Часть третья. В мире тольтеков.
Глава девятая. Паломничество на Хумун Куллуаби.
Мы идем по пути,
По пути в рай.
Как прекрасен цветок пейота!
Мы идем в поле
Где ты растешь,
Где скрываешься,
Подобно оленю
В райской траве.
Захватывающее начало.
Маноло должен был наконец добраться в Ксонакату, где была назначена встреча с маракаме Антонио и хикарерос из Санта Марии. Сколько препятствий пришлось преодолеть на этом пути на Хумун Куллуаби! Грузовик, нанятый за три месяца до выезда из Мехико, сломался за десять часов до назначенного срока! Ни одна компания не смогла предоставить нам за такой короткий срок другую машину, даже за повышенную цену. Достать машину в университете или в ИНИ оказалось практически невозможно — слишком много бюрократических препон нужно было преодолеть. А нас уже давно ждали! Грузовик требовался, чтобы отправиться с нашими друзьями в Паломничество, и если бы нам не удалось его достать, все пошло бы прахом.
Я решил, что Маноло нужно отправиться в Закатекас и попросить профессора Хосе Мария Палое из Государственного университета, помочь нам. Ведь этот Университет в частности, и профессор в особенности были заинтересованы в изучении виррарика. Остальные остались в Мехико и продолжали поиски там. Мы столько работали, чтобы это путешествие состоялось, и вот, в последнюю минуту, все грозило рухнуть! Ставка была слишком высока: мы были в долгу не только перед виррарика, но и перед Духом. Я висел на телефоне, делая один звонок за другим, а в голове билась одна мысль: "Что будет, если мы не справимся? Тогда все Паломничество пойдет прахом!" Однако по телефону слышалось только "нет". Отчаяние начинало захлестывать наши души, но мы не сдавались. "Мы не можем проиграть!" Диииинг! И снова телефон!
- Вик! Мы достали в Университете Закатекас трехтонку! Я выезжаю в сторону Мекскитик, и оттуда прямо в Ксонаката.
- Маноло, слава Богу! Ты просто возвращаешь меня к жизни! Попроси кого-нибудь заехать за мной в аэропорт, я вылетаю в Закатекас первым же
рейсом. Как только договоришься с остальными, оставь сообщение Эльвире, она сообщит мне, как нам найти друг друга.
Ксонаката.
Старый университетский грузовик грузно подпрыгивал на колдобинах "дороги", труднопроходимой даже для вездеходов. В машине сидели Луис Мануэль и Вентура, университетский шофер. Учитывая состояние дороги и изношенность трехтонки, им оставалось только молиться деве Марии и всем святым. Метрах в двадцати пылила машина с Маноло и его приятелем, также молившимся, чтобы подвеска и их желудки выдержали эту тряску.
Маноло пытался расслабиться, созерцая кипарисы по обочинам и наслаждаясь чистым горным воздухом. Он попытался "настроиться", стремясь очиститься от сомнений и вернуть в свою душу Дух. Что там, в Ксонаката? Подождут ли они нас? Сумеет ли грузовик вместить их всех?
Дорога, по которой они ехали, шла по верху сьерры, а внизу виднелись каньоны и горы. Наконец, она начинает медленно опускаться вниз, в прекрасную долину, окруженную лесами Ксонаката! Лучи заходящего солнца расцветили небо голубыми, зелеными и радужными оттенками. Души моих товарищей словно погружались в сумерки сознания, знаменующие близость мистического. Хотя их "паломничество" началось несколько месяцев назад, "истинный дар" только начинал маячить на горизонте их осознания, и наступающий в душах закат знаменовал прощание с миром, ибо теперь для них оставались только Дух виррарика и узоры Тамаца. Маноло нажал на газ, обгоняя автобус, чтобы поспеть вовремя. Фары "ниссана" высвечивали небольшой клочок дороги, терявшийся в беспредельности окружавшей нас кромешной темноты. Дорога шла все дальше вниз, пока появившиеся впереди и ниже огни костров не возвестили вскоре о прибытии к месту встречи с виррарика. По мере приближения к кострам напряжение нарастало. Темные силуэты индейцев в свете Татевари казались какими-то волшебными существами — да по сути, они такими и стали после того, как отправились на Хумун Куллуаби. Паломников согревали четыре костра. Некоторые беседовали между собой, другие сидели молча.
- Это виррарика! Они ждут нас!
- Но как их много! Похоже, сюда собрались все хикарерос!
- Да, тут и хикарерос, и много кто еще. Да их, наверно, человек пятьдесят! Нам нужно найти Антонио!
Около одного из костров удалось обнаружить Лигию и Армандо, приехавших раньше на другой машине. После традиционных объятий и приветствий, Маноло рассказал им о всех перипетиях с грузовиком, о провале первоначального плана и как с большим трудом удалось достать другой грузовик, поменьше и к тому же из-за этого пришлось слегка опоздать.
- Да, дела обстоят не самым лучшим образом. Виррарика нервничают, они прождали нас уже несколько часов. К тому же, их пришло тридцать три
человека. Они рассчитывали, что мы пригоним грузовик побольше, чтобы он доставил на Хумун Куллуаби всех сразу.
- Черт! Да в эту машину влезут максимум двадцать пять!
Пока они обсуждали эту проблему, к ним подошел Антонио, маракаме и вожак хикарерос.
- Тоньо, у нас проблемы с грузовиком. Но не волнуйся, мы достали еще один, он уже на пути к нам.
- Хорошо! Тогда идите к нам, споем и станцуем вместе!
Маноло и остальные подошли к разведенному виррарика костру. Там уже собрались остальные индейцы. Перед тем как вернуться к песням и танцам, они решили поинтересоваться тем, что случилось с грузовиком. Маноло снова стал рассказывать всю историю с поломкой старого грузовика и поисками нового. Все шло гладко до тех пор, пока он не возвестил им, что пригнанный нами грузовик может вместить только двадцать пять человек. Услышав это, виррарика озабоченно зашептались. В этот миг теварис (метисы) поняли, насколько большая ответственность возложена на них. И тут на арене появляется грузовик и один из виррарика разочаровано восклицает: "Ай! Там и в самом деле не поместится больше двадцати пяти человек, а нас тридцать три!" Тайяу, виррарика примерно тридцати лет, известный хорошим знанием испанского и поэтому отчасти выступающий в качестве представителя индейцев, излагает нам суть сложившейся ситуации:
- Понимаете, они так нервничают потому, что каждый потратил очень много сил, чтобы оказаться здесь. Если уж ты начал паломничество, и потом не
попал на Хумун Куллуаби — это может плохо кончиться, можно заболеть или случится что-то в этом роде. А ведь у каждого есть свои, и очень важные причины дойти до Горы, и каждый приготовил свои подарки Духу. Хикарерос должны завершить свою миссию, к которой они готовятся на протяжении вот уже пяти лет. Остальным нужна помощь Духа потому, что у них в семьях есть больные, а кто-то исполняет обет. Неужели мы оставим их здесь? Пока Тайяу говорил, ропот среди виррарика все возрастал, пока они не загомонили все вдруг. Хотя они говорили на своем языке, в их речи то и дело мелькали испанские выражения, так что теварис поняли, что речь идет о том, каким путем осуществить отбор тех, кто поедет, а кто останется здесь. Кое-кто заявлял: "Нет, я не поеду!" или "Я останусь здесь!", а другие наоборот, говорил: "Пусть едут только хикарерос — раз мы не можем поехать все, пусть едут те, кому это больше всего надо!" Хотя они не впадали в ярость, — вообще мне никогда не приходилось видеть, чтобы виррарика на что-то сильно сердились, — дискуссия продлилась не меньше получаса. Все это время мы — теварис — чувствовали себя последними свиньями, из-за которых и заварилась вся эта каша.
Все это время маракаме Антонио, и уруквакалп Лусиано, старейшие и самые уважаемые представите ли группы, лежали себе в стороне около костра, словно разгорающийся спор их совершенно не интересовал.
- Эй, Маноло, почему бы тебе не раздобыть другой грузовик, чтобы мы могли увезти всех? — спросил Тайяу.
Посоветовавшись, теварис пришли к выводу, что это невозможно. А если бы не удалось раздобыть тот грузовик? Маноло содрогался от одной мысли о возможных последствиях.
- Жаль, но мы ничего не сможем сделать, придется ехать только на этом грузовике.
На мгновение воцарилась тишина. И тут поведение виррарика резко изменилось, словно не найдя решения после долгой дискуссии, они решили, — просто решили, и все, — перестать тревожиться и волноваться, не придавать особого значения собственной значимости.
- Отлично! Если всем ехать невозможно, пусть наши старейшины (в это время все еще лежавшие у костра — решат, кому ехать, а кому оставаться!
Не говоря больше ни слова, виррарика принялись за работу: один индеец достал маленькую ритуальную скрипку, другой — такую же маленькую гитару. Они заиграли, а остальные, так же безмолвно, выстроились друг за другом в длинную цепочку, и начался ритуальный танец. Гитара и скрипка издавали характерные для ритуальной музыки виррарика короткие повторяющиеся аккорды, обладающие, при всей их простоте, колоссальным воздействием. Их никогда не устаешь слушать, и чувствуешь, что музыка как бы связывает тебя с какой-то неведомой силой, исходящей из неведомого пространства, силой доброй и радостной. Эту мелодию легко услышать в походе, на танцах, на охоте за Хикури и за оленем.
Цепочка индейцев, превратившись постепенно в спираль, закружилась вокруг костра, все ближе и ближе придвигаясь к Татевари. Почти коснувшись пламени, спиралевидная цепочка вдруг изменила направление и начала раскручиваться назад. Индейцы двигались ритмично, ни разу не натолкнувшись друг на друга. Казалось невероятным, нечеловеческим, но так и было: мужчины и женщины двигались вокруг огня в танцевальном ритме настолько слитно, что казались единым целым, только тени мелькали и слышался треск поленьев. Время от времени кто-то из них произносил что-то на своем языке, тогда они останавливались и о чем-то совещались, время от времени радостно восклицая, а в это время другие свистели в рожки, сделанные из бычьих рогов. Все это знаменовало "прибытие" в одно из священных мест индейцев. Мы, теварис, изумленно наблюдали за этим невероятно красивым и волнующим ночным представлением, и старались усвоить преподанный нам урок. Свое восхищение и признательность мы решили выразить в таком же танце, только несколько в стороне, так как не осмеливались влиться в индейскую группу. Когда виррарика увидели, что мы танцуем так же, не останавливаясь, не отдыхая, хотя прошло уже несколько часов, они начали подбадривать нас: "Ага! Вот так! Правильно!"
Часа через три танец прекратился, но не прекратилось состояние обостренного внимания. Один из индейцев начал выкликать имена, названия священных мест, произносил еще какие-то непонятные нам слова на своем языке, а все остальные хором подхватывали их, и сопровождали приветственными криками. Это было благословение всему самому важному в их мире, и одновременно призывание удачи для всех паломников, удачи в трудном путешествии, в которое они отправлялись. Среди этих слов мы разобрали даже названия наших машин и грузовика, к которым тоже призывалось благословение. Благословения призывались и на нашу голову.
Снова начался танец, продлившийся около двух часов. Затем все отправились спать. Путешествие на Хумун Куллуаби началось!
Огромное скопище зданий, небоскребов, улиц начало быстро уменьшаться в размерах, превращаясь в бескрайнее бетонное озеро. Самолет поднимался все выше, и вскоре город полностью скрылся за облаками. Я прикрыл веки и постарался расслабиться — наконец-то я на пути домой! Я еще плохо отдавал себе отчет в том, что же такое приключилось со мной там, в горах, однако чувствовал, что рано или поздно весь этот хаос впечатлений уляжется, и я сумею восстановить внутреннее душевное равновесие. Еще раз я мысленно перебрал в памяти все эпизоды моего пребывания в Мексике, завершившиеся этим взлетом: горные маршруты, встречи с виррарика, духовный опыт, приобретенный в пустыне Сан Луис, работа с учениками. Виррарика считают свою жизнь путем, на котором каждый прожитый день — это один шаг. Ведет этот путь к Духу. И я все время, с самого раннего детства, представлял себе свою жизнь точно так же, в этом же ключе. Каждое мое дело, каждое начинание приближали меня к Источнику Всего, к Началу. Путь мой проходил по удивительно странным местам, я переживал самые невероятные, и на первый взгляд, ничем не связанные между собой приключения. И все же я чувствовал — между всеми этими событиями есть какая-то внутренняя связь, что все они связаны с моими поисками своего подлинного "я", осознания моей связи с Духом.
Сюда можно отнести и чтение книг о Мексике в детстве, мои приключения в походах, исследование Мексики, встречи с крестьянами и индейцами, проникновение в мир мистики, психологии, антропологии и затем — антиантропологии. Встреча с Духом Земли. Открытие моря и китов, разговоры с дельфинами. Полеты на планере, чем я зарабатывал на жизнь в течение года своего "отсутствия". Рабочие группы, курсы, конференции в различных странах. Странствия по джунглям, пустыням, горам со снежно-белыми вершинами, по каньонам и горным рекам, спуски по речным порогам. Озера. Мое пребывание в мире нагуаля, ощущение смерти, стоящей всего лишь в нескольких сантиметрах от меня. Создание "Учения Дона Карлоса" и все, что за этим последовало.
Я двигался вперед, не позволяя себе и малейшей передышки, но труд этих лет, и ощущение слабого шепотка Духа, зовущего, ведущего меня вперед, я не променяю ни на что. Да, моя цель — приобщение к мистическому. Не знаю, куда унесет меня этот самолет, но теперь я спокоен — я был в том мире, о котором мечтал, жил той жизнью, о которой мечтал, так что теперь мне уже не о чем мечтать и моя борьба была не напрасной. Теперь я готов умереть с улыбкой на устах. Мне пришли на ум слова стихотворения, точнее, песни кубинского поэта и певца Сильвио Родригеса, называющейся "В конце пути": "даже в объятиях смерти мы не перестанем улыбаться".
