«ДИАЛОГИ»
Д—1.
— ЧТО Ж, ДЕВОЧКА, — СКАЗАЛ ЗМЕЙ, опустив морду на сложенные лапы (уютно, гад, устроился!), — тебе и голову сложить не жалко, столько там глупостей понапихано.
— Ну и сложу.
— Ну и сложи.
— Ты, змей, ничего не понимаешь. То есть ты знаешь много, и про пустыню, и про город, но у тебя нет главного.
— Чего? — змей поднял морду и сощурил глаза.
— Что такое братство, — медленно сказала девочка. — Чтобы все заодно.
— Поползли, — сказал змей. — Я тебе одну вещь хочу показать. Всё равно тебе в яму рано прыгать.
Девочка нерешительно последовала за ним.
— Быть живым или мертвым — вопрос согласованности с окружающими, — разглагольствовал змей. — Прошу обратить внимание на вон те постройки. Ты знаешь, что это?
— Кладбище.
— Правильно. Чем тебе не братство, где все заодно?
И позже:
— Тебя не смущает, что я всё время прав?
Девочка не ответила.
— Расскажи мне, кем был твой отец.
— Он был… Ну, я не знаю точно, как эта профессия называется.
— Тебе всё равно?
— Наверное, да.
— Посмотри туда. Ты видишь лошадь?
— Да.
— Это и есть твой отец.
— Почему?
— Что значит почему? Ты не веришь?
— Нет.
— А зря. Это правда. А что здесь странного? Он всегда хотел, чтобы его считали за лошадь. Все желания исполняются. Кем бы ты хотела увидеть свою мать?
— Пантерой.
— Жалко. Не в этот раз. Вон попугай в золоченой клетке. Это она. Дай ей семечек.
— Я тебя ненавижу, змей.
— Это причина отказать ей в семечках? Дай. Она будет рада.
— Почему я?
— У тебя они есть, а у меня — нет.
— А где твои родители, змей?
— В зоопарке.
— Как? — Она замерла, застыла. — Как? В зоопарке?
— А что ты удивляешься? Змеи почти все живут в зоопарках — или в музеях. В пустыне мало кто живет.
— В музеях? В музеях мертвые змеи.
— Это вопрос согласованности, малыш. Мне не нравится об этом говорить. Ползем дальше, чего ты остановилась?
— Хорошо, пойдем. Расскажи мне про зоопарк. Мы туда сейчас идем?
— Да чего я поведу тебя к своим родителям? Я туда вообще очень редко хожу.
— А как они туда попали? Их поймали, змей?
— Нет, они сами записались туда. Прошли по конкурсу, дождались очереди. Слушай, что ты мне травишь душу? Я не люблю об этом говорить. Зачем тебе нужно знать про зоопарк?
— А зачем тебе нужно было знать, что я делала на краю ямы?
— Логично. Но если ты просто поддерживаешь таким образом светскую беседу…
— Нет. Расскажи мне. Я хочу знать, как твои родители попали в зоопарк.
— Думаешь, я это знаю? Я мало следил за процессом, мне тогда нужно было о себе заботиться. Но я потом видел много змей, переселявшихся туда. Думаю, у моих родителей всё было точно так же.
— Как?
— Видишь ли, мы, змеи, меняем кожу, несколько раз за жизнь. У нас несколько шкур. Три шкуры есть у всех, их меняют еще в детстве. Скажем так: когда меняют третью, это считается превращением во взрослого. На самом деле шкур больше. Семь, десять, может быть, это неизвестно. И неизвестно, одинаковое количество шкур у всех или нет. У некоторых их бывает 15, это точно. Но сколько их у тебя…… Никогда не узнаешь, пока не сбросишь старую кожу, — есть там новая или нет.
Ну вот, и после того, как кожа меняется в третий раз, почти все начинают бояться — вдруг это всё, последняя. Скажем, так: это общая версия, что нужно бояться за шкуру, я в последнее время думаю, что здесь что-то не так. И, в общем, получается, что все как бы боятся за свою кожу — обычно четвертую или пятую. Чтобы она не поранилась, не замерзла, не вымокла, не высохла или сама собой не начала меняться. А где ее хорошо беречь? Ее хорошо беречь в зоопарке или в музее.
— Но в музее же они мертвые!
— Конечно, с ними уже не поговоришь. Но и те, что живут в зоопарке, говорят только об условиях содержания. А в музее — о господи, что ж тут непонятного! Если ты хочешь сберечь шкуру — то как ее лучше всего сберечь? Удалить остальное.
Они идут в зоопарк, к родителям змея, уже по городу. Лица встречных становятся злее и напряженнее, и девочке становится легче, привычнее. Змей ползет по асфальту, ему хуже.
