III.. МОИСЕЙ, ЕГО НАРОД И МОНОТЕИСТИЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ

ЧАСТЬ I.


...

А. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОСЫЛКА[94]

Исторические основания событий, которые захватили наше внимание, заключаются в следующем. Благодаря завоеваниям XVIII Династии Египет стал мировой империей. Новый империализм отразился в развитии религиозных идей, если не всего народа, то по меньшей мере его правящей и в интеллектуальном плане активной верхушки. Под влиянием жрецов бога-солнца в Иуну (Гелиополь), усиленного, возможно, азиатским влиянием, возникла идея всеобщего бога Атона, который уже больше не был ограничен одной страной и одним народом. В лице молодого Аменхотепа IV мы видим взошедшего на трон фараона, у которого не было более высокой цели, чем развитие этой идеи бога. Он сделал религию Атона государственной, и благодаря ему, всеобщий бог стал единственным богом: все, что говорилось о других богах, было обманом и ложью. С великолепной гибкостью он сопротивлялся любому соблазну магического мышления и отбросил иллюзию, особенно заветную для египтян, жизни после смерти. Удивительным образом предвосхитив последующее научное открытие, он видел в энергии солнечного излучения источник всей жизни на земле и поклонялся ему как символу силы своего бога. Он гордился своей вселенской радостью и своей жизнью в Маат.

Это первый и, вероятно, самый отчетливый случай монотеистической религии в человеческой истории; более глубокое рассмотрение сущности исторических и психологических условий ее возникновения имеет неизмеримое значение. Однако, были предприняты определенные усилия, чтобы до нас дошли очень скудные сведения о религии Атона. Уже при слабых преемника Эхнатона погибло все, что он создал. Месть жречества, которое он подавил, обрушилась на его память; религия Атона была уничтожена, столица фараона, объявленного преступником, была разрушена и разграблена. Приблизительно в 1350 г. до н.э. XVIII Династия пришла в упадок; после периода анархии порядок был восстановлен генералом Хоремхебом, который правил до 1315 г. до н.э. Казалось, Что реформа Эхнатона была эпизодом, обреченным на забвение.

Все это — исторически установленные факты; теперь начинается наше гипотетическое продолжение. В окружении Эхнатона был человек, которого, возможно, звали Тутмес, как и многих других людей в то время[95] — это имя не имело большого значения, за исключением того, что его вторая составная часть была «mose». Он занимал высокое положение и был приверженцем религии Атона, но в противоположность мечтательному царю, был энергичным и вспыльчивым. Для него смерть Эхнатона и аннулирование его религии означали конец всех ожиданий. Он мог остаться в Египте лишь как преступник или ренегат. Возможно, будучи правителем приграничной провинции, он вошел в контакт с племенем семитов, которое переселилось туда несколькими поколениями ранее. Вследствие своего разочарования и одиночества он обратился к этим чужеземцам и попытался найти среди них компенсацию своих потерь. Он выбрал их в качестве своего народа и попытался реализовать среди них свои идеалы. Затем, в сопровождении своих сторонников, он покинул с этими людьми Египет, сделал свой народ святым с помощью знака обрезания, дал ему законы и познакомил с положениями религии Атона, которую египтяне только что отвергли. Наставления, которые этот человек Моисей дал своим евреям, могли быть даже более строгими, чем предписания его господина и учителя Эхнатона, и он мог также отказаться от поддержки бога солнца Иуну, которому Эхнатон оставался верен.

