Глава десятая. Страх за близких, или шантаж… любовью

С Милой я познакомилась в пресс-туре: российские журналисты накануне летнего сезона изучали курорты Болгарии. Людмиле Ивановне было уже за пятьдесят, но она настойчиво требовала, чтобы все обращались к ней на «ты». Поэтому — просто Мила.

Через несколько дней Мила пришла на завтрак бледная и расстроенная. «Что-то случилось?» — забеспокоились мы. «Наверняка, но точно я не знаю», – оказалось, что на телефонном счету закончились деньги и теперь у нее нет возможности связаться с сыном. Мила объяснила, что обычно звонит домой три раза в день — убедиться, что с родными, любимыми людьми все в порядке.

Протягивая коллеге свой мобильный, я подумала: не случайно говорят, что о поздних детях родители беспокоятся больше. Но в этот момент моя собеседница произнесла вслух: «А позвоню-ка я невестке, пусть положит мне денег на счет». И тут же рассказала, что очень довольна женой своего сына: Шурик и Мариночка уже семь лет вместе. Тут я порадовалась, что при всей своей болтливости (точнее, коммуникабельности) не успела поинтересоваться: в каком классе учится мальчик.

К счастью, Мила быстро дозвонилась до родственников и тут же успокоилась. «Я — сумасшедшая мать», – объявила она, возвращая мне «трубку». Кажется, эти слова прозвучали не без гордости. Во всяком случае, я тут же почувствовала себя равнодушной эгоисткой, потому что с тех пор, как мы уехали из Петербурга, позвонила сестре только однажды: когда наш самолет осуществил посадку на болгарской земле. Нет, в Питере мы, конечно, созваниваемся каждый вечер, а тут роуминг и все такое…

Я вспомнила эту историю, подъезжая к ресторану «Паркъ», где мы с Андреем договорились написать очередную главу. За то время, что я собираю материал для нашей книги, я уяснила для себя: страхи — явление неправильное и бессмысленное, а человек, мучимый надуманными страхами, выглядит глупо. Согласна. Но только не в том случае, о котором хочу поговорить сегодня, потому что тема нашего ужина — страх за близких. Бояться за любимых людей не просто не стыдно, а даже как-то благородно. Тревога лишь подчеркивает твою любовь и неравнодушие. И наоборот: если ты не переживаешь за тех, кто тебе дорог, то, значит, на самом деле близкие люди тебе почти безразличны. Разве не так?


Андрея, как обычно, узнали. Улыбаются, оборачиваются, шушукаются. Как правило, меня реакция окружающих забавляет, и я обязательно обсуждаю со своим спутником его известность. Но сейчас мне не хочется отвлекаться: я тороплюсь начать разговор на очень серьезную тему и потому, едва официантка приняла заказ, рассказываю прошлогодний сюжет про Милу, ее сына и телефон. Причем ловлю себя на том, что защищаю свою коллегу, потому что волнение за любимых мне понятно. Мне, например, тоже очень важно знать, что с дорогими для меня людьми все в порядке. И я тревожусь чрезвычайно, когда не могу дозвониться до близких: все ли у них нормально, не случилось ли чего? Так что пусть прочитают это и обязательно отвечают на мои звонки — чтобы я не нервничала.

– Это, вообще-то говоря, невроз нового времени, связанный с телефоном и всеобщей телефонизацией, – замечает доктор. – В квартире, где я жил когда-то с родителями, лет шесть не было телефона. На всю лестничную площадку — один аппарат. И никто не дергался, пытаясь каждую минуту выяснить — кто и где из родственников находится.

А теперь появился повод для истерики: «Почему ты не позвонил?! У тебя же есть мобильный телефон!» Да у него батарейка села, он «завис», его забыли, украли, отключили звук на киносеансе и забыли включить обратно, наконец, в метро ехали, и там не было сети! Все что угодно могло произойти. Но мы эти очевидные вещи игнорируем…

– Кстати, в одной инструкции к сотовому телефону прочитала, что на этот вид связи нельзя рассчитывать как на единственный в экстренных ситуациях. Но ведь бывает и по-другому: звонишь, слышишь гудки, и никакой реакции абонента. Почему он не берет трубку, когда по всем показателям должен бы ответить? Если его нет дома и на работе, мобильный включен, но человек не отвечает и не перезванивает, значит, что-то случилось. Логично ведь, правда?

