Глава 5. Мечта о «машине правды». Прошлое, настоящее и будущее детектора лжи

Современные «машины правды»

К сожалению, полиграф ошибается гораздо чаще, чем «лассо правды». В 2001 году Пентагон в своем заключении для конгресса отметил, что «национальная безопасность слишком ценна, а потому ради ее соблюдения нельзя полагаться на столь грубый инструмент». Национальная академия наук США пришла к тому же выводу, утверждая, что результаты, полученные с помощью полиграфа, «скорее случайны, даже несмотря на то, что иногда правдивы». Как бы то ни было, аппарат все еще используется и федеральным правительством, и вооруженными силами Соединенных Штатов.

В наши дни большие надежды возлагают на технологии, сканирующие мозг. Считается, что им под силу преодолеть те трудности, с которыми столкнулся полиграф. Основанные на изучении нейронной активности головного мозга, эти технологии дают возможность проникнуть в самую суть лжи, ведь отвлекающие внешние факторы при исследовании отсекаются.

Современная наука советует полагаться на технологии ЭЭГ (электроэнцефалография) и функциональной МРТ (магнитнорезонансной томографии)²³.

²³ В английском языке функциональная магнитно-резонансная томография обозначается как fMRI (от «functional magnetic resonance imaging»). — Примеч. пер.

ЭЭГ измеряет электрическую активность мозга, вызываемую функционированием нервной системы. В ходе исследования на голову испытуемого (пусть это будет человек, подозреваемый в совершении преступления) надевают шапочку с электродами и начинают показывать ему картинки, как относящиеся, так и не относящиеся к преступлению. По словам Питера Розенфельда, профессора Северо-Западного университета, вложившего немало усилий в разработку данной технологии, когда испытуемый видит «стимул», то есть картинку, имеющую отношение к преступлению, в его мозге возникает определенный импульс (так называемый Р300). Этот импульс тут же замечает человек, проводящий исследование. При этом совершенно неважно, насколько интенсивно испытуемый отрицает, что узнал лицо своей жертвы или напарника, — Р300 выдает его тайны. Примечательно, что ЭЭГ-тестирование иногда называют «тестом на проверку сведений о преступлении».

Сегодня во многих журналах можно встретить статьи, авторы которых восторженно утверждают, что эпоха обмана близится к концу. Надежды исследователей связаны с технологиями МРТ, подающими большие надежды (впрочем, так же говорили и о полиграфе восемьдесят лет назад).

Функциональная магнитно-резонансная томография, изобретенная на заре 1990-х, поначалу использовалась для детального изучения процессов, происходящих в человеческом мозге. Томограф позволяет заглянуть в мозг и выделить его активно функционирующие участки. Исследования, проведенные при помощи МРТ, крайне интересны. Но самое главное, томограф, в отличие от полиграфа, — поистине революционное изобретение, во многом преобразившее нейробиологию.

Для того чтобы провести МРТ-исследование, человека помещают в большую трубу (по крайней мере, так это выглядит), которая, упрощенно, является очень мощным магнитом. Испытуемого могут попросить выполнить ряд простейших заданий: ответить на несколько вопросов, нажать на кнопки (как правило, связанные с демонстрируемыми картинками) или же просто послушать музыку. По ходу выполнения этих заданий томограф фиксирует области мозга, наиболее активно задействованные в той или иной умственной деятельности.

Когда нейроны «включаются», мозгу требуется большое количество насыщенной кислородом крови. Повышенный кровоток в активных зонах вызывает искажение локальных магнетических полей, что моментально улавливается аппаратом. При помощи сложного и довольно противоречивого статистического метода создаются соответствующие изображения, которые передаются на экран. Конечный результат прост и нагляден: мы получаем картинки с изображением мозга, на которых активные области выделены цветными пятнами.

Ученые, предложившие использовать МРТ для изобличения лжи, утверждают, что когнитивные усилия, прилагаемые человеком для того, чтобы сделать свой обман правдоподобным, могут быть отслежены томографом точно так же, как и любая другая мозговая активность. Иными словами, если человек при ответе на вопрос пытается соврать, его ложь — а точнее, момент ее появления — можно не только зафиксировать, но и увидеть на экране (красные и синие пятна).

В Америке, ведущей беспрерывную борьбу с терроризмом, главным идейным вдохновителем проведения исследований в области идентификации лжи является Академия защиты и оценки достоверности сведений при Пентагоне. Но это вовсе не значит, что в применении данных технологий заинтересованы исключительно федеральные службы США. Они широко применяются и в повседневной жизни. В частности, многие учебные заведения используют такие технологии при определении объема плагиата в студенческих исследованиях; службам безопасности международных аэропортов рекомендовано проводить сканирование мозга пассажиров, вызывающих подозрение (по мнению некоторых энтузиастов, очень скоро это станет такой же нормой, как и повсеместное сканирование багажа). Более того, многие считают, что применение ЭЭГ и МРТ — отличный способ для работодателей проверить уровень знаний и квалификацию новых сотрудников. Применение этим технологиям можно также найти и в области иммиграционной политики — например для того, чтобы проверять чистоту помыслов иммигрантов наряду с проверкой их паспортов.

Активным внедрением МРТ в повседневную жизнь занимаются по меньшей мере две американские компании, «Cephos» и «No Lie MRI». К их услугам прибегают частные лица, желающие так или иначе доказать свою невиновность перед кем-либо. Бывает, что МРТ помогает найти делового партнера или даже достойного спутника жизни.

Вполне понятно, что, как и в случае с полиграфом, серьезные споры ведутся вокруг того, можно ли использовать сведения, получаемые с помощью МРТ, в полицейской и судебной практике. Разрешением некоторых сложных вопросов, связанных с применением новых технологий в этих областях, уже занимаются правоведы и сторонники этических воззрений. В частности, немаловажным представляется вопрос о том, не противоречит ли использование МРТ основным принципам правоприменительной деятельности. А если сведения, добытые с помощью ЭЭГ или МРТ, все же могут использоваться, то в каком качестве: в качестве физиологического подтверждения (такого, как экспертиза ДНК) или же в качестве свидетельского показания?

