Часть вторая. Они все еще с нами.
Глава четвертая. Задача.
Я тоже ходил на Хумун Куллуаби в поисках своего оленя. И нашел его. Эта встреча дала мне нечто гораздо большее, чем просто красивые воспоминания. На мои плечи легло обязательство взять на себя ответственность за выполнение того, что сказал мне олень. У моего оленя два рога: один из них относится к моей борьбе за то, чтобы стать настоящим человеком и жить настоящей жизнью, он связан с моим личным миром и присутствует во всем, что я делаю; другой имеет отношение к миру, в котором я живу, со временем и пространством, которое я делю с другими людьми моего поколения и эпохи. Последний вопрос прояснился для меня в конце моего пребывания на Хумун Куллуаби, во время спуска со Священной Горы Ла Унарре, известной также как "Дворец Правителя" (Солнца) или просто "Дворец". Следуя бегом за маракаме пурукуакаме, я получил наставления о том, что должен описать в этой книге. Сам я не могу объяснить, откуда получил эти указания, но мне было совершенно ясно, что это была команда, которую я не могу не выполнить. И вот я выполняю ее.
Сам голос продиктовал мне и заглавие этой книги "Тольтеки нового тысячелетия". Заглавие говорит о том что в этот самый момент, на заре нового тысячелетия на протяжении короткого отрезка времени в мире происходит сближение двух типов тольтеков: выживших хранителей древнего знания, потомков исторических тольтеков (виррарика и другие индейские общины) и нового поколения тольтеков, которое примет из рук индейских народов и понесет дальше "Чашу Знания", но не путем основания школ или церквей, а принятием образа жизни, позволяющего соотносить себя с Духом. В наши дни эта новая, зарождающаяся тольтекская общность имеет реальную возможность, — которая, однако, влечет за собой и ответственность, — использовать существование уцелевших тольтеков древности, причем не столько путем непосредственного контакта с ними (что случается очень редко, если вообще случается), сколько выполнением определенных действий, позволяющих установить гармоничные отношения с Духом, движущим поступками тольтеков. Эти действия начинаются с того, что каждый из нас принимает решение быть в ответе за свое собственное духовное развитие и стремиться к встрече с Духом. Приняв такое решение, мы станем братьями и сестрами живущих в горах индейцев, тех, кто полностью погружен в решение этой задачи. Наше время особенное по трем причинам: все еще существуют маракаме, поддерживающие тесную связь с Дедушкой (Прародителем) Огнем, с нашей Матерью Татей Урианака (Тлалтипак, Земля, Гея и т.д.) и с самим Духом; канал связи с Духом еще открыт; пути возвращения зримы, что увеличивает наши шансы на успех.
Сейчас лишь от нас зависит, сможем ли мы научиться поддерживать эти каналы открытыми, сможем ли использовать пути возвращения к Духу --пока они еще существуют, и пока мы не остались одни.
Уцелевшие вопреки историческим событиям индейцы — прямые наследники проложенных древними тольтеками путей к Духу, а также заинтересованные и целеустремленные исследователи, поодиночке или группами ведущие сражение за понимание пути возвращения, составляют особое сообщество. Им дарована особая привилегия — быть духовно разбуженными и тем самым отягощенными ответственностью хранить знание. Этих людей я и называю "тольтеками нового тысячелетия".
Чтобы оказаться достойным стоящей передо мной задачи, я должен быть в состоянии вынести и совершить гораздо больше, чем я вынес и совершил к настоящему моменту. Один из примеров — написание книг. На самом деле я не писатель, хотя какое-то время вел себя так, как если бы был им. Я пишу, когда нет иного выхода. Сопряженное с писательством затворничество весьма далеко от того, что для меня естественно — быть в гуще событий, ведущих к открытиям, часто случающимся одновременно на внешнем и внутреннем уровне, где-то в отдаленных и недоступных уголках природы или реальности.
За рамками антропологии.
Я отдаю себе отчет в том, что подходить к изучению реальности индейцев можно с разных сторон, в том числе и с точки зрения антропологии. Однако мои исследования, помимо всего прочего, имели отношение к тем областям, в которые доступ академическим ученым закрыт из-за их принадлежности к академическим структурам и их статуса "цивилизованных" мужчин или женщин. Изучение этих неожиданных граней осознания и восприятия, опыт взаимодействия с неизвестными аспектами реальности. Все это имело для нас огромное значение и оказало огромное влияние на наш повседневный образ жизни. Этот опыт открывает перед нами дверь к восстановлению равновесия. Мы утратили его много лет назад как отдельные личности и много столетий или тысячелетий назад как человечество в целом. Поэтому сфера моей деятельности охватывает не только мир индейцев, в нее входит и то, что я делаю среди неиндейцев, жителей городов, вовлеченных в круговорот проблем современной жизни.
