Глава 4. Многолетнее наслаждение смертью

«Я прошу тебя выслушать меня…»

Американский рок-музыкант Фрэнк Заппа иронизировал над коллегами, которые «зарабатывают кучу денег, чтобы запихнуть их себе в нос». Недавний скандал с супермоделью Кейт Мосс, которую поймали на употреблении кокаина (причем одна из ее коллег высказалась более чем откровенно: «Употребляют все — но журналисты накинулись на Кейт Мосс!») — всего лишь показательный процесс. Всегда приятно поднять рейтинг с помощью скандала, в котором замешана мировая знаменитость. А между тем права откровенная модель, вступившаяся за Кейт. Употребляют все: в Великобритании смертность от применения кокаина выросла в 8 раз; 10 % молодых англичан не расстаются с красивыми тайничками для порошка; 9 миллионов европейцев уже невозможно излечить от зависимости… Кокаин, как самый быстрый стимулянт, принимают не только творческие натуры в попытках взбодриться и «расширить восприятие» (которое в конечном итоге сужается до поиска очередной дозы), но и политики, и бизнесмены, и просто скучающие-отдыхающие.

Чем шире практика употребления того или иного наркотика, тем крепче убежденность: он не опасен. Его же все нюхают (глотают, вкалывают, курят, пьют)! Да у нас во дворе (в школе, в институте, в офисе, в клубе, в компании) это обычное дело: затянулся (ширнулся, вмазался) и пошел! И не помер никто, живы-здоровы, не то что вы, на всю голову параноидальные! Естественная ответная реакция: ах ты дурак малолетний! Ты как со мной разговариваешь? Да я тебя знаешь как сейчас? И пошла писать губерния…

Между тем, анализируя приведенную выше схему диалога поколений, можно заметить: здесь никто ни с кем не разговаривал. Поскольку считалка «шишел-мышел-дал-взял-вышел» перед началом психологической игры полноценным диалогом не считается.

В ходе общения собеседники должны понимать друг друга, а не только обмениваться формальными высказываниями.

Когда действует психология предубеждения, эмоции индивида меняются. Например, пережив фрустрацию, то есть получив отказ в чем угодно (в праве попробовать то, что все уже попробовали, или в изъявлении послушания или уважения), личность становится более агрессивной по отношению ко всему чуждому и непонятному. У нее обостряется ксенофобия[49], она становится безжалостной и непонятливой. И даже другое поколение воспринимается как носитель разрушительных идей, хотя, опять-таки, никаких идей в высказываниях младших… нет. По крайней мере, нет идей осознанных.

Человеческий мозг устроен так, что действия, часто повторяющиеся и оттого ставшие обыденными, начинают восприниматься как легальные и неопасные. Это для новичка прыжок с парашютом или укол в вену — волнующее и опасное переживание. Для инструктора по прыжкам с парашютом (равно как и для наркомана со стажем) опасность — привычное соседство. Наглядевшись на страшненькую соседку, лица, связанные с опасными действиями, понемногу отходят от инструкций: инструктор, например, может допустить к прыжкам человека с массой тела менее 50 кг и с низким давлением (просто посоветует ему коньячку тяпнуть), что категорически запрещено техникой безопасности. А наркоман будет варить состав из чего попало и пользоваться одной иглой на всех. Хотя в случае наркомании о безопасности вообще никакой речи быть не может. Смерть в результате несчастного случая, передозировки, СПИДА, заражения крови — какая, в сущности, разница?

Да, взрослых удивляет, отчего статистика смертности и заболеваемости не вызывает реакции? Разве не ужасны сообщения о том, что «стаж» наркомана редко достигает 10 лет, потому что за 5–7 лет большинство психоактивных веществ пожирает человеческий организм изнутри? А телепередачи, повествующие о страшных судьбах Вани Ё. и Тани Ж. — как не заплакать над бедными детьми, потерянными для мира? Чего стоят данные Всемирной организации здравоохранения о том, что суммарное количество больных с заболеваниями, вызванными приемом различных психоактивных веществ (за исключением курильщиков табака), составляет 500 миллионов человек, или данные Минздрава о том, что в России официальный показатель — 315 тысяч потребителей наркотиков, а неофициальный — все 3 миллиона?! Хотя все эти астрономические цифры и исповеди наркоманов по телеку только того и стоят, чтобы о них… забыть. Вспомните законы психологии отрицания: если опасность неотвратима и гибельна, о ней лучше не вспоминать.