Тесты на определение лжи, разработанные на основе ЭЭГ и МРТ, в ходе проведения лабораторных исследований дали более чем оптимистичные результаты. Рубен Гур, профессор Пенсильванского университета, связавший свою профессиональную деятельность с изучением лжи при помощи МРТ, показывал мне результаты своих исследований. На МРТ-снимках невооруженным взглядом можно заметить значительную разницу в мозговой активности человека в тот момент, когда он говорит правду и когда лжет. Тем не менее, думаю, пройдет еще много времени, прежде чем люди поверят в достоверность сведений, получаемых с помощью томографа, так же твердо, как и в собственную правоту.

Ни ЭЭГ ни МРТ до сих пор не были должным образом проверены вне лабораторных исследований. Обе технологии широко применяются в области медицины, но можно ли положиться на них при вычислении лжи и обмана? В реальном мире на точность результатов могут повлиять тысячи факторов, предвидеть которые зачастую не так легко. Например, техника может ошибиться в том случае, если человек во время совершения преступления находился в состоянии алкогольного или наркотического опьянения и, соответственно, не может точно восстановить в памяти картину произошедшего. К тому же следователю, прежде чем использовать в работе новые технологии, в любом случае придется определиться с тем, какие именно сведения он хочет получить от подозреваемого. Я говорю о том, что необходимо конкретизировать вопросы, ведь техника применения ЭЭГ и МРТ в работе полиции пока что далека от совершенства — обыкновенное цветное пятно на картинке с изображением мозга ни в коем случае не может являться полным доказательством вины человека.

Есть и еще одна трудность: надежность полученных сведений напрямую зависит от самого испытуемого. Достаточно небрежного поворота головы, и результаты исследования будут неточными. (Это, по крайней мере, откладывает решение морально-этического вопроса о том, может ли подозреваемый вообще подвергаться подобным исследованиям против своей воли.)

К тому же у ученых пока нет полной уверенности в том, что МРТ способно отличить ложь от неприятных для человека воспоминаний. Бывает и так, что человек и сам точно не знает, правду он говорит или нет.

* * *

Восьмого июля 1997 года офицер военно-морского флота США Билл Боско вернулся к себе домой в Норфолк, штат Виржиния, после недельного пребывания в море. В спальне он обнаружил тело своей жены. Впоследствии было установлено, что она была жестоко избита и изнасилована. Мишель Мур-Боско было всего девятнадцать. Девушка убежала из родительского дома, чтобы тайно выйти замуж за любимого человека, свадьбу они сыграли совсем недавно.

Вскоре полиция арестовала некоего Дэниэла Уиллиамса, коллегу и соседа Билла. После мучительного восьмичасового допроса он во всем сознался, подробно описав, как избивал несчастную Мишель перед тем, как изнасиловать. Признание Уиллиамса спровоцировало целый ряд арестов, поскольку полиция пришла к выводу, что он действовал не один, а в сговоре с другими лицами. В камеру попали Джозеф Дик, сосед Уиллиамса, а также еще двое моряков — Дерек Тис и Эрик Уилсон. В ходе допроса они тоже признали свою вину, да и вообще старались идти навстречу полиции, чтобы избежать смертной казни. Дик публично извинился перед семьей жертвы. «Я знаю, что не должен был делать этого, — сказал он в своем последнем слове, после которого судья назначил ему пожизненное заключение. — И я понятия не имею, что случилось со мной той ночью, — со мной и с моей душой».

Дело оказалось весьма неоднозначным. Следователям так и не удалось обнаружить на месте преступления ни образцов тканей (для проведения ДНК-экспертизы), ни даже отпечатков пальцев кого-либо из четырех подозреваемых. Более того, пока шло судебное разбирательство, серийный маньяк по имени Омар Баллард заявил, что это убийство — дело его рук. Полиция проверила ДНК Балларда, и оказалось, что он действительно побывал на месте преступления. Но в отличие от основных подозреваемых Баллард утверждал, что действовал в одиночку.

Как бы то ни было, полиция Норфолка продолжала развивать версию в отношении Тиса, Дика, Уилсона и Уиллиамса. (Баллард также попал за решетку, но по другому делу.)

После того как все четверо были осуждены, в обществе зародилось и стало крепнуть подозрение, что произошла чудовищная судебная ошибка. В 2005 году «Проект „Невиновность“», некоммерческая организация, занимающаяся реабилитацией незаконно осужденных людей, решила поднять дело «норфолкской четверки» из архивов. Для участия в разбирательстве собралась опытная команда юристов и специалистов по судебной экспертизе. Все они были убеждены в том, что парни, отбывающие наказание, не причастны к совершению преступления.

Одним из экспертов был Ларри Смит, ветеран службы в ФБР. Поначалу он скептически относился к тому, что полиция могла допустить ошибку, — ведь как-никак все четверо дали признательные показания. Зачем невиновному человеку заявлять о том, что это он совершил преступление, да еще и такое отвратительное? Но чем больше Смит вчитывался в материалы дела, тем сильнее становились его сомнения. Никаких реальных доказательств того, что осужденные вообще когда-либо находились на месте преступления, так и не было обнаружено. Более того, ни один из них никогда ранее не выказывал ни малейшей склонности к столь неудержимой жестокости, с какой было совершено убийство. Все доводы сводились к тому, что подозреваемые сами во всем признались. Но даже их показания вызывали немалые сомнения — уж слишком много в них было противоречий и недостоверной информации; тем более, кто знает, каким образом удалось добиться признаний: не исключено, что с применением морального давления и запугивания подозреваемых с помощью лжи²⁴.

²⁴ Стоит отметить, что допрос Омара Балларда значительно отличался от допроса четверки. Во-первых, его общение со следователями было значительно короче и без излишних формальностей. Во-вторых, на него никто не оказывал давления. И в-третьих, Баллард, подтверждая, что это он убил несчастную девушку, подробно, в деталях, описал дом, в котором было найдено ее тело, и даже сообщил кое-что такое, что полиция считала тайной следствия.

