32
Идея Центров по экспериментам в полностью случайных средах пришла мне в голову однажды в среду вечером той весной, когда я сидел на заседании попечительского совета больницы Квинсборо. Пятнадцать стариков, все как один врачи, доктора философии98 и миллионеры, сидели вокруг огромного прямоугольного стола и обсуждали развитие водопроводно-канализационной сети, шкалу окладов, схемы лечения и права приоритетного проезда, а на площади квадратной мили вокруг нас с куда большим комфортом находились пациенты, пребывающие в самых разнообразных формах ступора.
98 Doctor of Philosophy (доктор философии) — в США высшая ученая степень в гуманитарных, естественных и точных науках.
Я сидел и рисовал себе многорукого, многоногого, многоглавого Шиву, и тут — бац! — меня осенило: Жребий-Центр, учреждение для превращения обычных людей в Людей Случая.
Я вдруг увидел временное, но всеобъемлющее окружение с настолько сильным воздействием, что человек впитает принципы и методы дайс-жизни за несколько недель в той же степени, на которую у меня ушли многие, многие месяцы. Я увидел общество людей, живущих по воле Жребия, я видел новый мир.
Старина Кобблстоун99, наш высоченный, величавый председатель, очень рассудительно вещал на тему хитросплетений закона Квинсборо о правах на конфискацию; шесть трубок, три сигары и пять сигарет создавали в комнате с зелеными стенами мягкий подводный эффект; молодой доктор (сорок шесть) рядом со мной качал ногой сорок минут без единой паузы. Все ручки дремали на бумаге, кроме моей: я оказался единственным рисовальщиком чертиков. Зевки маскировались под кашель или прятались за трубками. Кобблстоун предоставил слово доктору Винку по вопросу неэффективности бюрократической системы в решении проблем с водопроводом и канализацией, как вдруг из семи рук, шести ног и трех голов Шивы неожиданно родилась идея Жребий-Центра.
99 Или Булыжник
Я достал из жилетного кармана зеленый кубик и предложил ему шансы пятьдесят на пятьдесят, что создам такой институт. Жребий сказал «да». Я подавил крик. Какой бы звук я ни издал, качание ноги рядом со мной замедлилось, но не остановилось. Четыре головы сначала повернулись в мою сторону, а потом со всем уважением назад к доктору Винку. Идея меня крайне взволновала. Я еще раз бросил кубик на блокнот для рисования чертиков.
— Джентльмены! — громко сказал я, оттолкнул стул и поднялся. Я возвышался над доктором Винком, который стоял как раз напротив, уставившись на меня с открытым ртом. Остальные со всем уважением повернулись ко мне. Сосед продолжал качать ногой.
— Джентльмены, — снова сказал я, подбирая верные слова. — Еще одна сточная труба лишь позволит нам лучше управляться с говном; это ничего не решит.
— Верно, — одобрил чей-то голос, и несколько голов кивнуло.
— Если мы собираемся исполнять свои обязанности как попечители, у нас должна быть концепция такого института, который был бы способен изменить наших пациентов и отправить их в мир свободными людьми.
Я говорил медленно и высокопарно, за что заслужил два кивка и зевок.
— Как писал в своем позднем стихотворении Эзра Паунд100, психиатрическая больница — институт тотальный: он засасывает пациента постоянством правил, привычек и установок, которое эффективно изолирует его от более непредсказуемых проблем жизни во внешнем мире. Пациент способен успешно приспособиться к больничной жизни, поскольку может рассчитывать на то, что ее ужасы ограничены определенными предсказуемыми шаблонами. Во внешнем мире у него такой надежды нет. Таким образом, он обычно приспосабливается к жизни в больнице, однако у него ноги будут подкашиваться от страха при мысли, что ему придется уйти. Фактически, мы подготовили наших пациентов к жизни в психиатрической больнице и больше нигде.
100 Эзра Лумис Паунд (1885–1972), американский поэт, один из основоположников англоязычной модернистской литературы, издатель и редактор.