– По-моему, не очень. Во-первых, как я уже сказал, – могли просто отключить звук, даже случайно. Во-вторых, наличие у человека мобильного телефона вовсе не означает, что он постоянно носит его с собой. Я, например, могу выйти с ребенком поиграть на участок, и если не жду какого-то звонка, не буду брать с собой телефон, а вернусь — не факт, что сразу брошусь проверять, звонил ли мне кто-нибудь. Наконец, сами эти телефоны — для многих людей источник стресса и постоянной нервотрепки. Многие бизнесмены выключают на выходные дни мобильный телефон или просто игнорируют звонки.

– Ну да, ты прав, в выходные надо отдыхать. Я вот, например, стараюсь никому не давать домашний телефон — чем я хуже бизнесменов?

– А на работе не переживают?

– Да нет вроде, – не заметила я подвоха.

– Обязательно дай им свой номер — чтобы они могли позвонить: вдруг что-нибудь с тобой случится! А судя по твоей тревоге, мы все в большой опасности. И судя по всему, это «что-то» может произойти с минуты на минуту.

– Доктор, не нужно надо мной смеяться! Я же говорю о страхах, которые преследуют очень многих. И мне кажется, что в некоторых случаях и беспокойство, и тревога оправданны. Плохо только, что не знаешь, что делать, если вдруг «потерял из виду» близкого человека.

– Страх подсказывает тебе: «Звони до потери сознания!» Но вместо этого нужно сложить руки в замок и объявить: «Не буду звонить, потому что это невротическое поведение». Шекия, ну посуди сама: вот ты, будучи «в тревоге за близких», наберешь номер их телефона и на том конце тебе отвечают — «Все в порядке!» — что ты испытаешь в этот момент? Удовольствие! Как здорово, все живы-здоровы. Я их только что похоронила, а они живы-здоровы. Какое же это счастье! То есть, у тебя сначала невротическая тревога, а затем — удовольствие. И что делает это удовольствие?.. Правильно, оно подкрепляет твою невротическую тревогу, а ты, таким образом, постепенно превращаешься в неврастеника. Поэтому если ты запретишь себе эти назойливые звонки, то лишишь себя удовольствия, которое подкрепляет твою привычку бояться, и сможешь избавиться от этого «телефонного невроза».

Через несколько минут я пожалела, что рассказала Курпатову, как однажды вернулась домой очень поздно и кинулась звонить сестре. Оказалось, что она уже спала: на следующий день ей нужно было очень рано ехать на работу. Конечно, я почувствовала себя виноватой.

– Понимаешь, я весь вечер не могла до нее дозвониться, а потом у меня «сел» мобильный. Вот и позвонила ей после полуночи, – оправдываюсь я.

– Ну и как это выглядело? Твоя любимая сестра смертельно устала, еле добралась до постели, счастливо завернулась в одеяло и заснула сладким сном младенца. А ты трезвонишь ей посреди ночи с воплем: «Почему ты не сообщила, что жива?!» Ну, во-первых, это достаточно странно — извещать своих родственников перед сном, что ты еще не умерла. А во-вторых, ты купила свое спокойствие комфортом сестры, заплатила за него ее нервным подергиванием среди ночи. Так кого ты, на самом деле, любишь — себя или ее?

– Я даже отказываюсь отвечать на такой возмутительный вопрос!

– Так и напиши. Я сам отвечу: ты сделала это для себя — выбрала максимально удобную и незатратную форму заботы. Да еще подсознательное удовольствие испытала за ее счет.

Ну и за что мне досталось? Между прочим, большинство людей ведут себя точно так же, как я: тревожатся за близких и могут расслабиться, только убедившись, что все в порядке. Взять ту же Милу: конечно, история с ее сыном-переростком звучит несколько комично, но я могу ее понять. В конце концов, какая разница, сколько человеку лет, если он тебе дорог!

– Правда, звонить три раза в день — многовато, – пытаюсь я задобрить своего доктора.

– А сколько достаточно? Один раз посреди ночи? – все-таки зря я была искренней. Следовало прикрыться какой-нибудь мифической подружкой. – Твоя Мила за счет собственного ребенка постоянно создает у себя ощущение спокойной и замечательной жизни: в любой момент набирает его номер, сын отвечает, что все прекрасно, и она испытывает настоящее удовольствие на ровном месте.