«Признание не является главной целью допроса, — заявил Смит в интервью газете „Times“. — Гораздо важнее понимать, что любое признание должно подтверждаться реальными фактами с места происшествия». Однако на деле получалось, что отсутствие таких фактов не состыковывалось с решением, вынесенным присяжными. А потому Смит и еще двадцать пять бывших сотрудников ФБР написали письмо Тиму Кейну, губернатору штата Вирджиния, в котором попросили его принести публичные извинения незаконно осужденным. В этом письме они настаивали на том, что, «хотя такие дела — редкость, на практике еще встречаются случаи, когда некорректно проведенный допрос приводит к тому, что подозреваемые начинают давать ложные признания».

После некоторых размышлений Кейн все-таки согласился с доводами независимых экспертов и принес публичные извинения перед тремя из осужденных (Эрика Уилсона, осужденного за причастность к изнасилованию, на тот момент уже выпустили из тюрьмы, где он провел более восьми лет; перед ним Кейн извиняться не стал). Мужчинам было разрешено покинуть тюрьму, но судимость, тем не менее, осталась непогашенной. Так что, как бы ни сложилась их жизнь в дальнейшем, на них все равно будет висеть клеймо преступников, совершивших покушение на половую неприкосновенность личности²⁵. (Главным условием освобождения был длительный контроль над каждым из них — кажется, в двадцать лет.)

²⁵ Родители Мишель не переставали верить в то, что именно эти четверо виновны в смерти их дочери, а потому для них было шоком узнать, что губернатор штата публично извинился перед преступниками.

В 2008 году Кейн в радиоинтервью признался, что его действия — скорее уступка, а если точнее — вынужденная мера. «Некоторые так называемые правозащитники просят, чтобы суд не принимал во внимание все признания, полученные в ходе слишком долгих и слишком упорных допросов… Но это абсурдное требование. Я не верю, что человек признается в том, чего он не совершал», — заявил он.

Кейн не одинок в своих утверждениях. Соул Кассин, профессор нью-йоркского Колледжа уголовного правосудия им. Джона Джея, — эксперт в области психологии ложных признаний. Где бы он ни выступал с лекциями, аудитория всегда одинаково реагирует на поставленный им вопрос: «А как бы поступили вы в таком случае?» — «Ну, я бы так никогда не сделал. Ни за что не признался бы в том, чего не совершал. Это же очевидно!» — говорят люди. По словам ученого, присяжные заседатели, вынося вердикт, руководствуются той же логикой. Действительно, раскаяние — чрезвычайно сильное доказательство вины. Судебная практика однозначно указывает на то, что человека, сознавшегося в совершении преступления, наверняка ждет суровая участь, — даже в том случае, если присяжные заподозрят, что признание было получено нелегитимным путем, под угрозой применения насилия. Кстати, иногда присяжные настаивают на том, что признание подсудимого — решающий фактор, повлиявший на их решение. «Не думаю, что судьи долго думают над приговором, если в протоколе зафиксировано признание, — говорит Кассин. — В этом случае они считают, что просто обязаны вынести соответствующий приговор — обвинительный, разумеется».

Так или иначе, признание (или раскаяние) формирует отношение к человеку, который по известным только ему причинам возлагает на себя вину в совершении преступления, и это может повлиять на исход дела задолго до судебного разбирательства.

Соул Кассин вместе со своей коллегой Лизой Хэйзэл провели эксперимент, в котором, не зная об этом, участвовали студенты колледжа. На одном из занятий Лиза растерянно сказала, что забыла кое-что важное у себя в кабинете и что ей нужно ненадолго отойти. «Кто хочет, может пока перекусить в столовой», — сказала она.

Через пару минут после того, как она покинула аудиторию, с преподавательского стола исчез ноутбук. По просьбе Лизы и Соула его взял человек, заглянувший в аудиторию, якобы привлеченный шумом.

Когда Лиза вернулась, она талантливо изобразила шок, вызванный пропажей дорогой вещи. Получалось, что студенты были единственными свидетелями преступления. Чуть позже им показали фотографии «подозреваемых» и попросили сказать, кто именно украл ноутбук. Фотографии настоящего «вора» среди них не было. Тем не менее кто-то из студентов опознал «преступника», а далее сработало «сарафанное радио» — все стали говорить о том, что ноутбук стащил именно этот человек.

Два дня спустя группу снова собрали, чтобы «кое-что уточнить». Предварительно студентам сообщили, что такой-то и такой-то из числа «подозреваемых» признался в краже. Как и следовало ожидать, это коренным образом изменило мнение свидетелей. Около шестидесяти процентов студентов, ранее опознавших «преступника», готовы были согласиться, что ноутбук украл другой человек. Половина из тех, кто ранее не пришел к определенному выводу, узнав о признании «вора», после некоторого замешательства все-таки сказали, что видели его у преподавательского стола. Объяснение было примерно таким: мы просто не смогли хорошо запомнить «вора», а потому и не узнали его в первый раз, ну а если он сам признался…

С провокационной целью Соул сказал кое-кому из студентов, что их подозрения (ошибочные в действительности) оправдались. Они ничуть не были удивлены, так как, по их словам, «прекрасно запомнили преступника». То есть, как только прошла информация, что человек сознался, память свидетелей становилась кристально чистой и они начинали припомнить мельчайшие детали произошедшего.

А теперь посудите сами — даже если свидетелей того или иного преступления ничего не стоит ввести в заблуждение, то что уж говорить о тех, кто выносит суждения о случившемся только по протоколам и вещественным доказательствам?

В 2006 году психолог лондонского Университетского колледжа Хайшол Дрор в рамках эксперимента пригласил к себе шестерых специалистов по дактилоскопии. Он показал им образцы отпечатков пальцев и попросил определить, какие из них остались на изъятых с места преступления вещах. После того как специалисты сделали заключение, им была предложена новая информация: одним сказали, что человек, которому принадлежат отпечатки, признался в совершении преступления, а другим — что подозреваемый в момент совершения преступления находился в руках полиции. В результате четверо из шести экспертов усомнились в своих выводах и приняли совершенно новое решение.

