Глава XVII. Покой и деятельность, беспокойство, нетерпение, ожидание, желание

Особенности мимики сообразно возрасту, полу, темпераменту, характеру, воспитанию.

Мимика служит не только средством для проявления удовольствия и страдания, любви и ненависти; она может также выражать общее самочувствие, зависящее не от здоровья или болезни, а от известного состояния нашей чувствительности или наших психических сил. И вот почему, взглянув на человека, мы сразу можем решить, находится ли он в покое, или же готовится к действию, беспокоен ли он, или находится в нетерпеливом настроении, чего-то ожидает или желает. Так как вся жизнь состоит из непрерывных изменений в наших состояниях, то почти невозможно, чтобы какое-нибудь лицо не выражало чего-либо особенного. Эта истина настолько элементарна, что даже дитя, видя статую, спросит нас: что выражает собою этот мужчина или эта женщина? И когда мы не находим ответа на этот естественный вопрос, мы остаемся недовольными и смущенными и, убедившись в своей неспособности удовлетворительно ответить на него, мы говорим с некоторым оттенком презрения: статуя весьма красивая, но без всякого выражения. Возможно ли, вообще, чтобы создание человеческое ничего не говорило нам ни о своем прошлом, ни о настоящем, ни о своих надеждах и желаниях в будущем?

По-моему, в этом отношении существует огромная разница между произведениями древних и новейших скульпторов. У первых я всегда нахожу известное выражение, хотя бы это было просто только выражение жизни: тут я вижу мускулы, словно трепещущие под кожею. У последних же я вижу в статуях одну только кожу: мускулов точно нет здесь, или они ничего не говорят. Чтобы убедиться в этом, взгляните на Венеру Медицейскую или Милосскую, и затем на Венеру Кановы или Торвальдсена, хотя нужно заметить, что из всех новейших скульпторов оба они с особенным усердием изучали античных художников. Целая пропасть разделяет эти образцы творчества, потому что перед глазами находятся две различные страницы из истории искусства. Понятно, что за образцы для сравнения я беру только статуи, не выражающие сильных волнений, но отнюдь не те, в которых представлены сильные кишечные сокращения, конвульсивные спазмы или вообще резкая мимика. В произведениях последней категории даже для посредственного скульптора обязательно вложить под кожу своей статуи нечто подвижное, трепещущее, чтобы оно громко говорило о том, что именно артист желал или надеялся воспроизвести. Древние не любили ни судорог, ни конвульсий, но они умели заставить статую мужчины или женщины, изображенных во весь рост, говорить всем и каждому о многих вещах и таким языком, секрет которого, по-видимому, утратили новейшие художники. Будем надеяться, что когда-нибудь он снова будет найден! Человеческая красота, даже без примеси страсти, прекрасна уже сама по себе; она умеет сказать нам очень и очень многое. Никогда, до скончания веков, глаза сынов человеческих не перестанут удивляться Венере Милосской, без всякого предварительного пробуждения страстных и нежных вожделений. Жизнь безмятежная, тихая, ясная, довольная сама собою, представляет столько спокойных выражений красоты, что за недостачу их нечего опасаться.

Вот почему я рассматриваю с постоянно возрастающим удивлением прекрасную статую Сунамиты, в которой мой дорогой друг, искусная ваятельница Аделаида Пандаани Мараини, представила красивую пленницу Соломона, выходящую из золотого дворца своего повелителя, чтобы отыскать своего пастуха. Здесь не видно никакого тяжелого или вообще вульгарного волнения, нет и следов напряженного сокращения мышц; но вся фигура, как есть, взятая в общем характере ее мимики, точно произносит во всеуслышание слова Библии: «Я ищу того, кого любит душа моя». Все тело, голова, шея, глаза, кажутся устремленными к одной точке, которая манит к себе и очаровывает эту женщину; левою рукою она скромно поддерживает край своей одежды, чтобы не споткнуться, а правая рука ее открыта, точно она готова уже прикоснуться к своему другу и осыпать его ласками. В смысле мимического искусства, это одна из самых обыкновенных и самых простых поз, а в эстетическом отношении статуя эта напоминает греческое искусство, столь величественное в своем олимпийском спокойствии и столь ясное в своей несравненной безмятежности.