К тому же люди, далекие от употребления психоактивных веществ, ведут себя именно как новички: удивляются и ужасаются на каждом шагу. А такое поведение не вызывает у инфантильных натур никакого уважения. Разве что насмешку, желание напугать еще больше или похвастать собственной продвинутостью. Ехидные детки любят излагать обстановку в молодежной среде, сильно сгущая краски и радостно наблюдая, как родаки зеленеют от страха.

С другой стороны, агитатора, отбарабанивающего в день по три лекции на тему «Не употребляй и будет тебе счастье!», трудно назвать новичком, который не в теме. Вроде бы все он знает, обо всем расскажет, о чем не спроси, покажет фотографии усохшего мозга героиномана и другие «Веселые картинки» нашего времени. Но его бубнеж кажется таким беспомощным на фоне окружающей обстановки: шприцы, впечатанные в линолеум школьного сортира, гуляющие по рукам кубики и чеки с наркотиком, блеклые физии тех, о ком все знают: этот употребляет и не сегодня-завтра загремит под панфары… Все это составляет микросоциальную среду, то есть привычную картину мира для огромного числа подростков. Влияние этой среды деформирует и восприятие, и систему ценностей подрастающего поколения.

Зачастую стандартные приемы профилактики наркомании расцениваются тинейджером как попытка «взять власть». Кризис взросления заставляет его поверить, что всякий взрослый норовит вернуть подросшее дитятко под семейную или учительскую опеку.

То есть поработить и обмануть, обмануть и поработить. Для чего? Для того, чтобы молодежь не могла сделать свой выбор! А иными словами, изменить свое психическое состояние с недовольного и фрустрирующего на удовлетворенное и благостное. Ведь большинству молодых людей хочется этого во много раз сильнее, чем взрослым, — в силу подростковых гормональных бурь и штормов, в норме утихающих по достижению зрелости. Это обсессивно-компульсивная природа подросткового желания заставляет сознание выдавать одну за другой всякие утешительные отмазки: все делают это, я всегда смогу бросить, надо только иметь силу воли, ситуацию можно держать под контролем… Охваченные «зависимостью от счастья», почти взрослые дети не понимают, что вскоре контролировать будут их. Не понимают, что их уже сейчас контролируют и эксплуатируют: втягивают в наркотическую зависимость, чтобы пополнить карманы наркоторговцев и ряды наркокурьеров.

Эта среда фактически изолирует свои жертвы от «неаддиктов»: наркоман быстро теряет личные и общественные связи, взамен получая новых, но весьма специфических «друзей» — поставщиков наркотика, содержателей притонов, коллег по несчастью и т. п. В нормальном мире его не понимают, не принимают и побаиваются — даже те, кто его когда-то любил. Ведь он попросту не способен быть преданным, честным, разумным — одним словом, нормальным; его не интересуют вещи, которые не касаются наркотиков — работа, семья, жизнь; а его экзистенциальные рассуждения о смысле жизни — всего лишь повод для эмоциональной вспышки, за которой последует прием очередной дозы.

На последних этапах аддиктивного процесса происходит полная изоляция личности от окружающего мира и полное погружение в зависимость, от аддикта остается только оболочка. Контакты затруднены не только на глубинно-психологическом, но и на социальном уровне, психозависимая личность утрачивает даже способность манипулировать людьми. Проще говоря, наркоману лень даже соврать, чтобы от него отвязались.

На последнем этапе аддикции общество воспринимает зависимых как социально бесперспективных и перманентно опасных существ — таким, вероятно, было бы отношение к монстру из фильма «Чужой», вздумай он навестить родственников съеденных им астронавтов.

Поскольку употребление наркотиков уже не приносит удовлетворения, состояние аддикта в целом отличается апатией и подавленностью. Прежнее, доаддиктивное «Я» разрушено, возврата к нему быть не может. Наладить эмоциональный контакт с таким человеком практически невозможно. Коррекция также недоступна. И дело, как мы говорили, не в синдроме отмены. Даже переломавшись, наркоман не в силах вписаться в общество неаддиктов.