И я был рад, что наконец-то начался мой путь на Хумун Куллуаби. Не научная командировка, не экзотическое путешествие в мир индейского фольклора, а еще один шаг, неизбежный шаг, на моем пути к Духу. Конечно, я часто слышал о Хумун Куллуаби от индейцев, знал из первых рук описания стоянок на этом священном пути, но то, что я должен пережить на этой горе... то, что переживают там индейцы — для меня это оставалось полной тайной. Я вспомнил слова дона Хуана, переданные Кастанедой: "Тот, кто отправляется за Знанием, подобен воину, отправляющемуся на войну — он полностью осознает себя, испытывает трепет, но в то же время полностью уверен в своих силах". Даже мои драгоценные виррарика, и те испытывают страх и трепет. Однажды у меня состоялся с одним двадцатидвухлетним индейцем такой разговор:
- Эй, Фермин, ты уже ходил на Хумун Куллуаби?
- Нет, я только тут слоняюсь, надо мной уже смеются!
- А в чем дело?
- Просто мне страшно, вот и все!
- Да что такое там может с тобой случиться? К тому же, это ведь твой долг?
- Верно, долг, только все равно страшно. Я уже три года как должен был туда пойти, да вот никак не решусь. Мне нужно набраться мужества, а то как бывает — только я решу, что нужно идти, — тут же и струшу.
- Но чего ты боишься?
- Да страшно ведь. Сам посуди — туда отправляются затем, чтобы понять, в чем смысл твоей дальнейшей жизни, кем тебе предстоит стать: знахарем, крестьянином, маракаме или кем-то еще. И пейоту нужно столько съесть, просто страх.
- Да ты ведь пробовал уже пейот! И потом, все, кто его пробовал, любят пейот, все любят Хикури, чего же бояться?
- Нет, тут совсем другое дело. Самое главное тут — честно исповедаться.
Перед тем, как отправиться на Хумун Куллуаби, каждый должен исповедаться перед всеми, рассказать о своих грехах, ничего не утаивая. Так нужно, чтобы очиститься. Ведь если ты что-то утаишь, то потом на Хумун Куллуаби, тебе придется туго, ты можешь навлечь на себя беду или заболеть. Можно даже умереть.
- А что же с пейотом?
- Ну, там совсем другое дело! Это не то что здесь, съел немного, так, чтобы веселее было ходить или работать, легче услышать советы Бога. Там тебе дают здоровенную порцию, и насильно заставляют ее съесть!
- А если откажешься?
- Тогда тебя будут бить! Они позовут таких парней, их называют шерифами, и они бьют тебя до тех пор, пока ты не съешь. И это надо сделать быстро, потому что остальные ждут своей очереди.
- А потом?
- Ну, потом... самое главное — это правильно исповедаться. Если сделаешь это хорошо, то увидишь и услышишь Тамаца, он расскажет тебе все, что ты хочешь узнать о будущем. Остается только сидеть и слушать. А если ты исповедаешься плохо, то потом это выяснится, потому что такой человек начинает кричать и пытается убежать, — ведь ему является не Тамац, а демоны или другие страшные существа.
- Ну и что тогда бывает? Остальные помогают такому человеку?
- Они помочь не могут, это ведь твоя вина в том, что ты не исповедался до конца. Они такого человека привязывают к дереву и заставляют его принять положенные муки. Раз уж начал, то отступать нельзя!
- Ого! Теперь я понимаю, что тебя страшит. Придется и мне хорошенько задуматься над этим!
- В общем, я тебе сказал, самое главное — правильно исповедаться, до конца.
Тогда есть шанс, что на будущий год я смогу присоединиться к хикарерос. Вместе с друзьями и группой виррарика, я направился к Сапотекас, что на границе штата Сан Луис Потоси. Вдруг машины остановились у обочины шоссе. Вся группа паломников была в сборе — 26 хикарерос и один маракаме. Нас, теварис, было шестеро, включая меня. Хикарерос стали совершать какие-то странные действия. Некоторые из них зажгли свечи, а остальные собрались вокруг, что-то оживленно обсуждая на своем языке.
Матевамес.
Хикарерос накрывают лица матевамес ("тех, кто еще не видел, но узрит") — тех, кто идет на Хумун Куллуаби в первый раз. Вот и теперь уруквакаме Лусиано, вместе с двумя молодыми помощниками, надевает на матевамес повязки. Их надевают и на моих друзей теварис (я-то уже был на Хумун Куллуаби). Я поясняю им смысл этого ритуала (насколько понимаю его сам): повязка, закрывающая лоб и, отчасти, глаза (так, что можно было видеть землю под ногами, но нельзя смотреть по сторонам и вверх), символизирует духовную слепоту тех, кто поднимается на Хумун Куллуаби впервые. Такие люди должны сконцентрироваться и сосредоточить свое внимание, чтобы совершить путешествие в рай виррарика, который им посчастливится посетить еще при жизни. Они не должны снимать этих повязок до тех пор, пока не прибудут на гору и не завершат охоту на Оленя-Пейот.
Я замечаю, как на глазах изменилось внутреннее состояние паломников: они как-то подтянулись, в их глазах появилось понимание серьезности момента. Да, совсем не то, что было еще несколько часов назад. Это признаки внутренней духовной трансформации, и дело не только в том, что они направляются в место, где могут вступить в прямой контакт с Силами, управляющими миром, дело в том, что само это путешествие свято. Теперь это не просто мужчины и женщины. После того, как был совершен первый ритуал, знаменующий начало путешествия, они словно начали превращаться в духов. Отныне, особенно с этого момента, возврата в прошлую жизнь нет. Каждый шаг, каждый поступок приближают их к проникновению в святая святых своего "я", туда, где человеческая природа сливается с природой управляющих миром Сил. Матевамес опускают головы в знак уважения и с почтением внимают словам уруквакаме. Мы — Лигия, Маноло, Рене, Луис Мануэль, Армандо и я — раскрыли сердца словам Лусиано, хотя смысл этих слов нам неясен. Да это и не важно — разве дело в смысле каких-то слов? Универсальный язык чувств сблизил нас за время путешествия с этими мужчинами и женщинами, ставшими нам за эти дни теокарис — братьями и сестрами, нашими товарищами в этом паломничестве к Величайшей Тайне нашей жизни.
После покрытия голов матевамес, произносится общее благословение, и мы садимся в машины. Следующая остановка в месте, которое укажут Антонио и Лусиано. Там мы заночуем, именно там нам предстоит участвовать в самом важном моменте паломничества: исповеди.
Антонио едет в кабине грузовика, вместе с Лусиано. Они пристально вглядываются в ночь, стремясь не пропустить знак, по которому им надо будет остановиться. Примерно через сорок минут путешествия через ночь, они вдруг дают сигнал: стоп! Несмотря на темноту, я различаю вокруг свойственную полупустыне растительность, а когда утихает гул моторов, звуки ночи помогают сориентироваться в пространстве. Несмотря на то, что мы едва съехали с обочины шоссе, звука проезжающих машин почти не слышно. Да, виррарика умеют устроиться в нашем мире так, чтобы он почти ничем не нарушал их привычного существования. В конце концов, они-то давно обитали здесь — еще до появления этого шоссе и теварис. На небе не видно луны, только несколько звездочек поблескивают сквозь тучи.
Ночь виррарика.
Мы молча двигаемся в сторону от асфальтовой полосы шоссе. О чудо! Из своих небольших мешков виррарика извлекают маленькие поленца, примерно одинаковые по размеру и толщине. Через несколько минут они укладывают поленца для костра, причем так, что их концы смотрят на восток — туда, где живет Тау (Солнце). Но прежде, чем зажечь Татевари, Лусиано обращается к нему с просьбой принять пищу, заготовленную для него виррарика. Еще он просит защитить нас во время паломничества. Глядя на него, мы понимаем, что его любовь к Татевари, которую он питал всю жизнь, это действительно неподдельное, искреннее чувство, это живая сила. Лусиано подносит спичку, и тут же, словно он открыл дверь в иной мир, вспыхивает яркое пламя. Каждый из нос бросает в костер полено или ветку — это наши приношения Предку Огню. Но прежде, чем положить приношение в костер, индейцы снова произносят названия своих священных мест, указывая одновременно в их сторону поленьями или ветками, словно это стрелки компасов — тем самым они черпают силу этих мест. "Рапавийяме! (озеро Чапала) Аурраманака! (храм земли в Дуранго) Арамара! (побережье Сан Блас) Хумун Куллуаби!" Каждое название сопровождается приветственными выкриками всех присутствующих. После призывания духов святых мест, паломники подходят к костру и бросают туда топливо. Затем виррарика достают из сумок немного кукурузной муки, ее тоже кладут в огонь (не забыв обратиться и к ней с просьбой и молитвой).
Эль кавитеро.
Наконец, один из хикарерос, пятидесятилетний индеец по имени Хуан, начинает что-то взволнованно рассказывать, размахивая руками. Он говорит очень быстро, а все остальные начинают хихикать. Затем он замедляет темп речи, и постепенно засыпает, и даже храпит, от чего все остальные смеются еще громче.
Мы, разумеется, не понимаем смысла происходящего. Тогда Хуан снова приступает к своей "проповеди", он показывает на огонь, на людей, куда-то вдаль, в пространство, и потом начинает рыдать! Однако никто из индейцев, к нашему изумлению, не спешит ему на помощь, более того, они начинают просто хохотать. И чем громче его плач и отчаяннее стоны, тем громче они смеются. Я подхожу к Тайяу, который должен служить для нас переводчиком и гидом, и спрашиваю, что происходит?
- Он кавитирует!
- Что-о-о?
- Это кавитеро, и он излагает историю мира.
Тут только я понял, что происходит, и рассказал об этом своим спутникам: это просто кавитеро пародирует поведение другого кавитеро. В данном случае, он пародирует Лусиано, который, судя по всему, веселится больше всех остальных. Хуан делает вид, что заснул — это самый тяжким проступок, который может совершить кавитеро. Когда же Хуан пародирует слезы и стоны, которым настоящий кавитеро должен сопровождать свой рассказ, индейцы просто начинают кататься от хохота. Так продолжается примерно час, а затем приходит время ритуала смены имени.
Смена имен.
Антонио, Лусиано и Хулио начали распределять роли, а вместе с ними настоящие и мнимые обязанности: здесь были титулы шерифов, секретарей, судей, казначеев, командоров, и прочие пышные звания, главное, чтобы каждому досталась какая-нибудь роль. Последним оказался Рене, и ему досталась роль президента, ни на что другое у наших друзей фантазии уже не хватило. Ему также присвоили, — под приветственные крики и смех собравшихся, — имя Карлоса Салинасаде Гортари. В большинстве своем, эти титулы не имеют никакого значения, однако все-таки шерифам приходится ловить и возвращать беглецов, стремящихся в последнюю минуту избежать церемонии. Кроме того, были изменены названия всего на свете — тортиллас, воды, сумок, приношений, неба, земли, огня, машин. Новыми названиями и именами нужно было пользоваться вплоть до окончания паломничества. За соблюдением этих правил следят, кстати, шерифы — они накладывают на нарушителей штрафы. Так что все постоянно посматривают на шерифов — не ошиблись ли они в чем-то? Насколько я понимаю, это не простая игра — это обостряет внимание, и к тому же придает происходящему оттенок торжественности и необычности.
Танец хикарерос.
После церемонии наречения новых имен начался танец хикарерос. Так же, как и в Ксонаката, они выстроились в цепочку, изогнувшуюся в спираль, и по сигналу двинулись задом наперед. Хулио играл на гитаре, Галиндо на скрипке. Их мелодию я бы назвал "гипнотической" или "психоделической", и при этом она была веселой и бодрой. Только одно отличие было от прежнего танца: когда спираль практически смыкалась вокруг огня, стоящий первым в цепочке разворачивался и начинал двигаться в противоположном направлении, так что в итоге одна часть цепочки движется внутрь, а другая — наружу, при этом ритм и четкость движения нисколько не нарушались, время от времени раздавались радостные крики и пение рожков.
Они снова выкликали названия священных мест и их чудес. Теперь я понимал, что это не простой ритуал, а воплощение всего пути паломников, приносивших жертвы в каждом из этих мест — и всегда в центре всего находился огонь Татевари. Танец хикарерос не только приводит к возникновению состояния повышенного осознания, которое может длиться часами, но и укрепляет в них веру в то, что они движутся к своей цели все вместе, как единое целое.
Исповедь.
Наконец, настал самый тяжелый для теварис час, то, чего они боялись больше всего — исповедь. Дело не в том, что приходилось признаваться в каких-то личных грешках, а в том, что придется это делать перед лицом наших теокарис, и самое главное, — перед Татевари, которого нельзя провести. Кроме того, для нас было непривычно понятие "греха" в представлении индейцев: нам. следовало вслух, громко перечислить перед собравшимися всех тех, с кем приходилось находиться в сексуальных отношениях за всю нашу жизнь — а ведь среди них могли оказаться и присутствующие! Тут между нами возникла дискуссия: кое-кто утверждал, что не считает свои сексуальные приключения "грехом", поэтому не считает нужным признаваться в них. Я настаивал на том, что нечего дискутировать о том, что такое "грех" — раз мы находимся на территории и группе виррарика, то и должны понимать этот термин так, как понимают его они. И к тому же мы должны исповедаться в тех грехах, которые сами считаем грехами. И в итоге сама реальность дала нам те ответы на вопросы, которые мы не могли получить путем дискуссий. Первыми должны были исповедаться маракаме и уруквакаме. Мы молча расселись вокруг костра, и, когда настало время, один из шерифов схватил за руку Лусиано и вывел его к огню, громко призывая его признаться во всех грехах до единого. Лусиано начал перечислять все грехи, совершенные на протяжении всей своей долгой жизни. Так как исповедь длилась долго, наверно, любовниц у него было немало. Как только он называл имя какой-то женщины, шериф громко повторял его вслух, а другой хакареро завязывал на длинной веревке маленький узелок. Окончив перечисление, Лусиано произнес нечто вроде: "Да отпустит мне Предок Огонь мои грехи", и отряхнул свои одежды, словно стряхивая с них грехи. Тут же все откликнулись хором: "Да будет так!". А веревка с грехами полетела в огонь.
