54

[Из «Нью-Йорк тайме», среда, 13 августа, поздний выпуск.]

Крупнейший массовый побег в истории психиатрических заведений штата Нью-Йорк: тридцать три пациента больницы Квинсборо, Квинс, минувшим вечером сбежали во время представления мюзикла «Волосы» в театре Бловилл, в манхэттенском Мидтауне.

К 2 часам сегодняшнего утра десять из них были пойманы полицией города и представителями больницы, но двадцать три оставались на свободе.

В театре Бловилл пациенты высидели первый акт пользующегося популярностью мюзикла «Волосы», но в начале второго акта им удалось совершить побег. Под музыку первого номера второго действия «Куда я иду?» большинство пациентов в змеиной пляске¹²⁶ двинулись на сцену, смешались с труппой, после чего убежали за кулисы и оттуда на улицу. Публика в Бловилле, очевидно, полагала, что выступление пациентов было частью представления.

¹²⁶ Культовая пляска индейцев хопи.

Представители больницы утверждают, что кто-то, очевидно, подделал подпись директора больницы Тимоти Дж. Манна, доктора медицины, на документах, предписывающих персоналу обеспечить поездку тридцати восьми пациентов из приемного отделения на мюзикл на заказном автобусе.

Доктор Люциус М. Райнхарт, которому поддельные документы предписывали организовать этот культпоход и руководить им, заявил, что он и его санитары удерживали трех или четырех потенциально опасных пациентов, и поэтому не могли преследовать большинство пациентов, когда те убежали за кулисы. Всего в пределах театра были задержаны пять пациентов.

«Культпоход был плохо организован и несвоевременен, и вообще был полной нелепостью, и я это знал, — сказал он. — Но я четырежды безуспешно пытался связаться с доктором Манном, чтобы задать ему вопросы по поводу этого указания, и поэтому у меня не было другого выбора, кроме как выполнить его».

Полиция отметила, что масштаб массового побега, личности некоторых участвовавших в нем пациентов, а также сложная серия подделок, понадобившихся, чтобы одурачить ответственных сотрудников, указывают на заговор значительных масштабов.

Среди сбежавших были Артуро Тосканини Джонс, член Черной партии, который недавно попал в новости, после того как плюнул в лицо мэру Линдсею во время одной из пеших прогулок мэра по Горлему, и небезызвестный хиппи Эрик Кеннон, чьи последователи недавно спровоцировали беспорядки во время Пасхальной службы в соборе Св. Иоанна Богослова.

Полный список имен сбежавших не разглашается до общения представителей больницы с родственниками беглых пациентов. Сбежавшие пациенты были в основном в брюках военного образца, футболках и повседневной обуви — кедах, сандалиях и тапочках. На некоторых пациентах, как сообщили надежные источники, были пижамные куртки и халаты.

Полиция предупредила, что некоторые из пациентов, оказавшись загнанными в угол, могут представлять опасность, и настоятельно посоветовала гражданам в случае опознания беглеца проявлять осторожность. Полиция отметила, что среди них было двое последователей Черной партии м-ра Джонса.

Полное расследование побега идет полным ходом.

Представители театра Бловилл и «Хэир Продакшнз, Инк.» отрицают, что они устроили массовый побег как рекламный трюк.

Каким простым всё кажется теперь, когда я снова читаю об этом в «Тайме». Поддельные документы, заказной автобус, поездка в театр, бегство во время спектакля.

Представляете ли вы, сколько документов нужно подделать, чтобы выпустить из психиатрической больницы одного-единственного пациента на один-единственный час? После того как я расстался с Эриком в 11:30 утра и до моей аналитической сессии с Джейком в 3 часа дня я непрерывно печатал документы, подделывал подпись доктора Манна и носился как угорелый, доставляя распоряжения соответствующему персоналу. Я дошел до того, что мог подписываться за доктора Манна быстрее и точнее, чем он сам. Но всё равно я подписал на восемьдесят шесть документов меньше, чем требовалось для такого культпохода по закону.