Когда-то, вливаясь в субкультуру мира наркотиков, он, видимо, не предполагал, что отныне будет по жизни исполнять только одну роль — роль наркомана. А ведь самые неудачливые, одинокие, серые люди имеют широкие возможности для смены ролей: друг, сослуживец, родственник, одноклассник, сокурсник, сосед, зритель, потребитель… Но наркоман — для всех наркоман. Весь его опыт, все его навыки, все его системы взаимодействия с миром построены вокруг наркотика и наркотического опьянения. Возможно, рассказы о его конфликтах с законом и с другими аддиктами некоторое время воспринимаются «добропорядочными обывателями» как любопытная экзотика — но недолго. Ни наркоманы, ни алкоголики не годятся для длительного общения. Особенно те, которые давно втянулись и вышли на финишную прямую. Это, как правило, скучные люди, обитатели однообразной и тусклой вселенной.

В школе, где учился Никита, многие ребята сидели на игле. И в его классе тоже. Никита знал об этом, и относился к наркоманам с презрительным снисхождением. Считал их отстоем и слабаками. Ребята из его компании думали точно также. По крайней мере, Никите так казалось. Поэтому он очень удивился, можно даже сказать опешил, когда узнал, что двое из его приятелей, Гарик и Васька, колются. Никита даже обиделся на ребят. Ему было неприятно, что его товарищи, которых он считал за своих-за равных, переметнулись в стан придурков и лохов, так легко и безответственно пускающих свою жизнь под откос. Словно их жизнь гроша ломаного не стоила.

Но Никита не слишком расстраивался: что произошло, то произошло — уже не поправишь. Гарика и Ваську никто с позором не изгонял, просто они сами собой отвалились. «Оно и понятно, другие интересы», — брезгливо морщась, думал Никита. Зато после их отлучения оставшиеся друзья еще сильнее сплотились между собой. Никита в этом был уверен. Но вскоре вслед за Гариком и Васькой ушел и Филипп. А потом к ним присоединились Серега с Генкой. Самым большим потрясением для Никиты стала потеря лучшего друга, Пети. Никита не мог смириться с тем, что Петя тоже начал колоться. Петя смеялся, говорил, что это так., игра, а если играть с умом, то ничего плохого не случиться, тем более, что нирвана такая… Никита не один час провел в беседах с другом: он убежал, спорил, доказывал, настаивал. Но Петя в ответ только хмыкал и смотрел на Никиту с неприятной снисходительностью, как на малолетку.

Ну что ты можешь в этом понимать, Ник, ты же не пробовал. Давай не будем, а? Пошли лучше со мной.

Я не дурак.

Дурак. И трус. И ты мне надоел. Иди к своей мамочке.

Да пошел ты.

Никита считал себя волевым человеком и решил, что ни у кого на поводу ходить не будет. Даже у Петьки.

Но к одиннадцатому классу их некогда дружная компания распалась. Все бывшие никитины друзья кололись. А с оставшимися Славиком и Павлом дружба не клеилась. Каждый из них был словно сам по себе. Никита остался один. Он с тоской вспоминал вечера, которые проводил вместе с друзьями. Как же тогда было весело! Однажды под вечер он вышел из школы вместе с Петькой. Старый друг смотрел на него иронически:

Что? Будешь и дальше один как сыч куковать или со мной пойдешь? Там все наши.

А мне с вами ширяться за компанию?

Да, ладно. Ничего в этом страшного нет. И потом: «один раз…» — сам знаешь.

«Ну, только один раз, — подумал про себя Никита, — пусть все поймут, что я не трус». И пошел вслед за Петей.

В подвале заброшенной молочной кухни Никиту встретили почти радостно: «О-о-о, ка-кие лю-ди!» Там действительно были все свои. Половина ребят уже укололись и сидели, развалясь на продавленном диване, другие занимались делом — разводили состав для инъекций. Никита подумал, что это не так уж страшно, как ему казалось, немного грязно, конечно, но ничего. Вскоре дошла очередь и до него. Петька привычным движением перевязал Никите руку жгутом, выбрал подходящую вену и запустил в нее иглу.