За Лусиано последовал маракаме, а потом и остальные виррарика — шериф по-прежнему громко повторял имена их любовников или любовниц. Никто не избежал этой процедуры, независимо от пола или возраста, а также присутствия супругов. Судя по выражениям лиц и тону голоса исповедовавшихся, можно было понять, что иногда их признания довольно болезненны.
Судя по длине некоторых веревок с узелками, можно было подумать, что виррарика довольно темпераментные люди... впрочем, когда настала наша очередь, мы убедились, что ничем особенно от них не отличаемся. При этом они, в отличие от нас, все-таки делали свои признания в кругу соплеменников.
Конечно, ситуация несколько облегчалась активностью шерифов — во-первых, как только наступала очередь следующего паломника, некоторые из них явно стремились удрать, и тогда шерифы хватали их и грубо усаживали около огня (спиной к пламени); а во-вторых, когда исповедующийся начинал мяться, шериф хлестал его по спине ремнем, призывая признаваться во всем. Это имело глубокое значение: смех и шутки при виде наказания облегчали атмосферу признания, и при этом нисколько не умаляли серьезности происходящего. Ведь от успеха исповеди, от степени "очищения", как называют это сами паломники, в значительной мере зависит успех паломничества в целом. Шли часы, и было ясно, что в эту ночь никто не уснет. Я сознательно уселся поближе к Тайяу, чтобы он переводил мне слова индейцев, и я мог лучше понимать происходящее. И тут я узнал, что в число сексуальных объектов входили не только женщины или мужчины, но и — так как они все-таки живут в сельской местности — козы и коровы, также упоминалась и мастурбация. Было ясно, что исповедовавшиеся и в самом деле откровенны в своих признаниях, не упуская ничего, связанного с сексом.
- Ну, не подкачай, Виктор! Это не просто, но только очистившись ты можешь продолжить путь на Хумун Куллуаби. Лучше побыстрее пройти через это и отправиться в путь.
Мне пришлось собрать все мужество, чтобы встретить свою судьбу и предстать перед собравшимися. Я знал, как велика ставка, и собирался встретить испытание с открытым забралом, но когда приготовился начать свою исповедь, произошла странная вещь: я специально уселся среди теварис так, чтобы замыкать цепочку исповедующихся, но виррарика, оказалось, ведут отчет в противоположном направлении, и вместо того, чтобы оказаться одним из последних, я оказался одним из первых.
Когда ко мне подошел шериф, я встал и решительно направился к костру, думая, что легко смогу начать исповедь — не тут-то было! К своему ужасу, я понял, что я... онемел! С огромным трудом мне удалось выдавить только:
"Перед тобой, Предок Огонь, и перед всеми моими теокарис, я признаюсь в том, что..." И тут во мне началась внутренняя борьба. Я стал пытаться припомнить всех своих половых партнеров, начиная с юности. Во мне боролись самые противоречивые чувства — боли, радости, а рассудок пытался справиться с внезапно охватившей меня "амнезией". Каждый раз, когда я называл имя, шериф громко повторял его, чтобы все его услышали и еще один узелок добавился к веревке моей жизни. Я и вправду хотел рассказать все, как было, только вот мой язык перестал повиноваться мне, хотя внутри меня все кипело. Наверно, Антонио понял, что со мной происходит, потому что вдруг резко крикнул: "Скажи, сколько их! Если их было много, скажи, сколько!" "Спасибо, Антонио, — подумал я, — ты снова спас меня от пытки!" Я с облегчением назвал число своих любовниц и даже сумел рассказать пару эпизодов, наиболее тяжелым грузом лежавших на душе.
И я почувствовал колоссальное облегчение, какую-то внутреннюю чистоту. Не то, чтобы я был всем этим доволен, радовался или тосковал... это было совершенно иное ощущение, словно я нашел в себе что-то такое, чего и не подозревал... И точно — то, чем в этот миг был "я" — было нечто отличное от моего прежнего "я". Новое "я" отчетливо осознало, что оно собой представляет и зачем оно существует, хотя, будучи исполнено спокойной, молчаливой мудрости, оно не могло выразить себя рационально. Я понял, что тот "грех", о котором говорили виррарика, не имеет ничего общего с нашей моралью, что у него скорее энергетический смысл. Да, этот ритуал был необходим, чтобы настроиться на тот спектр чувств, с которым только и можно позволить себе подняться на Хумун Куллуаби.
Итак, виррарика и теварис исповедовались по очереди. Следя за тем, как исповедовались мои друзья, я испытывал чувство облегчения и гордости за их мужество. Можно было не сомневаться — они подготовились должным образом и заслужили это путешествие на Святую гору.
Тау.
Ночная исповедь продолжалась, и к рассвету все паломники очистились. Увидев лучи солнца, все пришли в какое-то невероятное состояние восторга: Тау приветствует их и благословляет своим светом и теплом! Радость была бескрайней, так как мы предвкушали то, что ожидает нас на вершине Хумун Куллуаби. Рассвет мы встретили пляской вокруг костра — о, какое счастье! мы идем на Хумун Куллуаби, мы идем на встречу с Тамацем! Ура! После танца все собрались вокруг маракаме (символизирующего Солнце). Высоко подняв мувиери и потрясая им в воздухе, он произнес краткую речь о новом единстве хикарерос. Каждый прикоснулся к веревке, символизирующей наше единство. Теперь, после исповеди, очищения и возникновения нового единства группы, мы были готовы вступить в пределы Хумун Куллуаби. Примерно в восемь утра мы поели. Прежде чем приступить к трапезе, виррарика бросали в огонь маленькие кусочки пищи — таков древний обычай. "Сначала Татевари!" — говорили они, предлагая пищу поочередно остальным священным местам, и только потом ели сами.
Во время паломничества мы ели только единожды в сутки, и меню наше было скудным: тортиллас и вода. Лишь иногда, когда мы проходили вблизи поселений, удавалось разжиться чем-нибудь более вкусным. Но мы всегда делились своей пищей с остальными. После завтрака мы снова оказались на шоссе, только на этот раз на дороге в Сапотекас, а оттуда — в Сан Луис Потоси.
Да, наша паломническая кавалькада представляла собой живописное зрелище — впереди пылил университетский грузовик, наполненный виррарика в индейских головных уборах, среди которых было и несколько теварис. Теоретически, у грузовика были борта — в метр высотой, не больше — так что нам, с одной стороны, приходилось бороться с высотой, с другой — с постоянной опасностью выпасть из кузова. Однако, хотя на этот раз мы ехали несколько часов, никто из паломников не издал ни единой жалобы — все казались рады и довольны тем, что приближаются к цели. За грузовиком ехали две пыльные разбитые легковушки, нагруженные теварис, а также нашими пожитками. Однажды нас остановил полицейский, за пересечение центральной линии шоссе, он изумленно пялился на необычных путешественников, пока ему не растолковали, в чем тут дело, и почему университетский грузовик набит столь странно одетыми пассажирами.
Оказавшись в штате Сан Луис, мы направились к одному из поселений на границе с пустыней. Здесь виррарика нужно было запастись массой нужных вещей: зеркальцами, свечами, шоколадом, небольшими кувшинчиками (им впоследствии была уготована важная роль). Мы, теварис, покупали то же, что и они, хотя еще не понимали, что же со всем этим придется делать потом. Просто брали "на всякий случай".
Но вот наступает момент, когда мы должны оставить шоссе и углубиться в пустыню. Нам еще предстоит пройти около полутораста километров до Хумун Куллуаби, причем практически полностью по пересеченной местности. И вот мы в пустыне. Вокруг — только серая унылая равнина, там и сям мелькают небольшие заросли какого-то кустарника. Теперь наши легковушки в полной мере ощутили на своей шкуре, что такое "попасть в руки Бога индейцев". Зато грузовичок катит довольно бодро. Так мы продвигаемся вперед, прямо к горе, время от времени меняя маршрут по указанию уруквакаме. Как они выбирают путь — полная загадка, поскольку никаких ориентиров в пустыне нет, повсюду одна и та же голая равнина. Проехав так около полусотни километров, а дорога становилась все сложнее и сложнее, мы остановились в каком-то ничем не примечательном месте.
Пища для Татевари.
Виррарика мгновенно высыпали из грузовика и принялись за работу. Маракаме указал им какую-то точку, вокруг которой они сложили свои пожитки, послышался характерный призыв рожка, и индейцы, снова выстроившись цепочкой, — правда, на этот раз Лусиано и Антонио остались в стороне, — направились в пустыню. Все произошло так быстро и неожиданно, что только некоторые из нас сумели пристроиться к цепочке, остальные же остались у грузовика. Впрочем, так же поступила и треть индейцев. Колонна бодро продвигалась вперед; время от времени слышался зов рожка, который подхватывали остальные рожки, — гитара же и скрипка просто не умолкали. И все это на ходу, с непостижимой верностью ритму и не замедляя шаг. Было в этом шествии что-то непередаваемо праздничное. Вообще, стоит мне снова увидеть или вспомнить танец хикарврое, а также свои ощущения при этом, я каждый раз удивляюсь тому, как индейцы умеют создавать хорошее настроение, особое — можно сказать, фестивальное — состояние сознания. Ведь это настроение обычно отождествляется с фиестой — то есть, тем, что мы обычно определяем как расслабленное, праздничное состояние — или состояние рассредоточения внимания. Меня уже давно удивляло, что они называют свои праздники фиестами — фиеста риса, фиеста барабанов, и так далее. Насколько я сумел понять за это время, — особенно, поучаствовав в этих ритуалах, — их ощущение праздника радикально отличается от нашего. Разумеется, это радостное, праздничное настроение и все-таки, это вовсе не "праздничные выходные" представителей западной цивилизации. Внимание индейцев во время фиесты не рассеивается — напротив, оно концентрируется в еще большей степени. Таким образом, они радостны, но вовсе не праздны, не расслаблены. Эта радость часто внезапно и полностью замещается другими чувствами, например, печалью или созерцательностью. Виррарика вообще мастерски владеют своим сознанием, они очень гибки в ментальном отношении, и им ничего не стоит в нужный момент сконцентрировать внимание. Вот этим и характеризуются их длительные походы — никаких разговоров, люди движутся ритмично и слаженно, внимание каждого в высшей степени сконцентрировано, и это благодаря всепроникающей, с повторяющимися аккордами (но не монотонной), радостной музыке скрипки и гитары, к которым время от времени присоединяются торжествующие звуки рожков.
Процессия подошла к одиноко стоящему дереву высотой примерно метра два, но очень ветвистому, и участники окружили дерево, продолжая танец. Примерно через двадцать минут танец и музыка прекратились, завершившись пением рожков. Один из хакарерос подошел к дереву и обратился к нему с длинной, прочувствованной речью, иногда даже ударяясь в плач. Затем он отрезал у дерева ветку, сантиметров примерно в сорок, ободрал с нее кору, заострил — получилось нечто вроде стрелы. Этой стрелой он начал указывать на все четыре стороны света, продолжая молитву Духу дерева. Тут к нему присоединились остальные присутствующие. Затем они подошли к дереву, срубили его и разрубили на небольшие одинаковые чурки, с которых также ободрали кору. Прошло, казалось, всего несколько минут, а дерева как не бывало, зато у каждого виррарика оказался кусок пищи для Татевари. Затем процессия развернулась и поспешила назад.
Начинало темнеть, пурукеакаме развел костер, обратившись предварительно с молитвой к духу Огня. К этому заклинанию, такому же, что мы слышали в ночь исповеди, присоединились на этот раз все мы. Когда все было готово, Антонио попросил нас, теварис, отправиться спать, так как предстоящий ритуал предназначался только виррарика. Я же попросил его разрешения прогуляться перед сном, и он разрешил, наказав только соблюдать осторожность. Мы воспользовались этой возможностью еще раз потренировать нашу способность к передвижению по пересеченной местности без фонарей и свечей. Я давно понял, что такая прогулка позволяет обострить внимание, заставить тело активизировать иные способы восприятия, нежели зрение, которое тут играет только вторичную роль. Таким образом, мы слились с окружающей темнотой, чувствуя себя в то же время вполне уверенно.
Отойдя от лагеря примерно на три-четыре километра, мы сели на землю, образовав энергетическое кольцо — спинами в круг, лицами наружу. Такое кольцо позволяет получить обзор местности на 360 градусов и хорошо способствует соединению внимания всех участников. За тем отклонили головы назад, запрокинув их так, чтобы соединилось наше восприятие звездного неба. В этом положении мы оставались около часа, не нарушая тишину ни единым звуком. Наконец, начали шепотом (чтобы не нарушить голосом энергетический баланс местности) переговариваться, обсуждая сложившуюся ситуацию. Затем поднялись и вернулись в лагерь, двигаясь с максимальной скоростью. Все мы ощущали потребность в движении. Перед тем, как войти в лагерь, мы остановились и выровняли дыхание.
В лагерь мы вошли в полной тишине, и поэтому виррарика нас не заметили — они о чем-то беседовали. Причем разговор был явно не простой — обсуждалось что-то важное. Они говорили по очереди — один говорил, а все остальные слушали. Постепенно мы начали понимать, что они обсуждают подробности маршрута на несколько следующих дней. Прошло примерно полчаса, и все отправились спать. Было около двух часов ночи.
Татей Матиниери.
Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что виррарика уже грузят свои пожитки на грузовик. Мы начали быстро паковаться, так как я не сомневался, что теперь мы немедленно выступим на Хумун Куллуаби. Однако, к моему удивлению, после того, как вещи оказались погруженными на машины, индейцы, вместо того, чтобы забраться в кузов, выстроились в длинную цепочку — и мы последовали их примеру. Зазвучали рожки, и процессия двинулась вперед. Через некоторое время мы добрались до небольшого поселения, или скорее, скопления ранчо, состоявшего из нескольких глинобитных хижин и пары кирпичных построек. Обитатели поселка, похоже, нисколько не удивились появлению из пустыни живописной группы незнакомцев, судя по всему, это место находилось на обычном пути Паломничества. Мы прошли через поселок и дошли до прямоугольной площадки примерно триста метров в длину, окруженную проволочной оградой. Здесь была на удивление пышная для пустыни растительность. В ограде была небольшая дверь, миновав которую мы попали на площадку. Перед входом висела табличка, из которой я узнал, что это место представляет собой храмовое сооружение виррарика, охраняемое Национальным индейским институтом. Еще было написано, что вход и прогон животных строго запрещен — под страхом штрафа или даже ареста компетентными органами. Я понял, что мы в одном из важнейших мест на пути к Хумун Куллуаби. Войдя, виррарика уселись на земле, скрестив ноги. Теперь-то я понял, почему тут такая растительность и такой приятный воздух — мы у Татей Матиниери, родника в пустыне, места обитания почитаемой виррарика Богини Воды (кроме того, она Богиня озера Чапала в Халиско и побережья Сан Блас, Найярит). Я много слышал об этом месте. Виррарика упоминали о нем с большим почтением и считали его красивейшим местом на свете. И в самом деле, оно прекрасно, — не только из-за удивительно красивого родника и купы деревьев вокруг, чудесного зрелища для пустыни, — тут была какая-то особая атмосфера. Когда попадаешь в Татей Матиниери, чувствуешь, что словно оказался в другом измерении — о пустыне мгновенно остается только воспоминание. На душе у меня стало удивительно хорошо, словно меня окутала любовь Богини Воды. Усевшись, виррарика достали из сумок цветастые накидки-банданны, положили около бьющего из земли родника, и начали выкладывать на них свои приношения: свечи, стрелы, оленьи рога, шоколад, пирожные, монеты, ниерика, разноцветный рис, пейот, вышивки и так далее. Я еще раз убедился в справедливости поговорки, что в сумке виррарика может скрываться все что угодно, независимо от того, какого размера или веса этот предмет. Мы тоже разложили наши приношения, и молча, как и подобает теокарис, уселись рядом. Ритуал начал Антонио, обратившись к Татей Матиниери с молитвой, слова которой мы понимали с еще большим трудом, чем обычный язык виррарика — настолько он был переполнен словами восхищения, любви и признательности. Причем для него Богиня явно не была каким-то абстрактным и далеким божеством, нет, он говорил с ней как с близким человеком. Потом он достал из сумки несколько бутылочек с водой, и, с кончика мувиери, спрыснул ею воду, вытекавшую из родника. В бутылочках была вода с побережья Сан Блас и озера Чапала. Они всегда были в сумке Антонио. Потом он встал на колени и со слезами на глазах опустил в воду одно из своих приношений. Затем к воде подошел Лусиано и повторил действия Антонио. Затем остальные паломники сделали свои жертвоприношения, обратившись с молитвой к Духу Воды. Потом Антонио, Лусиано и еще два хакареро перешли на другую сторону родника. К ним перешли другие паломники, расселись рядами и склонили головы, причем матевамес, ожидая своей очереди, сняли свои повязки. Они набирали по очереди воду из источника и передавали ее Антонио и Лусиано, которые спрыскивали ею головы паломников, окунув в воду перья своих мувиери, и произносили слова благословения. Высшего блаженства паломники достигали в тот момент, когда маракаме пуруквакаме буквально выливали воду на их головы. Они были счастливы принять эту "ванну", смеялись и растирали воду по телу. Когда подошла моя очередь, я приблизился к Тайяу.
- Эй, Тайяу! Почему виррарика так любят Татей Матиниери?
Он широко улыбнулся, устремив на меня свой чктый взгляд:
- Татей Матиниери — это глаза Матери Земли!
Я внутренне сжался, впервые поняв величие момента, и почувствовал в себе невероятную любовь к этим мужчинам и женщинам, живущим в такой тесной связи с Землей. Благодаря им мы могли научиться правильному пониманию того, что такое по-настоящему жить на Земле и любить Землю. Все внутри меня дрожало от радостного предчувствия и предвкушения того, что произойдет со мной сейчас. Я услышал голос маракаме, меня коснулся его жезл мувиери и голову оросили капли чистейшей воды. Какая благодать! Чистая вода источника словно возродила меня к новой жизни, я постиг величайшую тайну — что это значит, любить Землю и чувствовать себя среди живых! После ритуального омовения в водах Татей Матиниери, у меня словно раскрылись глаза на окружающее и я понял, кто мы и что мы: нет, мы не просто виррарика, не просто теварис, не индейцы и не местизос — нет, мы просто энергетические оболочки, движущиеся на встречу с глубочайшей тайной жизни. Мы едины! Среди нас нет лучших или худших, мы все — теокарис, и единый свет призывает нас! Влага Глаз Земли смешалась с влагой моих глаз, я обернулся к теокарис и понял, что они переживают те же самые чувства. Теперь мы готовы идти на Хумун Куллуаби!
После омовения мы предложили источнику свои дары, и говорили с Татей Матениери, раскрывая ей свою душу, все то, что накопилось в ее глубинах за время этого путешествия, называемого жизнью. Мы просили ее одаровании нам помощи, ее совета, ее силы. Некоторые плакали, поскольку их сердца раскрылись особенно глубоко, но Богиня Воды ответила всем, и всем даровала душевный покой.
Перед уходом мы наполнили, купленные по дороге сюда, кувшинчики святой водой из источника. Она еще пригодится нам в должное время. Наполнив сердца и сосуды, мы приготовились к отбытию. Подойдя к грузовику, Антонио попросил поднять капот, и спрыснул мотор своим мувиери. То же самое он проделал и с другими машинами. И теперь я не сомневался — они выдержат дорогу! Мы расселись по машинам — и вперед, на Хумун Куллуаби!
Хумун Куллуаби.
Дорога усложнилась, в общем-то, дороги просто не стало, была лишь пустыня, которую во всех направлениях пересекали узкие тропинки. Жесткие ветки кустарника хлестали по бокам машин, затрудняя движение. Мы попали в настоящий лабиринт, выход из которого пришлось искать намного дольше, чем нам казалось вначале. Я то и дело спрашивал Антонио — когда же мы прибудем, и он лаконично отвечал: "Скоро".
Наступила ночь. Мы продвинулись не слишком далеко, и уруквакаме решил устроить ночлег, так как ночью невозможно "найти правильное место". Поговорив с хикарерос, я понял, что для них это тоже не простое дело — найти Хумун Куллуаби. Даже старейшим из них, неоднократно бывавшим там, настолько трудно ориентироваться в пустыне, что каждый раз приходится прилагать большие усилия, чтобы найти в пустыне освященное традицией место. В эту ночь никто не танцевал и не проводились никакие ритуалы. Мы надеялись только на новое появление Тау, которое осветит нам путь к святому месту. Однако без помощи Татевари было не обойтись, без него виррарика чувствуют себя совершенно беспомощными, гак что мы быстро разожгли огонь и устроились на ночлег.
Как только солнце выглянуло из-за горизонта, все надвигалось, зашевелилось. Хикарерос начали танец вокруг огня. Так как мы были в пустыне, ночи стали холоднее и мы довольно сильно озябли — танец был как раз кстати. Вираррика образовали привычную цепочку, загудели рожки, зазвучали скрипка и гитара. На этот раз мы, теварис, танцевали в общей цепочке раз от раза все лучше понимая значение этого танца. Я только сейчас понял, насколько глупо танцевать вне общего строя, и пристроился за Антонио, которого знал лучше других. К моему удивлению, виррарика пришли от этого в восторг и замахали приглашающе руками, призывая остальных теварис занять места в цепочке. К тому времени мы настолько покрылись дорожной пылью, что отличить индейца от теварис было попросту невозможно. И теперь, танцуя в общем строю, я заметил, наконец, многое из того, что не был способен определить, наблюдая за танцем хикарерос со стороны. Движение цепочки имитировало путешествие по святым местам, а звуки рожков возвещали: "Мы прибыли в Рапавияме!", "Ура!" ответствовали остальные, "А теперь я вижу озеро Чапала! Я вижу даже маленькие лодки!" Танец продолжался долго, он требовал мобилизовать все свое осознание, предельно обострить его, чтобы следовать движениям танца, держать правильную дистанцию между впереди стоящим и сзади стоящим товарищами. Особенно это важно, когда цепочка начинает двигаться назад, и, не поворачивая головы, нужно ощутить присутствие и движение сзади стоящего партнера. Цепочку возглавлял Хулио, игравший на скрипке. Его музыка так воодушевляла нас, что мы были готовы следовать за ним куда угодно, хоть на край света.
После этого приветственного танца, мы почувствовали себя в силах вернуться к поискам святого места. К тому же, он окончательно разрушил барьер между виррарика и теварис, впрочем, может быть, этот барьер существовал только в нашем воображении? Впоследствии Антонио сказал мне, что отныне мы можем принимать участие во всех ритуалах, и более того, этого от нас ждут остальные. Раз уж хикарерос приняли нас, то приняли до конца. Больше сомнений в этом не оставалось.
Нас всех охватило совершенно необычное состояние внимания. Мы искали нечто очень важное, но постоянно ускользавшее от нас. Мы были убеждены в победе, только вот когда она наступит? Никто не мог нам этого сказать. Путешествие на Хумун Куллуаби никогда не считалось легкой прогулкой. Беспокойство матевамес росло. Они уже не понимали, на то ли место, воспетое в бесчисленных песнях и легендах, они попали? Похоже, с каждым шагом мы не только не приближались, а наоборот, отдалялись от него. Многочисленные тропинки пересекали пустыню во всех направлениях, превращая ее в какое-то шахматное поле. Машины с трудом двигались по этим тропинкам, так как колеса проседали и днища машин скребли по поверхности земли. Несколько раз нам приходилось выходить из машин, чтобы протолкнуть их дальше, а свернуть в сторону было невозможно из-за кустарника. Время от времени мы пересекали небольшие хутора, по всей видимости, населенные призраками. Что могли здесь делать люди, чем заработать себе на жизнь? Во всяком случае, название одного из этих поселков — "Души" — было достаточно многозначительным.
Вдруг грузовик остановился, и мы высыпали наружу посмотреть, что случилось.
Один из виррарика сказал нам:
- Мы на Хумун Куллуаби!
Я огляделся вокруг. Это место ничем не отличалось от окружающей пустыни, по которой мы бродили уже много часов. Виррарика сложили свою поклажу на небольшой полянке около мескитового деревца. Такие деревца всегда растут на священных местах, и я подумал мимоходом, а ведь это первое, встреченное нами после Татей Матиниери. Что же тут такого особенного? Вокруг валялись пустые жестянки из-под сардин, бутылки из-под лимонада, и всякий мусор. Под ближайшим кустом я обнаружил несколько кактусов пейота, посаженных в каком-то странном порядке, словно они образовали алтарь. Кроме того, тут было костровище и остатки дров — здесь кто-то недавно побывал. Антонио сказал мне, что все хикарерос посещают это место каждый год в одно и то же время. В данном случае, хикарерос из Санта Марии оказались последними, кто оказался на этом месте.
"Устроившись", хикарерос из своих мешков вынули разные сумки и пакеты, а также ножи. Мы сделали то же самое, не понимая еще смысла этой затеи. Я спросил Тайяу:
- И что теперь?
- Будем охотиться на оленя! — ответил тот.
Мы выстроились в цепочку, и, под завывание рожков отправились вперед. После того, как мы отошли от лагеря на несколько километров, уруквакаме приказал нам остановиться. Антонио вышел вперед, и все взгляды обратились на него. Он вынул мувиери и медленно очертил им некое пространство в пустыне, прямо перед собой, что-то при этом медленно и торжественно говоря, создавалось такое впечатление, что он молился. Было ясно, что очерченное его жезлом пространство — это загон для охоты на оленя. Тайяу объяснил нам, что мы должны разбиться по одному, подальше от двух товарищей слева и справа, и двигаться цепочкой по загону, прочесывая его в поисках "олененка" (пейота). Однако срывать одиночные кактусы нельзя до тех пор, пока кто-то не найдет группу кактусов, по форме напоминающую оленя — Хикури. После этого маракаме пронзит фигуру стрелой, и это будет сигналом к началу охоты: каждый должен будет захватить как можно больше хикури. Разумеется, более других отличится тот, кто первый найдет кактус в форме оленя — ему повезет больше всех. Но прежде, чем приступить к поискам, мы все сорвали с ближайших кустарников по веточке и натерли тело листьями — это позволит нам предохранить себя от атак мелких животных, которые могут встретиться на пути во время охоты.
Охота на пейот.
Снова прозвучали рожки и маракаме взмахнул своими стрелами — сигнал к началу поисков. Мы растянулись широкой цепочкой примерно в восемьдесят метров шириной и двинулись вперед. Такой способ поисков позволял не пропустить ничего, обшаривая местность сантиметр за сантиметром, точно такой же тактикой виррарика пользуются и для охоты на "настоящего" оленя. Итак, наконец-то мы на Хумун Куллуаби, и охотимся на Хикури! Хотя мы, теварис, не собирались употреблять пейот, но все-таки пока обстановка позволяла нам идти вслед за индейцами, мы приняли участие в поисках, полностью сосредоточившись на этом занятии. В любом случае, собранный нами пейот станет нелишним взносом в общую копилку пейота, которая будет расходоваться виррарика из Санта Марии во время "фиест" на протяжении всего последующего года.
Время шло, а Хикури так и не появлялся. Мы шли вперед, следуя по выбранному маршруту, и время от времени, глядя на друзей, я жестом спрашивал их: "Ну, что?". "Ничего", — отвечали они таким же жестом. Я начал подумывать о том, что после столь многочисленных посещений индейцами виррарика этого места, пейот здесь должен был бы давно истощиться... Я еще долго пытал себя такими грустным мыслями, но потом вспомнил, как ведут себя в таких случаях виррарика, и просто отбросил их. И буквально через несколько минут слева, в метре от себя, я обнаружил гигантский хикури! Я обернулся и увидел, что ближайший ко мне виррарика срезает кактус и решил, что кактус в форме оленя уже найден. Я двинулся дальше, не говоря ни слова. Прошло еще десять минут, но новых кактусов я так и не обнаружил. Я принялся напевать про себя старые песни о пейоте — мне стало все равно, найдем ли мы много хикури, или не найдем ни одного. Ведь мы в доме Тамаца, и его сила чувствуется повсюду, независимо от того, есть ли у нас кактусы или нет. И стоило мне успокоиться, как повсюду стали появляться кактусы! Попадались даже группы из трех кактусов. Я стал срезать их, предварительно прося у них прощения за то, что мне приходится прерывать их жизни, но они нужны моим друзьям виррарика для того, чтобы обратиться к Тамацу. Мне казалось, что они понимают меня. Я срезал их очень осторожно, стараясь оставить корень в земле, чтобы на этом месте впоследствии вырос новый хикури. Вскоре моя сумка наполнилась пейотом. Мои друзья тоже нашли немало кактусов, хотя и не всем везло. Один из них нашел всего два или три. "Не отчаивайся", — сказал я ему, — "количество тут не играет никакой роли." Я оглянулся на виррарика — большинство из них набили свои сумки почти доверху. "Боже мой! Как им это удается?"
