Глава двадцать пятая

Единственное незавершённое дело Льва Николаевича

Лев Николаевич в конце жизни говорил, что теперь уже может спокойно умереть, потому что изложил на бумаге всё, что в этой жизни намеревался написать.

За исключением одного.

Максим Горький, пролетарский писатель, в гениальность которого верили по всей планете, но только при его жизни (умел заставить, певец революции!), Льва Николаевича естественно считал насильником, Софью Андреевну же боготворил, о чём и написал большую статью.

В ней, в частности, он описывает угрозу Льва Николаевича, что он-де перед смертью скажет о женщинах такое, тако-о-ое… Но только перед самой смертью, стоя одной ногой в могиле, дескать, скажу, и хлопну крышкой гроба!

Что же Лев Николаевич, в своих произведениях по поводу женщин предельно откровенный, просто скандально откровенный, мог ещё о них сказать? Что? Что из его личной жизни, которую в последний её период фиксировали на бумаге одновременно разве что не по пять человек, могло остаться неизвестным?

Скажите, а когда за Львом Николаевичем и женщиной запирались двери так плотно, что никто из всепроникающих мемуаристов не мог ничего выведать?

Разумеется, только в спальне. И притом ночью.

Что же там могло происходить такого, тако-о-ого?!..

Как ни удивительно, но при всей громадности, прямо-таки необъятности литературы о Толстом, ничего на сей счёт вразумительного не написано. Упомянут, похихикают — и всё. С благоверной, хи-хи, разобраться хотел? Причём же, в таком случае, хи-хи, «женщины», множественное число?..

А ведь то, что собирался сказать Учитель, имеет для познающей части человечества большое значение, — иначе бы Лев Николаевич не намеревался об этом написать. И он бы исполнил своё намерение, если бы не особые обстоятельства его смерти, точнее, гибели: он бежал, ночью, без шапки, стараясь оторваться от преследующей жены, своры журналистов и старцев, простудился и перед кончиной на станции Астапово несколько дней был в полубессознательном состоянии.

Со времени его смерти прошло вот уже почти сто лет, многие и многие тысячи мужчин и женщин верили и веруют, что они любимого своего автора понимают, но среди них до сих пор не нашлось ни одного, который бы единственное незавершённое дело этого замечательного человека довёл бы до конца.

Но не вечно тому быть!

«Вычислить» тайну, которую Лев Николаевич соглашался открыть только стоя одной ногой в могиле, с одной стороны, весьма просто, а с другой — может показаться, что неимоверно трудно.

Просто, потому что к области тайны спальни можно приблизиться довольно близко методом «от противного». В жизни существует ограниченное число возможностей, преимущественно две, невозможный вариант отбрасывается.

Трудно же потому, что для применения метода аналогий, чтобы с уверенностью реконструировать подробности, у объекта со Львом Николаевичем должно быть достаточно много общего. Теоретически это возможно — подходит всякий, у кого тот же, что и у великого писателя склад души, что, среди прочего, должно проявляться в схожих внешних событиях жизни. Раз возможно теоретически, то, тем более, возможно практически.

Что ж, благословясь, приступим.

Итак, она закрывает и запирает двери спальни. Последующее развитие событий возможно на двух уровнях: слов или поступков. Лев Николаевич худо-бедно, но к концу жизни понял, что слова у женщин — ложь, даже когда они хотят быть предельно искренны. Вряд ли он хотел поведать об их словах. Следовательно, остаются поступки. Возможных путей развития событий наедине только два: может последовать генитальная нежность, а могут начаться противоестественности. О нежности, разумеется, речи быть не может: Лев Николаевич ждал её от своей Сонечки, начиная с первой брачной ночи (дневниковое: «Не она!..»), но не дождался. Вместо этого, начиная с первой брачной ночи и на протяжении последующих 48 лет, были сплошные выкрутасы и унижения, стержень которых тот, что она чистая-чистая и ничего генитального ей не нужно. Согласны, у любой женщины ярко выраженного анально-накопительского типа генитальное вызывает только раздражение. Но что же она, в таком случае, вытворяла эдакого с анусом, раз абсолютно послушный её воле Лев Николаевич по её, в сущности, вызову к ней в спальню являлся регулярно? (Насчёт того, кому принадлежала волевая инициатива уединения в спальне, заблуждаться не следует: когда женщина не хочет, чтобы мужчина пришёл, он никогда не придёт. Помните деда Щукаря и его бессмертное: сучка не захочет, кобель не вскочит? Это нерушимый закон. Если бы Соня хотела, чтобы муж не приходил, то как-то так получилось бы, что он не пришёл бы уже на следующую ночь после так называемой первой брачной. Это правило особенно справедливо для семьи Толстых, в которой гипнабельный муж был скандально ведомый.)

