3

Свой офис на 57-й улице я делил с доктором Джейкобом Экштейном, молодым (тридцать три года), динамичным (две опубликованные книги), умным (мы с ним неизменно находим общий язык), располагающим к себе (он всем нравился), непривлекательным (его никто не любил), анальным (компульсивно¹⁶ играет на бирже), оральным (много курит), догенитальным (не обращает особого внимания на женщин), евреем (знает два жаргонных словечка на идише). У нас была одна секретарша на двоих — некая мисс Рейнголд, Мэри Джейн Рейнголд, немолодая (тридцать шесть лет), нединамичная (работает на нас), глупая (отдает предпочтение не мне, а Экштейну), располагающая к себе (все ее жалеют), непривлекательная (высокая, худая, в очках, никто ее не любит), анальная (обсессивно¹⁷ чистоплотна), оральная (постоянно что-то ест), генитальная (очень старается) и нееврейка (считает употребление двух жаргонных слов на идише верхом интеллектуальности). Мисс Рейнголд встретила меня по-деловому.

¹⁶ В психоанализе «компульсивный» — относящийся к сознательным мыслям, от которых субъект, по его представлениям, не может отвязаться, и к действиям, которые он вынужден выполнять. Этим мыслям и действиям субъект не может противиться, их подавление или невыполнение ведет к тревоге.

¹⁷ Обсессия (или навязчивая мысль) — мысль, настойчиво возникающая в сознании человека помимо его воли и несмотря на то, что он сам понимает ненормальность происходящего.

— Мистер Дженкинс ждет в вашем кабинете, доктор Райнхарт.

— Спасибо, мисс Рейнголд. Мне вчера звонил кто-нибудь?

— Доктор Манн хотел уточнить насчет сегодняшнего ланча. Я сказала, что все остается в силе.

— Хорошо.

Прежде чем я успел пройти к себе, из своего кабинета бодро выскочил Джейк Экштейн, ликующе выпалил «Привет, Люк-детка, как твоя книга?» тоном, каким обычно друзья справляются о самочувствии жены, и попросил мисс Рейнголд найти несколько историй болезни. Я уже описал характер Джейка. Что касается его внешности, то он был приземист, плотен и коренаст. Лицо круглое, живое и веселое. Носит очки в роговой оправе. Взгляд пронизывающий, словно говорит: «Я тебя насквозь вижу». По манерам похож на торговца подержанными автомобилями. Его ботинки так сияют, что невольно закрадывается подозрение, уж не добавляет ли он фосфоресцирующее средство в крем для обуви.

— На последнем издыхании моя книга, — ответил я, пока Джейк принимал кипу бумаг у слегка взволнованной мисс Рейнголд.

— Замечательно, — сказал он. — А я только что получил из АР Journal отзыв на свою книгу «Психоанализ: цель и метод». Весьма лестный. — Он начал просматривать бумаги, время от времени откладывая ненужное на стол секретарши.

— Рад за тебя, Джейк. Похоже, ты и на этот раз попал в самую точку.

— Людям воссияла истина…

— Э-э… доктор Экштейн, — сказала мисс Рейнголд.

— Уверен, она им понравится. Может, я смогу обратить в свою веру кое-кого из аналитиков.

— Как насчет ланча сегодня? Успеешь? — спросил я. — Во сколько ты летишь в Филадельфию?

— Черт, чуть не забыл. Хочу показать отзыв Манну. Самолет в два. Сегодня играете в покер без меня.

— Э-э… доктор Экштейн.

— Ты ничего больше не читал из моей книги? — спросил Джейк, бросив на меня один из своих знаменитых пронизывающих взглядов, который, будь я его пациентом, заставил бы лет на десять вытеснить всё, что было у меня на уме в тот момент.

— Нет, не читал. Должно быть, психологический барьер: профессиональная ревность и все такое.

— Э-э, доктор Экштейн.