— Змей, тебе нравится город?
— Ужас.
— А мне здесь прекраснее, чем где-либо.
— Как странно ты начинаешь говорить: твои слова отделяются от тебя. Они похожи на ваши деньги: они так долго были не твоими, в смысле, каждая купюра становится твоею на такой короткий срок, что как бы никогда твоей и не становится. Они всегда чужие.
— Что?
— Деньги.
— Да… Мне очень важно, что я живу в городе. Для меня это не просто город, это Город. Это особое пространство, совершенно независимое от зданий и трамваев. Хотя здания — тоже, они в меня проникают… Мне кажется, что моя душа построена так же, как этот Город, в ней та же структура улиц и иерархия фонарей. Там, внутри, всё построено по тому же плану.
— Господь, большие города обречены небесным карам…
— Ты ужасно вредный сегодня.
«Когда? — ужасается про себя змей. — Она знает меня только два часа. Кто здесь кого гипнотизирует? Она уже моя жена. Адаптируемость резко возросла при переходе из пустыни в город. Зря я согласился вести ее к своим родителям. Впрочем, куда еще? Куда бы я повел ее?»
«Может, он обиделся? — скачет мыслями девочка. — А интересно, какие его родители, такие же, как он, или нет? А вдруг они все одинаковые? Почему мне совсем не страшно? Я стояла у края ямы… Хитрец, как он отвлек меня? Обманул? Я сама во всем виновата…»
И тут они вдруг исчезли, разъединенные одинокими мыслями: девочка стала прозрачной и растаяла в воздухе; змей высох, и его чешуя и кости слились с песком пустыни.
— Змей, сегодня мой день рожденья.
— Грустно.
— Почему это грустно?
— Ты, наверное, ожидаешь чего-нибудь веселого и особенного сегодня. Но, скорее всего, ничего не произойдет, и ты обидишься.
— Как ты угадываешь? Слушай, это же точно такая история, которая была со мной, и из-за которой… ну, в общем, я оказалась у ямы. Ты слушаешь?
— Да.
— Понимаешь, когда я была совсем маленькой девочкой, ну, не совсем, мне было семь лет, так вот, один раз я гуляла по берегу моря. Это было утром, а ночью до этого на море был шторм, настоящая буря, а я всегда мечтала пойти после бури на берег и пособирать то, что выбросит. А родители меня не хотели отпускать далеко. Я обошла наш пляж, который был возле дома, но ничего не нашла такого интересного, кроме одной двустворчатой ракушки. И я хотела идти собирать дальше, но родители мне запретили. Папа просто сказал — во, как я хорошо всё помню — он сказал: «Слабая аргументация для небезопасного предприятия», и я начала плакать, а мама сказала — она у меня всегда была гений коммуникации — «А разве на нашем пляже ты ничего не нашла интересного?» Я показала ей ракушку, а она воскликнула: «Ой, это же жемчужница! Смотри, Петя (так папу зовут) — это моллюск, в котором вырастает жемчуг!» Я посмотрела: обычная ракушка, полосатая такая, чуть выгнутая, а мама распелась: «Настоящая жемчужница, как тебе повезло, только пока она слишком маленькая, ей нужно подрасти, и внутри нее обязательно вырастет жемчужина». Папа тоже тогда подключился: «Да, её нужно посадить в аквариум, в аквариум, в аквариум, у нас как раз такой аквариум есть на балконе, и создать в нем необходимые условия, поддерживать температуру, ухаживать, и через десять лет ракушка откроется и подарит тебе жемчужину…»
И вот я, маленькая дура, завернула эту ракушку в мокрую тряпку, принесла домой, вымыла старый аквариум и десять лет делала всё, как сказали родители: и воду меняла, и температуру поддерживала. И через десять лет я ее открыла, и оттуда выпал камешек, вот такой обыкновенный серый камешек, какими завален весь наш берег…
Они помолчали.
— Вот такие родители гады? — спросил змей.
— Нет, не гады… Но это же обман, понимаешь, они меня обманули, это просто подло, они же знали!…
— И теперь тебе кажется, что там, дальше, за пляжем, лежало настоящее сокровище, которое могло стать твоим?
— Я об этом не думала… меня убил их обман. Они же обещали. Пусть бы уж подсунули туда жемчужину, если…
— Какая прекрасная история. Я завидую тебе, малышка. Сейчас тебе семь лет, и вместо того, чтобы идти на берег моря, за пляж, ты бежишь к яме… Твоя жизнь полна смысла. Тебя обманывала погода?
— Да.
— А подруги?
— Да, и тогда они переставали быть подругами.
— А я?
— Ты же обещал мне что-то показать! Я только поэтому пошла с тобой.
