Ящик Пандоры
Человек есть тайна. Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком
Из почты SOS Здоровье как философия • Человек и лекарство • Как не надо лечить ребенка • Щели в образе жизни
Если ты человек общеупотребительной профессии, то незнакомые люди очень быстро узнают, кто ты такой и чем можешь пригодиться.
Крепкий человек русой масти, типа средневеса-боксера, но уже с рыхловатинкой н с лысоватинкой, поймал меня на площадке второго этажа Пицундского Дома творчества, он же Дом отдыха не только писателей
— Так и так, доктор Извините, как вас зовут, не знаю. Семья, понимаете, пацан пятилетний
Глаза слегка оловянные, на лбу мощный шрам с сизой вмятиной.
Существует особое врачебное «ты», преграждающее путь фамильярности. Опыт в данном случае продиктовал не «очевидно, вы несколько злоупотребляете спиртными напитками», а нечто попроще, некоторый вульгаризм.
— Поддаешь?
— Да такое дело… Шахтер я. Был монтажник-высотник, в десантных войсках служил, с парашютом прыгал. А теперь на третий этаж не могу Высоты боюсь.
— Травма — когда?
— Два раза в шахту летал. Один раз хорошо был на ремне. Двое суток без сознания. На завалах работаю.
— Ну так с этим делом тогда особенно.
— Да известно.
— Страх — когда поднимаешься или когда уже наверху?
— Как только подумаю. Самолетом три года не летал. К другу на девятый не могу. К балкону и близко не подойти сейчас брошусь, и все. Поменял квартиру на первый. На втором на балконе сердце начинает вот так.
— А с женой как?
— Нормально. Я ее не вижу почти. Ночью придешь со смены.
Он просил меня о гипнозе.
— Но условие: чтобы три дня перед тем — ни капли. Под этим гипноз не пойдет.
— Вас понял. Сам себе не враг. Через три дня подойду.
Через три дня подошел к нему я, а он стоял у дверей столовой, благосклонно пошатываясь.
— Отдыхаем, доктор, такое дело. Тут друг один уезжал… З-завтра. Завтра с утречка можно?
Назавтра с утречка я встретил его уже опохмеленного. Он играл в пинг-понг, систематически уминая ракеткой то место воздуха, где шарик был примерно секунду назад, и с благодушной искренностью удивлялся, почему игра не идет.
Я попросил его уступить мне ракетку.
Уже накануне отъезда, вечером, я столкнулся с ним все на той же лестничной площадке все того же второго этажа. Он пытался зажечь изжеванную беломорину, меж тем совершая пируэты вокруг оси предполагаемого равновесия. Я хотел его обойти, но он колебнулся не в ту сторону.
— Вечер добрый. Никак не высохнем? Уезжаю.
— С-сегодня хотел. Да вот. До шести утра. В преферанс. Голова разболелась. Такое дело…
— Огонь бензином заливаешь. Свихнуться совсем задумал?
— А, пропади все пропадом. Тридцать пять уже. В пятьдесят п-подохну, такое дело… Доктор!.. Погодите… Ну завтра — один раз, а? С утра завтречка — может мне и хватит, а?.. На третий этаж…
«Что ему даст этот сеанс? Поднимется, взлетит, страх исчезнет… Но если не бросит «такое дело», а он, конечно, не бросит, весь взлет испарится уже через две — три недели, а то и через два-три дня — и опять будет ползать. Если даже чудо из чудес — вдруг от радости завяжет, — все равно без серии поддерживающих сеансов…»
Такие промелькнули соображения, пока я топал к себе наверх укладывать чемодан (лифтом я там тоже старался не пользоваться).
Назавтра он стоял у меня на двенадцатом, на балконе, у самых перил, слегка расставив руки и растопырив пальцы. Я стоял рядом, стараясь растворить синевой напряжение глазных яблок. В двух часах полета ожидала меня предзимняя московская слякоть, а тут солнце будто нарочно выпалилось по-летнему, и южная зелень кипела внизу, зелень донельзя самоуверенная. Справа, совсем близко, блистало и шелестело море; слева гряда нагретых громад выставляла на обозрение ослепительные шапки и сиятельные воротники.
— Не дрожит ничего. Красота… И похмеляться не надо…
— Не надо.
— Завязано. Высота взята, так сказать. Сердце — вот! Такое дело… Вас понял. Лечу самолетом. Сейчас пойду билет брать. — Ну теперь, доктор… Всю жизнь, так сказать… Извините… Я вам…
— Чемодан — видишь? Давай-ка вместе, до лифта.
Чемодан был и вправду тяжелый — чемодан с этой рукописью.