— Гм-м. Да. В Филадельфии встречаюсь с этим анальным оптиком, помнишь, я тебе о нем говорил. Думаю, мы близки к прорыву. Я вылечил его от вуайеризма, но эти его затмения еще не прошли. Впрочем, прошло-то всего три месяца. Я его приведу в порядок. Будет как новенький, — он ухмыльнулся.

— Доктор Экштейн, сэр, — сказала мисс Рейнголд, теперь уже поднимаясь из-за стола.

— Увидимся, Люк. Мисс Р., пригласите мистера Клоппера.

И Джейк, прижимая к груди груду папок, скрылся за дверями своего кабинета, а я попросил мисс Рейнголд уточнить в больнице Квинсборо, много ли у меня на сегодня пациентов.

— Хорошо, доктор Райнхарт, — сказала она.

— Так что вы хотели сообщить доктору Экштейну?

— Ах, доктор, — она нерешительно улыбнулась. — Доктор Экштейн просил приготовить записи по случаям мисс Райф и мистера Клоппера, а я по ошибке дала ему прошлогодний бухгалтерский отчет.

— Ничего страшного, мисс Рейнголд. Это может привести к очередному открытию.

Было 9:07, когда я наконец уселся в свое кресло позади распростертой на кушетке фигуры Реджинальда Дженкинса. Как правило, ничто так не расстраивает пациента, как опоздание психоаналитика, но Дженкинс был мазохистом, и я мог рассчитывать, что, по его мнению, так ему и надо.

— Извините, что я тут разлегся, — сказал он, — но ваша секретарша велела войти и лечь.

— И правильно сделали, мистер Дженкинс. Простите, что задержался. Теперь давайте расслабимся, и можно начинать.

Любопытному читателю, вероятно, не терпится узнать, какого рода я психоаналитик. Так уж вышло, что я практикую так называемую «ненаправленную терапию». Для тех, кто с ней незнаком, объясняю, что аналитик пассивен, сострадателен, ничего не интерпретирует и никуда не направляет. Проще и точнее говоря, ведет себя как полный идиот. К примеру, сессия с пациентом вроде Дженкинса могла бы выглядеть следующим образом:

ДЖЕНКИНС: У меня такое чувство, что, как я ни стараюсь, у меня ничего не получается. Будто внутри меня какой-то механизм, который сводит на нет все мои усилия.

[Пауза.]

ПСИХОАНАЛИТИК: То есть вы чувствуете, что какая-то часть вашего существа постоянно заставляет вас терпеть неудачу.

ДЖЕНКИНС: Да. Вот, например, в тот раз, помните, когда у меня было свидание с этой милой женщиной, по-настоящему привлекательной. Она библиотекарь. Так вот, все, о чем я мог говорить за ужином и весь вечер, так это как сыграли «Нью-Йорк джетс»¹⁸ и какая у них мощная линия защиты. Я знал, знал, что должен говорить о книгах и задавать ей вопросы, но никак не мог остановиться.

¹⁸ «Нью-йоркские ракеты», команда американского футбола.

ПСИХОАНАЛИТИК: То есть вы чувствуете, что какая-то часть вашего существа сознательно разрушила возможные отношение с этой вашей знакомой.

ДЖЕНКИНС: А что было, когда я устраивался на работу в компанию «Весен, Весен и Вуф». Ведь я мог бы получить эту работу. И что я сделал? Уехал на месяц в отпуск на Ямайку, зная, что меня могут пригласить на собеседование.

— Понятно.

— Что вы думаете, доктор, по этому поводу? Я считаю, это мазохизм.

— То есть вам кажется, это — тяга к мазохизму.

— Не знаю. А вы как думаете?

— То есть вы не уверены, мазохизм ли это, но утверждаете, что часто совершаете поступки, которые ведут к самоуничтожению.

— Совершенно верно. Но при этом у меня нет никакой склонности к суициду. Ну, разве что в тех снах. Как я бросаюсь под ноги бегущим гиппопотамам. Устраиваю самосожжение перед офисом «Весен, Весен и Вуф». Но реальные-то возможности я продолжаю упускать.