Признание — настоящее ядерное оружие в ряду доказательств по делу. Но, к сожалению, мы не можем с полной уверенностью сказать, насколько оно искренно. Как известно, индивидуальные особенности человека заложены в молекулах ДНК, и если следов ДНК конкретного человека на месте преступления не обнаруживается, говорить о том, что он виновен, преждевременно. ДНК-экспертиза не раз помогала «Проекту „Невиновность“» реабилитировать в глазах правосудия незаконно осужденных. Более двухсот пятидесяти человек были оправданы — и при этом четверть из них во время расследования сознавалась в совершении преступления. Для кого-то «повесить» на себя чужую вину — способ самовыражения, попытка привлечь к себе внимание и даже заработать своего рода славу. (В 1932 году сотни людей признавались в том, что это они похитили полуторагодовалого сына американского летчика Чарльза Линдберга, известного тем, что он первым совершил трансатлантический перелет.) Однако ни для кого не секрет, что признание может быть сделано и по другим причинам. В частности, некоторые подозреваемые сознаются в совершении преступления под грубым напором следователей, проводящих допрос. Полицейские, работающие над сложным делом (особенно если оно привлекает к себе внимание общественности), сами находятся в затруднительном положении — их задача наиболее эффективно провести расследование. А потому они — настоящие мастера создавать у допрашиваемых впечатление, что в их положении лучше всего сознаться, даже в том, чего на самом деле не совершали. Например, опытному следователю ничего не стоит убедить подозреваемого в том, что ему грозит смертная казнь, если он не сознается (именно так было в случае с «норфолкской четверкой»). Когда у подозреваемого не остается сомнений, что ему никто не собирается верить, он все больше склоняется к мысли, что придется взвалить на свои плечи вину, пусть и чужую. Ведь именно это может стать последней соломинкой, ухватившись за которую удастся избежать электрического стула.

Сторонники применения МРТ в качестве детектора лжи утверждают, что, пока еще несовершенная технология со временем будет развиваться, дело за практикой. Что ж, вполне возможно, когда-нибудь МРТ позволит нам преодолеть изворотливость преступников. Но если бы Джозефа Дика протестировали на всех аппаратах, распознающих ложь, то они, скорее всего, однозначно свидетельствовали бы о его виновности. Почему? Для того чтобы понять это, давайте подумаем, насколько лживыми могут быть наши собственные мысли.

* * *

В 1980-х годах психолога Элизабет Лофтус не раз вызывали в суд в качестве эксперта. Эта милейшая дама не уставала повторять: если умный, образованный и совершенно нормальный человек помнит что-то определенное, то это вовсе не значит, что его воспоминания точны.

Одна из первых научных работ Лофтус была посвящена дорожно-транспортным происшествиям. Спонсором ее исследований выступило Министерство транспорта США. В ходе эксперимента Элизабет показывала испытуемым видеозаписи мелких дорожных аварий, затем просила описать увиденное. Чтобы «помочь» испытуемому, она задавала одни и те же наводящие вопросы, но каждый раз с использованием разных слов и интонаций. Когда она интересовалась, на какой скорости двигались машины, прежде чем вмазаться друг в друга, испытуемые называли совсем другие цифры, чем когда звучало корректное соприкоснулись. Как видите, в самих вопросах может содержаться намек на ответ.

В своей дальнейшей исследовательской деятельности Элизабет была полна решимости доказать, что полагаться на память как на источник информации не всегда возможно, потому что память может извратить наши воспоминания. Она считала необходимым найти практическое подтверждение этой теории, так как последняя может в корне изменить традиционные представления о свидетельских показаниях и тем самым повысить эффективность применения законодательства.

В ходе одного из экспериментов участникам было показано видео с инсценировкой убийства на многолюдной городской площади (что называется, средь бела дня). После просмотра видео участникам эксперимента роздали письменную информацию об убийстве, в которой некоторые факты были намеренно изменены. Так, темно-синяя машина превратилась в белую, а у гладко выбритого мужчины вдруг «выросли» усы. Как и предполагалось, изучив эти материалы, некоторые стали утверждать, что машина и в самом деле была белой и что отличительной чертой «убийцы» были иссиня-черные усы.

Вскоре исследованиями Лофтус заинтересовались адвокаты. Ее стали приглашать в качестве эксперта в суд, для того чтобы она дала свое заключение о надежности свидетельских показаний (ведь это заключение, так или иначе, можно было обратить в пользу подзащитного). Выводы психолога (часто неожиданные для присутствующих) заставляли присяжных задуматься о том, насколько точны представленные им доказательства. Опираясь на заключение эксперта, можно попросить свидетелей еще раз подумать, могут ли они поручиться за непогрешимость своей памяти. Апеллируя к следователям, можно подчеркнуть, что они, пусть неосознанно, могли убедить свидетеля в чем-то, что он потом начал воспринимать как действительность. Была ли та машина синей? На том мужчине был серый пиджак? Это вообще был мужчина?

* * *

В конце 1980-х годов суды Северной Америки были завалены делами, связанными с жестоким отношением к детям; в качестве истцов обычно выступали взрослые люди, сохранившие в памяти прежние обиды.

Многие психологи называют детские обиды причиной всевозможных психических расстройств. В психологии широко распространена точка зрения о том, что наш разум стремится выместить травмирующие воспоминания из области сознательного в область бессознательного. Иными словами, человек стремится изгнать из памяти неприятные для него события, но так или иначе они сохраняются и однажды могут напомнить о себе. Для того чтобы избавиться от расстройства, вызванного реальной или придуманной детской обидой (так называемый синдром фальсифицированной памяти, или склонность к ложным воспоминаниям), необходимо установить первопричину расстройства. Это можно сделать либо путем гипноза, либо в ходе длительной психоаналитической терапии.