— А это имеет отношение к делу? — спросил сидевший во главе стола старик Кобблстоун.
— О да, сэр. Имеет, — сказал я чуть быстрее. Затем с достоинством: — У меня есть мечта. Видение: мы хотим подготовить наших пациентов к успешной самореализации в любом окружении, освободить индивидуума от потребности прятаться от испытаний и изменений. Мы…
— Это… но, доктор Райнхарт… — запнулся доктор Винк.
— Мы хотим создать мир бесстрашных взрослых детей. Мы хотим, чтобы множественность, привитая каждому из нас нашим анархическим и противоречивым обществом, вырвалась на свободу. Мы хотим, чтобы людям, которые здороваются друг с другом на улице и не знают, кто есть кто, было всё равно. Мы хотим свободы от самоидентичности. Свободы от безопасности, стабильности и последовательности. Мы хотим сообщество творцов, монастырь для безумцев, полных радости.
— О чем вы говорите? — решительно сказал старина Кобблстоун. Он поднялся.
— Бога ради, Люк, сядь, — сказал доктор Манн. Головы повернулись друг к другу, а потом опять ко мне.
— Какими глупцами мы были! Какими глупцами! — Я грохнул кулаком по столу. — Миллион лет мы верили, что можем выбирать только между контролем и дисциплиной с одной стороны и тем, чтобы дать себе волю, — с другой: мы не понимаем, что и то, и другое суть в равной мере методы сохранения последовательной привычки, установки и личности. Чертова личность! — Я стиснул зубы и передернулся. — Нам нужна дисциплинированная анархия, управляемая воля вольному, калифы на час, русская рулетка, вето, эники-беники-ели-вареники: новый способ жизни, новый мир, сообщество людей, живущих по воле Жребия.
Я взывал лично к старику Кобблстоуну, но тот даже не моргнул.
— О чем вы говорите? — спросил он еще более мягко.
— Я говорю о превращении больницы Квинсборо в Центр, где пациентов будут систематически учить играть в игры с жизнью, разыгрывать все свои фантазии, быть нечестными и получать от этого удовольствие, лгать, и притворяться, и чувствовать ненависть, ярость, любовь и сострадание, как определено прихотью Жребия. Я говорю о создании учреждения, где доктора периодически, несколько дней или недель, притворяются пациентами, где пациенты притворяются докторами и проводят терапевтические сеансы, где санитары и медсестры играют роли пациентов, посетителей, докторов и мастеров по ремонту телевизоров, где все это долбаное учреждение — одна огромная сцена, по которой все ходят свободно.
— Я обязан призвать вас к порядку, доктор Райнхарт. Пожалуйста, сядьте.
Доктор Кобблстоун стоял, выпрямившись, в конце стола, без какого бы то ни было выражения на лице. Все головы опять повернулись ко мне, и наступила гробовая тишина. Когда я говорил, я говорил, по существу, сам с собой.
— Великая чертова машина общества превратила всех нас в хомячков. Мы не видим внутри себя миров, которые жаждут родиться. Актеры, способные всего на одну роль, — что за чушь. Мы должны создать Людей Случая — людей, живущих по воле Жребия. Миру нужны дайс-люди. Мир получит людей, живущих по воле Жребия.
Кто-то крепко схватил меня за руку и потащил из-за стола. Примерно половина других докторов вскочила и затараторила друг с другом. Я высвободился, поднял сжатую в кулак руку и проревел, обращаясь к старому Кобблстоуну:
— И последнее!
Последовала пугающая тишина. Все смотрели на меня. Я опустил сжатый кулак, по блокноту для рисования чертиков покатился зеленый кубик: пятерка.
— Ладно, — сказал я. — Я уйду.
Я взял кубик, убрал его в жилетный карман и вышел. Позже я узнал, что абсолютно новую систему канализации отклонили единогласно, а систему временных заплаток утвердили — ни к чьему глубокому удовлетворению.