Не возникло бы у вас подозрений, если бы кто-то позвонил вам и приглушенным голосом с легким негритянским акцентом заказал сорокапятиместный автобус, чтобы отвезти тридцать восемь душевнобольных на бродвейский мюзикл через шесть часов тем же вечером? Пытались ли вы когда-нибудь вывести тридцать восемь душевнобольных из отделения, когда половина из них не знают, куда они идут, или не хотят идти, или не так одеты, или хотят смотреть вечернюю игру Метсов¹²⁷ по телевизору? Поскольку я не знал, каких именно тридцать восемь из сорока трех пациентов отделения мой инициатор хотел вывести на свободу, мне пришлось случайным образом выбрать тридцать восемь имен — и они, естественно, не совпадали с теми, которые имел в виду мистер Кеннон. Думаете, старший санитар или доктор Люциус М. Райнхарт допустили бы замену имен в списке?

¹²⁷ 1 «Нью-Йорк Метс» — профессиональный бейсбольный клуб из Квинса.

— Слушай, Райнхарт, в списке нет двух моих лучших людей, — в отчаянии шептал Артуро мне на ухо в семь пятьдесят три того вечера.

— Им придется посмотреть «Волосы» в другой раз, — сказал я.

— Но я хочу, чтобы были именно эти люди, — продолжал он яростно.

— Вот тридцать восемь имен в списке. Вот тридцать восемь пациентов, которых я буду сопровождать на мюзикл «Волосы».

Он затащил меня подальше в угол.

— Но ведь Кеннон сказал, что Жребий сказал…

— Жребий сказал только, чтобы я попытался помочь сбежать мистеру Кеннону и тридцати семи другим душевнобольным. Имена не назывались. Если вы хотите проявить инициативу, заверяю вас, что я не отличу Смита от Петерсона или Клага, но я возьму только людей, которые называют себя Смитом, Петерсоном и Клагом.

Он умчался.

Через пять минут вразвалочку подошел Старший Санитар Херби Фламм:

— Послушайте, доктор Райнхарт, я не вижу Хекель-бурга в этом списке, но я только что видел, как он шел в последней группе с вашими санитарами.

— Хекельбург? — сказал я. — Вы что-то путаете. Я проверю. — И ушел.

Фламм снова поймал меня, как раз когда я уходил.

— Простите, что беспокою вас, док, но четыре парня из вашего списка всё еще здесь, а четыре парня, которых в списке нет, только что ушли.

— Мистер Фламм, вы уверены, что у вас в отделении сейчас осталось пять пациентов?

— Да, сэр.

— И что ушли только тридцать восемь?

— Да, сэр.

— Вы уверены, что меня зовут Райнхарт?

Он уставился на меня и начал нервно гладить свой большой живот.

— Да, сэр. Думаю, да, сэр.

— Вы думаете, что меня зовут Райнхарт?

— Да, сэр.

— Кто этот пациент — вон там? — спросил я, показывая на пациента, которого никогда раньше не видел, надеясь, что он только что поступил.

— Э-э-э… а… этот?

— Да, этот, — холодно сказал я, возвышаясь над Фламмом.

— Я должен проверить у санитара, у Хиггенса. Он…

— Мы опаздываем к началу мистер Фламм. Боюсь, я не могу позволить вашей смутной памяти на имена еще больше нас задерживать. До свидания.

— До… до свиданья, док…

— Райнхарт. Запомните это.

Случалось ли вам идти по Бродвею в середине строя из тридцати восьми мужчин, вразнобой одетых в военную и больничную одежду, кеды, сандалии, бермуды, рваные футболки, африканские накидки, купальные халаты, ночные тапочки, пижамные куртки и спортивные костюмы и ведомых совершенно безмятежным восемнадцатилетним парнем в белом больничном халате, насвистывающим «Боевой гимн Республики»? Приходилось ли вам затем вместе с блаженным мальчиком вести такой строй в бродвейский театр? И выглядеть естественно? И расслабленно? Когда половина мест была в первом ряду? (Летний штиль дал мне возможность купить билеты в последнюю минуту — в 4:30 того дня, — но двадцать из них обошлись по 8 долларов 50 центов.)