Итак, смысл постели — в анальном времяпрепровождении. Но постель одна, а анусов, согласитесь, два. Который же из них был задействован в извращениях, ради которых гипнабельный Лев Николаевич, многократно клявшийся никогда больше в постели с Софьей Андреевной не оказываться, вдруг неожиданно срывался и как одержимый мчался под дверь её спальни мазохистски унижаться, а «чистая-чистая» Соня его после завершения ожидаемой обязательной программы впускала?

Очевидно, анус был не Софьи Андреевны, по той, хотя бы, «технической» причине, что дети у неё всё-таки рождались.

Это физиологическое обоснование. А есть и психологическое Дело в том, что сплошь и рядом женщина, устав ждать от мужчины инициативы, первой предлагает поиметь её в задний проход. Это достаточно типично — и у мужчин не может вызвать удивления. Веди себя женщины Толстого только таким образом, у него не было бы повода для восклицаний:

«Такое, тако-о-ое!!!»

В смысле характера это далеко не худшая часть женщин, у этого типа деструктивные импульсы преимущественно направлены на самих себя. Софья же Андреевна была явно иного психологического типа. Во всяком случае, с не давящим Львом Николаевичем реализовать этот вариант ей было невозможно. Другое дело, скажем, с Танеевым… А вот со Львом Николаевичем Софья Андреевна явно всегда находилась в садистской фазе.

Следовательно, Софья Андреевна вовлекала мужа в постель для манипуляций с его анусом. Таки-и-их манипуляций, что Лев Николаевич мог решиться написать о них, только уже захлопывая за собой крышку гроба. На анус Льва Николаевича указывает также тот факт, что Софья Андреевна явно необоснованно обвиняла мужа в гомосексуальном сожительстве с Чертковым. Лев Николаевич стар, Чертков же намного его моложе, к тому же холост, так что двух мнений о том, на чью пассивную роль намекала Софья Андреевна, быть не может.

Конечно, вину за такие обвинения мужа можно свалить на фантомы сознания самой Софьи Андреевны: дескать, пожила графинюшка на свете, шестьдесят седьмой годочек уже, слушала-слушала разговоры про любовь да про нежности, но наконец утвердилась, всё, шабаш, меня не обманешь, я-то знаю, что только тогда человеку по-настоящему хорошо, когда оттуда ползёт, или, соответственно, туда пихают. Муж-то мой, граф, мог оставить удовольствие собачьего повиновения моим капризам только для справления удовольствия ещё большего. Того же рода. А большее — это… Когда пихают. Что-то побольше.

Рассуждение достаточно правдоподобное. Однако, учитывая то, что все поступки, действия и слова Софьи Андреевны были направлены только на одно — унизить, задеть мужа, отравить ему существование, — сомнительно, чтобы она могла удовольствоваться тем ничтожным уровнем его боли, которую могли вызвать её общетеоретические фантазии. По-настоящему задеть мужа могла только конкретика — тайная, скрываемая. Слова Софьи Андреевны небеспочвенны, — хотя, как всегда у женщин, далеки от корректности: Лев Николаевич ни в коей мере гомосексуалистом не был. Свидетельство тому — все стороны деятельности Льва Николаевича, его психический склад и даже то, что современные гомосексуалисты с удовольствием читают Шекспира и Достоевского, а Толстого на дух не переносят. Пожалуй, вполне достаточно одного только свидетельства ассоциативного мышления Софьи Андреевны: её муж был духовно противоположен «музыканту» Танееву!

Как же всё это совместить — анус задействован, а гомосексуалистом не был?

А вы прежде никогда не обращали внимания, что у «верной жены, идеальной матери и хранительницы дома» в психике невероятно много общего с «идеальным мужчиной» Гитлером?

И действительно, общих черт собирается целый список.

— К Гитлеру тянулся целый лес рук влюблённых в него женщин; в Софью Андреевну также влюблялся разве что не всякий оказывавшийся с ней рядом, начиная от слабоумного мальчика 14 лет, кончая солидным профессором (см. воспоминания Т. А. Кузминской-Берс).