— То есть сознательно вы не рассматривали возможность самоубийства, оно вам снилось.

— Да. Но это ведь в порядке вещей. Во сне все делают безумные вещи.

— То есть вы считаете, что ваши сны о самоуничтожении — это нормально, потому что…

Умный читатель, вероятно, уже получил представление. Цель ненаправленной терапии — побудить пациента говорить все более и более откровенно, завоевать его полное доверие к ничем ему не угрожающему, все принимающему олуху, который взялся его лечить, и в конечном счете диагностировать и разрешить свои собственные конфликты, а старина тридцать-пять-долларов-в-час будет эхом вторить всему позади кушетки.

И это работает. Работает не хуже любой другой испытанной формы психотерапии. Работает с переменным успехом. Но ее успехи и неудачи похожи на успехи и неудачи других психоаналитиков. Случается, конечно, что диалог обретает комические черты. Моим вторым пациентом в то утро был наследник весьма крупного состояния, который обладал и габаритами ему под стать: у него было телосложение профессионального борца и интеллект профессионального борца.

Случай Фрэнка Остерфлада был самым гнетущим за все пять лет моей практики. В первые два месяца психоанализа он казался мне милым и пустым светским львом, которого беспокоило, хотя и не слишком, что он не способен ни на чем сосредоточиться. Он постоянно менял работу, в среднем два-три раза в год. Много говорил о своей работе, о ничем не примечательном отце и о двух отвратительных женатых братьях. Все это говорилось в стиле непринужденной светской болтовни, и нетрудно было догадаться, что мы далеки от того, что его тревожило на самом деле. Если его вообще что-либо тревожило. Единственное, что наводило на мысль, что он не просто пустой накачанный красавец, так это его шипящие и злые реплики в адрес женщин, когда о них заходила речь в общем плане. Когда я однажды спросил о его отношениях с женщинами, он замешкался и сказал, что женщины навевают на него скуку. Когда я его спросил, как он удовлетворяет свои сексуальные потребности, он равнодушно сказал: «Проститутки».

Во время последующих сеансов он в подробностях описал, как ему нравится унижать девушек по вызову но не сделал и попытки хоть как-то проанализировать свое поведение. Он, казалось, полагал на свой легкомысленный светский манер, что унижать женщин — это правильное, нормальное, стопроцентно американское поведение. Ему было гораздо интереснее анализировать, почему он ушел с последнего места работы. По его словам, там «странно пахло».

Где-то в середине сеанса в тот августовский день он прервал свои приятные, судя по всему, воспоминания о том, как он в одиночку разнес бар в Ист-Сайде, вдруг приподнялся и сел на кушетке, бессмысленно, на мой профессиональный взгляд, уставившись в пол. Казалось, что у него и лицевые мускулы накачаны не хуже бицепсов. Так он сидел несколько минут, тихо ворча, как неисправный холодильник. А потом сказал:

— Иногда меня так распирает изнутри, что я должен… что-то сделать, иначе взорвусь.

— Понимаю.

[Пауза.]

— В смысле секса, иначе я взорвусь.

— То есть вы испытываете такое напряжение, что должны выразить себя в сексуальном плане.

— Да.

[Пауза.]

— Хотите знать как? — спросил он.

— Если вы хотите мне рассказать.

— Разве вам не нужно знать это, чтобы помочь мне?

— Я хочу, чтобы вы говорили только то, что считаете нужным.

— Ладно. Знаю, что вы хотите это знать, но я вам не скажу. Я рассказывал, что, когда трахаю этих сучек, меня тошнит от их омерзительных хлюпающих оргазмов. И напрасно рассказывал.

[Пауза.]

— То есть, хотя вы чувствуете, что я хотел бы это знать, вы считаете, что уже рассказали мне о своих отношениях с женщинами, и продолжать не собираетесь.