Социальная или этнографическая антропология должна быть каналом для ознакомления с неизвестными "другими" (например, индейцами). По крайней мере, так должно быть. В действительности же, это лишь небольшая замкнутая на себя вселенная, ни в коем случае не выходящая за пределы академических границ. Действительность "других" рассматривается очень поверхностно, если вообще рассматривается. Обычный человек едва ли получит от деятельности антропологов какую-либо пользу, прибыль или ощутит само присутствие где-то поблизости этой антропологической вселенной. В большинстве своем обычные люди даже не знают, чем занимаются антропологи. Плодами работы антропологов пользуются не индейские народы и не люди из общества и даже не они сами, как индивидуумы. Их работа предназначена для их собственных "заказчиков" — руководства, правительственных кругов и других антропологов — единственных ценителей работы своих коллег.
Я стремился работать именно в тех областях, о существовании которых академические исследователи не хотели или не могли знать, или же подозревали об их существовании, но не могли или не собирались исследовать. Если бы они искали и находили, то не осмелились бы заявить о своих находках публично из-за страха быть обвиненными в утрате "научной объективности" и стремления сохранить уважение своих коллег в академических кругах. Будучи антиантропологом, я лишен этого страха, и поэтому располагаю гораздо большей свободой действий. Я могу позволить себе опыт встречи с неизвестным, ощутить на себе его влияние, я готов преобразиться в процессе этих встреч. Для меня не важно соответствовать формальным требованиям "научной объективности". Я стремлюсь представить свидетельства иного рода, рассказать о том, что происходит, когда мы осмеливаемся совершить этот "смертельный прыжок в сторону от рассудка", преодолев самих себя, покончив со своей личной историей и самомнением.
С одной стороны, моя работа отвечает всем требованиям, предъявляемым к "научному исследованию". Это, — не исключаю, — может со временем убедить других "социологов": в работе нет ничего, что может вызвать недоверие или быть сочтено цирковым фокусом — то есть, с их точки зрения, здесь все в полном порядке и под контролем. Мы, ученые, понимаем почти все, а чего не понимаем, то поймем позднее, это всего лишь вопрос времени.
С другой стороны, наличествует и то, что можно опробовать, и что не укладывается в тональ причинно следственных связей. Я считаю важным и тот факт, что мы осмеливаемся исследовать явления, не укладывающиеся в привычные рамки познания, и то, что мы можем и хотим говорить об этом.
Ученые против эзотериков.
В широком спектре тех, кто обладает "знанием об индейцах", доминирующее положение долгое время занимали две явно противостоявших друг другу группы, имевших по существу много общего. К одной из них относились социологи, одержимые поиском таких доказательств, которые могли бы подтвердить существование Единственной Реальности (всегда соответствующей их идеологии или предпочитаемой ими "теоретической схеме"). Вторая группа объединяет многочисленных писателей, публикующих свои рассказы об "индейском знании". В большинстве случаев эти авторы полностью игнорируют саму возможность предоставления читателю шанса проверить истинность их историй, поэтому мы никогда не можем с уверенностью сказать, достоверны приведенные в них сведения или нет. Книги, авторы которых принадлежат к первой группе, предназначены для академической среды и практически неизвестны широким кругам читателей. Книги авторов второй группы предназначены для менее требовательной публики, интересующейся духовными аспектами излагаемых историй и легко верящей в достоверность описанных событий; эти книги, напротив, вполне доступны обычному читателю и служат благодатным источником ошибочных мнений и сведений. Таким образом, возникает весьма затруднительная ситуация: большинству антропологов не удается найти более гуманный и объективный подход к индейским народам, а те писатели, которых я назову эзотериками, зачастую не имеют контакта с реальными индейскими общинами.
Итак, можно сказать, что ученые связаны чрезмерно жесткими требованиями к "научной достоверности данных", а эзотерики позволяют себе слишком вольное обращение с имеющейся в их распоряжении информацией. Совершенно очевидно, что ценность книги определяется ее содержанием и не зависит от того, является ли она литературной выдумкой или отчетом, достоверно описывающим реально происходившие события. Ценность книги определяется лишь качеством, формой и смыслом содержащегося в книге послания к читателю. Однако тот факт, что обе категории книг имеют особую, присущую лишь им ценность, не должен позволять авторам смешивать один тип литературной работы с другим, в особенности не предупредив об этом читателя.