За дату Исхода из Египта мы должны принять период междуцарствия после 1350 г. до н.э. Последующий промежуток времени вплоть до заселения земли Ханаана является особенно загадочным. Современные исторические исследования смогли выделить из неясности, которую оставило или, скорее, создало библейское повествование в этом месте, два факта. Первый, обнаруженный Эрнестом Селлином, заключается в том, что евреи, которые согласно библейскому рассказу, были своевольны и непокорны по отношению к своему вождю и законодателю, однажды восстали против него, убили его и отвергли религию Атона, которая была им навязана, точно так же, как раньше ее отвергли египтяне. Второй факт, на который указал Эдуард Мейер, состоит в том, что евреи, которые вернулись из Египта, позднее объединились с близкородственными племенами в районе между Палестиной, Синайским полуостровом и Аравией, и что там, в богатой водой местности под названием Кадес, под влиянием аравийских мадианитян, приняли новую религию, поклонение богу вулканов Яхве. Вскоре после этого они были готовы вторгнуться в Ханаан в качестве завоевателей.

Хронологическая связь этих двух событий друг с другом и с Исходом из Египта является очень неопределенной. Ближайшую историческую точку опоры дает стела фараона Мернептаха (который правил до 1215 г. до н.э.), на которой в рассказе о кампаниях в Сирии и Палестине среди поверженных врагов упоминается «Израиль». Если мы примем дату на этой стеле за terminus ad quem[96] то остается около столетия (начиная после 1350 г. до 1215 г. до н.э.) на все события, начиная с Исхода. Однако, возможно, что название «Израиль» пока еще не относилось к племенам, судьбы которых мы прослеживаем, и что на самом деле в нашем распоряжении находится более длительный промежуток времени. Заселение Ханаана теми, кто позднее стал еврейским народом, конечно же было далеко не быстрым завоеванием, а происходило волнами и в течение долгого времени. Если мы освободимся от ограничения, накладываемого стелой Мернептаха, то тем более сможем отвести периоду Моисея[97] одно поколение (тридцать лет) и допустить, по меньшей мере, два поколения, но вероятнее больше, до времени объединения в Кадесе[98].

Лишь промежуток между Кадесом и вторжением в Ханаан должен быть коротким. Еврейское предание, как было показано в предшествующем очерке [с.183], имеет веские основания для того, чтобы сократить интервал между Исходом и основанием религии в Кадесе, в то время как в интересах нашего сообщения как раз обратное.

Все это, однако, пока еще история, попытка заполнить пробелы в наших исторических знаниях и частично — повторение моего второго очерка в Imago [очерк II]. Нас интересуют судьбы Моисея и его учения, которым, по-видимому, только восставшие евреи положили конец. Из повествования, предоставленного нам Яхвистом, записанного примерно в 1000 г. до н.э., но, несомненно, основанного на более ранних документах», мы обнаружили, что объединение племен и основание религии в Кадесе сопровождалось компромиссом, в котором все еще легко прослеживаются две стороны. Одна была заинтересована лишь в том, чтобы скрыть новизну и чужеземный характер бога Яхве и утвердить его заявление о преданности народу; другая была озабочена тем, чтобы не пожертвовать ради него драгоценными воспоминаниями об освобождении из Египта и величественной фигурой вождя Моисея. Посредством введения в новый рассказ о предыстории факта Исхода и своего человека другой стороне удалось сохранить, по крайней мере, внешний признак религии Моисея — обрезание — и, возможно, установить определенные ограничения на употребление имени нового бога. Как мы считаем, такие требования выдвинули потомки последователей Моисея, левиты, которые были отделены от его современников и соотечественников лишь несколькими поколениями, и память о нем еще была жива среди них. Поэтически приукрашенные повествования, которые мы приписываем Яхвисту и его позднейшему конкуренту Элогисту, были подобны мавзолеям, в которых, отрезанный от знания последующих поколений, должен был найти, так сказать, свой вечный покой истинный рассказ о тех ранних событиях — о сущности моисеевой религии и насильственной гибели великого человека. И если наше предположение о том, что произошло, верно, то ничего неясного уже не остается; но это вполне может означать окончательное завершение эпизода Моисея в истории еврейского народа.