— На самом деле это содомия. Когда во мне нарастает напряжение, иногда сразу после того, как я трахнул какую-нибудь сучку с шелковистой белой кожей, я должен… мне нужно… я хочу разворотить все это чертово нутро женщине… девушке… молоденькой… чем моложе, тем лучше.

— То есть, когда вы возбуждены, вам хочется разворотить нутро какой-нибудь женщине.

— Чертово нутро. Хочу забить ей болт так, чтоб прошел через все кишки по пищеводу до самой глотки. И вышел из макушки.

[Пауза.]

— То есть вы хотите пройти через все ее тело.

— Ну да, но через зад. Я хочу, чтобы она истекала кровью и орала от ужаса.

[Пауза. Долгая.]

— Вы хотите войти в нее через анус и чтобы она истекала кровью и кричала от ужаса.

— Ну да. Но шлюхи, с которыми я это пробовал, жевали резинку или ковыряли в носу.

[Пауза.]

— То есть проститутки, с которыми вы это пробовали, не испытывали ни боли, ни страха.

— Черт, они получали свои семьдесят пять баксов, отставляли задницу и жевали резинку или читали комиксы. А если я пробовал что-нибудь поинтереснее, на пороге тотчас появлялся парень на полголовы выше меня с кувалдой или чем-то вроде того. [Пауза.] В общем, я убедился, что содомия сама по себе [он выдавил улыбку] не снимает напряжения.

— То есть сношения с проститутками, которые не испытывают явной боли или унижения, не смогли снять напряжение.

— И тогда я понял, что надо найти такую, которая бы орала по-настоящему.

[Пауза.]

[Долгая пауза.]

— То есть вы стали искать другие способы, чтобы снять напряжение.

— Ну да. Я стал насиловать и убивать девушек.

[Пауза.]

[Долгая пауза.]

[Еще более долгая пауза.]

— То есть, чтобы снять напряжение, вы начали насиловать и убивать молодых девушек.

— Да. Вам ведь не разрешается рассказывать, правда? Вы ведь сами мне говорили, что профессиональная этика запрещает вам рассказывать то, что я говорю, ведь так?

— Так.

[Пауза.]

— Я обнаружил, что, когда я насилую и убиваю девочек, напряжение спадает и мне делается легче.

— Понятно.

— Проблема в том, что я стал немного нервничать, вдруг меня сцапают. Я надеялся, что, быть может, психоанализ поможет мне найти более нормальный способ ослаблять этот постоянный напряг.

— То есть вы хотите найти такой способ ослабить напряжение, который не был бы связан с изнасилованием и убийством девушек.

— Ага. Или помогите мне перестать дергаться и ждать каждую минуту что меня поймают…

Насторожившийся читатель может решить, что все это как-то слишком для обычного дня психоаналитика, но мистер Остерфлад действительно существует. Или, точнее, существовал, но об этом позже. Дело в том, что я писал книгу под названием «Садомазохизм: смена акцентуации», где собирался описать случаи, когда садистическая личность становилась мазохистической и наоборот. Поэтому коллеги направляли ко мне пациентов с ярко выраженными садистическими или мазохистическими наклонностями.

Но Остерфлад, единственный из всех, кто ко мне обращался, был практикующим садистом, каких полно в палатах психиатрических больниц. Но он-то разгуливал на свободе. Как я ни убеждал его лечь в клинику, он отказывался, а заставить его, не нарушив врачебной тайны, я не мог, тем более что никто, кроме меня, не подозревал, что он представляет собой «угрозу для общества». Единственное, что я мог сделать, это предупредить друзей, чтобы не пускали малолетних дочерей на детские площадки Гарлема (именно там Остерфлад находил своих жертв), и решительно заняться лечением. Поскольку мои друзья и так не пускали детей в Гарлем, опасаясь чернокожих насильников, то мои предостережения остались бесполезными.