Мой друг Тайяу отправился в это паломничество со своей молодой женой Алисой и их маленьким сыном, которого Алиса обычно носила на груди или на спине. Она принимала участие в охоте наравне со всеми и собрала немало кактусов. Да, несомненно, большинство индейцев бывало в этих местах с детства, и разумеется, они не стремились к обретению бессмысленных галлюцинаций, как это свойственно горожанам, употребляющим галлюциногенные растения. Благодаря тому, что индейцы принимают пейот только в ходе ритуала, и немалое время уходит на подготовку к его проведению, мир для них не исчезает в облаке дурмана, хотя они и видят его несколько иначе, чем мы.
Человек, притягивающий пейот Моя сумка с кактусами не шла ни в какое сравнение с огромным рюкзаком на спине Антонио, битком набитым пейотом. Я решил следовать за ним, чтобы понять, как это индейцам удается находить хикури так быстро и в таких количествах. Куда бы Антонио ни пошел, везде его поджидал Хикури! Складывалось впечатление, что он выходил ему навстречу!
- Эй, Антонио, как это тебе удается найти столько Хикури?
- Да его тут полно, просто нужно приглядеться получше!
- Приглядеться? — я подошел к нему поближе и осмотрелся — ничего!
- Ну, в чем дело, почему ты не хочешь срезать вот эти? — удивленно спросил
Антонио, остановись рядом.
- Какие это?
- Да вот, справа!
Я пристально посмотрел на землю, куда он указывал.
- Где-где?
Антонио подошел поближе и показал на место, при мерно в сорока сантиметрах от моей ступни.
- Да вот!
Я был просто потрясен.
- Да я уже раза четыре тут искал, и ничего не нашел!
- Ну, это бывает. Ладно, срезай их!
Следуя за Антонио, вокруг которого, словно из-под земли появлялись все новые и новые кактусы, я быстро наполнил хикури свою сумку, и помог самому Антонио набрать второй мешок.
Решив, что этого достаточно, маракаме направился к огромному дереву, со стволом толщиной как ствол пальмы и большими желтыми листьями, окружавшими его вершину, как венчик цветка. Тут уже собрались несколько охотников, развесив свои сумки на ветвях дерева. Прозвучали рожки, и к нам подошли остальные паломники.
Час матевамес.
Когда все собрались вместе, из нескольких расстеленных на земле платков был сооружен алтарь. На него водрузили оленьи рога, вязаные картины с изображением паломничества, маис и много кактусов. Каждый из нас зажег по свече, а маракаме и уруквакаме принялись читать молитвы, которым мы внимали с должным благоговением. Прикасаясь к приношениям, а потом и к нам, орлиными перьями своего мувиери, Антонио благословлял нас всех. Он заговорил каким-то странным речитативом, похожим скорее на песню, чем на обычную речь виррарика.
Пока Антонио умолял Силы, населявшие Хумун Куллуаби, о снисхождении, некоторые виррарика начали очищать пейот и нарезать его на мелкие кусочки. Настал звездный час матевамес.
Когда набралось достаточно кусочков пейота, специально назначенные хикарерос начали раздавать маленькие кусочки остальным. Перед тем, как положить кусок в рот, паломники клали его на глаза, на лоб, на уши и на сердце, чтобы лучше "видеть, слышать, чувствовать". Бывалые виррарика получали по небольшому кусочку и съедали его молча, матевамес же получали большую чашу. Я с благоговением получил свой маленький кусочек пеойта и благословение Антонио, с любопытством наблюдая за гримасами моих друзей, впервые отведавших горечь пейота. Разумеется, хоть они и были матевамес, никто не принуждал их к потреблению большого количества пейота. Они сами могли выбирать, сколько кактуса им съесть.
"Растения силы" вместо наркотиков Взаимоотношения виррарика и пейота — это нечто необычайное, не имеющее ничего общего с широко распространенными представлениями наших современников о растительных галлюциногенах и потребляющих их племенах. Дело, разумеется, в том, что виррарика в течении всей жизни проходят специальную подготовку к употреблению пейота, так что последствия приема этого галлюциногена должным образом трансформируются в полноценный духовный опыт.
Для неподготовленного горожанина потребление пейота ничем не отличается от приема любого другого наркотика — марихуаны, гашиша, ЛСД, и так далее, — и они не получают ничего, что отличалось бы от привычных им ощущений наркотического опьянения. Напротив, виррарика не только не опьяняются и не подвержены кошмарам хаотических видений. Они попадают в высший мир, о котором им с детства рассказывали старейшины, к вхождению в который они постепенно готовились путем тренировки внимания и восприятия.
Коллективное сновидение.
Педро де Харо рассказывал мне, что виррарика не верят в богов — зачем "верить" в того, с кем лично общаешься? Он имел в виду, что благодаря ритуальному употреблению пейота, виррарика обладают доступом к иной реальности, которую они все вместе посещают на протяжении уже многих столетий. Боги и духи, с которыми виррарика общаются на Хумун Куллуаби, в сущности те же самые, которым их предки поклонялись много веков назад. Если пользоваться терминологией Кастанеды, мы могли бы сказать, что Хумун Куллуаби — это магическое место, расположенное в иной реальности, но соотнесенное с определенной точкой в пустыне, и оно представляет собой коллективную иллюзию, которую виррарика сумели построить и заставить непрерывно функционировать на протяжении веков, благодаря постоянству исполнения ритуала и специальных практик. Виррарика воспринимают эту реальность как нечто особенное, существующее независимо от них самих, и не только потому, что каждый из них способен сдвинуть свою точку сборки и зафиксировать ее в таком положении, что это позволит ему воспринимать особую реальность Хумун Куллуаби. Дело в том, что они практикуют коллективно и каждый фиксирует свою точку сборки в той же позиции, что и все остальные, то есть они воспринимают коллективно одну и ту же иную реальность — точно так же, как их предки-виррарика столетия назад. Употребление пейота вовсе не является важнейшим средством для изменения системы восприятия (подвижки точки сборки). Главное тут — особое использование внимания и сбереженной энергии, полученной благодаря особым практикам воздержания: посту, половому воздержанию и воздержанию от гнева. Все это приводит к возникновению соответствующего намерения, а съедение маленького кусочка пейота — не более чем запускающая этот процесс "искра", и его значение скорее символическое, нежели физическое. Только новичок (или матеваме) нуждается в большом количестве пейота, опытному хикареро достаточно небольшого кусочка — и он уже готов к проникновению в иную реальность. В быту же постоянно приходится видеть пейотерос, поедающих небольшие кусочки Хикури.
Лично я убедился на собственном опыте, что поедание небольших кусочков пейота, размером не больше оливки, не только не приводит к появлению галлюцинаций, но напротив, от этого проясняется сознание и появляется особая бодрость, позволяющая без труда переносить длительные путешествия на ногах. Кстати, этого же вполне достаточно для исцеления не слишком тяжелых заболеваний типа простуды или мышечных болей.
Истинный ключ к ритуалу.
Употребление небольших кусочков пейота — это только часть ритуала, причем такая, которая не искажает реальность. Чтобы достичь иной реальности, нужно еще многое — в частности, приношение силы, посты и половое воздержание, развитие внутренней дисциплины, остановка внутреннего диалога, танцы и многое другое. Кстати, другие группы тольтекского происхождения, например, нахуа, способны достигать таких же измененных состояний сознания, как и виррарика, причем не используют для этого пейот или другие энергетические растения.
Обычный горожанин или обкурившийся хиппи просто не обладают достаточным запасом энергии, чтобы почувствовать влияние столь небольшого количества пейота. Им нужна масса пейота, чтобы быть способными "галлюцинировать", и это приводит к еще большему ослаблению организма. Итак, мы продолжали сидеть вокруг алтаря с приношениями, ожидая, пока матевамес прикончат свои чаши с пейотом. Я вдруг понял, что эти молодые люди (а им было от восемнадцати до двадцати двух) поедают горький пейот без малейших признаков дискомфорта. А вот лица моих друзей, впервые попробовавших пейот, мне никогда не забыть! Хотя я предупреждал их о вкусе, они не могли себе представить насколько он горек, пока сами его не попробовали. Тем не менее, они съели все до конца, впрочем, им полагались меньшие порции, чем виррарика. Разумеется, у них было гораздо меньше опыта общения с Хикури, чем у хикарерос, зато мы могли воспользоваться таким оружием, как тренировка внимания, остановка внутреннего диалога, достижение осознания другого "я" и состояний измененного сознания — причем без всяких наркотиков. Это уравновешивало наше положение как "новичков" при проникновении в область, принадлежащую только виррарика.
Земной рай.
Хотя я давно общаюсь с виррарика и совершил несколько самостоятельных путешествий в иную реальность, это паломничество на Хумун Куллуаби оказалось сложным и было связано с гораздо более глубокими переживаниями. Это стало очевидно не только в ходе выполнения ритуала, но и по тем обостренным состояниям внимания, которых нам удалось при этом достичь. Причина заключалась отчасти в том, что мы совершили паломничество и проделали весь ритуал, но главное, наверное, благодаря самому месту — не случайно виррарика придают такое значение Хумун Куллуаби. Они считают Хумун Куллуаби земным раем, местом, где они узнают свою судьбу, домом Тамаца Кахуллумари — учителя маракаме и одной из главнейших Сил для каждого из виррарика. С самого начала я чувствовал, как опасаются этого места матевамес, еще не бывавшие на Хумун Куллуаби, и радостное возбуждение хакарерос, которые там уже бывали.
Вообще, все паломничество (начиная со вступления в сьерру) проходит в состоянии повышенного осознания, и в пространстве, которое нельзя считать обычным пространством — это иная реальность. Каждый раз по дороге на Хумун Куллуаби, проходя через стоянки священного пути, мы то и дело попадали в иной мир, где встречались с виррарика. Иногда мы проникали внутрь этих видений и сами отчасти становились волшебными существами, населяющими иной мир. А иногда находили в них ответы на самые насущные вопросы нашей жизни; они давали нам более четкое представление о вещах, которые в обыденной жизни мы воспринимали в искаженной хаосом прочих дел, замутненной перспективе. Во всяком случае, в ходе этого паломничества нам удалось решить многие такие вопросы.
Когда попадаешь в состояние за пределами описаний своего эго, вне его пут самоутверждения, это дает чувство глубочайшей свободы. Здесь, в пустыне, среди этих мужчин и женщин, в этот момент история уже ничего не значила — ни личная история, ни мировая. Мы были равны, мы, всего лишь горсточки пыли в этом самом загадочном из миров. Поразительно! Какое же глубокое спокойствие снизошло на наши души, чтобы мы сумели забыть это ложное "я", с которым нам приходится жить большую часть нашей жизни! Как только матевамес покончили со своим пейотом, мы собрали вещи и снова выстроились в цепочку, чтобы вернуться в лагерь. Каждый паломник нес с собой здоровенный мешок с пейотом. Охота была удачной — добрый знак! Паломничество было удачным!
Разумеется, все родные и друзья хакарерос оставались в курсе происходящего с паломниками, будь они в Калихуэй или Санта Марии, благодаря Предку-Огню, и наверняка были довольны тем, что все идет хорошо. Был почти полдень, и солнце оказалось в зените, когда цепочка паломников подошла к лагерю. Пустыня вновь резко переменила облик, впрочем, она изменилась не внешне, — просто ее дух как-то стал особенно ясно чувствоваться. Мы поняли, что это место вовсе не пустынно — тут обитали еще многие существа, которые не были заметны глазу. Наконец, мы прибыли в лагерь, и начали готовится к сегодняшней ночи — ночи Хикури. Каждый отлично знал, что ему делать.
Трон Татевари.
Пристроив мешки с пейотом и остальные пожитки, большинство паломников принялось собирать топливо для костра, так как принесенного с собой явно не хватило бы. Вернувшись, они принесли довольно необычные куски дерева — ровно обструганные, одинакового размера.
Я понял, что пищей для Татевари может служить не всякий кусок дерева. Для ритуала используется совсем иное дерево, чем для обычного походного костра — иной формы, степени сухости и размера. Так как Предок Огонь очень стар, на этот раз его предстояло кормить "зеленым" деревом, более мягким, чем обычное, чтобы ему легче было разжевать.
Было приготовлено место для трона Татевари. В качестве подушки было положено большое бревно, указывающее одним концом на Восток, откуда восходит солнце. На него положили множество бревнышек поменьше. Зажечь костер могли только уруквакаме Лусиано или маракаме Антонио, как старейшие в группе, либо их непосредственные помощники — Тамац Кахуллумари Мануэль или Татевари Хулио. Вот Антонио подходит к месту, где должен возгореться Татевари и прочувствованно произносит молитву, рассказывает о паломничестве, о том, каких усилий нам стоило добраться до Хумун Куллуаби. Он просит Татевари оставаться с нами и охранять нас во время этой ночи. В обмен он обещает кормить его и заботиться о нем, подносить ему зеленое дерево и пиноле.
Спускается ночь, и паломники продолжают есть пейот. Луны сегодня нет, царит кромешная тьма, разрываемая только светом Татевари, согревающего и защищающего нас. Большинство сидит вокруг огня, скрестив ноги и склонив головы на колени, почти касаясь подбородками груди. Хикарерос приступили к битве — они стремятся обрести новое зрение. Если им повезет, то сегодня они встретятся с Голубым Оленем.
Песня Татевари.