Она придумала себе ужас — прямо-таки похоронила сына в своем воображении, от чего возбудилась страшно, а дозвонившись, облегченно вздохнула. При этом ей и в голову не приходит, что эта беда может произойти с ним через пять минут после их разговора. Так что, быть с ним на связи постоянно, в реальном времени? Веб-камеру, может быть, установить у него на затылке и постоянно наблюдать — что да как? Но вот она позвонила и успокоилась — можно с чистой совестью веселиться до тех пор, пока снова не взбредет в голову ужасный ужас. И тогда она снова бросится набирать сокровенный номер и получать дармовое удовольствие.

Да, действительно, так ведут себя многие — и что с того? Если все сойдут с ума — это не повод объявить безумие здоровьем. И при этом никто ведь не хочет признать, что своими звонками они вовсе не оказывают своим близким никакой помощи. Вы его спасти надеетесь этим звонком, или как? Кроме того, если с человеком действительно что-то страшное случилось, он же не возьмет трубку. И какой смысл звонить? И что дальше?

– Вот я и говорю: потому и переживают люди, что не знают, куда бежать и что делать!

– Нет, как только тебе не отвечают на вызов, надо сразу же и срочно ставить на уши МЧС, чтобы они поехали, посмотрели: не сидит ли твой близкий в туалете, не моется ли он в душе (без телефона, разумеется), не занимается ли, например, сексом, или не спит, например, потому что устал как вол…

У меня Лиля, как и большинство выдающихся писателей, с временем не дружит. Если куда-то она и приходит вовремя, то только потому, что случилось что-то из ряда вон выходящее. И вот, например, я звоню ей поздно вечером из Москвы, после съемок, а ее мобильный выключен. Я понял, что она зависла где-то «вне зоны действия сети». Или дома не «ловилась» сеть — мы же за городом живем. Или она просто забыла зарядить телефон, что тоже случается.

Так что, по-твоему, я должен был делать: в Питер лететь или разбудить всех наших родственников и друзей в Питере, чтобы они повскакивали из своих постелей и принялись ее с фонарем по всему городу разыскивать, чтобы меня успокоить? Мы созвонимся утром. А если что-то, не дай бог, случилось, ну не дай бог… Она или сама мне позвонит, или мне позвонят. Если же случилось что-то такое, что она не может ответить мне по телефону, то мой звонок ничем не сможет ей помочь.

А люди, о которых ты рассказываешь, переживают, потому что уже сочинили целое кино про то, как все их родственники лежат в морге. Я только не понимаю, почему нужно сразу решить, что с человеком произошло несчастье? Мы что, на вулкане живем? Или у наших родных ярко выраженные суицидальные наклонности, и если человек не подошел к телефону, значит, его уже нет в живых? Плохие новости всегда находят нас сами. Если что-то случится, будь уверена, нам сообщат.

Вы увлеченно рисуете себе жуткие картинки и начинаете сходить с ума от страха. Поверь, толпы маньяков бегают в головах у нервных родственников, а не на улицах. Что в этой ситуации может сделать доктор? Если фильм ужасов крутится в голове у человека помимо его воли, то это галлюцинации, и ему необходимо лечиться в психиатрической клинике. А если он сам себе этот бред в голове нарисовал, так нужно просто перестать заниматься этой ерундой и успокоиться.

– Кстати, некоторые психологи советуют думать о хорошем. Скажем, ваш ребенок возвращается домой поздно, значит, следует представить, как он благополучно шагает себе по дороге. Понимаешь, есть такая теория о том, что мысли материальны, и в зависимости от того, что мы думаем…

– Если бы мысли были материальны, на наших улицах лежали бы горы трупов, – перебивает меня Андрей.

– Ну а что тогда? Просто не бояться и не нервничать?

– А есть смысл бояться и нервничать?

– Ну, страхи — это вообще вещь иррациональная.

– Солнце, я думал, что ты воскликнешь это в конце нашей беседы.

Ну, уж извините, доктор, – сообразила раньше, чем вы ожидали. Но разговор заканчивать пока не собираюсь. Во-первых, я только доела горячее, а впереди еще капуччино и чиз-кейк, а во-вторых, остались вопросы, без ответов на которые я из ресторана не уйду.

– Знаешь, я в последнее время спрашиваю у всех знакомых об их страхах — ну, чтобы в нашей книге не упустить ни одной проблемы. Так вот, все, у кого есть дети, обязательно говорят, что боятся за них. Если за близких нам взрослых людей мы волнуемся как бы вообще, то здесь можно переживать по любому пункту: дети же — существа неопытные и легко могут стать жертвами обстоятельств, которые взрослый сумел бы преодолеть. Иными словами, на этот страх обречен каждый человек, у которого есть ребенок.