В то утро, когда Остерфлад ушел, я посетовал немного, что мало чем могу ему помочь, сделал несколько записей и решил, что сейчас самое время поработать над книгой.

Я приступил к работе с энтузиазмом человека, страдающего диареей, когда тот бежит в туалет. Я чувствовал неотложную потребность ее исторгнуть, хотя вот уже несколько месяцев как пришел к выводу, что произвожу я полное дерьмо.

Работа над книгой превратилась в обузу и была обречена на провал как претенциозная чушь. Некоторое время назад я попытался убедить издательство «Рэндом Хауз» опубликовать ее, когда она будет закончена, воображая, что при широкой рекламе книга прославится на всю Америку и на весь мир, а Джейк Экштейн от бешенства станет интересоваться женщинами, начнет зарываться, играя на бирже, и вскоре разорится. Между тем издательство тянуло время, мямлило что-то невразумительное, рассматривало и пересматривало… «Рэндом Хауз» было не интересно. Сегодня утром, как, впрочем, и в большинство последних утр, — мне тоже.

У книги был один маленький, но существенный изъян: ей было нечего сказать. Предполагалось, что большую часть книги должны были составлять эмпирические описания клинических случаев, когда пациенты меняли первоначально садистическое поведение на мазохистическое. Я мечтал разработать методику, позволяющую заблокировать поведение пациента в той самой точке, когда он отошел от садизма, но еще не стал мазохистом. Если, конечно, такая точка вообще существует. У меня было собрано множество примеров полного перехода и ни единого случая «замороженной свободы» — это определение идеального промежуточного состояния неожиданно осенило меня как-то утром, когда я эхом вторил мистеру Дженкинсу.

Проблема заключалась в том, что Джейк Экштейн, человек с внешностью продавца автомобилей и т. д., смотри выше, написал две самые честные и умные книги по психотерапии из всего мною читанного, убедительно доказав, что никто из нас не только толком не знает, но и вообще понятия не имеет о том, что мы все делаем. Джейк лечил пациентов с таким же успехом, как и любой из нас, а потом опубликовал ясные, внятные, блестящие отчеты, из которых следовало, что его успех был чистой случайностью, что нередко к «прорыву» и улучшению состояния пациента приводил отказ от его собственных теоретических идей и принципов. Так что, когда я утром пошутил в разговоре с мисс Рейнголд насчет того, что чтение бухгалтерского отчета за 1967 год может привести Джейка к новому открытию, шуткой это было лишь отчасти. Джейк снова и снова показывал, какую важную роль в психотерапии играет случай. Пожалуй, самым убедительным примером был знаменитый случай «исцеления с помощью точилки для карандашей».

Пятнадцать месяцев Джейк пытался лечить одну пациентку, страдающую неврозом до того стойким, что скучно стало даже ему. Внезапное и полное преображение произошло, когда Джейк, по своей всегдашней рассеянности спутав пациентку с секретаршей, велел даме заточить ему карандаши. Пациентка — богатая домохозяйка, послушно отправилась в приемную и вдруг, уже собравшись вставить карандаш в точилку, начала визжать, рвать на себе волосы и испражняться. Спустя три недели «миссис Пи» (умение Джейка выбирать псевдонимы — лишь одно из его многочисленных дарований) излечилась.

Психология bookap

Вот тогда-то я и начал понимать, что мои усердные писательские труды — не более чем бесплодная и претенциозная игра в слова, имеющая целью лишь публикацию книги.

А час, оставшийся до ланча, я провел следующим образом: а) прочитал финансовый раздел «Нью-Йорк тайме»; б) написал отчет на полторы страницы о случае мистера Остерфлада, придав ему форму бюджетно-финансовой сводки («наметилась тенденция к спаду активов проституток»; «улучшение конъюнктуры девочек, забредающих на детские площадки Гарлема»); в) нарисовал на рукописи моей книги рисунок, как «ангелы ада» бомбят на самолетах, похожих на мотоциклы, вычурный викторианский особняк.