Я не знаю, что будет дальше — будем ли мы танцевать, или маракаме будет петь. Пока это неясно, и я прилег отдохнуть под мескито, положив голову на свой спальный мешок. Я смотрел на звезды и думал о своей жизни. О, моя жизнь! Как далека от меня ее повседневность, пусть она не была такой уж рутинной, все-таки временами она утомляла меня. Столько времени уходило на руководство группами, доклады на конференциях, лекции. Столько народу сочиняло обо мне всякие байки, высасывая их чаще всего из пальца! Как было хорошо тогда, когда никто не знал Виктора Санчеса, никого не заботила его судьба! А на самом деле только эта ночь знает мое подлинное "я". Я стараюсь проникнуть в ее тайну, подслушать что-то о себе самом. Но, бесполезно. В таинстве этой ночи нет ответов на мои вопросы.
Становится прохладно, я придвигаюсь поближе к Лигии и Луису Мануэлю и они согревают меня своим теплом, хотя мы даже не соприкасаемся телами. Никто не произносит ни слова — виррарика, похоже, спят, хотя я-то вижу, что это не так. Куда умчались их души? Насколько они далеки от нас? Я могу только надеяться, что когда-нибудь мне удастся догнать их и самому увидеть, куда они уходят и что делают там.
Тут я вспоминаю о костре, хотя и не гляжу в его сторону, я чувствую его тепло и свет, несмотря на то, что нас разделяют двенадцать метров, они достигают меня. Спасибо тебе. Учитель Огонь! Да, виррарика знают, кого избрать себе в учителя — они предпочитают учиться не у людей, а у природы:
Солнца, Огня. Ведь это старейшие, мудрейшие Силы, правящие миром — кто еще может сравниться с ними?
Долгое время я уже ни о чем не мог думать, следя только за тем, как Татевари поддерживает существование мира. Я понимал, что огонь не только снаружи, но и внутри меня, как и у любого живого существа. Как это мы живем, не воспринимая этот огонь? Не зная ничего о силе, таящейся внутри каждого из нас? Сколько времени уходит на поиск того, что и так таится в каждом! Теперь я понимал, почему мои друзья виррарика столько времени проводят за созерцанием огня.
И вдруг я осознал — я пою! Когда это началось? Я почувствовал, что это продолжается уже некоторое время, хотя в отличие от нормальной ситуации, я себя не контролировал. И верно, это было время нагуаля, и мое эго молчало. Более того, его вообще нигде не чувствовалось! Моя песня исходила ... даже не знаю, откуда. Но она мне нравилась — это была песня о Предке Огне, хотя я и не сочинял ее. Это был дар Татевари, дар, который я мог унести с собой, и петь в минуты грусти или нужды. Песня переполняла меня всего. Она заполняла все вокруг, беря начало в моей груди и растекаясь повсюду. Пели не мои губы, не мое горло — пело мое энергетическое тело, и более того, тот, кто пел, был не тот, кого я знал как свое "я". Это была моя энергия! Дар оставался у меня примерно час. О, как я благодарен тебе, Предок! Когда песня кончилась, я стал оглядываться — не обеспокоил ли я своим пением виррарика? Я повернулся, и увидел, что никто не обращает на меня внимания. Виррарика были уже где-то далеко, они улетели на крыльях восприятия. Ближе к огню сидел Рене и еще один виррарика, певший огню свою песню. Вдруг я осознал, что он поет на испанском. Я начал вслушиваться в слова его песни... но он же поет "мою" песню! Я не знаю, где он услышал ее — от меня, или Татевари научил его так же, как меня, но я был счастлив, что слышу ее от виррарика. В конце концов, снова воцарилось молчание.
"Это".
Так мы просидели довольно долго, и захотелось встать, размяться — в общем, пробежаться по пустыне. Но ведь изначально предполагалось, что мы будем вести себя в точности так, как виррарика? Впрочем, теперь я понял, никакого общего пути не существует, каждый идет своей дорогой, сам ищет свое видение, и свою встречу. Вдруг я услышал слова Антонио, хотя он не раскрывал рта, что мы можем идти, только надо быть осторожнее и держаться вместе. Позже мы снова встретимся.
Теварис поднялись и, накинув куртки, двинулись цепочкой в пустыню, мы двинулись очень быстро, не освещая путь фонариками. Без света фонарей, без лунного света пустыня выглядела совсем по-другому, чем днем. Но наши глаза быстро привыкли к темноте, и мы ясно могли различать все, что окружало нас: кактусы и кустарники были окружены светящимися венчиками. Мы медленно двинулись по тропинке, но нечто — какая-то тень — следовала за нами справа, так что пришлось ускорить шаг, мы почти побежали. Тень не только можно было видеть, но и слышать — кустарник потрескивал от ее прыжков. Мне казалось, что мы ни в коем случае не должны бежать или терять строй. Метров через триста от лагеря, на песчаной полянке, мы остановились и стали спрашивать друг друга, все ли видели эту тень? Никаких сомнений, все видели ее. Мы еще немного поговорили про "это", и решили, что больше не следует отходить друг от друга — даже если кому-то срочно понадобится.
Становилось все холоднее. Мы разложили спальные мешки и улеглись как можно ближе друг к другу, словно сосиски в упаковке, а сверху накрылись куртками, свитерами и одеялом, которое кто-то из нас догадался захватить. Мы чувствовали себя единым целым, нас объединяло нечто более высокое, чем слова или какие-то договоры. Нас объединяли совместные битвы, а мы провели их немало. Нас объединяло то, что мы оказались здесь вместе.
Видения.
Мы посмотрели на небо: представление уже начиналось, там появилась падучая звезда, сияющая почти как солнце. Таких падающих звезд мы еще не видали!
Вдруг Мануэль показал вверх:
- Видели волка?!
- Волка...? Где?
- Да вон там, в небе!
Мы посмотрели туда, куда указывал его палец, и точно, в небе виднелись очертания волка, с глазами в виде горящих звезд. Я весь задрожал, но не от страха, а от волнения: ведь у меня с волками особое сродство. Я присоединился к друзьям, и мы вместе переживали эти мгновения тишины и видений, открывающих перед нами такие стороны мира, которые в обыденной жизни были недоступны, — они открывали нам правду мира во всем ее откровении. Вдруг Луис Мануэль откатился от нас примерно метра на четыре. Это нас обеспокоило, и мы начали звать его обратно, но он не хотел нас слушать. Тогда я поднялся и подошел к нему.
- Луис, давай назад. Чего ты от нас ушел?
- Вик, оставь меня! Я хочу побыть в одиночестве. Я вижу сейчас нечто важное, такое, что было со мной всю мою жизнь, и только теперь я вижу это... я хочу остаться здесь один, хотя бы еще немного.
- Ты уверен, что с тобой все в порядке?
- Разумеется!
Я понял, что сейчас с ним происходит, и вернулся к остальным, которые уже собирались идти на поиски Мануэля. Я остановил их, уверил, что с ним все в порядке, и что нам лучше сейчас не тревожить его.
И правда, через некоторое время он действительно вернулся к нам, и пристроился ко мне сбоку очередной "сосиской". Мне показалось, что он отчего-то печален. Небо пересекла очередная падучая звезда. Я стал подбадривать Мануэля:
- Ты видишь эту звезду, такую большую?
- Да, вижу, — откликнулся он. Я не стал поворачиваться к нему, потому что и не глядя на него мог понять, что он плачет.
- Почему ты грустишь? Разве ты не видел звезду?
- Видел, поэтому-то я и плачу.
- Но почему, почему это так печалит тебя? Разве она не прекрасна?
- Прекрасна, но как недолговечна...
И тут я понял, что его гложет — я присоединился к его эмоциональной сфере и заплакал так же горько, как и он. Да, я буквально видел утрату любимого существа, его исчезновение и трепет оставшейся любви. Я обнял друга, до глубины души прочувствовав его боль, и попытался утешить его. Некоторое время мы просто плакали вместе. А потом Луис Мануэль спросил меня:
- Мы ведь теперь братья, правда, Вик?
- Да, Луис, мы братья!
А когда мы успокоились, я высказал ему то, что понял только сейчас:
- А что ты знаешь о падучих звездах? Ты знаешь, чем они хороши?
- Чем же?
- На самом деле, мы не должны слишком скорбеть о них. Ведь если жизнь их коротка, зато они так прекрасны, и свет их так ярок, что благодаря им наша жизнь становится хоть ненадолго светлее, хоть немного радостнее, пусть даже всего на миг?
- Это верно!
- Но есть и еще кое-что.
- Что же?
- Когда звезда исчезает, это не значит, что ее больше нет — просто мы перестаем ее видеть. Но она не исчезла совсем. Так что не грусти, Луис, твоя звезда не исчезла, просто она сияет теперь не здесь, а в другой части нашей прекрасной вселенной.
Мы задумались о мире и о своей жизни: каждому приходится вести свою битву, и подчас весьма отличную от других... Лично я был счастлив, потому что ясно видел свой будущий путь — он пусть и не легок, но прекрасен и светел.
Опекун.
- Ты слышишь эту мелодию? — вдруг спросила меня Лигия, лежавшая слева от меня.
- А верно! Какая прекрасная! — мы стали прислушиваться к ней, пока я не понял, что кто-то, должно быть, просто поет.
- Кто же это поет? — спросил я.
Так как все мы лежали, укутанные в одеяло и куртки, никому не хотелось подниматься, чтобы посмотреть — откуда же доносится эта мелодия? Мы стали обсуждать эту проблему вслух. Каждый высказывал свою точку зрения, и все они были различны. В конце концов, никто не признался в том, что это он поет.
- Я знаю, кто это поет, — снова сказала Лигия.
- И кто же?
- Это виррарика по имени Мартин.
- Как?...
- Мартин, который должен заботиться о нас.
Я слегка приподнялся и посмотрел налево. В самом деле, там сидел накрытый одеялом виррарика, сидел, закрыв лицо руками. На голове у него виднелась бейсбольная кепка и между ее козырьком и краем одеяла, укрывавшим его лицо, виднелись ярко сиявшие глаза. Мартин временами мог показаться самым бестолковым среди виррарика, например, он понимал по-испански, но сказать мог только несколько слов. Однако временами мне казалось, что он отлично понимает, что делает.
- Мартин! Что ты тут делаешь? — спросил я его, но он не ответил — просто улыбнулся.
- Он следит за нами, — сказала Лигия. — Он уже полчаса сидит тут и поет, наблюдая за нами. Они его специально послали сюда.
- Это правда, Мартин? — но Мартин промолчал и снова улыбнулся.
Поиски огня.
Снова наступило молчание и мы вернулись в мир своих видений, а Мартин бесшумно растворился в темноте — так же незаметно, как и появился. Мы даже не заметили, как он исчез. Примерно через час Рене сказал:
- А я знаю, почему нам всем грустно!
- Ну и почему? — начали спрашивать остальные.
- Потому, что мы отошли далеко от Татевари!
- Предок Огонь! Верно! Нам нужно раздобыть топлива и зажечь костер! Кто пойдет за хворостом?
Наступила тишина. Пока где-то в кустах прыгает "это", не очень-то хотелось выходить из круга.
- Я пойду с тем, кто отважится на это, — сказал я, обращаясь ко всем.
- Я пойду с тобой, — ответил Рене.
- И я, — промолвил Маноло.
- Ну так идем!
Мы снова образовали "индейскую цепочку" и направились к лагерю виррарика. Скачущая тень снова принялась охотиться на нас, на этот раз она была слева, причем гораздо ближе, чем раньше. Я даже слышал ее повизгивание. Нужно было как можно скорее пробраться к огню, и мы ускорили шаг. Я облегченно вздохнул лишь когда впереди замаячил силуэт университетского грузовика. Наконец-то мы добрались до лагеря!
Виррарика лежали на земле, закутанные в одеяла, но было ясно, что они не спали. Оказавшись в лагере виррарика, мы почувствовали себя словно под "куполом внимания" — все было под контролем. У огня стоял Тайяу и еще один виррарика. Мы спросили его, можно ли взять немного топлива для нашего костра, и рассказали ему про то, что прыгало в кустах.
- А, разумеется! Только очень опасно выходить наружу без защиты Татевари.
Удивительно, как вы еще живы!
- Так что, мы берем топливо?
- Разумеется, только поторопись! Не оставляй остальных надолго одних!
Мы забрали, сколько могли, дров и снова отправились в путь, на этот раз стараясь не оборачиваться и не обращать внимания на "это". Идя мимо зарослей, мы старались выглядеть как можно более непринужденно, но тварь на этот раз вела себя так агрессивно, что мы не могли не ускорить шаг. Мы инстинктивно подняли вверх по полену, чтобы в случае нападения защититься от нее и, сами не понимая как, побежали что есть сил к друзьям. Подражая действиям виррарика, мы разожгли костер. При виде пламени мы успокоились, хотя оно не очень-то согревало, наоборот, становилось все холоднее. Чтобы справиться с холодом, мы снова приняли позу "сосисок", и как можно плотнее укутались в наши тряпки. Пустыня, до самых дальних границ, была полна звуков, и мы лежали, вслушиваясь в них.
Огненные люди.
Поднялся ветер, и мы закутались еще плотнее, так как холодный воздух грозил отморозить нам кончики носа. Однако через какое-то время я услышал, как меня зовет Маноло, стоящий где-то за пределами круга наших спальных мешков:
- Эй, Вик, иди сюда, посмотри на это! — Я высунул лицо из-под одеяла и увидел Маноло, пристально вглядывавшегося в кустарник.
- Что ты там разглядываешь? Возвращайся!
- Да нет, Вик, ты тоже должен это увидеть, иди сюда, не пожалеешь!
Любопытство пересилило страх перед холодом, я поднялся и пошел к нему. Оказалось, что он смотрит в направлении лагеря виррарика. Я присмотрелся, и увидел маленький огонек в зарослях, который прямо на глазах начал расти, пока не озарил весь горизонт.
-- О черт, вот это да! Скорее идите сюда, смотрите! — крикнул я остальным.
- Что такое? Что происходит? — встревожились они, а потом подошли к нам и тоже замерли в изумлении, не в состоянии поверить собственным глазам.