– Да, многие родители считают, что они хорошие, если беспокоятся за своих детей.

Когда Андрей произносит слово «да», я радуюсь, что психотерапевт со мной согласен. Но очень часто уже через секунду наступает разочарование…

– Правда, хочется спросить: «А что вашим детям с того, что вы о них беспокоитесь?» Они, конечно, возразят: «Мы пытаемся их защитить!» Но я бы уточнил: «Их защищает то, что вы о них беспокоитесь, или то, что они не ходят по улицам поздно ночью?» Оказывается, что последнее, а беспокойство, напротив, только разрушает отношения.

Что думает ребенок, которому предъявляют претензии по поводу его позднего возвращения? Он же не специально сидел в подъезде, чтобы прийти поздно. У него, по всей видимости, были какие-то дела, развлечения или проблемы личного свойства, возможно, он просто не хотел идти домой, чтобы подольше не видеть своих родителей. А истерика последних означает, что ему не доверяют, что на его интересы плюют, что его считают идиотом. Поскольку такая постановка вопроса его не устраивает, он обижается и считает, что идиоты как раз его родители. А теперь подумай, как он будет относиться к родительским инструкциям, советам, наставлениям и предупреждениям, если держит своих «инструкторов» за умственно отсталых?

Да и сама формулировка, форма претензий — какова? Когда ребенок возвращается, сердобольная мамаша уже пребывает в благородном пафосе: «Я тебя похоронила!» Представь интенсивность негативных эмоций, которые обрушились на голову ребенка. В связи с чем? Он же не в морге! Ему-то этот факт очевиден, как белый день. А вот то, что родственники таким, прямо скажем, странным образом пытаются продемонстрировать ему, насколько он им дорог, – это как раз ему совершенно не очевидно. И теперь вернемся к вопросу о «подкреплениях». Если я прихожу домой и первое, что слышу, это то, что я всем жизнь испортил, хочу я после этого возвращаться домой? Причем, как испортил? Не позвонил! А зачем звонить, чтобы услышать охи и вздохи, слезы и причитания? Нет, это уж вы меня увольте…

Родители совершенно не понимают, что их собственное поведение — это главная проблема! Если они не умеют входить в положение ребенка, он перестает им доверять. Если они не умеют говорить с ним на одном языке, они перестают быть для него авторитетом. Если они ругают, обвиняют или вменяют ему чувство вины, этим самым они его унижают и вызывают естественное сопротивление. Если же ребенок не доверяет своим родителям, если он не воспринимает их как авторитетных фигур в своем психологическом пространстве, если он внутренне сопротивляется их участию в своей жизни, то о какой защите жизни ребенка вообще идет речь? Родители сделали все, чтобы не то что не защитить, а буквально — подставить его. Они сами вызвали его на конфликт, жертвой которого, в первую очередь, будет сам ребенок.

Шекия, на самом деле, подобные страхи — это не более чем способ снять с себя ответственность за происходящее. Ведь, что бы ни случилось, подобный паникер всегда прав — «Я же говорил!», «Я же предупреждала!», «Мы знали, чем это закончится!» Прекрасные тексты. Просто красота! Ребенок в больнице со множественными переломами, потому что родители достали его своими извечными нотациями и эмоциональным шантажом, в результате чего он просто из чувства протеста стал делать все, что ему запрещается, а они — «я же говорил», «я же предупреждала». Конечно, дорогие, вы, как всегда, правы! Купите себе медаль! А еще лучше — большой деревянный крест и прибейте себя к нему гвоздями. Родитель трясется за ребенка и думает, что он таким образом приносит ему пользу. А у ребенка формируется только стойкое чувство отвращения ко всему, что связано с родителями.

Вполне возможно, что своим волнением родители хотят сказать своему ребенку: «Видишь, как мы о тебе заботимся? Цени это!» Однако, ребенок в такой ситуации слышит только то, что его папа и мама заботятся исключительно о себе и о своем спокойствии. Он вполне осознает, что его родители борются за свой священный покой, ограничивая его жизнь и выливая на него свои отрицательные эмоции. И будь их воля, они бы вообще свое чадо никуда не пускали, купив свое спокойствие ценой личной, частной жизни близкого человека. К сожалению, такое случается нередко. Потому как — есть дети, которые могут противостоять натиску родительской «любви», а есть те, которые не могут и ломаются под этим натиском. Родители занимают роль жертвы — «Я поседела из-за тебя!», «Ты посмотри, до чего ты меня довел!» — а реальной жертвой этого эмоционального шантажа оказывается ребенок. И поверь — ему вовсе не обязательно быть вундеркиндом, чтобы понять или просто почувствовать эту ложь и несправедливость.

