Часть третья. Новая методология

Глава первая. Основания новой методологии

Возможность

Несмотря на критику языка и логики, психософия отнюдь от них не отказывается, что было бы просто нелепо. Логика и нынешний язык совершенно необходимы как основа для общения и взаимопонимания, в определенном смысле они действительно являются фундаментом нашего мышления. И, в конце концов, нам никогда не расстаться со знаком, по крайней мере в «обозримом» будущем. Таким образом, если бы мы вдруг, ополоумев, отказались бы от логики и тем более от языка, мы бы потеряли возможность к пониманию, и в еще большей степени к взаимопониманию, которое для нас в такой (и только такой) – языково-логической форме — совершенно естественно.

Значит, если мы не дадим себе труда логического обоснования и выведения из логики языка и собственно логики ряда терминологических позиций, мы не достигнем с ее помощью понимания предмета обсуждения и будем вынуждены пуститься в а-ля феноменологические (а отчасти и а-ля антропософические) рассуждения, которые, как показывает опыт, не дают единого понимания и допускают поистине «феноменальное» разнообразие трактовок. Таким образом, мы формулируем логические обоснования наших позиций не с целью вывести их из логики, поскольку такая попытка была бы сродни стремлению по форме мандарина определить форму мандаринового дерева (угадать возможно, впрочем, как и ошибиться, но «вывести» — нет), а для того чтобы, во-первых, показать, что положения новой методологии имеют в логике хоть отрицательные, но основания (если есть мандарин, видимо, должно быть и что-то, на чем он растет, или что-то, что его производит и т. п.), а во-вторых, сделать их понятными для познающего, поскольку языковое мышление человека, как мы уже говорили, – суть система логических конструкций.

Впрочем, наличие лишь отрицательного доказательства рассматриваемым положениям в самой логике — лишний раз обосновывает ее несостоятельность в рамках дальнейшего исследования, а это в свою очередь даст нам право отказаться от существующих языковых форм (трактовок этих форм). Именно этого не сделала, например, та же феноменология, что и обусловило ее собственную противоречивость, поскольку вместе с языком она заимствовала и описанное нами выше основное языковое противоречие, не заметив этого. Ну и, кроме всего прочего, это доказательство преемственности новой методологии, что тоже важно для нашего мышления и понимания.

Итак, мы проводим логический опыт с целью выявления основного противоречия, которое даст нам возможность прикоснуться к реальности, не зависимой от мира вещей и мира закономерностей. Короче говоря, мы пробуждаем к жизни противоречие, чтобы строить на нем новое знание, новую методологию.

Мы построим три модели, в двух из которых воспроизведем соответственно мир вещей и мир закономерностей.

Рис. 12. Схема логического опыта базисного противоречия

Первая модель представляет собой абсолютное ничто.

Здесь, правда, мы сталкиваемся с семантической сложностью, поскольку фактически говорим, что в первой модели «находится» абсолютное ничто, а значит, называем нечто и таким образом в языке появляется вещь, которой нет, которой в нашей первой модели (по заданию) не должно быть. Поэтому мы оговариваем здесь, что, хоть в языке и появилась некая формулировка, означающая некую вещь (это самое «ничто»), никакой вещи нет — название не в счет. В этой модели нет ничего и называть фактически нечего. То есть в ней нет ни полей, ни материального вещества, ни идей и проч., и проч. Поэтому мы вполне можем утверждать, что в первой модели нет места закономерности и закону, поскольку там просто нет средств, базы, возможности для существования (не только материальной, но любой!) чего бы то ни было.

Вторая модель: мы вносим в первую модель одну «вещь».

Для облегчения понимания можно представить себе шар, хотя (опять козни языка) — «шара» там быть не может, а может быть только «вещь», поскольку шар в отсутствие того, с чем он может быть соотнесен, по крайней мере в отсутствие систем координат, превращается просто в вещь и не может уже быть «шаром», причем это заключение не формально, а совершенно (в языке нет другого подходящего термина) «естественно».

Третья модель: вторую модель мы дополнили второй «вещью».

Пусть от этого в третьей модели не появились время и пространство, поскольку свой способ существования, привносящий туда эти координаты, мы не можем учитывать по определению и с целью соблюдения «чистоты» опыта. Но зато здесь, в этой третьей модели, появилось нечто наподобие взаимодействия (хотя о «действии» говорить не очень-то правомерно), некое отношение между двумя вещами. Более того, появился субстрат для «закона», «закономерности», которого еще не было во второй модели, по сути это «отношение» вещей уже и есть в каком-то смысле сам закон.

Остается надеяться, что мы, с учетом всех приведенных оговорок, смогли создать логически «чистый» опыт. Остается задать несколько вопросов. Во-первых, куда, собственно, мы поместили вещь? В «абсолютное ничто»? Но разве в него можно нечто «поместить»? Во-вторых, почему вещь стала такой, какой она стала во второй модели, что продиктовало (определило) именно такое ее существование? В-третьих, откуда взялось отношение в третьей модели, ведь мы-то привнесли в нее лишь две вещи, и все, откуда там отношение? Кто его туда «принес»?

Каждый из этих вопросов может рассматриваться как противоречие (в понимании этого термина психософией). И теперь можно максимально конкретно ответить на вопрос: «Зачем противоречие?» Противоречие делает «нечто» очевидным, но не так, как логика указывает на это «нечто», оно лишь позволяет увидеть это «нечто» в разломе того, на что указывает логика. Отсюда, впрочем, возникают и определенные сложности, поскольку противоречие не дает нам прямого ответа. Вот почему мы и говорим, что логика предоставляет нам лишь косвенное (отрицательное) доказательство. Впрочем, как мы увидим при адекватном распределении сил и средств познающего, и этих «доказательств» вполне достаточно.