— Вот видишь, я ж говорил: твоя жизнь полна смысла. Мир не пуст для тебя. Даже в пустыне, на краю бездонной ямы, для тебя нашелся кто-то, кто обманул.
— Так ты обманул меня?
— А ты меня?
— А я тебе ничего не обещала.
— Вон, — сказал змей. — Вон, чтобы духу твоего здесь не было. Когда ты уйдешь, воздух здесь станет чище. Извини, что отвлек тебя. Исчезни. Я поползу к своим камням, которые ты пока не оскорбила, начав превращать в жемчужины.
— Нет, змей, нет! — закричала девочка.
Начался ветер. Змей пополз против него и исчез в норе. Девочка, борясь с ветром, сделала несколько шагов, но ветер — это был уже настоящий ураган — сорвал ее с места и увлек вдаль. Началась песчаная буря.
Кости, слова, чешуя — простые кусочки смерти. Ветер стихает, и птица падает грудью в песок.
— Я знала, что ты придешь. Когда и где — этого не знала. Но мне стало всё равно, когда. Проходит не жизнь, проходят дни, а жизнь, как и смерть, безразмерна, и только их смена отмечена временем. Мне недавно снился сон, что ты входишь ночью в мою комнату. Я сплю сейчас одна, муж у себя, и вот ты вползаешь ночью, и свиваешь кольца у моей кровати, кладешь голову рядом с моей. Мне становится так хорошо… И вдруг я слышу, как муж идет по коридору. Я вскакиваю, а ты уползаешь за дверь, и муж то ли пугается тебя, то ли обижается, потому что я слышу, что он идет обратно к себе. Я выскакиваю из комнаты и бегу за ним и думаю: ну как ему объяснить, что это же ты, и тебе можно появляться когда угодно и где угодно, а если нельзя, ты всё равно появляешься… Но только я понимаю, что он ничему не поверит, и возвращаюсь обратно в спальню. И то ли это происходит там же, то ли уже другой сон, только я вижу, как ты изо всех сил дуешь мне в лицо. Так сильно дуешь, и мне хорошо — безумно, я хохочу, а ты дуешь, дуешь… И вот ты правда пришел.
— Я здесь уже три дня.
— Где здесь? Что ты имеешь в виду?
— Я приполз в город, нашел твой дом и наблюдал за тобой. Ну, не фантазируй, я не подглядывал везде, я только смотрел, как ты ходишь на работу, как гуляешь с ребенком и стоишь в магазине. Всё было очень мило и, конечно, довольно скучно, и сегодня я решил перестать партизанить и явиться перед тобой. Ты стала взрослой?
— Я? Скорее, одинокой. Как выразился недавно один мой приятель, я обезнадежилась. Я ужасно рада, что ты пришел. Что-то я никак не соображаю. Ты хочешь есть?
— Нет. Да. Ну вот, ты и меня запутала. Как тебе моя новая кожа?
— Я не заметила. По-моему, ты совсем не изменился.
— Этого не может быть. Ты невнимательна. Посмотри мне в глаза.
И начался их бесконечный разговор глазами, который вряд ли они могли бы произнести вслух:
— Мне совсем не нужно ничье внимание. Если бы оно мне было нужно, оно бы у меня было. Я живу в пустоте.
— Откуда ты это знаешь?
— Я ни от кого не завишу. Я не принадлежу никому и ничему. Может быть, я уже умерла. Я живу в пустоте.
— Нет, ты обманываешь себя. Ты не живешь в пустоте. Твоим Богом является тело.
— Пусть так. Мне всё равно. Я думаю так, ты думаешь иначе. Какая разница теперь?
— Как какая разница? Я же пришел.
— Наверное, слишком поздно. Я вытравила из себя всё, что относилось к тому времени. И историю с ямой, и историю с раковиной, и то, что ты бросил меня одну, — я бросила все эти истории вверх, и они так и не упали обратно. Я перестала смотреть на себя и стала смотреть на космос, а на него смотри — не смотри, он одинаково безразличный и бессмысленный. И я стала такой же. А приди ты раньше, я бы просто тебя прогнала.
— А ты и гнала. Ты совсем не изменилась. Капризная девчонка.
— Да, капризная девчонка.
— Бросай всё, пошли со мной.
— Ты сошел с ума.
— Если ты живешь в пустоте, какая разница?
— Да, в пустоте, но всё же…
— Ага! Ты не живешь в пустоте. Твоим Богом является тело и чужое мнение.
— Пусть так.
— Ничего себе пусть! Кому ты живешь?
— Хорошо, не себе.
— Бросай это. Пошли со мной.
— Но…
— Не тяни! Ты еще большая змея, чем я. Ты извиваешься бесконечно. Ты способна увидеть свой хвост, что ты тянешь за собой по жизни?