Ну и самое главное — это же абсолютная иллюзия! Родители думают, что своими запретами они могут гарантировать стабильность своей и чужой жизни. Но это чистой воды заблуждение. У нас за последние несколько лет в три раза выросла подростковая смертность в результате самоубийств, понимаешь? Дети убивают сами себя, для этого вовсе не нужны какие-то дополнительные условия. Как в таких обстоятельствах можно уповать на спасительную функцию родительских запретов? И как будто с ребенком в 10 утра ничего не может случиться! Это же ерунда. Несчастье обычно приходит оттуда, откуда его не ждешь. И зачастую как раз в то время, когда теоретически ничто не предвещало беды.

– Ну, знаешь, от этого не легче. И вообще, я бы так не осуждала людей, которые искренне переживают за своих детей, ведь и правда, может случиться все что угодно!

– Знаешь, мне кажется, самое страшное, что может случиться, – это то, что родители с помощью своих страхов вырастят в семье еще одного невротика. Они говорят, что кругом опасно, и он становится тревожным, а соответственно — и слабым, потому что испуганный человек более уязвим, нежели человек уверенный в себе. И вместо того чтобы постепенно увеличивать объем коммуникаций ребенка с миром, его самостоятельность, автономность, они, напротив, делают его зависимым и закомплексованным.

Да, в окружающем мире есть масса неприятных вещей, но что мы будем с этим делать? – вот в чем вопрос. Можно посадить ребенка в инкубатор, а можно помогать ему эффективно адаптироваться к этому миру, постепенно увеличивать степень его подготовленности, наращивая количество его контактов с этими негативными факторами. Рано или поздно наш ребенок будет вынужден покинуть родительский инкубатор — от этого не уйти, но если он сделает это, только когда ему исполнится двадцать или двадцать пять лет, мы подвергаем его куда большей опасности, нежели когда мы отпускаем своего двенадцатилетнего ребенка в булочную на соседней улице.

С детства мы переживаем маленькие инфекции и неприятности в отношениях со сверстниками и таким образом формируем свой биологический и, если угодно, социальный иммунитет. В детском саду у меня отняли игрушку, в школе ударили по голове учебником, в старших классах я подрался из-за девушки. Человек, который взрослеет в реальной жизни, не понаслышке, а на собственном опыте узнает о существовании самых разных непростых жизненных ситуаций. Нужно ли ему это? Разумеется! Таким образом он постепенно формирует соответствующие навыки поведения — от малого к большому. У гипертревожных родителей ребенок вырастет весь в цветочках и одуванчиках, обложенный подушками безопасности. А потом — раз… и взрослая жизнь. И речь даже не о том, что на него во дворе кто-то нападет. Проблема в том, что он даже на работу не сможет сам устроиться — его придется за руку вести, потому что «там» страшно.

Думать о детях, заботиться о них — это вовсе не значит бояться за них. Заботиться о детях — это учить их учиться на собственных ошибках, учиться делать выводы из неприятных ситуаций. Как правильно вести себя в той или иной ситуации? Что делать, когда обстоятельства складываются так, а не иначе? На что рассчитывать, а на что не рассчитывать, какими инструментами пользоваться, а к каким не прибегать ни при каких обстоятельствах? Как реагировать на то, а как на это? Вот, что должен осваивать ребенок от года до восемнадцати. И это не вопрос читки нотаций, это отношения — подающего надежды спортсмена и талантливого тренера, который помогает, поддерживает, одобряет и ставит новые задачи. Заметь — не парализует активность, а ставит новые задачи, адекватные тем возможностям, которые с каждым годом появляются у ребенка.

Конечно, надо по возможности делать жизнь близких тебе людей более удобной и защищенной. Но без фанатизма — не так, чтобы их жизнь превращалась от такой заботы в игру «Большой Брат всегда следит за тобой». Например, моя жена ездит на хорошей машине с подушками безопасности — ее автомобиль надежнее, чем многие другие, и сделать это в моих силах. Можно организовать в квартирах родственников хорошую систему безопасности. В жизни человека неизбежны болезни, и не следует думать, что если мы боимся за детей или родителей, то от этого их здоровье улучшится, скорее всего, будет как раз наоборот. Так что, лучше купите своим близким медицинскую страховку в подарок на день рождения, чтобы в случае необходимости они были обеспечены качественной медицинской помощью.