— Гитлер мог убедить кого угодно в чём угодно; Софье Андреевне тоже без труда удалось заставить всех вокруг веровать в любую ахинею, которая была ей выгодна, в особенности в те причинно-следственные связи странностей её семейной жизни со Львом Николаевичем. Причём заставила веровать не только гостей типа Максима Горького, детей, внуков и т. д., но и потомков, армаду исследователей, представляющих себя литературоведами и толстоведами.

— У Гитлера с лица не сходило типичное выражение «принюхивания» к «субстанции в любимом состоянии»; чтобы Софья Андреевна могла почувствовать себя совершенно счастливой, необходимо было, чтобы весь дом был охвачен всеобщим поносом (см. воспоминания Татьяны Львовны Толстой).

— Гитлер страдал рупофобией, что, в частности, проявлялось в преследовании тех из его окружения, кто заговаривал на генитальную тему; Софья Андреевна тоже вся из себя была «чистая-чистая», писала антитолстовские романы со стерильными героинями, а Льва Николаевича на основании фраз и даже слов из его произведений попрекала за, по её мировидению, похотливость, «грязную» генитальность.

— Кто из них, Гитлер или Софья Андреевна, был более ревнив, определить не берёмся, но оба в этом смысле были выдающимися индивидами.

— И Гитлер, и Софья Андреевна вполне вписывались в государственную религиозность. Материалов на тему магизма их мышления наберётся на обширные трактаты.

— Неавторитарное мышление Льва Николаевича приводило Софью Андреевну в состояние исступления, и вся её жизнь была посвящена тому, чтобы извести мужа; Гитлер много преуспел в строительстве «лагерей смерти», куда попадали всего лишь за одно преступление — неспособность к садомазохистской преданности лично фюреру.

— Гитлера признали национальным героем Германии, а Софью Андреевну — гордостью земли русской и мировой цивилизации вообще. В выборе кумиров народы не ошибаются.

И если Гитлера признали бесноватым, но только после того, как ему на просторах России быстренько сорганизовали Сталинград, то Софье Андреевне до сих пор — вот уже почти сто лет! — удавалось пользоваться незамутнённым поклонением потомков. Ей бы тоже не повредил «Сталинград», сущность которого в срывании масок — тем являются тайные дела и истинные мотивы поступков. И это, разумеется, не считая того «Сталинграда», который её и ей подобных ждёт на Страшном Суде, на котором вообще души всех будут как на ладони. Не вечно Льву Николаевичу ходить обовранным да оболганным.

Но это уже детали. При столь многих совпадениях вкупе с обвинениями Льва Николаевича в гомосексуализме очевидно, что Толстому навязывали роль почти что Евы Браун! Да-да! Ни больше и ни меньше, хотя возможны и варианты в смысле техники исполнения, которые мы тоже обсудим.

Итак, в общих чертах постельные (ковровые?) вкусы копрофилки Софьи Андреевны ясны. Остаётся рассмотреть некоторые нюансы — психологические и «технические». Скажем, было ли взаимодействие нюхательных рецепторов (носа) и вкусовых (языка) Софьи Андреевны с анусом великого художника контактным или бесконтактным (созерцательным)? Очевидно, было контактным. Своими беспочвенными «обличениями» мужа в наслаждении «пр-р-роникновенными» гомосексуальными утехами она явила свой общий с мужем опыт. Придумать она бы не смогла. Не дотумкала бы. Она была явной копиисткой. Во всём. Начиная с числа и половой принадлежности детей, кончая художничеством.

А насчёт наслаждений… Наслаждался ли великий писатель, когда женин язык лез ему в ж…? Наслаждался. Наслаждался.

Только вот вопрос: почему?

Ответ — в гипнабельности Льва Николаевича. Если он утрачивал собственную волю вблизи с Софьей Андреевной (и ей подобными), то можно себе представить, что с ним происходило, если расстояние между физическими телами сокращалось до близости объятий! (Помните, на национал-социалистических собраниях с участием Гитлера первый ряд кресел бывал уделан весь, а задние не все?) Происходило обычное при гипнотических трансах явление: от Льва Николаевича как от духовной личности ничего не оставалось: её желание становилось его желанием, её «наслаждение» — его «наслаждением». Поэтому, когда Софья Андреевна задирала великому писателю ноги и с вожделением вонзала в его анус свёрнутый в трубочку язык, то она как копрофилка при этом достигала наибольшего удовольствия — и Лев Николаевич — отражённо — тоже. Только это было не его наслаждение! Потому-то он не одно десятилетие и рвался из постели своей партнёрши, как из братской могилы…

Бежать! Бежать!! Бе-жа-а-а-ать!!!..