— Какой хвост, что за бред… Я живу в пустоте…
— Врешь, ты просто из пустоты соорудила стенку. Ты живешь во времени, причем стараешься во всем сразу. Ты растягиваешь себя на целую жизнь, ты пытаешься занять собою всё время и пространство. Сократись!
— Я…
— Посмотри мне в глаза!
— Не торопи меня!
— Не торопить тебя куда?
— Угнаться за тобой…
— Посмотри мне в глаза.
И позже, за секунду перед тем, как исчезнуть:
— У нас не получилось в пустыне, на улице и в городской квартире. Давай встретимся на верху горы.
— Давай.
Перед тем, как пойти на гору, она долго мылась, причесывалась, одевалась. Хорошо замужней женщине ходить на свидания. Она как-то с нежностью представила себе мертвеца, который хоть раз в году или в месяц может встать из могилы и пошататься — даже ему в этом народная мудрость не отказала.
— Здравствуй.
— Привет.
— Что это с тобой?
— А, это… Ты имеешь в виду цепь и ошейник? Я решил стать твоим ангелом-хранителем и думал, что я могу сделать по этому поводу. Вот, хотел сесть на цепь, да только на мне ошейник не держится. Выползаю, и ничего не могу с этим поделать.
— Почему на цепь?
— Чтоб всё было честно. Ангел-хранитель, во-первых, должен делить судьбу своего подопечного, а во-вторых, выполнять хоть немного его желания, то есть, обычно, садиться на цепь.
— Ёрник, насмешник, дурак и… Ты за этим меня звал?
— Много званых, да мало избранных.
— Не морочь голову. У меня не так много времени.
— О! Вот это уже интересно. Расскажи мне про время.
— Время сильнее всех. Оно как асфальтовый каток, хотя от его дыхания не дрогнет пушинка. Я связана им по рукам и ногам. И с каждым моим действием меня становится меньше.
— Говори, говори еще.
— Время — самое липкое… Меньше всего его в часах. У него несколько ужасно глупых детей: справедливость, память, забвение.
— Говори еще, говори… Ты знаешь, нет ничего красивее тебя в пустыне. Ты вся переливаешься, ты создана почти из ничего, ты ничего не понимаешь, но ты удивительно прекрасна. Помнишь, я тебе говорил, сколько у тебя в голове глупостей понапихано, — прошло много лет, а глупостей стало еще больше, и нравишься ты мне еще сильнее. Я как дурак откликаюсь на каждый твой зов, я злюсь, если ты меня забываешь. И та пещера драгоценностей, к которой я тебя вел…
— Так ты вел меня к пещере драгоценностей?
Змей хохочет.
— Я никак не могу привыкнуть к твоей запутанности. Знаешь, раньше у многих людей были звери. Но очень мало кто теперь умеет добраться до человека, так сильно там всё запутано. Вот, пожалуй, у меня получается, потому что я — змей вертлявый. У слонов и тигров еще иногда получается, они идут напрямую, крушат всё к чертовой матери, но всё же проходят. Мне вообще кажется, что у людей теперь больше связи с бактериями.
— Почему?
— Ну, они незаметные, одинаковые, всепроникающие и всё время что-то синтезируют.
— Кто — люди или бактерии?
— Вот именно.
— А ты не такой?
— Я — царский сын. А ты?
Она помахала рукой:
— Поди сюда, я тебе что-то скажу на ухо. Так вот, змей: я останусь на воле. Понимаешь?
— Ага.
— Я буду всегда ближе к тебе, понимаешь?
— А не к старческому маразму?
— Я всё равно буду жить в городе, в своем времени людоедов и в своем племени людоедов.
— Ага.
— Но я буду приходить на гору. А ты спускайся в город.
— Ага, однажды ты залезешь сюда, а меня не будет, и тебе скажут: «Он куда-то уполз». А тем временем я буду в городе, и решу тебя немного подождать, и стану чистильщиком обуви — или сыщиком! Вот, я всегда мечтал стать сыщиком! Между тем ты отправишься в пустыню, чтобы найти меня там…
— Тебе никогда не надоедает болтать?
— Надоедает. Иногда.
— Тогда завязывай.
Тогда он завязал себя узлом и сказал:
— Я люблю тебя.
И сказка пошла дальше, а я пошел домой.
ЛЕНА И ХОРОШИЕ ЛЮДИ. (Д—2, стр.20)
ВЕЧНАЯ ИСТОРИЯ О СЭРЕ ЭЙНШТЕЙНЕ И ЕГО ДРУГЕ СЭРЕ
ЧАРЛЬЗЕ ДАРВИНЕ, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ. (И—34, стр. 120)