А реплика: «У нас нет на это денег!» — ставит меня в тупик. Сил на то, чтобы терроризировать близких, у всех почему-то хватает. Ну, так найдите этим силам более эффективное применение, и будут деньги и на страховку, и на подушки безопасности. Во всем мире люди отчисляют на медицинскую страховку от 10 до 20 % своего дохода. А теперь пусть каждый возьмет и посчитает. Поверь, если наш читатель проведет такой расчет, то окажется, что даже если он человек с очень небольшим достатком, у него хватит денег на дополнительную медицинскую страховку, поверх, разумеется, обязательного медицинского страхования. Но мы же боимся пространно, гипотетически… Как русские интеллигенты: «А поедемте кормить детей, пока их матери на сенокосе!» — «Милочка, когда вы проснетесь, их матери уже вернутся с сенокоса»… Как реально позаботиться о безопасности — зимой снега не допросишься, а как попереживать по поводу безопасности — тут у нас целая рать выстроится.

– Между прочим, иногда такого проявления заботы недостаточно. Я знаю некоторых женщин, которые обижаются, если их мужья не демонстрируют свою тревогу, не переживают публично, что ли.

– Если есть в голове стереотип, что проявление любви — это истеричное беспокойство, то, конечно, обижаются: «Негодяй, как ты смеешь не оплакивать меня, если я пришла с работы на час позже обычного!» Жены обижаются на мужей, родители — на детей. Как правило, так ведут себя люди, сами склонные к эмоциональному шантажу. И о себе они думают, что своими истериками они всем приносят добро. После криков: «Я все морги обзвонила!» — опоздавший чувствует себя настоящим моральным уродом. «Приятно» от близкого человека услышать такое, правда? Вот что ему сказать после этого?

А теперь давай вернемся к тревоге за детей. Когда в жизни подростка возникнет реальная опасность: натворил он что-то, на деньги «попал», предложили ему вступить в секту, четырнадцатилетняя девочка забеременела — ребенок поделится со своими родителями этой проблемой, если знает, что они на все реагируют истерикой и заламыванием рук?

Ответ очевиден. Разумеется, нет! Причем родители сами вынудили ребенка к такому поведению.

– Получается, что папы и мамы, так боявшиеся мнимых угроз, даже не узнают, что их ребенок действительно оказался в опасности?

– Шекия, он им под пыткой не признается! А потом родители с удивлением обнаруживают, что их ребенок уже год как наркоманит, дочь пару лет страдает анорексией, сын в скинхеды подался… Понимаешь, я как психотерапевт эту ситуацию вынужден наблюдать изнутри, и ничего хорошего я с такой позиции не наблюдаю.

Ко мне приходит встревоженный родитель, весь в благородном негодовании, а подросток сидит, смотрит на него исподлобья и чуть не улыбается! Родитель паникует из-за двоек или еще из-за какой-нибудь ерунды, а у ребенка уже компьютерный долг в несколько тысяч и ему угрожают кишки выпустить. Ну, о чем ты говоришь?!

Помнишь, ты рассказывала, что, когда вы большой компанией застряли в лифте, ты не испугалась потому, что роль паникера перехватил какой-то мужчина? И подросток ведет себя так же: «А чего мне волноваться? За меня мама волнуется!» Миссию осторожности и тревоги его родители взяли на себя. Думаешь, он, возвращаясь ночью, будет чего-то опасаться? Зачем? Это уже делает мама.

Позиция: я имею право на страх, потому что он благородный…

– Ну да, не за себя же боюсь, – энергично кивая головой, говорю я.

– …не делает этот страх ни умнее, ни обоснованнее, ни эффективнее в деле решения реальных проблем. А то, что ты «не за себя» боишься, – это, мягко говоря, передергивание фактов. Ты радеешь лишь за собственное спокойствие, к сожалению… Если бы ты действительно радела за безопасность близкого человека, то ты была бы в курсе его реальных проблем и оказывала бы ему реальную помощь, а не устраивала бомбардировку телефонными звонками. Когда я объясняю родителям ситуацию, они хватаются за голову: «Почему он нам ничего не сказал!» Ага… Ну, потому что… Видимо, он вам не доверяет. Я так полагаю.