Такая позиция была и остается чрезвычайно популярной в научном сообществе, более того, многие психоаналитики с завидным рвением стремятся внушить своим пациентам, что многие их проблемы «вырастают» из раннего возраста и связаны с травмирующими психику эпизодами.

Однако Элизабет Лофтус убеждена в том, что очень часто «восстановленные» (с помощью психоаналитиков) воспоминания — всего лишь плод фантазии пациента. К сожалению, пока она не смогла стопроцентно доказать это. Но по крайней мере, она подтвердила, что выдумка запросто может стать «воспоминанием», и это происходит гораздо чаще, чем мы представляем.

В 1995 году Элизабет провела интересный эксперимент. Для участия в нем она пригласила 25 человек, но еще до этого поговорила с их родственниками, чтобы узнать некоторые подробности о раннем детстве испытуемых. Затем она составила короткие истории, смешав реальные и вымышленные факты. Родственники были предупреждены об этом и, по просьбе Лофтус, могли подтвердить, что такая-то и такая-то ситуация (вымышленная) действительно имела место.

Наиболее правдоподобно выглядела история о том, что ребенок, отбившись от родителей, потерялся в торговом центре и был найден только благодаря доброте случайного встречного.

Возьмем пример двадцатилетней девушки-вьетнамки, выросшей в Вашингтоне. Ей «напомнили» о том, как она вместе со своей матерью, братом и сестрой ходила в местный супермаркет.

Всем участникам эксперимента были розданы описания четырех подобных случаев. От них требовалось припомнить эти случаи и по возможности дополнить их деталями (либо опровергнуть, что они были). Дважды в неделю Лофтус беседовала со своими подопечными и деликатно просила рассказать о давних событиях (в том числе и о вымышленных). Естественно, участники эксперимента не подозревали, что что-то в этих историях может быть плодом фантазии исследовательницы.

На следующем этапе эксперимента Элизабет сообщила, что среди описанных случаев один на самом деле является выдумкой, и участники должны были угадать какой именно.

Пятеро из них сказали, что эпизод в супермаркете — правда, и даже были готовы дополнить рассказ некоторыми подробностями. К примеру, один юноша «вспомнил», кто его спас:

— Это был мужчина в синеватом фланелевом костюме… да… он был немного лысоват. Точно, у него на голове были редкие серые волосы. А еще он был в очках.

Девушка-вьетнамка подробно рассказала, как она бежала по скользкому полу супермаркета, пугаясь яркого освещения. Другая участница, узнав по завершении эксперимента о том, что ничего подобного в ее жизни не было, не поверила этому и даже обратилась за помощью к родителям, которые со смехом сознались в заговоре с исследовательницей.

В том, что описано выше, нет ничего удивительного: когда нам рассказывают о чем-то, чего мы на самом деле не помним, мы с готовностью дополняем рассказ «полузабытыми», а точнее, просто выдуманными деталями.

Элизабет Лофтус и ее последователи смогли найти множество способов продемонстрировать податливость наших воспоминаний²⁶. В ряде экспериментов они добились того, чтобы испытуемые «вспомнили» еще более невероятные истории. В частности, один мужчина сказал, что на свадьбе, куда он был приглашен вместе с родителями в весьма юном возрасте, пролил на кого-то огромную чашу с пуншем, другой — что он путешествовал на воздушном шаре, третий якобы подвергся нападению животных в зоопарке, а четвертый будто бы стал случайным свидетелем сатанинского жертвоприношения.

²⁶ К феномену ложных воспоминаний многие относятся со скепсисом. Кое-кто даже клеймит Лофтус позором, с негодованиям отзываясь о ее «бездарно проведенных исследованиях, результат которых — полнейшая чушь». Она не раз слышала угрозы в свой адрес, что в итоге закончилось тем, что к ней приставили телохранителей, обязанных сопровождать ее во время общественных выступлений.

Строгие критики не раз упрекали Лиз Лофтус в том, что она так и не смогла должным образом доказать свои предположения, на что она однажды отреагировала публикацией о результатах исследования, в котором ей удалось спровоцировать у испытуемого воспоминание о встрече с Кроликом Бани (вернее, со статистом в Диснейленде, одетым в его костюм). Восприняв это как шутку, противники Элизабет выдвинули новые аргументы: ей ни разу не удалось убедить человека в том, что он стал жертвой жестокого обращения или сексуального домогательства. «Я могу это сделать, — ответила привыкшая к скептицизму Лофтус. — И я даже сделала это. Тот же человек, который якобы встретился с Кроликом Бани, говорил мне, что другой статист, в костюме Плуто, был в наркотическом опьянении и пытался облизать детей огромным плюшевым языком. Разве это не сексуальное домогательство?»

Как сама Лофтус, так и ее единомышленники использовали очень простую технику для того, чтобы заставить человека поверить в то, чего на самом деле никогда не было. Никто из участников экспериментов не подвергался непомерно долгим расспросам или гипнозу и уж тем более не встречал агрессии или серьезного психологического давления, как это бывает в полицейских допросах. Согласитесь, что в непринужденной обстановке человеческая память становится, как никогда, податлива для любых, даже самых экстравагантных манипуляций.

* * *

Одним из экспертов, изучавших дело «норфолкской четверки», был доктор Ричард Офши, социолог из университета Калифорнии и близкий друг Элизабет Лофтус. Однажды ему пришлось провести очень непростой эксперимент с памятью. Это случилось, когда он был консультантом стороны обвинения по делу о мужчине, обвиняемом в сексуальном домогательстве собственных дочерей.

О Поле Ингрэме, жителе Олимпии, столицы штата Вашингтон, никто и слова дурного не мог бы сказать. В свои сорок два этот высокий человек с пышными усами, носивший очки в толстой роговой оправе, был счастливым отцом двух дочерей и троих сыновей и имел хорошую работу — помощник шерифа округа Турстон. На работе мистера Ингрэма знали только с лучшей стороны: он всегда был вежлив и справедлив. Более того, он возглавлял местное отделение Республиканской партии. И сам Пол, и все члены его семьи были прихожанами Церкви Живой воды. Эта протестантская конгрегация известна тем, что верующие во время богослужений хором произносят слова молитвы, взявшись за руки.