Перед нами горел костер в лагере виррарика — хотя на самом деле мы не могли его видеть из-за расстояния и из-за кустарника. Но мы видели костер, видели самих виррарика, сидящих вокруг него и погруженных в свои видения. Только вид у них был странный, словно они представляли собой разноцветные шары, словно свечение вырывалось из-под их шляп и одеял. Они были сотканы из той же ткани, что и Татевари, и прекрасно знали это. Тут они поняли, что мы их видим, и двое виррарика повернулись к нам. Нас охватил страх, потому что глаза у них были огненные. Они слегка улыбнулись и снова повернулись к огню. Мы же несколько минут не могли придти в себя от восторга. И тут языки пламени взмыли вверх и превратились в образ гигантского оленя с огненными рогами. Огненные глаза оленя смотрели прямо на нас! Мы терли глаза, словно стремились очнуться ото сна, но то, что мы видели сейчас, был не сон -- это был сам Тамац Кахуллумари! Мы все, все шестеро, видели его! И это зрелище огромного пылающего оленя среди виррарика было прекрасно — от него исходила волна силы и величия, принадлежащих иному миру. По моим щекам текли слезы счастья. Мы не могли сдержать свой восторг, и то и дело восклицали:
- Невероятно красиво! Вы видели? Просто потрясающе! А ты видел?
Видение длилось около четверти часа. Чуть позже Огненный Олень растаял, и перед нами снова оказались одни сияющие виррарика. Двое сидели у огня, остальные стояли. То, что они были сотканы из огня, было не только зрительным ощущением — мне казалось, что я телом чувствую исходящий от них жар, колоссальную энергию, скрытую под одеждами. На миг показалось, что эта одежда вот-вот вспыхнет и обратиться в пламя. Тот, кто сидел у огня справа, делал что-то такое, смысл чего мы не могли сначала понять — он ритмично раскачивался, наклоняясь в сторону огня. Но вскоре мы поняли — да он же просто разговаривает с огнем! Это маракаме Антонио говорит с огнем! И огонь ему отвечает! очевидно, что между ними царило полное взаимопонимание — ведь они одной природы. Пока Антонио разговаривал с огнем, остальные фигуры стали понемногу уменьшаться, словно они готовились к взлету. Я просто физически ощущал, насколько виррарика, и в особенности Антонио, любят огонь. Только Антонио в эти минуты был не совсем тот Антонио, которого я знал, это был сгусток чистой энергии. Да, поэтому виррарика и любили огонь до самозабвения: ведь они — его народ. Наверное, сейчас на всей Земле бодрствовали только они одни, и они позволили нам подсмотреть их тайны. Я понял, какой колоссальный груз несут они на своих плечах, уже столько веков, да что веков, тысячелетий, не давая забыться основному, ради чего живут на этом свете, поддерживая в состоянии готовности каналы, соединяющие наш мир с источником всего сущего.
Свет мира.
Окружившие костер светящиеся желто-красные фигуры начали вдруг подниматься, пока не застыли в воздухе, примерно в полуметре над землей, продолжая созерцать Татевари, связь с которым явно не прерывалась. На фоне черного ночного неба они казались маленькими солнцами. Маракаме явно удвоил усилия — он умолял Татевари войти в него, отдать ему свою силу. Из пламени костра вырвалась толстая лента жидкого огня, и впилась в фигуру маракаме где-то вверху живота. Фигура начала разрастаться и проливать вокруг себя ослепительный свет. Маракаме освещал мир! Я просто не мог сдержаться, я плакал и смеялся одновременно — теперь-то я понял! Я наконец понял, какова миссия маракаме в нашем мире: они призваны освещать его! В древних легендах говорилось о воинах, которые взяли на себя миссию солнца, но оказалось, что это не простая метафора. Прямо перед моими глазами она претворялась в жизнь, и я от всей души возблагодарил высший Дух за то, что он не оставил нас одинокими на Земле. Я благодарил его за то, что остались еще такие существа, которые напоминают нам о нашей высшей природе и назначении — мы ведь светящиеся тела, маленькие солнца! Я благодарил его, и одновременно клялся всем святым, что никогда не забуду того, что увидел сейчас. Я не забуду, и вся моя жизнь превратится в служение этому чуду. В эту ночь произошли и другие чудеса, однако это видение, несомненно, дарованное нам Антонио, было самым ярким и сильным, оно настолько переполнило нас, что я бы не хотел более рассказывать о событиях той ночи.
Приношения Ла Унарре.
На следующий день мы проснулись с лучами восходящего солнца. Перед рассветом мы все-таки немного соснули, а когда проснулись, было уже около девяти утра. Радостные ощущения от того, что мы видели этой ночью, переполняли наши сердца. Все-таки правостороннее сознание не полностью подчинило нас себе. Тем не менее, настал новый день, и нужно было выполнять то, что следовало, так что мы решили не обсуждать случившееся этой ночью, занявшись привычными делами. Я не знал, достигло ли Паломничество своей цели, но инстинктивно принялся готовить грузовик и паковать вещи для обратной дороги, хотя возвращаться в "цивилизацию" совершенно не хотелось. Мы немного устали, но были готовы к новым испытаниям. К этому времени мы уже привыкли мало спать и есть, и не раздумывая делали то, что требовалось. Но про себя я начал размышлять над тем, что пришлось испытать на Хумун Куллуаби и в особенности, прошлой ночью. Все ли я хорошо запомнил? Хорошо ли я понял, какие последствия это будет иметь для меня, для моего будущего? Мне казалось, что частично я могу ответить на эти вопросы положительно, хотя мой рассудок явно пасовал перед этими событиями. Я решил не насиловать себя — в свое время все станет ясным само собой. Я видел, что некоторые виррарика уже пакуют свои вещи, другие же явно не собираются трогаться с места.
- Антонио, что ждет нас теперь?
- Ла Унарре!
- Ла Унарре?
- Да, Виктор, тебе предстоит путешествие на Ла Унарре, — просто ответил маракаме, складывая в мешок свои пожитки. Я подошел к Тайяу и принялся расспрашивать его подробнее:
- Тайяу, ты тоже готовишься отправиться на Ла Унарре?
- Вовсе нет, туда отправятся только самые-самые!
- Почему же только самые-самые, вроде все собираются туда?
- Разумеется, нет — только самые важные персоны — маракаме, уруквакаме, Тамац Кахуллумари, Хулио и те, кого выберет сам Антонио. Он главный.
- А почему же не все?
- В этом нет смысла — дорога очень трудна, и те, кто взберется на вершину, отнесут с собой приношения всех остальных, и поблагодарят Бога за то, что паломничество завершилось удачно, и что он помнит о нас. Это очень святое место — именно там появился на свет Тамац Кахуллумари, и лишь потом он спустился вниз и помчался на свое нынешнее место, на Хумун Куллуаби, а из отпечатков его следов поднялись розы (пейот), вот почему оно такое святое.
Я повернулся в сторону, где на горизонте должен был маячить пик Ла Унарре.
И в самом деле, он был там, ведь это самый высокий пик среди местных гор. Путь туда так далек, что даже на грузовике и машинах нужно будет добираться несколько часов.
После слов Тайяу я понял, что теварис не светит взойти на Ла Унарре, так как среди нас "самых-самых" не было. Но в любом случае, нужно быть готовым к тому, чтобы доставить паломников к подножию горы.
Я рассказал моим друзьям о предстоящем походе, и мы приготовили наши приношения на случай, если все-таки нам повезет, и нас попросят "сопровождать" старейшин в путешествии к горе. К тому же это даст нам возможность немного подремонтировать машины и сменить масло — они уже давно в этом нуждались. Виррарика, которые не собирались идти на вершину, тоже взобрались на борт грузовика, чтобы воспользоваться тем, что мы будем проезжать через Лос Вальдес и кое-что купить.
Я решил на этот раз ехать в кузове — мне ужасно хотелось послушать, что мои теокарис виррарика будут говорить о прошлой ночи, и может быть, мне тоже удастся поделиться своими впечатлениями. Виррарика, как всегда, были в прекрасном настроении. Мы ехали стоя, привязав шляпы ленточками, чтобы их не унесло ветром. Я стал спрашивать их, как все прошло ночью, и они отвечали — отлично. Они многое увидели и узнали, но от конкретного обсуждения увиденного виррарика уклонились. Из уважения к их чувствам, я сменил тему разговора.
Горы постепенно приближались, и я невольно подумал о том, насколько изменились отношения между индейцами и теварис — холодок недоверия сменился дружелюбием и близостью. Хотя я уже был знаком ранее с половиной паломников, в том числе и со старейшинами, на этот раз все было немножко иначе — я оказался в самой гуще незнакомых хикарерос, многие из которых путешествовали с семьями, а другие присоединились в последнюю минуту. Кроме того, это был первый год пятилетнего цикла, в соответствии с которым хикарерос исполняли свои обязанности, да и вообще первое их паломничество в таком составе, так что не удивительно, что они нервничали. Но теперь, когда цель паломничества была достигнута, все немного расслабились и отношения стали проще.
По мере приближения к месту назначения, пейзаж менялся удивительным образом — перед нами была совершенно плоская равнина, на краю которой, без всякого перехода в виде предгорий или холмов, начали вырисовываться горные вершины. По крайней мере, так казалось с того места, где мы находились. Я уже бывал на Горе, только сейчас мы подъезжали к ней с другой стороны, и я прикинул, что подъем будет не столь легким, как раньше — здесь придется начинать восхождение прямо от пустынного подножия горы, в то время как обычно мы восходили на нее со стороны Реал де Каторсе, то есть почти от самой вершины, куда, к тому же, подходил автобусный маршрут. От его конечной остановки было недалеко до Дворца.
Мы подъехали к Лос Валдес, типичному поселению в центре пустыни Потоси, разве что оно было чуть побольше тех поселков, что мы миновали по ходу Паломничества. Мы пропылили по центральной улице до ближайшего продуктового магазина, и тут нам пришлось разделиться — две легковушки должны были остаться в городе для мелкого ремонта, а грузовик должен был отправиться к Горе с теми, кому выпала честь взойти на нее и поднести наши дары — даже отсюда до нее оставалось еще прилично.
Мы, теварис, договорившись с группой Антонио о месте и времени следующей встречи, занялись было своими делами, как вдруг один виррарика подошел к нам и сказал, что мы должны послать одного-двух представителей нашей группы, чтобы они доставили на гору и наши приношения. Мы были просто поражены! Тут же началась жаркая дискуссия о том, кому же ехать — в кузове оставалось два места, а ехать хотелось каждому. Наконец, Маноло сказал:
- Мне ужасно хочется поехать, но я уже был там, поэтому пусть поедет тот, кто еще не всходил на Гору. Я уступаю свое место!
Я присоединился к нему из чувства солидарности и тоже отказался от своего места, предложив выбирать из тех, кто никогда еще не был на Горе. Таких оказалось трое, и все они приготовились, на случай, если вдруг удастся втиснуться на .эти два места втроем. Мы передали им наши приношения и наши послания Силам, обитающим там, вверху.
Когда все было готово, я подошел к Антонио; рассказал ему о нашем решении, и еще раз спросил о месте и времени следующей встречи, когда они спустятся с горы.
- Ты должен идти с нами, Виктор, — спокойно сказал Антонио, глядя мне прямо в глаза, и я понял, что никаких отговорок он не примет. В этот миг у меня произошло внезапное переключение внимание: только что, пока Антонио молчал, у меня было обычное правостороннее внимание, и вдруг все переменилось — внимание обострилось до крайности, я просто физически чувствовал, как все мое тело вибрирует. Мир воспринимался как-то особенно ярко, свежо и ясно, я еще интенсивнее ощущал его. Мне казалось, что должна быть какая-то точка для фиксации этого внимания, и, посмотрев на горы, я понял — это был призыв. Антонио прав, я должен отправиться во Дворец Правителя — Солнца. Говорить было не о чем. Я вернулся к своим и сказал Маноло, что маракаме приказал мне идти с ним. Через несколько минут те, кому выпала честь ехать, погрузились в грузовик, и он устремился к Ла Унарре.
Примерно через час мы подъехали к маленькой деревушке у подножия Священной Горы. Все приготовились к восхождению. Мы попрощались с Вентурой и договорились встретиться в четыре часа дня (неужели?! а ведь было уже одиннадцать утра!). Но я не стал высказывать вслух своих сомнений и приготовился к подъему. В группе было семь виррарика и четыре мексиканца. Мы выстроились в индейскую цепочку и быстро двинулись вперед. Я был не новичок в такого рода переходах, однако скорость, с которой двигались виррарика, даже от меня потребовала полной отдачи и предельной концентрации.
Подъем сопровождала музыка: шедший в конце цепочки Галиндо играл на гитаре, а Хулио, шедший передо мной, играл на скрипке. Я давно обратил внимание на то, что во всех танцах хакарерос Хулио всегда занимал позицию в начале цепочки и как-то направлял ее движение. Сейчас впереди Хулио шел Антонио, а впереди Антонио — уважаемый Тамац Кахуллумари (Мануэль), наконец, перед ним — уруквакаме Лусиано, старейший из паломников.
И вдруг я "исчез", точнее, исчезло мое восприятие "я", я словно стал частью одного большого энергетического поля, созданного всеми нами, идущими в одной цепочке. О, какое это было приятное и радостное ощущение — быть частью "этого", быстро движущегося целого. Так мы прошли несколько километров, отделявших деревню от подножия горы, останавливаясь только тогда, когда одному из нас нужно было ненадолго отлучиться "по делу". И вот я уже созерцаю Священную Гору от Самого подножия — как она прекрасна и величава! Впереди виднелось широкое ущелье, постепенно уходящей вверх, к самой вершине горы. Я ощутил необыкновенный прилив чувств — да, там, впереди, меня обкидает нечто совершенно необычное, и мне не терпелось уже подняться и узнать, что же это.
- Иди передо мной, ты же уруквакаме.