Примечательным, однако, является то, что этого не произошло — наиболее значительные следствия пережитого народом должны были обнаружиться лишь позднее и в течение многих столетий пробивать дорогу к реальности. Маловероятно, что Яхве сильно отличался по характеру от богов соседствующих народов и племен. Верно, что он боролся с ними, точно так же, как и сами народы воевали друг с другом, но мы не можем предположить, что поклоннику Яхве тех времен пришло в голову отрицать существование богов Ханаана, Моаба или Амалик и так далее, это было бы все равно, что отрицать существование веривших в них народов.

Монотеистическая идея, которая вспыхнула с Эхнатоном, снова погасла и должна была оставаться во тьме еще долгое время. Находки на острове Элефантин, как раз ниже первого порога Нила, предоставили нам удивительную информацию о том, что там в течение столетий находилось еврейское военное поселение, в храме которого, кроме главного бога Иаху, поклонялись двум женским божествам, одно из них называли Анат-иаху. Верно, что эти евреи были отрезаны от своей родной страны и не участвовали происходившем там религиозном развитии; персидское правительство Египта в (V веке до н.э.) передавало им информацию о новых правилах богослужения, исходящую из Иерусалима[99].

Возвращаясь к более ранним временам, мы можем сказать, что бог Яхве определенно не был похож на Моисеева бога. Атон был пацифистом, как и тот, кто представлял его на земле — или, если более точно, как его прототип — фараон Эхнатон, который пассивно наблюдал, как разваливается на части завоеванная его предками мировая империя. Нет сомнения, что Яхве больше подходил народу, который силой начинал занимать земли нового отечества. И все достойное восхищения в моисеевом боге, было выше понимания примитивных масс.

Я уже говорил — и рад, что в этом случае могу заявить о согласии с другими авторами — что центральный факт развития еврейской религии заключается в том, что со временем бог Яхве потерял свои собственные черты и стал все более и более напоминать старого бога Моисея, Атона. Верно, что оставались различия, которым с первого взгляда придавалось большое значение; но их можно легко объяснить.

В Египте религия Атона начала распространяться в благоприятный период установления и упрочения владений, и даже когда империя зашаталась, его поклонники смогли избежать участия в волнениях и продолжали восхвалять его и наслаждаться его творениями. Еврейскому народу суждено было пережить ряд серьезных испытаний и тягостных событий; их бог стал суровым и жестоким и, так сказать, окутанным мраком. Он сохранил черты всеобщности, повелевая всеми странами и народами, но то, что поклонение ему перешло от египтян к евреям, выразилось в дополнительной вере в то, что евреи — избранный им народ, особый долг которого в конце концов заслужит также и особой награды. Народу, вероятно, было нелегко согласовать представление о своем избранничестве всемогущим богом с печальными поворотами своей несчастливой судьбы. Но люди не позволяли себе колебаться в своих убеждениях; чтобы подавить сомнения в Боге, они увеличили собственное чувство вины, и, может быть, уповали на «непостижимую волю Провидения», как поступают набожные люди по сегодняшний день. Если евреи и имели основания удивляться тому, что бог позволяет одному жестокому агрессору за другим приходить, порабощать их и плохо обращаться с ними — ассирийцам, вавилонянам, персам — то они все еще могли видеть его силу в том, что все эти злые враги сами в свою очередь были повержены, а их империи исчезли.

Последующий бог евреев стал в конечном счете походить на старого Моисеева бога в трех важных отношениях. Первым и решающим моментом было то, что он действительно был признан единственным богом, кроме которого любой другой был просто немыслим. Монотеизм Эхнатона был принят всерьез всем народом; действительно, эти люди оставались настолько верны этой идее, что она стала основным содержанием их интеллектуальной жизни[100] и не оставила места для интереса к другим вещам. В этом люди и священничество, которое стало господствующей силой, были заодно. Когда священники трудились над созданием обрядника для почитания бога, они столкнулись с интенсивным противодействием народа, который стремился оживить две другие доктрины Моисея о его боге. Голоса Пророков неустанно провозглашали, что Бог презирал обряды и жертвоприношения и требовал только, чтобы люди верили в него и жили в истине и справедливости. И восхваляя простоту и святость жизни в пустыне, они несомненно находились под влиянием Моисеевых идеалов.