В 1988 году Эрика, старшая дочь Ингрэма, которой на тот момент исполнился двадцать один год (а она все еще жила с родителями), отправилась отдохнуть в лагерь, организованный активистами церкви. Сопровождала девушек женщина из Калифорнии по имени Карла Франко, в недавнем прошлом актриса, ярко проявившая себя в жанре стэнд-апа. Привлекательная и харизматичная, она была популярна среди своих подопечных, которые к тому же часто видели ее в телевизионных шоу.

Карла была уверена в том, что Господь наградил ее даром прозорливости и исцеления. В лагере она проводила с девушками особые занятия, во время которых, пользуясь своей «богоизбранностью», взывала к их памяти. Ей хотелось вытащить на свет потаенные страхи, отвлекающие от праведных мыслей. Неудивительно, что на таких занятиях слезы и истерики были привычным явлением.

В последний день смены, когда почти все девушки собрались возле автобусов, готовые отправиться домой, вдруг обнаружилось, что Эрика Ингрэм куда-то пропала. Карла обнаружила Эрику за сценой в конференц-зале. По всей видимости, та сидела там довольно давно. Щеки девушки были мокрыми от слез. Испуганные подружки даже предположить не могли, что с ней.

Прежде всего Карла вознесла молитву Господу:

— Господь Всемогущий, помоги нам понять, чем вызвано такое состоянии мисс Ингрэм.

Выдержав поистине театральную паузу, она вдруг трагически прошептала:

— В детстве ты стала жертвой сексуального домогательства…

Эрика продолжала плакать, не сказав ни «да», ни «нет».

Тогда Карла решила помолиться еще раз и вскоре добавила, что насильником был… отец девушки. Несчастная Эрика была настолько поглощена своими переживаниями, что не опровергла ее слова.

Через несколько дней после возвращения из лагеря девушка съехала от родителей, прихватив с собой свою восемнадцатилетнюю сестру Джулию. А еще через шесть недель призналась матери, что отец несколько раз грязно домогался ее.

Сэнди, мать Эрики, немедленно потребовала объяснений от мужа.

— Дорогая, о чем ты? — попытался образумить жену Пол.

Но Джулия полностью подтвердила слова сестры, сказав, что и она подвергалась домогательствам со стороны отца. Пол был немедленно арестован.

* * *

Здесь стоит сказать об атмосфере, царившей в Америке восьмидесятых. В то время концептуальные научные представления о синдроме фальсифицированной памяти часто смешивались с христианскими доктринами, в которых говорилось, что вскоре на землю явится Сатана, который уже сейчас начинает собирать могущественную армию приверженцев. Неотъемлемой частью новостных блоков были репортажи о судебных делах, связанных с разного рода мистическими происшествиями. Бóльшая часть из них так или иначе имела отношение к сатанинским ритуалам. В это трудно поверить, но многие люди, в особенности жители глухой провинции, действительно волновались из-за того, что «темные силы», о которых говорят «даже по телевизору», представляют угрозу их безмятежному существованию.

К слову, такая ситуация вовсе не являлась исключительно американским феноменом. В 1990 году девять детей с шотландских Оркнейских островов прямо посреди ночи были подняты с постелей, в спешке посажены в самолет и отправлены подальше от того места, где жили. Это случилось после того, как социальные службы получили информацию о том, что дети случайно стали свидетелями дьяволопоклоннического ритуала с элементами педофилии. Единственным доказательством по этому делу были признания детей полицейским. Однако судья занял твердую позицию: признания нельзя считать доказательством, так как детей могли подвергнуть напористому и даже агрессивному допросу.

Подобные истории происходили в Кливленде, Ноттингемшире, Рошдейле, Бишоп-Аукленде и Эршире. При этом «сценарии» походили как две капли воды: социальные работники «возбуждали» в памяти детей неприятные «воспоминания» о том, как им приходилось поедать экскременты, пить кровь или терпеть сексуальные домогательства со стороны взрослых людей. Но прямых доказательств тому, что подобное действительно имело место, не было найдено ни в одном деле.

* * *

В полиции сестры Ингрэм давали крайне путаные, непоследовательные показания. В частности, Джулия рассказала матери, что в последний раз отец «приставал» к ней пять лет назад, но потом, узнав от полицейских о сроках давности преступления, по истечении которых человека нельзя осудить, девушка «припомнила», что на самом деле в последний раз «это было» три года назад. В течение нескольких месяцев с сестрами беседовали не только детективы, но и психологи. После встреч с ними в памяти юных особ «всплывали» все более шокирующие подробности (которые иногда были просто кричаще нелепы). Так, Эрика в красках описала сборища сатанистов, на которых присутствовали многие представители высших слоев общества и… Пол Ингрэм. По ее словам, сборища проходили в заброшенных церквях или амбарах; сатанисты, одетые в темно-зеленые робы, разжигали ритуальные костры, собирались в круг и произносили заклинания; апофеозом действа было убийство младенцев, совершаемое верховной жрицей, — это называлось «великим жертвоприношением». Девушка призналась, что была не только свидетельницей, но и непосредственной участницей этих сборищ, как и ее младшая сестра. И ее, и Джулию якобы истязали, приковав к полу. Эрика рассказала также, что, когда ей исполнилось шестнадцать, она была на пятом месяце беременности. Так вот, по ее словам, сатанисты устроили ей аборт! Плод был удален, изрезан на мелкие кусочки и съеден. «Он был еще живой, пока они резали его», — добавила она в слезах.

Понятно, что следователи, занимавшиеся этим делом, не могли не заметить растущую абсурдность показаний. Как бы ни старалась полиция, ни одного реального доказательства тому, о чем рассказывала девушка, найдено не было²⁷. И вполне возможно, что дело благополучно отправилось бы в архив, если бы не одно «но». Пол Ингрэм признался в том, что действительно домогался собственных дочерей.