Если вы фактически участвуете в жизни ребенка, то знаете, чем у него заполнен день, как он его организует, с кем общается. Он искренне и охотно делится с вами этой информацией. Вы знаете, что в десять часов вечера он с Машей, Дашей и Пашей катается на роликах. И когда у ребенка вдруг появляется желание покататься до одиннадцати, вы спрашиваете: «А нет ощущения, что поздновато? Может, все-таки заканчивать прогулку в десять? Оно и безопаснее…» А когда ваш ребенок отправляется на день рождения к однокласснику, можно вместе решить, надо ли и во сколько за ним заехать, или родители другого ребенка подвезут ваше чадо. Можно все обсудить и договориться.

А получается что? Ребенок уже вырос, он уже и покурил, и выпил, и сексом вовсю с соседской дочкой занимается. И тут появляется родитель: «Чтобы в десять был дома!» «Да кто ты такой вообще, чтобы командовать? Что ты про меня знаешь?» — вполне нормальная реакция подростка. Я не готов сказать, что она правильная и красивая, но она естественная. И с этим ничего не поделать. А благородное возмущение… Ну, я готов его выслушать. Если кому-то станет от этого легче — замечательно. Я просто рассказываю о том, как возникают проблемы, и что делать, чтобы они не возникали. Желающие — прислушаются, нежелающие — не прислушаются.

В общем, к сожалению, большинство родителей выбирают легкий путь — просто волнуются: «Я беспокоюсь, значит, я хороший родитель. Посмотрите, как я прекрасен!» Но это сомнительная позиция. Знаешь, я могу понять родителей, которые были вынуждены постоянно тревожиться из-за своего ребенка. Например, ребенок постоянно болел и у родителя сформировалась привычка за него бояться. Но даже это не является оправданием того, что вы травмируете уже вполне взрослого ребенка своим страхом. Он совершенно не виноват, что вас на этом пункте заклинило.

Поэтому задача остается той же: вы должны вывести свой страх на поверхность, осмыслить его, понять его причины. Необходимо признать, что просто опасно упорствовать в своих страхах, потому что в результате вы только травмируете своих детей. И нужно отучать себя от этой привычки. Скажем, для начала позвонить ребенку не 25, а 24 раза в день. Ну, право, небо из-за этого не упадет на землю! Да, непросто. А что поделаешь?.. С небольшого ручейка начинается река, ну а дружба начинается с улыбки…

– Но знаешь, страх за близких не всегда касается только их физической безопасности. Очень хочется уберечь их от каких-то ошибок, от неправильных решений. Поэтому родители нередко выбирают за своих детей их будущую профессию, институт, место работы, пытаются влиять на круг общения: он тебе не пара, с этими ребятами не дружи, у вас нет ничего общего.

– Стремление «вести» по жизни своих детей (как, впрочем, и других близких людей) – огромная и очень серьезная ошибка. Наши дети — это не мы. Факт очевидный, но традиционно не замечаемый и игнорируемый родителями. Именно поэтому, например, мы оцениваем успехи или неуспехи своих детей, соотнося их с собственными: «Вот я в твоем возрасте!», «А когда я была молодая!» Прекрасно… Только когда и где это было? И с кем? – тоже существенный вопрос. Нам кажется, будто мы знаем, что для наших детей будет хорошо, а что плохо, иногда нам даже кажется, что мы знаем, чего они хотят, а чего не хотят. Чаще, правда, мы предпочитаем размышлять о том, чего они должны хотеть (это уже крайняя степень родительского безумия).

Наши дети — не мы, они другие, они по-другому воспринимают ситуацию, принадлежат к другому поколению и даже к другой культуре, они имеют иной жизненный опыт, иначе расставляют приоритеты. Наконец, есть и психофизиологические особенности, отличающие нас от наших детей. Например, родители могут принадлежать к числу таких психических типов, которые мыслят и рассуждают преимущественно логически, а ребенок, напротив, может относиться к тем, для кого и мир, и воля, и представления существуют в образах. При внешней незначительности этих различий, эта разница, в действительности, огромна. Мы пытаемся одеть своего ребенка в костюм, сшитый по нашей мерке, и сильно удивляемся, что он в нем недостаточно грациозен. Но почему он должен выглядеть изящно, будучи одетым с чужого плеча?

Советовать — это, наверное, хорошо. Не знаю… У меня лично возникает настоящая паника, когда от меня ждут какого-то конкретного совета. Да, я как специалист могу прогнозировать, что именно человек Х должен сказать человеку Y, чтобы услышать определенный ответ. Но это лишь в теории. На практике чрезвычайно важно не то, что говорится, а то, как это делается. Иными словами, важно не то, что Х должен сказать Y, а то, как X это ему скажет. Что бы я ни насоветовал, Х скажет это Y как-то по-своему, не так, как я бы это сделал.