Выражения покоя и деятельности — самые обыкновенные. В этом случае не столь выразительным оказывается лицо, сколько общее положение всего тела, в котором сказывается наклонность к расслаблению или к сокращению мускулов.

Стоя на ногах, нельзя хорошо отдохнуть, и потому мимика покоя проявляется лишь в сидячем или лежачем положение тела. И чем более приближается тело к горизонтальному положению, тем яснее обозначается мимика лени или отдыха.

Подобно тому, как при укладке какого-нибудь инструмента в футляр его складывают несколько раз, прилаживая одну часть к другой, так точно, по-видимому, и у человека, желающего отдохнуть, голова склоняется на шею, а различные части рук и ног, в свою очередь, складываются одна на другой. Локти опираются на колена, а голова — на ладони рук.

Таким образом мы по возможности уменьшаем работу мышечных сокращений, а поддержание тяжести тела в сидячем положении возлагаем исключительно на самые сильные мышцы, расположенные по преимуществу на задней стороне туловища.

Если же утомление более значительно и потребность в отдыхе чувствуется сильнее, то является необходимость исключить из работы еще большее число мышц. Тогда мы изменяем сидячее положение в полугоризонтальное или в горизонтальное, переходя к нему в несколько приемов, именно отыскивая сначала точки опоры для нижних конечностей, потом для одной или для обеих рук и, наконец, для всего туловища и плеч.

Гамаки тропических стран, бамбуковые индийские стулья, такие удобные и прохладные, все наши кровати и диваны приспособлены к этим различным позам и к всевозможным степеням отдыха и мышечного расслабления. Разнообразие форм подобной мебели отчасти внушено мышечным опытом, отчасти же климатическими особенностями и различною степенью лени, присущей отдельным расам.

Весьма интенсивная мимика покоя почти исключительно выражается отрицательными признаками; она совпадает с мимикой сна, представляющего собою самую высшую степень покоя, при которой прекращается даже работа сознания. Мимика сна очень характерна, но почти всякий может искусственно изобразить ее. Только плохой рисовальщик оставляет нас в недоумении на счет того, что хотел он представить: отдых ли, сон или смерть. Великие артисты умеют даже передавать степень утомления и сопровождающее отдых ощущение удовольствия или страдания. Нужно различать покой приятный, доставляющий наслаждение, и покой обременительный, связанный с изнеможением; с другой стороны, отдых может быть вызван трудом или ленью. Художник, умеющий наблюдать природу, может передать все эти оттенки.

Мимика деятельности диаметрально противоположна мимике покоя. Прежде даже, чем начать борьбу и принять известное решение, тело, которое было известным образом сложено, точно развертывается, расправляет свои суставы и приготовляется к работе. При этом вы видите, что шея выпрямляется, голова покидает свои точки опоры, руки вытягиваются вверх и туловище приподнимается; словом, из лежачего положения человек переходит в сидячее, а затем в стоячее. Но даже пока он пребывает еще в лежачем положении, сильное сокращение мышц туловища или внезапное движение шеи, поднимающее голову, уже достаточно ясно дает знать, что деятельность начинается или готова начаться.

Но самое характерное из всех этих движений состоит в энергичном закрытии рта. Это явление обратило на себя внимание всех писавших о физиономии и мимики[84].

Движение закрытия рта — признак постоянный, указывающий на окончательную готовность к борьбе или на приготовление к ней; вероятно на этом основании считают упрямыми и твердыми людей с большим и выдающимся подбородком и, наоборот, слабыми и нерешительными — людей, у которых подбородок мал и оттянут назад. В этом народном поверии есть значительная доля правды, отчасти потому, что подбородок является одним из характерных иерархических признаков, отличающих человека от обезьяны, отчасти же потому, что упорным и решительным людям часто приходиться сжимать губы и выдвигать подбородок.