А пытались ли вы затем усадить тридцать восемь странных людей, когда половина мест картечью разбросана по театру на пятьсот мест? Когда трое ваших пациентов — ходячие зомби, еще четверо — маниакально-депрессивные плюс шесть озабоченных гомосексуалистов? Пытались ли вы сохранять чувство достоинства, непоколебимость и авторитет, когда один из этих несчастных всё время подходит к вам и истерическим шепотом спрашивает, когда же все они должны сбежать?

— Райнхарт! — зло зашипел на меня Артуро Икс. — Какого черта мы тут делаем на «Волосах»?

— Мне было приказано привести вас на «Волосы». Я это сделал. Отдельным приказом Жребий запретил выпускать вас на Лексингтон-авеню. Надеюсь, вам понравится представление.

— Там сзади четыре мусора стоят. Я их видел, когда мы заходили. Это что, какая-то ловушка?

— О полиции мне ничего не известно. Из театра есть другие выходы. Я надеюсь, вам понравится. Получайте удовольствие.

— Чертов свет гаснет. Какого хрена мы должны здесь делать?

— Слушайте музыку. Я привел вас на «Волосы». Наслаждайтесь. Танцуйте. Получайте удовольствие.

Всё это время Эрик Кеннон сохранял безмятежность игрока в гольф при двухдюймовом ударе и ни разу ко мне не подошел — разве что на две секунды сразу после окончания первого действия («Клевое шоу, доктор Райнхарт, я рад, что мы сюда пришли»). Но Артуро Икс переставал ерзать на своем кресле, только когда бросался к проходу, чтобы переговорить с кем-то из своих последователей или со мной.

— Слушай, Райнхарт, — прошипел он мне ближе к концу антракта. — Что ты станешь делать, если мы все встанем и начнем танцевать или пойдем на сцену?

— Я привел вас на «Волосы» и хочу, чтобы вам понравилось. Получайте удовольствие. Танцуйте. Пойте.

Он посмотрел мне в глаза, как окулист, ищущий признаки разложения сетчатки, а потом разразился коротким смешком.

— Господи… — сказал он.

— Приятного вечера, сынок, — сказал я, когда он уходил.

— Доктор Райнхарт, кажется, пациенты между собой перешептываются, — сказал один из моих санитаров-гигантов приблизительно три минуты спустя.

— Без сомнения, грязные шуточки, — сказал я.

— Этот Артуро Джонс подходит к каждому и что-то шепчет.

— Я велел ему напомнить всем, чтобы они не опаздывали на автобус, который должен отвезти их обратно на остров.

— Что, если кто-нибудь попробует сбежать?

— Задержите его, мягко, но решительно.

— Что, если они все сбегут?

— Задержите тех, у кого самые социопатически острые заболевания, — зомби и убийц, короче, — а остальных оставьте полиции. — Я безмятежно улыбнулся ему. — Но никакого насилия. Мы не должны портить репутацию наших санитаров. Мы не должны расстраивать публику.

— Ладно, доктор.

Я уселся между пациентами, наиболее явно одержимыми мыслью об убийстве, и когда люди в нашем ряду начали подниматься, чтобы присоединиться к танцующим на сцене, я обвил своими громадными ручищами их шеи и сжимал, пока они не стали какими-то странно сонными. Затем я с интересом посмотрел начало второго действия, где тридцать или около того странно одетых членов труппы, которые, очевидно, выдавали себя за сидевших вокруг меня зрителей, направились, весело дурачась и танцуя, по проходам к сцене. Находившаяся на сцене часть труппы изобразила легкое замешательство, но продолжала петь, а новые чудики смешивались с чудиками из первого действия и пели, танцевали и резвились, и все пели начальный номер «Куда я иду?», пока большинство новеньких не исчезло.

Полиция допрашивала меня в театре около получаса, и я позвонил в больницу и сообщил соответствующим сотрудникам о небольших затруднениях, с которыми мы столкнулись, а еще я позвонил доктору Манну домой и проинформировал его, что тридцать три пациента сбежали с мюзикла «Волосы». Мой телефонный звонок оторвал его от партии, в которой у него был фулл-хауз, от тузов до валетов, и его голос стал таким расстроенным, каким я его никогда не слышал.