«Что я должна сказать своему сыну, чтобы он начал, наконец, меня слушать?» — вопрошает психотерапевта сердобольная мамаша. Она ждет от меня инструкции. Я же считаю их абсолютно бессмысленными, потому что в одном этом вопросе заключен диагноз. Даже сейчас, общаясь со своим сыном заочно, эта женщина умудрилась предъявить ему массу претензий, да еще высказать ему свое недовольство им. Какие я могу дать ей «конкретные советы», пока она сама не решила свою главную проблему? Она видит в своем ребенке врага, причем, не потому что он плохой, а просто потому, что он не соответствует ее генплану, то есть, ко всему прочему, она не оставляет за ним и права на свободный выбор, то есть не воспринимает его как личность. Какой совет я могу дать?! Лечиться! А потом уже нужные слова найдутся сами собой.

У нас родители выбирают за детей все — с кем им жить, о чем думать и кем работать. Но невозможно прожить чужую жизнь. Думать за ребенка не просто технически невозможно, это еще и опасно. Чтобы наши дети были успешны и счастливы, они должны научиться принимать самостоятельные решения, быть ответственными, уметь воплощать свои мечты в жизнь.

Да, до периода полового созревания мы несем за своего ребенка полную ответственность, мы определяем в меру своего интеллекта и возможностей круг его увлечений, его образовательную и прочую нагрузку. Но необходимо постепенно передавать бразды правления его жизнью самому ребенку. Если он решил поступать в вуз, нужно ему всячески помочь. Если нет — это его сознательный выбор. И на этот выбор следовало влиять до четырнадцати лет. А если вы держали и продолжаете держать его «под крылом», он вырастет инфантильным человеком. Многие родители спохватываются, когда подростку уже шестнадцать, – словно только что заметили, что в семье есть ребенок. А шестнадцать — это ушедший поезд.

Впрочем, я бы не стал драматизировать. Часто родители считают, что «все пропало», только потому, что дети ведут себя не так, как родителям того хотелось бы. Но данное поведение далеко не всегда является неправильным, ошибочным или опасным. Если родители найдут в себе силы перестроиться, чтобы достичь взаимопонимания со своим ребенком, в подавляющем большинстве случаев они обнаружат, что он с его жизненной идеологией вполне жизнеспособен, и более того — им даже можно гордиться.

Часто ребенок имеет правильную жизненную позицию и все понимает правильно, только понимает чуть по-другому и, что самое важное, не умеет выразить это в общении с родителями. Не умеет, потому что не приучен. И это самое важное! Воспитание — это ведь не когда вы говорите с ребенком, истинное воспитание — это когда он умеет говорить с вами. Потому что если он умеет с вами общаться, он сможет вас услышать, а если он вас услышит — это и есть воспитание.

Конечно, постоянно заботиться о близких сложнее, чем регулярно закатывать им истерики. Но настоящая любовь — это ежедневный, ежечасный труд. Нужно подумать о том, чем ты можешь быть фактически полезен близким людям, и сделать это. Очень простой совет, только вот выполнение этой рекомендации требует некоторых усилий.

После того как Андрей меня весь ужин отчитывал, посягнув на святое — на мою любовь к самым близким мне людям, признаваться в нижеследующем не хочется. Но писательница обязана быть объективной, поэтому должна признать: мне повезло, что у меня есть такой замечательный друг и — по совместительству — талантливый психотерапевт.

Психология bookap

Между нашим разговором и вечером, когда я, наконец, села писать эту главу, прошло недели две. И сейчас, задумавшись над заключением, вдруг совершенно четко осознала, что прожила эти дни гораздо спокойнее, чем обычно. У меня в голове больше не крутятся фильмы ужасов — я вычеркнула из репертуара данный жанр как невостребованный.

Почему мы готовы проявить отзывчивость и благородство лишь в кризисной ситуации? Сорваться посреди ночи и ехать выручать друга из беды — романтическая такая фантазия. Но заботиться о дорогих тебе людях нужно постоянно — какое простое правило. И очень трудное, потому что хлопотно, да и выглядит забота уже не столь героически. Впрочем, у нас нет другого выхода, если мы не хотим, чтобы близкие люди, за которых нам так страшно, однажды стали чужими.