Настало время поднять вопрос: есть ли вообще какая-либо необходимость называть в качестве причины окончательной формы, которую приняла еврейская идея Бога, влияние Моисея, и не достаточно ли объяснить ее естественным движением в направлении повышения интеллектуальности[101] в ходе культурного развития, растянувшегося на сотни лет. Есть два момента, которые следует сказать об этом возможном объяснении, которые положат конец всем нашим обескураживающим предположениям. Во-первых, оно ничего не объясняет. Например, у греков — несомненно, народа в высшей степени одаренного — те же условия привели не к монотеизму, а к дезинтеграции политеистической религии и началу философского мировоззрения. В Египте, насколько мы понимаем, монотеизм явился побочным продуктом иериализма: Бог был отражением фараона, который являлся абсолютным правителем великой мировой империи. Политические условия евреев были весьма неблагоприятны для развития идеи единственного национального бога в идею всеобщего владыки мира. И откуда у этой крошечной и бессильной нации взялась самонадеянность провозгласить себя любимым дитятем великого Господа? Таким образом, либо проблема происхождения монотеизма у евреев будет оставаться неразрешенной, либо нам придется удовлетвориться широкораспространенным мнением, что он является выражением специфического религиозного гения этого народа. Гениальность, как хорошо известно, является непостижимой и непредсказуемой, и поэтому мы можем использовать ее в качестве объяснения только в том случае, если все другие решения окажутся несостоятельными[102].

Психология bookap

Кроме того, мы сталкиваемся с тем, что еврейские документальные материалы и исторические письмена сами указывают нам путь, совершенно определенно утверждая — и на этот раз не противореча друг другу — что идея единого бога была дана народу Моисеем. Если и есть возражение против надежности этого заверения, то оно состоит в том, что священническая редакция доступного нам текста, очевидно, слишком многое приписывает Моисею. Такие предписания как ритуальные таинства, которые явно относятся к более поздним временам, выдаются за заповеди Моисея с очевидным намерением придать им силу. Это, конечно же, дает основания, достаточные для подозрений, но недостаточные для отказа. Для такого рода преувеличений очевидна другая причина. Повествование священников стремится установить неразрывность между современным им периодом и отдаленным прошлым Моисея; оно пытается скрыть именно то, что мы назвали самым поразительным фактом в еврейской религиозной истории, а именно то, что между передачей Моисеем законов и последующей еврейской религией зияет пробел — пробел, который поначалу был заполнен поклонением Яхве и лишь постепенно был заделан впоследствии. Это повествование всеми возможными средствами оспаривает этот ход событий, хотя его историческая подлинность не вызывает сомнений, так как при всей обработке, которой подвергся библейский текст, его существование доказывают все же более чем достаточно свидетельств. Здесь священническая редакция попыталась произвести что-то вроде тенденциозного искажения, которое сделало нового бога Яхве богом патриархов [с. 179]. Если мы примем во внимание этот мотив священнического кодекса, то обнаружим, что сложно удержаться от утверждения, что на самом деле сам Моисей дал евреям идею монотеизма. И мы тем более готовы с этим согласиться, потому что нам известно, откуда Моисей почерпнул эту идею, о чем еврейские священники, конечно, уже не знали.

И здесь может возникнуть вопрос, чего же мы добьемся, если выведем еврейский монотеизм из египетского? Это просто отодвинет проблему немного назад и не скажет ничего больше о генезисе монотеистической идеи. Ответ состоит в том, что это вопрос не выигрыша, а научного исследования. Возможно, мы сможем что-нибудь узнать, если определим истинный ход событий.