²⁷ Чтобы проверить показания Эрики, было потрачено три четверти миллиона долларов. В надежде заметить пламя ритуальных костров полиция организовала ночные полеты на патрульных вертолетах. Но в результате удалось обнаружить только группу перепуганных студентов, отправившихся на ночной пикник с бочонком пива. Дочерей Ингрэма обследовали многие доктора, однако ни один из них не смог подтвердить, что над девушками совершалось физическое или сексуальное надругательство (отсутствие девственности в таком возрасте вряд ли можно счесть за доказательство). К участию в расследованиях был приглашен археолог, доктор Марк Папворс, который организовал поиск останков убиенных младенцев. Однако единственным обнаруженным артефактом оказалась старая лосиная кость. «Нет доказательств. Вообще никаких нет. Ноль», — разводил руками Папворс. Но один из следователей, к изумлению ученого, парировал: «Ну и что. А если бы вы, доктор, были дьяволом, вы бы оставили следы?»

После ареста на Ингрэма оказывалось сильное давление. Следователи пытались добиться от него признания. Поначалу Пол все отрицал, но полицейские — его же коллеги, люди, которым он полностью доверял, — задавали один и тот же вопрос:

— Как ты думаешь, Пол, что выглядит более правдоподобным: отрицание вины с твоей стороны или же показания сразу двух твоих дочерей?

Со временем мистер Ингрэм начал сомневаться в непогрешимости собственной памяти. Несчастный отец все еще не мог вспомнить, чтобы он хоть раз прикоснулся к своим дорогим девочкам с грязными намерениями. Но давление на него усиливалось, и вскоре он начал подозревать, что просто… забыл о том, что происходило. Не в силах поверить, что его собственные дети способны соврать о таких вещах (в этом он, кстати, не отличался от следователей), Пол потому решил, что лучше усомниться в себе, нежели в них.

— Кто знает, может быть, это просто темная сторона моей натуры, о которой я раньше и не догадывался, — говорил он, всерьез (!) задумываясь о том, мог ли дьявол завладеть его душой и втайне управлять ею.

Целых шесть месяцев Пол Ингрэм не имел возможности общаться с теми, кто скептически относился к обвинениям против него. Что там, он даже не верил, что таких вообще можно найти. К тому же его держали в одиночной камере, где практически круглые сутки горел свет (полицейские опасались, что он может совершить попытку суицида и постоянно следили за ним). Изо дня в день его водили на допросы, которые проводили его бывшие напарники. Ингрэм не сомневался, что все они верят в то, о чем так упорно твердили его дочери. Его «преступления» уже давно были детально описаны в материалах дела.

Психолог-криминалист, постоянно общавшийся с Полом, говорил ему, что он, возможно, прячет воспоминания о своих тайных пороках где-то в глубинах сознания, и предложил пройти сеанс гипноза, чтобы «освежить память».

Ингрэм чувствовал давление даже со стороны полицейского капеллана, настаивавшего на том, чтобы покаяться в содеянных грехах.

— Пойми, если тебе когда-либо и предлагали совершить выбор между Богом и дьяволом — то сейчас ты и делаешь такой выбор, — таковы были слова священника.

И в конечном счете Пол пришел к выводу, что виновен. Процесс, запущенный в его подсознании, уже невозможно было остановить. Во время долгих допросов ему в деталях рассказывали о его гнусных действиях и намекали, что самое лучшее — начать замаливать грехи. Мол, ничто другое уже не спасет его от Страшного суда. Все это привело к тому, что Пол, не без помощи вышеупомянутого психолога — сторонника гипноза, погрузился в состояние, близкое к трансу (на свою беду, он, по совету психолога, попытался мысленно визуализировать свои «преступления»).

В результате на одном из допросов Пол спокойно, хотя и немного неуверенно заговорил:

— Да, я… я снял с нее трусики и оставил в одной лишь ночной рубашке…

И чем больше он рассказывал, тем более детальными становились описания. Бедняга Ингрэм «вспомнил» и сатанинские ритуалы, и даже то, что собственными руками вырезал сердце бездомной кошки, принесенной в жертву. Более того, он сознался, что именно он в 1983 году убил проститутку в Сиэтле, тем самым позиционируя себя как члена криминальной группы, совершившей серийные преступления (полиция Сиэтла проверила эту информацию и пришла к выводу, что показания Ингрэма не стоят дальнейшего расследования, по крайней мере, по этому делу — точно). Единственной проблемой было то, что многие рассказы подозреваемого никак не вязались ни с показаниями девушек, ни с какими-либо другими доказательствами (которых по большому счету и не было).

Чтобы разобраться в этом неоднозначном деле, юристы, представлявшие сторону обвинения, пригласили в качестве консультанта Ричарда Офши — известного эксперта по определению ложных показаний и способам контроля над сознанием. (Этот во всех смыслах яркий и интересный человек с роскошной серебристой бородкой обладает превосходной репутацией в научном сообществе. Он своенравен и в каком-то смысле даже заносчив, но его друзья и коллеги однозначно признают его блестящим специалистом.)

Полицейские Олимпии, встретившие ученого в аэропорту, сразу ввели его в курс запутанного дела. Они рассказали всё: и о том, что реальных (вещественных) доказательств найти так и не удалось, и о том, что сестры в своих показаниях были крайне непоследовательны, и, самое главное, о том, что на допросах Пол Ингрэм подбрасывал следователям шокирующие подробности, которые ну никак не вязались с куда более прозаичными фактами, находившимися в распоряжении полиции.

Все это не могло не заинтересовать профессора, в активе которого были солидные наработки о влиянии насильственных допросов на показания невинных людей. После первого же разговора с Ингрэмом он начал подозревать, что бывший полицейский просто не знает, что еще можно придумать, дабы оградить своих дочерей от дальнейших унижений. Если ему не верят, что он не виноват, не проще ли согласиться с выдвинутыми простив него обвинениями? Офши все больше и больше укреплялся в мысли, что признания Пола — не более чем плод его воображения. Чтобы окончательно убедиться в этом, он решился на довольно смелый эксперимент.