Как нам удалось заключить из приведенного логического опыта с тремя моделями (хотя, надо полагать, что это и так очевидно), для того чтобы нечто существовало, необходима возможность того, что это нечто сможет существовать. Или, другими словами: если что-то есть, значит, была возможность того, что это будет.

Возможность, таким образом, непосредственно смыкается с понятием вероятности. Приведем еще один пример. Можно ли войти в дом, которого нет? В него войти невозможно, то есть возможности — нет, а вероятность события равна нулю. Если перед вами дом, но без окон, без дверей, только трубы канализации, и вы вдобавок, что называется, с голыми руками, возможно ли войти в этот дом? Возможно, поскольку все необходимое есть — вы и дом. Но вероятность того, что вы сможете войти в него, близка к нулю. Теперь, если снабдить вас инструментом, вероятность того, что вы войдете в него, значительно возрастает. Причем практически будет реализовываться какая-то одна «вероятность» из целого «комплекса возможных вероятностей»: то ли вы будете прорывать лаз, то ли долбить стену, то ли разбирать крышу. В следующем случае у дома появляются какие-то «входы» — сначала закрытые, потом открытые. Вероятность события, таким образом, с каждым разом увеличивается. Причем комплекс вероятностей также существует в соответствии или, можно даже сказать, благодаря возможности. Действие же «внутри» ансамбля вероятностей — это уже действие в соответствии с вероятностью, а не возможностью.

Вероятность, таким образом, – это то, что рождается в отношении, во взаимодействии данной вещи (возможность которой мы рассматриваем) с другими вещами. Именно это соотношение определяет непосредственную вероятность реализации конкретной возможности (то есть решает — «да» или «нет» для реализации этой возможности), а также способ реализации (это уже, можно сказать, «содержательный» аспект вероятности).

А вот возможность — это имманентное, необходимо присущее вещи пред-существование, которое не зависит от отношений и взаимодействий с чем бы то ни было. Именно поэтому возможность не поддается исчислению, возможность неограниченна (ее просто некому ограничивать). Однако ее реализация на содержательном поле может быть ограничена по целому ряду причин, например за счет реализации другой возможности.

Рис. 13. Схема — «возможность», помноженная на «вероятность»

Например, каждый из нас имел возможность стать особью любого пола — и мужского, и женского, но в каждом конкретном случае реализована лишь одна из них, причем дело вовсе не в «парности» возможностей, которые взаимоисключают друг друга, как это может показаться. Здесь одна из возможностей, реализовавшись, ограничила вероятность реализации другой возможности. По сути дела, на этом примере хорошо видно, что возможность — термин абсолютно несодержательный, который понять нашим «здравым» логическим рассуждением никак нельзя. Мы думаем, что была только одна возможность — стать или мужчиной, или женщиной, но при этом стать мужчиной — это одна возможность, а стать женщиной — это другая, то есть их было как минимум две, хотя с точки зрения логики она была одна. Впрочем, у нас была еще и масса других возможностей кем-то «стать», которые мы сейчас не рассматриваем.

Возвращаясь к нашему логическому опыту, мы предполагаем, что раз во второй модели есть возможность существования вещи, то она (возможность) некоторым образом первична относительно самой вещи и, соответственно, находится в первой модели нашего опыта, но этим положением мы осветили лишь одну группу вопросов, а именно — куда мы поместили вещь. Установив при этом, что в «ничто» потенциально есть возможность. При этом мы не допускаем контекстуального противоречия, если принимаем саму возможность за «ничто». Но есть и вторая группа вопросов — почему вещь стала именно такой, какой она стала.

Действительно, мир, нас окружающий, просто изобилует разнообразием, мы даже сетуем на него за это, поскольку такая разношерстность мешает нам создать полноценный язык. Вещи обладают потрясающей, фундаментальной индивидуальностью. Отметим уже здесь, что эта индивидуальность проявляется во взаимодействии (то есть благодаря определенным вероятностным ансамблям), но не рождена ими, как мы увидим в дальнейшем, так что это не решает рассматриваемого здесь вопроса по вполне понятной причине.

Если возможность — «ничто», то мы можем определить ее (вне зависимости от этих положений) гомогенной и полипотентной. Но спрашивается, как получается, что гомогенная и полипотентная возможность, которая ничто (ничем не может быть ограничена, разграничена), определяет все пышущее индивидуальностью многообразие? Как в «ничто» мы можем породить такое многообразие?

Психология bookap

Перед тем как непосредственно отвечать на этот вопрос (а именно этому посвящена теория принципа, изложенная ниже), необходимо определиться в том, сводима ли эта индивидуальность форм и содержаний (и если да, то насколько) к каким-то общим содержаниям и формам. Впрочем, мы уже говорили о гениальном прозрении античного человека, которое дошло до нас в виде «Начал» Евклида (здесь же необходимо вспомнить мир идей Платона), увидевшего общие формы в отличных друг от друга предметах. То же случилось и при появлении в сознании человека числа.

Вопрос теперь в том, возможно ли свести к неким единицам все то многообразие мира, которое представлено нам. Такие попытки предпринимались уже множество раз — категории, типология, факторизация и т. д., но без представления о возможности в таком виде, как мы предлагаем здесь, этот труд обречен на неудачу, примером тому хотя бы психология, утонувшая в типологии. Кроме того, необходимо вспомнить и об ограничениях, вводимых языком, обозначающим состояния. Поэтому, полагая возможность в основу такого осмысления, с использованием новых (процессуальных, а не фактуальных) языковых форм, мы полноценно будем развивать собственно открыто-системное познание (при соблюдении других оговорок, конечно), а именно эта перспектива для нас наиболее заманчива. Реализовывать ее будет теория принципа.