А перед этим сказать, сказать всё, крикнуть на весь мир правду и — хлопнуть крышкой гроба!..

Лев Николаевич мыслил слишком масштабно, чтобы его могло волновать одно только разоблачение своей «благоверной» или всех бывших у него партнёрш и даже всех женщин вообще; его помыслом могло быть, по меньшей мере, выявление тех гнусных оснований окружающей нас жизни, супружества в том числе, опираясь на которые, удерживается существующий бесчеловечный порядок вещей. Правда о женщинах, описание их благоговейного поведения с «эротичными» Гитлерами и прочими «музыкантами» с одной стороны, и ненависть к носителям противоположного (биофильного) начала — с другой, — лишь ступень к более высокой цели.

Женщины — лишь материал.

Разумеется, не одна только Софья Андреевна. Всякого мужчину вообще обычно интересует только один тип женщин. Меняются только имена.

Восстановить тот уровень подробностей, который Лев Николаевич намеревался задействовать в повествовании о том типе женщин, с которым «имел счастье» знакомства до брака (охи да вздохи, ласки да сказки, на кресле, или на столе, или на краю постели предпочитала «любить» дама, их имена в конце концов) невозможно. Но можно приблизиться: ибо не изменились ни женщины, ни их вкусы. Для этого достаточно обратиться к опыту любого мужчины, который по психическим параметрам максимально ко Льву Николаевичу приближен. Психические параметры отражаются в узловых событиях жизни, отличающих его от окружающего населения.

Например, такие события, качества и параметры:

— отлучение от авторитарной секты (государственная религия как частный случай)¹⁰;

¹⁰ Кстати, так ли уж принципиально отличие секты от государственной религии? Известен следующий анекдот из жизни Толстого. Один православный архиерей стал Льву Николаевичу доказывать, что католическая Церковь — самая массовая и мощная религиозная организация в мире! — есть самая опасная секта, как раз потому, что самая большая. Лев Николаевич понял и с тех пор православную церковь тоже стал называть сектой… Понял ли архиерей? Сомнительно. Ведь он же — архиерей!

— писательская деятельность (нежелание общаться на уровне внушений вынуждает к этому способу быть услышанным);

— аллергическое отношение к стилю жизни, приятному для индивидов гомосексуального (анально-накопительского) склада: педерастов, церковного, да и любого другого начальства, признанных писателей, актёров и музыкантов и т. п.;

— обвальное самообразование (отрицание университетского образования как основанного на внушениях, отрицание суеверий);

— исход из города на природу;

— неверность женщин ради «музыкантов»;

— опыт брака с яркой некрофилкой типа Софьи Андреевны (набожной «целительницей»-энтузиасткой, не зарабатывающей своим «даром» денег) и, самое главное, смутное неприятие этого брака с последующим осмыслением происходящего;

— способность к весьма качественному ручному ремеслу;

— мускульная сила существенно выше средней;

— особенности интуитивных представлений о характере Божьем (об этом в следующей главе);

— русский из Центральной России, т. е. не «Наполеон с Корсики, завоевавший восторженный Париж» (подробнее о феномене приезжих — в главах «Что рассказала жена брата» и «Шестерня от матери»);

— абсолютная верность в браке.

Если провести статистический анализ (перемножить все вероятности), то может статься, что кандидатов для изучения «полового» опыта Льва Николаевича весьма ограниченное число. И, действительно, писателей много лишь в абсолютном смысле, доля же их среди населения ничтожна, в особенности в России. В писательской среде считается, что измена женщине, с которой живёшь, есть необходимая форма добывания новых переживаний для очередного романа — какая уж тут может быть верность! Круг сужается. Многие из писателей физическую деятельность (ремесленничество) лишь имитируют, а потому слабы, что сводит количество претендентов к единицам, если не к долям единицы. Если же обратить внимание на то, что отлучение от церкви (тем более с вывертами) — экзотика, то здесь мы переходим уже к расчёту несуществования интересующего нас объекта.

«Несуществование» уже было. В случае с нашими половинками. Но существуют и наши половинки, существует и субъект, удовлетворяющий вышеприведённому списку качеств. Это наш П.!

Как и в случае с существованием не могущих сосуществовать половинок, это есть лишь повод задуматься о глубинных причинно-следственных связях нашего мира.

А что «половой» опыт? Об этом в соответствующей главе. В другой части книги.