Беседуя с Ингрэмом, ученый вскользь заметил:

— Я поговорил с вашими детьми, и они рассказали мне кое-что…

Присутствующие при этом полицейские были удивлены: ведь Офши еще ни разу не встречался с родственниками подследственного. Между тем ученый на полном серьезе сообщил Ингрэму, что против него выдвинуто новое обвинение. Якобы одна из девушек призналась, что отец (то есть Ингрэм) насильно принуждал ее вступить в половой контакт с собственным братом (на самом деле дети Ингрэма ничего подобного не говорили). Более того, Офши рассказал Ингрэму некоторые подробности вымышленного инцеста. Иными словами, он действовал точно так же, как и полицейские в ходе допросов: силой убеждения. В конце концов ученый поинтересовался, что Пол думает по этому поводу.

Поначалу Ингрэм все отрицал, твердя, что «этого просто не могло быть». Но Офши настойчиво попросил его визуализировать факты. Пол на некоторое время закрыл глаза. Затем он неуверенно произнес, что в его памяти, кажется, «что-то щелкнуло». Тогда Офши сказал, что сейчас самое лучшее вернуться в камеру и подумать — может, всплывут еще какие-то воспоминания?

На следующий день Ингрэм положил на стол перед ученым пространное письменное признание. Он детально описал и само гнусное действо, и даже то, какими словами пользовался, заставляя своих детей вступить в половой контакт.

* * *

Теоретическая сторона синдрома фальсифицированной памяти основана на работах Фрейда. Зигмунд Фрейд утверждал, что наш разум способен вымещать из своей сознательной области неприятные воспоминания. Это вовсе не значит, что человек просто забывает о чем-то. В непостижимых глубинах разума память о неприятных событиях все равно сохраняется, но человек, тем не менее, просто не вспоминает о них.

Впоследствии, однако, австрийский психолог немного откорректировал свои взгляды. Подобные вымещения, по его мысли, чаще всего связаны не с воспоминаниями как таковыми, а со скрытыми желаниями и побуждениями личности. В одной из работ, посвященных этой теме, он писал:

Такая точка зрения полностью совпадает и с информацией, полученной Элизабет Лофтус в ходе многочисленных экспериментов, и с современными открытиями в области нейропсихологии. Почти каждый раз, когда мы вспоминаем о чем-либо, наши воспоминания выглядят по-новому. Они начинают смешиваться с рассказами других людей, нашими страхами, скрытыми желаниями и побуждениями. И конечно же практически ни одно воспоминание не обходится без определенной доли воображения. Известный невролог Антонио Дамасио очень точно сказал об этом: «У нашего мозга просто нет точных копий произошедших событий».

* * *

Ричард Офши признался Ингрэму, что на самом деле ничего подобного не было, он выдумал историю о кровосмесительстве детей. Но Пол не поверил ему. Тогда эксперт написал заключение для суда, в котором изложил подробности эксперимента и, ссылаясь на это, сделал заключение, что все «признания» Ингрэма не стоят и выеденного яйца. Но ему не удалось переубедить суд. Несмотря на то что все больше и больше людей склонялись к мысли, что обвинения, предъявленные Ингрэму, беспочвенны, его признали виновным.

Еще до вынесения приговора Офши неоднократно связывался с подсудимым, убеждая отозвать свои показания, но тот ничего не предпринял. Лишь спустя несколько месяцев, когда мучительные для Ингрэма допросы наконец-то закончились и его перевели в другую тюрьму, он согласился, что его признания, возможно, были плодом его фантазии. Но уже было поздно что-либо менять. Ингрэма приговорили к двадцати годам лишения свободы. Пока Офши и Лофтус пытались добиться отмены несправедливого приговора или, по крайней мере, пересмотра дела, Пол провел в тюрьме уже большую часть отведенного ему срока. Признания, какими бы они ни были — истинными или вымышленными, — уже не изменить.

* * *

Наверное, люди всегда мечтали о технологии, с помощью которой можно было бы пробиться в самые глубины подсознания и разгадать чужую хитрость, какой бы изощренной она ни была. Согласитесь, если бы подобная технология существовала, она бы давала нам безграничные возможности, среди которых на первом месте я назову прямой доступ к надежному источнику правды. Если раньше ученые умы соотносили обнаружение признаков лжи с физиологией человека, то теперь они обратились к исследованиям мозга. Установить границы правды очень трудно, почти невозможно. (Об этом, в частности, говорится в пьесе Сартра «Мертвые без погребения», герои которой — попавшие в плен бойцы французского Сопротивления, — хотя и пытаются действовать «по правде», неоднократно корректируют ее сообразно ситуации.) Человек склонен ошибаться, а потому истины можно добиться только путем долгого сбора доказательств, подтверждений и фактов. Любой человек — крайне ненадежный свидетель, притом даже для самого себя.

Некоторые ученые полагают, что сведения, получаемые с помощью МРТ, можно и нужно применять в качестве доказательств в суде, пусть даже их и нельзя назвать стопроцентно точными. Ведь среди свидетельских показаний, на основании которых строится обвинение, тоже бывают ложные. По словам одного исследователя, «самое маленькое доказательство, совершенно неприемлемое для науки, может сыграть ключевую роль в юриспруденции». Однако нельзя сбрасывать со счетов и следующий факт: вполне вероятно, результаты МРТ будут вызывать больше доверия, чем они того заслуживают. По словам Соула Кассина, присяжный, которому придется рассматривать подобное доказательство, окажется в безвыходном положении: «Он просто обязан будет осудить». Кто знает, может быть, идея о создании непогрешимой «машины правды» слишком хороша для того, чтобы стать реальностью…

Психология bookap

«Врал ли я, когда сознавался в изнасиловании Мишель? — сказал как-то Джозеф Дик. — Сложно сказать… Наверное, я просто очень сильно поверил в то, что говорю».

Прочитав эту главу, вы, возможно, все еще не верите, что нормальный человек может сознаться в том, чего никогда не совершал? Что ж, наша склонность к самообману гораздо сильнее, чем мы обычно представляем.