Прежде чем сделать усилие, мы закрываем рот и расширяем грудь глубоким вздохом. Я полагаю, что это делается не с тою целью, чтобы замедлить кровообращение, как это думает Грасиоле, а для того, чтобы дать надежную точку опоры для множества мышц, которые здесь прикрепляются, а также для того, чтобы запастись достаточной порцией кислорода, в виду предстоящего усиленного расхода мышечной энергии. Не подлежит сомнению, что мы задерживаем дыхание, готовясь стрелять в цель, вдевая нитку в иглу и вообще во всех тех случаях, когда нам нужно совершить какое-либо действие, требующее большого внимания или трудное для исполнения. Мы не желаем, чтобы потребность дыхания послужила помехой нашему делу, и потому мы задерживаем его, отчасти с тем, чтобы захватить про запас побольше воздуха, отчасти для того, чтобы дать прочную опору мышцам. Если я не ошибаюсь, высказанная мною теория дополняет взгляд Белля и Дарвина, но расходится с мнением Грастиоле, который принимает следствие за причину.

Белль совершенно справедливо замечает, что пока два человека ведут между собою борьбу и душат друг друга, до тех пор не слышно никакого крика; они хранят глубокое молчание; но раз вырвался крик, это значит, что удар уже нанесен, а быть может уже явилась и жертва.

Беспокойство, нетерпение, ожидание, желание суть такие общие состояния, которые могут проистекать из самых разнообразных причин, но мимическая форма их больше зависит от степени волнения, чем от его специального характера и способа происхождения. Можно сделаться беспокойным, нетерпеливым вследствие лихорадочного недомогания или душевного страдания, под влиянием пламенного желания или при ожидании любимого человека; но во всех этих различных случаях мимика бывает почти одна и та же.

Беспокойство обыкновенно характеризуется быстрыми сокращениями и расслаблениями различных групп мышечных антагонистов; движения эти ускорены и сменяются через короткие промежутки времени; поэтому также мы изменяем каждую минуту свое положение. Взгляд в свою очередь отличается неопределенностью, подобно движениям туловища и членов.

Нетерпение мало отличается от беспокойства; впрочем, оно чаще происходит от нравственных причин и сопровождается рассеянным взглядом, а также знаками отрицания и отвращения. Беспокойным можно быть постоянно, вследствие темперамента; нетерпение же проявляется только время от времени, под влиянием каких-либо особенных причин. По мере того как нетерпение возрастает, мимика его может смешиваться с выражением начинающегося гнева; дыхание делается глубоким и прерывистым; человек повторяет какое-нибудь слово или слог, испускает различные ритмичные звуки с тем, чтобы отвлечь свое внимание от занимающего предмета. Для нетерпения и скуки весьма характерным признаком является раскачивание тела и членов из стороны в сторону.

Ожидание имеет мимику, тождественную то с выражением желания, то нетерпения, смотря по обстоятельствами. Если же оно не сопровождается ни желанием, ни нетерпением, то в таком случае оно проявляется лишь чисто умственной мимикой внимания, которую мы уже исследовали.

Желание есть известная степень весьма разнообразных душевных волнений, так как побудительной причиной его может быть любовь и ненависть, прожорливость или гордость. Мимика желания слагается из выражений ожидания и нетерпения; далее, к ней может быть примешано также беспокойство, так что она вообще получает специальный оттенок, смотря по вызвавшей ее причине. Лебрён изобразил желание на таб. VII своего атласа; но его рисунок скорее выражает ожидание, и если бы в нем только немного усилить черты, то получилось бы выражение сладострастия. Комментарий к этому рисунку тоже не удачен.