Сколько прошло времени, Никита не помнил. Сначала его начало качать, как на море, все вокруг поплыло в замедленном темпе. Затем по телу пробежала теплая волна блаженства. И начался кайф. Никите было хорошо как никогда, он плыл на волне эйфории, пока его не накрыла сонливость. Потом к сладкой дреме стала подмешиваться болтанка, вслед за ней навалилась тошнота. Голова кружилась так, словно Никита стоял в раскачивающемся гамаке. Он потерял равновесие и упал, а когда немного отпустило, встал и побрел домой.

На следующий день Никита обдумывал вчерашнее происшествие, внимательно разглядывал себя в зеркало. Никаких следов перемен не было. «Что ж, значит, не так страшен черт, как его малюют, — хихикнул про себя Никита, радуясь безнаказанности, — а здорово я вчера оторвался». Он не собирался становиться наркоманом, но на следующий день ему страшно захотелось еще раз «поймать кайф». Никита уже забыл о тошноте, головокружении, помнил только состояние эйфории. «Надо все делать по-умному, — убеждал себя Никита, — и если держать все под контролем, то и на иглу не сядешь, как некоторые». Он бодро шагал рядом с Петькой и был стопроцентно уверен, что уж с ним-то точно ничего плохого не случиться.

Через год Никита уже крепко сидел на игле. Он плохо переносил отсутствие героина, тело начинало ныть и кости болели так, словно сотни крыс грызли их изнутри. Но стоило Никите добыть дозу и уколоться, как ему становилось хорошо до полного безразличия. Его еще с трудом хватило на то, чтобы осенью в угоду родителям поступить в институт, но зимнюю сессию он сдать не смог и вылетел из вуза. И этой же зимой его постиг страшный удар. Находясь под дозой, замерз в снегу Петя. Никита возвращался с похорон друга, его организм привычно начинал ныть, требуя дозы. Никита вдруг почувствовал, что снова боится, боится и не хочет кончить так же, как Петя. Он вспоминал похороны, несчастные лица Петиных родителей и себя с товарищами, кучку убогих наркоманов. Никите захотелось в прежнюю жизнь, он сам себе был отвратителен. В этот день Никита решил слезть с иглы.

Но это оказалось намного тяжелее, чем он даже мог себе представить. Никиту страшно ломало, словно кто-то хотел вывернуть его наизнанку, от боли в глазах стояла темень, но ни спать, ни даже потерять сознание он не мог. Никита не ел по несколько дней, его мучили рвота и понос. Когда он выл от боли несколько часов, его родители не выдержали и вызвали «Скорую». Фельдшер вколол Никите успокоительное и предложил лечь в наркодиспансер. Никита отказался. И после снотворного ломки начались по новой. Так продолжалось еще две недели, но сколько прошло времени, Никита не помнил — потом ему об этом сказали родители. Улучшение тоже начиналось постепенно, микродозами. Никита им радовался как собственным победам. Немного меньше болит — счастье. Подышал свежим воздухом у раскрытого окна и не захотел выпрыгнуть — счастье. Смог первый раз поесть и не вывернуло — тоже счастье. За это время Никита сильно похудел, стал бледным до синевы, и мама, глядя на него, начинала плакать. Выздоравливал Никита дома, подышать воздухом выходил на лоджию. Он, если честно, даже пережив ломку, боялся выходить на улицу, боялся, что сорвется.

Еще труднее оказалось возвращение к нормальной жизни. Никите этого очень хотелось, но теперь он оказался в вакууме. Прежних друзей-наркоманов он избегал, а других у него не было. Кто же захочет иметь дело с наркоманом? Никита принял решение поступить в другой институт, чтобы никто не знал о его прежней жизни. Готовиться к поступлению оказалось тяжело. Никита обнаружил, что его хорошая память, которая всегда его спасала, стала намного слабее. Ему приходилось зубрить то, что раньше он схватывал на лету. «Ничего, — думал Никита, — если перенес ломку, то и это осилю».

Никита поступил в институт, завязал новые знакомства, о прежней жизни старается не вспоминать.