— Боже мой, боже мой, Люк, тридцать три пациента. Что ты наделал? Что ты наделал?

— Но в твоем письме говорилось…

— В каком письме? НЕТ, нет, нет, Люк, ты знаешь, я никогда не стану писать никаких писем о тридцати трех — ох! — ты же знаешь! Как ты мог это сделать?

— Я пытался с тобой связаться, звонил тебе.

— Но ты не казался встревоженным. У меня и мысли не было. Тридцать три пациента!

— Мы удержали пятерых.

— Ох, Люк, боже мой, газеты, доктор Эстербрук, комитет Сената по психогигиене, боже мой, боже мой.

— Они просто люди, — сказал я.

— Почему мне за целый день никто не позвонил, не сообщил запиской, курьером или еще как-нибудь? Почему все сваляли дурака? Повести тридцать три пациента из отделения…

— Тридцать восемь.

— На бродвейский мюзикл…

— А куда нам нужно было их вести? В твоем письме говорилось…

— Не говори так! Не упоминай при мне никакого письма!

— Но я был просто…

— На «Волосы»! — у него перехватило дыхание. — Газеты, Эстербрук, Люк, Люк, что ты наделал?

— Все будет в порядке, Тим. Душевнобольных всегда ловят.

— Но об этом никто никогда не читает. Они сбежали — вот это новость!

— Людей впечатлит наша либеральная, прогрессивная политика. Как ты сказал в своем пись…

— Не говори так! Мы никогда больше не должны выпускать пациентов из больницы. Никогда.

— Расслабься, Тим, расслабься, я должен еще поговорить с полицией и репортерами, и…

— Не говори ни слова! Я еду. Скажи, что у тебя ларингит. Не разговаривай.

— Мне нужно идти, Тим. Поторопись.

— Не говори…

Я повесил трубку.

Я разговаривал с полицией, с репортерами и с младшими представителями больницы, а потом еще полтора часа лично с доктором Манном, и смог появиться на покерной вечеринке у меня дома не раньше полуночи.

Я счастлив сообщить, что Лил уверенно выигрывала, при этом главными проигрывающими были мисс Вэлиш и Фред Бойд, а Джейк с Арлин оставались при своих. Все сгорали от любопытства, что же так расстроило доктора Манна, но я всё преуменьшил, назвав случившееся незначительным происшествием и бурей в стакане воды, намекнул, что некая подрывная подпольная группа устроила серию подделок, и категорично заявил, что меня от всего этого уже тошнит и что я хочу играть в покер.

Я был ужасно взвинчен и едва мог спокойно усидеть на стуле, но они любезно приняли меня в игру. Я не обращал внимания на их последующие вопросы, что позволило мне наконец сосредоточиться на своем просто отвратительном невезении с картами. Я много проиграл Фреду Бойду в первой партии и еще больше — Арлин во второй. После семи партий без побед я был совершенно подавлен, а все остальные (кроме мисс Вэлиш, сонной и заскучавшей) были весьма веселы. Телефон звонил всего раз, и я сказал полиции, что не знаю, кто меня рассоединил, когда я днем пытался дозвониться доктору Манну, но это, очевидно, был не я, поскольку я в это время разговаривал по телефону. Я сказал им, что общался с Артуро Джонсом во время представления, потому что он проницательный театральный критик, и что я самостоятельно удерживал двух самых опасных пациентов, и что я бы был признателен за толику уважения, поскольку и так чувствую себя достаточно паршиво из-за проигрыша.

Я проиграл еще две партии в покер и стал еще угрюмее. Вечеринка закончилась, когда Фред стал рассказывать, как он испробовал дайс-терапию на двух своих пациентах, а Джейк привел мне сентенцию из своей статьи, и они ушли, а Лил, счастливо смеясь, пошла спать. Я не откликнулся на несколько самых непристойных поцелуев в ее исполнении и, усевшись в кресло, стал размышлять о своей судьбе.