Как образчики мимических выражений общего характера, я рекомендую художникам фигуру пьяного человека, нарисованную Лафатером (т. I, стр. 155. изд. 4), и фигуру отца, укоряющего своего заблудшего сына, которого он горячо любит. Эти рисунки не нуждаются ни в комментариях, ни в объяснениях; уже само выражение их говорит, поет, кричит; это самое красноречивое подражание природе. Фигура пьяного человека напоминает нам своей мимикой могучий, богатырский сон; недаром же говорится — я сплю как пьяный, я заснул как мертвый. Таким образом, аналогия мимических выражений идет на встречу синонимам языка.

Я не рассчитываю разобрать здесь все общие мимические состояния, т. е. не зависящие от какого-либо специального душевного волнения; но если к тем формам, которые были уже исследованы нами, присоединить мимические выражения здоровья, болезни и умственной работы, то мне кажется, что наш обзор будет довольно полным.

Нам остается, однако, коснуться еще другого вопроса, относящегося к общей мимике, – исследовать характер выражения, поскольку он зависит не от специальной причины, вызывающей волнение, но от природы того человека, у которого оно возникает, а также от тех частных условий, в каких находится этот индивид в данный момент.

В деле мимики каждый из нас имеет свой собственный стиль, подобно тому, как это замечается в манере писать, одеваться и во многих других отношениях, важных или мелочных, из которых складывается вся наша жизнь, – такая короткая и вместе с тем столь сложная.

Способ жестикуляции так тесно связан с нашей природой, что, увидев двух индивидов, похожих лицом друг на друга, можно смело утверждать, что между ними окажется сходство и в способе выражения волнений. Обыкновенно думают, что такая аналогия в семействах и племенах обусловливается подражанием; я же, напротив, уверен, что в этом случае гораздо большее значение имеет сходство натур. До конца своих дней я не забуду того странного впечатления, какое произвел на меня губернатор в Санта-Фе, дон Жозе-Мария Куллен, встретивший меня в своем дворце при первом моем визите. Дело в том, что он до того оказался похож на моего покойного друга, д-ра Бролю, что мне представилось, будто последний воскрес и стоит перед моими глазами. А после того как он раскланялся со мною, я нашел его жесты до такой степени сходными с жестами моего друга, что просто стал в тупик и не мог скрыть своего удивления от любезного дона Жозе. Между тем он был уроженец Америки, тогда как Бролю был ломбардец. Впоследствии мне приходилось встречать много других случаев подобного же сходства.

Вопрос, рассматриваемый нами, весьма важен и интересен; между тем в других сочинениях по физиономике он затрагивается обыкновенно лишь мимоходом и поверхностно. Великие живописцы, великие скульпторы, великие драматические артисты, по вдохновению своего гения, умели пополнять эти пробелы знания, но они не оставили нам письменных сообщений относительно того, что им удалось почерпнуть в сокровенных недрах природы. То немногое, что мы скажем по этому поводу, должно послужить зародышем для будущих изысканий.

Мимика одного и того же волнения может быть различна по силе и по богатству частностей. Известное выражение может быть сильным и в то же время бедным в смысле форм проявления, или наоборот — слабым, но с богатым оттенками. Иногда, однако же, сила мимики совпадает с разнообразием ее проявлений, при чем выразительность достигает высшей своей степени. Так у дикаря, или у человека мало интеллигентного, когда он сильно страдает или испытывает сильное удовольствие, оживленность мимики доходит до степени животного выражения, но формы ее представляют мало разнообразия. Наоборот, человек весьма впечатлительный, очень развитый и образованный придаст своему выражению такую тонкость игры, такое богатство красок и оттенков, что остается только поражаться и проникнуться удивлением к этой способности.

Индивидуальные условия, оказывающие наибольшее влияние на различия в мимике, следующие:

Возраст.

Пол.

Темперамент.

Характер.

Воспитание.

Раса.

Мы рассмотрим их одно за другим.