К сожалению, не каждый молодой человек (а тем более подросток) способен устоять перед двойным прессингом — внутренним (когда любопытство обостряется) и внешним (когда берут на слабо). Надо сказать, 81 % наркоманов совершили свою «первую пробу» именно под влиянием любопытства плюс давление со стороны знакомых. Но многие в ходе первого опыта кайфа не получили. Так что в дальнейшем употребляли, подражая более опытным. И лишь со временем втянулись, начали ощущать удовлетворение, вошли во вкус. В этом случае можно считать, что необходимой, достаточной и поддерживающей причиной аддикции стали… компанейские отношения.

Бывает, что прессинг со стороны родных невыгодно контрастирует с теплой атмосферой «дружеского участия». Многие наркоманы описывают очередной срыв одинаково: поссорился с родителями, психанул, ушел из дома, встретился со своими, они мне дали ширнуться (покурить, нюхнуть) — и все закрутилось по-новой. Некоторые семьи отторгают наркомана как чужеродное тело: выгоняют вон и впредь стараются думать о нем, как о покойнике. В принципе, он уже покойник. Если подросток оказывается выброшен на улицу, для него нет исхода. Скоро, очень скоро он погибнет или попадет в тюрьму. Но можно ли осуждать родителей за такое поведение? Честно говоря, единого ответа не существует.

С одной стороны, на оплату очередной дозы уходит все, что есть в доме ценного: наркоман за копейки отдаст любую вещь, не задумываясь о том, как семья будет без нее обходиться. Его не остановит мысль о реальной ценности и реальной стоимости одежды, аппаратуры, машины, квартиры. Он не вспомнит о том, каким трудом эти вещи заработаны. Он не задумается о том, что это — чужое. Наркоману не свойственно думать о чьих-то интересах, даже о своих собственных. Для него существует только кратковременная, сиюминутная задача — достать дозу. Конечно, через некоторое время даже родные папа с мамой ужаснутся близкой нищете. Эта перспектива неизбежно вызывает паническую реакцию. И кажется, что избавление от «семейного демона», в которого превратился некогда любимый ребенок, — единственный выход.

С другой стороны, не так много людей способны понять или просто выслушать другого, даже если это — их собственный ребенок. Вместо нормального разговора, вместо децентрации[50], вместо налаживания личностных связей, они обрушивают на собеседника лавину советов и нотаций. Но если учесть, что личность подростка работает на негативизме как на топливе, то подобное отношение родителей не улучшает, а ухудшает ситуацию.

Протест, раздражение и, как следствие, эгоцентризм — основное оружие подростка в борьбе за свою идентичность. Иначе окружающая действительность сделает из формирующейся личности манную кашу.

Вот почему не следует устраивать детям концерт без заявок слушателей. Они услышат вас тогда, когда вы услышите их. А в качестве примера детского восприятия приведем здесь стихотворение наркомана — послание, обращенное к родителю:

Пожалуй, то же может сказать о себе не только наркоман, но и любой подросток, чей родитель не склонен слушать, что ему говорит ребенок. Почему так трудно бывает выполнить просьбу подростка? Потому что растерянность, страх и беспомощность ведет старшее поколение ту же, куда и всегда — в психологическую игру. Или даже в несколько игр — «Ну вот, попался, негодяй!», «Посмотри, как я старался», «Недостаток», «Суд»[52] и, конечно же, «Алкоголик». Это игры, основанные на взаимных претензиях и на открывающейся возможности разрядить агрессивный аффект. У них разные правила, но принцип всегда один. Изображая диалог двух Взрослых (а иногда даже и не изображая), игроки контактируют на уровне Родитель — Ребенок, а это всегда чревато извращением благих намерений.

Да, мы понимаем: ужасающая информация о наркоторговцах, подстерегающих школьников на дискотеках, в клубах и даже в школе, вызывают нервную дрожь и у бездетных граждан, не говоря уже о мамах-папах. Стенания подростка о том, какой скучной, безрадостной и бесперспективной ему представляется жизнь, добавляет трагизма: а что, если и мой сорвется, попробует — и я его потеряю?! К тому же родитель бывает возмущен пренебрежением к его, родителя, усилиям и успехам: мы тебя всем обеспечили, чего тебе еще надо, я в твоем возрасте, бу-бу-бу…

Дети не знают, что подобная реакция — проявление не столько невнимательного отношения, сколько амбиций старшего поколения. Им, старперам вдохновенным, хочется признания, уважения и одобрения со стороны собственных отпрысков. А «вдохновенные старперы» не понимают, что нытье отпрысков — выражение потребности в безусловной любви и понимании, чтобы ему ответили: мы тебе верим, мы в тебя верим, ты пробьешься, ты такой!

