опекала молодое дарование, назначила родителям девочки пенсию двести золотых дукатов и взяла на себя расходы по ее образованию.
До того как ее привели к Месмеру, девушку многие годы лечили самые знаменитые светила — первые глазные врачи Вены. Все их усилия не давали результатов.
Месмер обследовал пациентку. Он установил у нее конвульсивное подергивание глаз, при этом выступающих из орбит, боли в области селезенки и печени, что вызывало нечто вроде припадков помешательства. Месмеру стало ясно, что причина этих явлений отнюдь не разрушение зрительного нерва, а нарушение психики. Он нашел у нее общее нервное расстройство и заявил, что болезнь ее поддается лечению его методом.
Месмер решил взять девушку на время лечения к себе в дом, чтобы удобнее было следить за результатами магнетического курса. Стоит заметить, что лечил он ее бесплатно.
Через некоторое время Месмер констатировал, что почти полностью вернул девушке зрение. Так утверждал он. Иное мнение было у профессоров, тех самых врачей — его недругов. Никакого улучшения не произошло, заявляли они, все это обман и одно лишь «воображение».
В пользу этого утверждения говорит то, что к девице Парадиз никогда уже больше не вернулось зрение. В пользу Месмера — письменный отчет, написанный отцом девушки. Едва ли это могло быть подделкой, столь психологически точно и полно описывается в нем, как постепенно происходило прозрение пациентки Месмера.
Ее отец, уважаемый старый надворный советник, абсолютно трезвый в оценках процесса лечения, в частности, свидетельствовал:
«После непродолжительного интенсивного магнетического воздействия со стороны г-на доктора Месмера она начала различать очертания поставленных перед нею предметов и фигур. Но новое чувство было столь обостренным, что она могла смотреть на все это только в очень темной, снабженной ставнями и занавесями комнате. Когда перед ее глазами, со впятеро сложенной на них повязкой, проводили зажженной свечою, хотя бы и очень быстро, она разом падала, словно пораженная молнией. Первой человеческой фигурой, которую она увидела, был г-н доктор Месмер. Она с большим вниманием наблюдала за ним и за всевозможными движениями его тела, которые он проделывал, чтобы испытать ее. Она была в известной мере испугана этим и сказала: «Как ужасно видеть это! Неужели таков облик человеческий?» К ней, по ее желанию, привели большую домашнюю собаку, очень ручную, ее всегдашнюю любимицу, и она осмотрела ее с тем же вниманием. «Эта собака, — сказала она потом, — нравится мне больше, чем человек; мне много легче переносить ее вид». Особенно поражали ее носы на лицах, которые она рассматривала. Она не могла удержаться от смеха. Вот что она сказала об этом: «Мне кажется, что они обращены на меня с угрозой и хотят выколоть мне глаза». После, увидев достаточное количество лиц, она привыкла к ним. Наибольшего труда стоит ей научиться различать цвета и степень отдаленности предметов, ибо в отношении вновь проявившегося у нее чувства зрения она столь же неопытна и неискушенна, как новорожденный ребенок. Она никогда не ошибается в различиях одного цвета от другого, но зато смешивает их наименования, в особенности если ее не навели на след — производить сравнения с окраскою, ей уже знакомою. При виде черного цвета она поясняет, что это образ ее былой слепоты. Этот цвет всегда пробуждает в ней некоторую склонность к меланхолии, в которую она часто впадала, пока длилось лечение. В то время она неоднократно разражалась внезапными рыданиями. Так, однажды с ней случился столь сильный припадок, что она бросилась на софу, отбивалась руками, пыталась сорвать с себя повязку, отталкивала от себя все и, жалостно стеная и плача, являла своим видом такое отчаяние, что мадам Сакко или любая другая знаменитая актриса не могли бы найти лучшего образца для изображения женщины, потрясенной крайним горем. Через несколько мгновений печальное настроение прошло, и она вернулась к своей прежней приветливости и жизнерадостности, хотя вскоре после того с нею снова случился такой же припадок. Когда в первые дни распространившаяся молва о ее прозрении привлекла к нам многих родственников, друзей и высокопоставленных лиц, она стала сердиться. В своем недовольстве она однажды сказала мне так: «Почему это я чувствую себя не такой счастливой, как раньше? Все, что я вижу, вызывает во мне неприятное возбуждение. Ах, мне было гораздо спокойнее, пока я оставалась слепой!» Я утешил ее тем доводом, что ее нынешнее раздражение связано с восприятием непривычной области, которая для нее открылась. Едва привыкнув к зрению, она станет такой же спокойной и довольной, как и другие. «Это хорошо, — отвечала она, — потому что, если при взгляде на что-нибудь новое мне и дальше суждено испытывать беспокойство вроде нынешнего, я готова теперь же вернуться к прежней слепоте».
Так как вновь обретенное чувство вернуло ее в первоначальное состояние, то она вполне свободна от предвзятых взглядов и именует вещи просто по тому непосредственному впечатлению, которое они на нее производят. Она очень хорошо судит о чертах лица и делает из этого выводы о свойствах характера. Знакомство с зеркалом повергло ее в большое удивление; она не могла понять, как это поверхность зеркального стекла улавливает предметы и вновь представляет их глазу.