Голос Хулио вывел меня из состояния блаженного созерцания. Я, конечно, знал, что такое уруквакаме (тот, в то укажет путь), но не понимал, что он, собственно, имеет в виду? Тем не менее, я без звука подчинился его приказу и оказался прямо за Антонио — это хорошо, теперь я смогу в точности повторять его движения, ступая за ним след в след. Мы начали восхождение, и вдруг позади меня послышалась мелодия, Которую я узнал сразу — это та самая песня, которой меня научил Татевари на Хумун Куллуаби! Хулио повторял целые строфы из "моей" песни, да притом на испанском. Мне, конечно, льстило, что ему понравилась моя песня только вот откуда он мог ее узнать? Мы запели хором.
И вот мы преодолели последнее расстояние, отделявшие нас от горы, и вступили в ущелье. Начался подъезд. Дорога была крутой, но я легко, не чувствуя усталости, следовал всем ее поворотам и подъемам. Мы двигались четко, ритмично, и этот ритм задавал Лусиано. Несмотря на свои семьдесят с гаком, он мчался вверх, как горный козел, делая большие прыжки и легко обходя валуны. Иногда мне даже казалось, что он просто испытывает нас — а способны ли мы удержать этот темп, и этим объясняются его наиболее рискованные па. Антонио, впрочем, тоже было за семьдесят, но несмотря на это, он двигался в своих соломенных сандалиях гораздо легче, чем я в своих специальных горных ботинках.
И все-таки подъем был непростым — двое наших друзей стали отставать. Мы не останавливались, и я надеялся только на то, что они сумеют удержаться. За мной двигались двое виррарика, за ними — Луис Мануэль, идеально усвоивший ритм движения. По мере того, как подъем становился круче, Антонио восклицал: "О Боже? О Боже! Я слишком стар для этого", а остальные отвечали на это смехом и шутками, не замедляя шага. Очевидно, Антонио просто шутил. Но этот момент очень хорошо демонстрирует легкость отношения к жизни и ее трудностям среди виррарика. Они никогда не выпячивают собственную значимость. Антонио явно подтрунивал над собой, чтобы облегчить работу остальным, а это вовсе не легко, шутить и смеяться, когда ты поднимаешься в гору с такой скоростью.
В общем, все были в прекрасном настроении, за исключением двух отстававших. Через пару часов такого подъема мы вышли к огромной расселине в стене ущелья и, пройдя немного по ней, оказались у ручья. Тут мы остановились и отведали воды, струящейся из глубин Горы. Она не только освежала, но и наполняла нас какой-то невероятной энергией. Я прошел еще немного дальше, и обнаружил небольшую пещерку, заваленную камнями. Отодвинув один из камней, я посветил внутрь фонариком. Так вот откуда берет начало ручей! Я тут же вспомнил, каким мистическим значением наделяют виррарика источники на Хумун Куллуаби.
Антонио махнул мне рукой, словно приглашая продолжать отваливать камни, и я начал расчищать вход в пещеру. Когда отверстие оказалось достаточно велико, я протиснулся внутрь и обнаружил святилище — в нем оказалось немало приношений виррарика. Я возблагодарил Духа местности и тоже оставил свое приношение. Когда я выбрался наружу, то обнаружил у входа маракоме, обращавшемуся с молитвами к духам места: он помахивал своим мувиери, "открывая" дверь в святилище. Каждый из виррарика оставил приношение богине воды, родственнице Татей Матиниери. Затем Антонио наполнил чашу водой из источника и с помощью своего мувиери обрызгал нас всех, раздавая благословения. Мы радостно приветствовали этот душ. Тут, как раз вовремя чтобы принять благословения, подошли и двое отставших товарищей. Я уселся У входа в пещеру, купая в лучах Солнца свое тело, освеженное душем из святой воды. Я наслаждался местом, временем и обществом людей, с которыми мне посчастливилось оказаться здесь. Вдруг кто-то легонько похлопал меня по плечу. Я повернулся, и обнаружил за спиной Тамаца Кахуллумари-Мануэля, протягивающего мне мувиери. Это была маленькая стрелка, украшенная пряжей и перьями. Виррарика очень почитают мувиери, и все, за исключением маракаме (прячущих их в чехлы из пальмовых листьев) носят их на шляпах. Каждый мувиери считается трофеем, полученным за победу в нелегкой духовной борьбе, или в связи с каким-либо важным событием, предпочтительно связанным с Духом. Однажды я слышал, как прикрепленный к. шляпе мувиери так и называли "духом".
Я часто с интересом разглядывал мувиери виррарика, но и думать не смело том, чтобы изготовить себе такой же. Это было бы просто немыслимо. Я никогда не стремился купить настоящий мувиери, или выпросить его. Теперь я принимал его из рук самого Тамаца Кахуллумари с величайшим почтением. Тамац показал мне, как прикрепить подарок к шляпе, затем я надел ее и почувствовал, что теперь это стало неким важным действием. Я знал, что буду надевать эту шляпу только на территории виррарика, или же по особым случаям.
Взбодренные привалом, мы быстро двинулись вперед, к вершине. Подъем становился все круче. Я обратил внимание, что пожилые виррарика управлялись с ним даже легче, чем молодые — те не то что шли медленнее, просто среди виррарика так уж повелось, что для них самое важное — это духовное, а более пожилые имели в этом отношении большую практику, чем молодежь, и они были не только мудрее, но и крепче, бодрее. Вот и сейчас Лусиано и Антонио задали такой темп, что молодые виррарика едва поспевали за ними. Я шел прямо за Антонио, не прекращая удивляться его ловкости, казалось, чем дольше мы шли, тем легче он двигался.
Колонна снова остановилась, чтобы дождаться двух отстававших паломников. Я прикинул, сколько нам осталось идти, и понял, что самое трудное еще впереди. Я посмотрел на Антонио — он не промолвил ни слова, но я понял, что ни при каких обстоятельствах он не бросит отставших. Когда мои друзья подошли к нашей группе, я спросил их, смогут ли они и дальше выдерживать этот темп, или же им лучше вернуться и подождать нас у подножия горы? Они посмотрели вперед, на вершину, и решили вернуться назад. Мне было жаль, что они не пойдут с нами, но я понимал, что это наиболее приемлемое решение в данной ситуации. Они передали нам свои приношения, и начали спускаться вниз, мы же развернулись и пошли вперед, и тут произошло нечто невероятное. Мне показалось, что с нас свалилась какая-то тяжелая ноша — мы рванулись вперед, несмотря на то, что подъем стал еще круче. Казалось, что нам приделали крылья, так быстро мы поднимались вверх. Вдруг Антонио остановился, и, показывая на гору справа от нас, спросил: "Видите поезд? Как красиво!" Все засмеялись, и стали говорить, что это необычайно красивое зрелище. Я лично никакого поезда не видел, но понял, что это не простая шутка. Когда я видел, как легко эти уже пожилые люди поднимаются в гору, я думал о том, что уже много дней они почти не спят и не едят; что в этом году, перед тем, как совершить паломничество на Хумун Куллуаби, они обошли немало мест:: Рапавиллаяме (Чапала, Халиско), Арамара (Сан Блас), Аурраманака (Дуранго) и многие другие; о том, что в каждом таком месте они участвовали в длительный ритуалах, ночных бдениях, постах. Я думал о том, сколько ночей Антонио провел, исполняя духовные песни, (иногда он пел, не прерываясь в течении трех дней). Я думал о том, сколько уже мы прошли и сколько нам еще осталось пройти, прежде чем Паломничество завершится. Я знал, насколько беден, в материальном отношении, этот старик, идущий впереди меня, и только теперь осознал, что же это значит — жить, не впрягаясь в ярмо собственной значимости. Маракаме почти не знает покоя, но ему никогда не платят — ни деньгами, ни продуктами. Напротив, ему самому приходится нести многочисленные расходы, которые ему никто не возмещает. Зачем он делает это? В чем его выгода? Только в Духе — не в деньгах или благах эго. Я понимал, что мне выпало невероятное счастье видеть этих людей, чья жизнь посвящена служению другим; людей, взваливших на себя колоссальную ответственность — не дать человечеству забыть о самом главном, поддерживать в готовности пути, ведущие к Духу. Это были поистине люди знания! Значит, можно-таки справиться с раздуванием собственной значимости! Этот нищий старик передо мной был, несомненно, гораздо чище и величественней всех этих магов и "мастеров", о которых ходит немало легенд и написано множество книг. Ну что толку в этих книгах, когда вот — живые люди, о которых я ничего не знал, ничего не читал, но с которыми меня связала моя судьба! И я не променяю даже самой малой части того, что переживаю сейчас, на все эти потрясающие фантазии, что описаны в глупых книжках. Я сделал правильный выбор — нужно жить самому и для себя. Нужно на собственном примере, собственными руками и ногами ощутить эту радость. Вот в чем величие истины! Да, это будет посильнее всех магических историй и бредней, которые я штудировал некогда в поисках Духа. Конечно, Антонио не совершенен, зато у него есть то, что мы никак не можем пробудить в себе — он живет в согласии с Духом. А самое главное, мне ничего не стоит сейчас прикоснуться к такому человеку, пожать его руку! Я вижу и осязаю его, мы здесь, в месте, где обитает Тамацин!
Мы продолжали подъем, и я, наконец, понял, в чем суть восхождения на Ла Унарре — на этом пути я сумел пережить и осознать все, что мне удалось понять и научиться на протяжении всего Паломничества, найти смысл этого в моем внутреннем "я". Наконец-то я обрел то, что искал, искал сначала в школе, потом в книгах; то место, которое я ошибочно искал где-то вне меня, всегда было во мне! Самое главное, что мне удалось постичь — все начинается и кончается внутри нас. Нужно идти не вширь, а вглубь себя — только там скрывается подлинная правда. И только чрезмерное почитание эго, иногда маскирующееся под почитание чего-то другого (любимого человека, ложного знания, сковывающего нас, или свободы, якобы даруемой нам "совершенным учителем") — вот что не позволяет нам постичь эту простую истину. Да, ожидание того, что кто-то придет и научит нас — это лучшее оправдание собственной лености и нежелания обучаться самостоятельно. Какой великой энергией обладает эта гора! Я чувствовал, как она переливается внутрь меня, вливается через ноги и растекается по телу, и благодаря этому я вижу все яснее и отчетливее. Да, мои глаза словно заново открывались, позволяя мне увидеть то, что я не мог заметить раньше. Теперь-то я понимал, почему виррарика так почитают это место — ведь это начало всего. Это и есть маяк, освещающий мистический мир виррарика, это путь, это истина. Вот почему они говорят о рожденном в этих местах Голубом Олене как об Учителе праведной жизни. Теперь все встало на свои места, и картина предстала во всей полноте. Да, восхождение на Ла Унарре, это ключ ко всему, это катализатор "внутреннего" восхождения. Начав свой маршрут, мы были обычными людьми, но в процессе подъема постепенно превращались в святых, и этот процесс завершится на вершине горы.
А они все приближалась, и волнение мое нарастало — что-то очень важное ждало меня там, наверху. Когда мы окажемся там, то сами станем магическими существами и частью магического мира. Мы оказались в центре и источнике всего сущего, В центре Вселенной! Это и есть начало всего. Тут все началось, и тут по-прежнему берет свое начало! О, какая радость! Наконец-то я понял это!
Исполнение обещания.
Поднявшись на вершину, мы устремились на левую половину площадки — сторону виррарика. Антонио сразу же обратился с благодарственной молитвой к Силам места, благословил нас и все наши приношения своим мувиери. Потом он обратился к Тамацу и поведал ему о том, какие трудности мы преодолели, чтобы попасть к нему, какие духовные схватки выдержали. Когда Антонио говорил с Голубым Оленем, на его глаза навернулись слезы, и мы тоже не смогли сдержать слез. Все теперь обрело свое значение, буквально все -то; что делает Антонио, я, все мы. И тут меня поразило осознание того факта, что я где-то это видел! Я вспомнил, как много лет назад я стоял уже на этой горе, правда, на правой половине площадки, и в этот момент мимо меня прошла цепочка индейцев виррарика, в состоянии повышенного внимания взошедших на гору. Тогда я еще подумал: как мне хотелось бы быть в этой цепочке, быть одним из них, принять участие в жертвоприношении! И вот сбылось! Я стоял на этой вершине среди хикарерос из Санта Марии, и видел все, все понимал, во всем принимал участие! Я плакал и смеялся одновременно — значит, мне суждено было понять, что мы связаны со всем сущим, что Дух слышит меня, когда я обращаюсь к нему в своем сердце, и что наши сны не бессмысленны, они сбываются. Спасибо тебе, Ла Унарре! Спасибо тебе, Тамац Кахуллумари! Спасибо тебе, Хумун Куллуаби! Спасибо вам, Антонио и теокарис хикарерос\ Но здесь мое странствие еще не окончено — оно только начинается.
Я посмотрел на Луиса Мануэля и понял, что он тоже переживает нечто подобное. Мы обнялись, радуясь тому, что вместе оказались здесь, за пределами обыденной реальности. Да, мы теперь действительно братья! Исполненные благоговения, мы приступили к приношению даров. Виррарика посоветовали нам как можно лучше спрятать их, чтобы местизо не утащили. Среди приношений самих виррарика были и чудесные оленьи рога, которые водружались на алтари во время всех ритуалов, исполненных в процессе паломничества. Я знал, как дороги эти рога виррарика, не только потому, что это часть животного, которое они почитают больше всего, но и потому, что именно эти рога добыты в ходе ритуальной охоты (только так можно обрести такую драгоценность). То, что она приносится в жертву, является выражением истинной щедрости, выражением высшей искренности паломников. Среди принесенных рогов была самая прекрасная пара из всех, что я видел — огромные, покрытые золотистым мехом.
После возложения даров мы обратились к Силам Ла Унарре с молитвой, рассказывая о том, что значат для нас эти приношения, и прося Духа принять их. Здесь, в этом месте, царят иные законы, нежели законы пространства и времени, гораздо более сильные. Я верил, что еще вернусь сюда — и телом, и духом. Я вернусь сюда в последний миг перед смертью. Теперь я понимал значение тех лучей, исходивших из горы, что мы видели некогда в пустыне рядом Хумун Куллуаби — ведь Ла Унарре, по сути и есть маяк, указующий путь в волшебном мире. Его свет будет сопровождать меня всю жизнь, и ничто и никто не сможет уничтожить его.