Что можно посоветовать родителям, которым не хочется становиться на позиции психологической Нудьги — внутреннего Родителя, но и слушать «сводки с фронта» сил нет? Не замазывайте проблему, если она есть. И не нагнетайте давление, если проблемы нет. Бесконечные караоке на мотив «А ты такой холодный, как айсберг в океане» не сделает вас ближе.

Родителям необходимо найти устойчивое равновесие между двумя неудобоваримыми полюсами — паранойей и безразличием. Оптимальное решение, как всегда, лежит посередине.

И не отдавайте свой авторитет, не делегируйте ответственность за свое чадо его сверстникам и подросткам постарше. Постарайтесь, чтобы к вам прислушивались. И для этого научитесь слушать сами и говорить по делу, а не просто осуществлять агрессивную разрядку. Не позволяйте ребенку почувствовать себя «некондиционным», не толкайте его в водоворот стыда и вины. Наоборот, позвольте ему осознать, что вы уважаете в нем личность, способную покорять вершины и строить жизнь по-своему. Мы, твои родаки, готовы оказать тебе всяческую помощь и поддержку, мы с тобой, мы за тебя, мы верим, оле-оле-оле-е-е!

А для того, чтобы понять, насколько человек готов расстаться с формирующейся (но никак не с устоявшейся и вполне развитой!) зависимостью, ему следует пройти международный клинический тест, оценивающий тревогу и депрессию. Определите испытываемые ощущения по нижеприведенной шкале.

1. Я не слежу за своей внешностью

определенно, это так — 3

я не уделяю своей внешности столько времени, сколько

нужно — 2

может быть, я стал меньше уделять внимания своей

внешности — 1

я слежу за собой так же, как раньше — 0

2. Я испытываю неусидчивость, словно мне постоянно нужно двигаться

определенно, это так — 3

наверное, это так — 2

лишь в некоторой степени это так — 1

совсем не испытываю — 0

3. Я считаю, что мои дела (занятия, увлечения) могут принести мне чувство удовлетворения

точно так же, как и обычно — 0

да, но не в той степени, как раньше — 1

значительно меньше, чем обычно — 2

совсем так не считаю — 3

4. Я испытываю напряженность, мне не по себе

все время — 3

часто — 2

время от времени, иногда — 1

совсем не испытываю — 0

5. То, что приносило мне большое удовольствие, и сейчас вызывает у меня такое же чувство

определенно, это так — 0

наверное, это так — 1

лишь в очень малой степени это так — 2

это совсем нее так — 3

6. Я испытываю страх, кажется, будто вот-вот случится нечто ужасное

определенно, это так, и страх, который я испытываю, очень сильный — 3

да, это так, но страх не очень сильный — 2

иногда, но меня это не беспокоит — 1

совсем не испытываю — 0

7. Я способен рассмеяться и увидеть в том или ином событии смешное

определенно, это так — 0

наверное, это так — 1

лишь в очень малой степени это так — 2

совсем не способен — 3

8. Беспокойные мысли крутятся у меня в голове

постоянно — 3

большую часть времени — 2

время от времени и не так часто — 1

только иногда — 0

9. Я испытываю бодрость

совсем не испытываю — 3

очень редко — 2

иногда — 1

практически все время — 0

10. Я легко могу сесть и расслабиться

определенно, это так — 0

наверное, это так — 1

лишь изредка это так — 2

совсем не могу — 3

11. Мне кажется, что я стал все делать очень медленно

практически все время — 3

часто — 2

иногда — 1

совсем нет — 0

12. Я испытываю внутреннее напряжение или дрожь

совсем не испытываю — 0

иногда — 1

часто — 2

очень часто — 3

13. У меня бывает внезапное чувство паники

очень часто — 3

довольно часто — 2

не так уж часто — 1

совсем не бывает — 0

14. Я могу получить удовольствие от хорошей книги, радио- или телепрограммы

часто — 0

иногда — 1

редко — 2

очень редко — 3

Подсчет баллов