Ее привели в великолепную комнату, где была высокая зеркальная стена. Она стала принимать перед нею самые необычные позы и особенно смеялась тому, что изображение в зеркале, когда она приближалась, подступало к ней, а при ее удалении отступало. Все предметы, которые она замечает в известном отдалении, кажутся ей маленькими, и в ее представлении они увеличиваются по мере того, как придвигаются к ней. Когда она с открытыми глазами подносила ко рту кусочек поджаренного хлеба, ей представлялось, будто он такой большой, что не поместится во рту.
Потом ее провели к бассейну, который она назвала большой суповой миской. Ей казалось, что шпалеры кустов в аллее движутся рядом с ней с двух сторон, а на возвратном пути она думала, что дом идет навстречу, причем особенно понравились ей освещенные окна. На следующий день пришлось исполнить ее желание и свести ее в сад при свете дня. Она опять внимательно осмотрела все предметы, но не с таким удовольствием, как накануне вечером. Протекавший перед домом Дунай она назвала длинной и широкой белой полосой и точно указала те места, где она видит начало и конец реки. До деревьев, стоявших примерно в тысяче шагов по ту сторону реки, на так называемой Пратерау, можно было, по ее мнению, дотянуться рукою.
Так как это было среди бела дня, она не могла долго вынести пребывания с открытыми глазами в саду. Она сама потребовала, чтобы ей опять завязали глаза, так как восприятие света не по силам ее слабому зрению и вызывает у нее головокружение. Когда у нее на глазах повязка, она не решается без провожатых и шагу ступить, хотя прежде, будучи слепою, расхаживала по хорошо знакомой комнате. Рассеянность, вызываемая новым чувством, служит причиной того, что она должна быть более внимательной за клавесином, чтобы сыграть какую-нибудь пьесу, в то время как раньше она исполняла целые концерты с безукоризненной верностью и при этом вела беседу с окружающими.
Теперь с открытыми глазами ей трудно сыграть и Небольшую вещицу. Она следит за своими пальцами — как они поднимаются над клавиатурой, — но при этом не попадает в большинстве случаев на нужные клавиши».
Свидетельство отца пациентки Месмера, человека серьезного и уважаемого, не походит на выдумку. И тем не менее венские врачи, недовольные вмешательством Месмера, ополчаются на целителя. Особенно усердствует глазной врач профессор Барт. Девица Парадиз несколько лет лечилась у него, но безрезультатно. Врачебная корпорация из солидарности поддерживает коллегу профессора Барта, обвинившего Месмера в знахарстве.
После вмешательства влиятельных врачей возникает препятствие намерению Месмера лично представить императрице Марии-Терезии свою находящуюся на пути к выздоровлению пациентку. Более того, враждебно настроенные коллеги решительно выступают против того, чтобы Месмер продолжал лечение девицы Парадиз своим магнетическим методом. Но тут происходит непредвиденное. Сама пациентка высказывает непременное желание, чтобы доктор Месмер продолжил свое лечение.
Тогда противники Месмера прибегают к другому способу. Они убеждают стариков родителей девицы Парадиз, что если их дочь прозреет, то они лишатся монаршей милости — пенсии двести дукатов, мало того, будет покончено и с концертами их дочери, так как публика потеряет интерес к прозревшей музыкантше.
Угроза потерять финансовый достаток действует безотказно. Отец, еще недавно вполне доверявший Месмеру, является к нему в дом и требует немедленно вернуть ему дочь. При этом он даже угрожает саблей. Происходит, однако, удивительная вещь: дочь не желает подчиниться требованию отца. Она прямо заявляет, что не намерена возвращаться под родительский кров, а остается у Месмера. То ли настолько уверовала в его метод лечения, то ли просто-напросто влюбилась в своего врача.
Мать девушки набрасывается на непокорную и бьет беззащитную с яростью рассвирепевшей тигрицы. Побои приводят к тому, что девушка падает, у нее начинаются судороги. Однако и после этого родителям не удается сломить дочь и заставить покинуть дом своего исцелителя (кое-кто считает, что девица действительно влюбилась в доктора). Как бы то ни было, она остается в клинике Месмера.
Но все эти треволнения и скандалы не прошли даром для девушки. В результате перенесенных потрясений слабый проблеск света, возникший с таким трудом, угасает. Снова начать лечение, чтобы оживить расстроенные нервы, Месмеру не дают. Вмешивается корпорация медиков и по повелению императрицы берется «положить конец этому надувательству». Месмеру ничего не остается, как прервать лечение и выдать еще недолечившуюся девушку ее родителям, несмотря на ее отчаянные мольбы.
Что было дальше, вернее, каковы были последствия всей этой истории, точно не известно. Либо Месмеру, как «нежелательному иностранцу», было велено правительством покинуть Австрию, либо он сам принял решение уехать, не желая больше видеть своих бессовестных венских коллег.
Так или иначе, после случая с девицей Парадиз Месмер покинул свой великолепный дом на Загородной улице, разошелся с женой (детей у них не было) и уехал из Вены. Спустя некоторое время он обосновался в Париже.