С моей точки зрения, роман или отчет, превращенный в роман — по любой теме, включая темы индейцев, — может быть весьма ценным, если он имеет "реальную основу". Содержание романа с реальной основой может обогатить нас, оно может даже подвигнуть нас на изменение или коренное улучшение нашего образа жизни. Откуда же тогда страх перед таинством написания литературного произведения таким, как оно есть? Почему надо держать в секрете личный опыт автора литературного произведения, как если бы он сам был нежелательным персонажем в своей же собственной работе?
Есть мнение, отнюдь не бесспорное, что сохранение в тайне источника сведений, которыми авторы пользовались при написании своих книг, придает большую силу воздействия, и достоверность содержанию их работ. Однако здесь мы подходим к проблеме, значимость которой со временем становится все более и более серьезной: отчуждению между индейскими и неиндейскими народами. Следует ясно понимать: если мы проводим антропологические исследования среди индейских народов, или пишем романы и представляем их содержание как реальные факты, то в глазах наших читателей мы подменяем реальность вымыслом, что поощряет восхищение персонажами-индейцами в книгах и способствует неприятию или безразличному отношению к настоящим индейцам. Может показаться парадоксальным, но это факт: книги, описывающие знание коренных американцев, наводнившие в 80-х и 90-х годах рынок духовной литературы, могли вызвать устойчивое отчуждение по отношению к реальным индейцам. Еще бы — они ведь не выглядят столь живописно, как индейцы из нового поколения фантастических книг. Они вызывают презрение читателей подобных книг как "ненастоящие" или "испорченные" колонизацией. Кроме того, индейцы в книгах выглядят более впечатляюще и живописно. Ориентируясь на свои собственные культурные традиции, носители "цивилизованной" культуры очередной раз присваивают право высказывать мнение об индейцах, назначая самих себя судьями, способными определить "истинность" индейцев, степень их этнической и духовной чистоты! Такой поверхностный взгляд на проблему индейцев мешает увидеть реальную тайну, находящуюся за гранью очевидного. Тайна эта приоткрывается нам лишь тогда, когда, избавившись от предубеждения, мы становимся открыты для непосредственного и устойчивого контакта с этой другой реальностью — повседневной жизнью во вселенной индейцев.
Мы вплотную приблизились к историческому моменту, когда нам следует остановиться и пересмотреть свое отношение к индейским народам и их знанию. Если мы действительно хотим наступления Новой эры, в которой тысячелетнее знание индейцев сможет помочь нам заполнить образовавшуюся в душах людей современного общества пустоту, то необходимо, чтобы исследователи, писатели, читатели — все общество в целом стало более требовательным и ответственным, чтобы ускорилось духовное сближение городских жителей и индейских народов, которые выжили, сохранив свои традиции, знание и самобытность. Давление на эти общины столь велико, что даже незначительная небрежность в решении связанных с ними вопросов может иметь серьезные последствия. Приведем только один пример: недавние конфликты в зонах компактного проживания индейцев в штате Чьялас — это всего лишь верхушка айсберга. Эти события должны заставить нас лучше понять то, как далеки мы от настоящих индейских народов и какие ужасные последствия это может повлечь. Небольшой пример послужит иллюстрацией:
В середине 1994 года, когда я читал лекцию о выживании индейского знания в начале нового тысячелетия, один из присутствующих спросил меня об индейском восстании в штате Чьялас, направленном против мексиканского правительства и политического руководства штата. Он хотел узнать мое мнение, было ли восстание запатистов движением "истинного коренного населения". Когда я рассказал об истинно индейском характере движения, о прекрасной культуре и знаниях, сохраненных этими потомками майя, об их оскорбительной бедности и ужасной эксплуатации, которой они подвергаются, то сразу же столкнулся с непониманием. Мне стала возражать какая-то возмущенная женщина, она говорила, что армия запатистов никак не могла состоять из индейцев. Я спросил ее, почему она так думает и она ответила: "Если бы они были настоящими индейцами, то не просили бы помощи продуктами и медикаментами, как это делают солдаты запатистов. Истинные индейцы слишком мудры, чтобы страдать от голода и болезней".
Конечно, в словах этой женщины виден максимализм, граничащий с экстремизмом, но они дают представление о взглядах многих других людей, которые пестуют свои собственные фантазии и готовы идти в этом вплоть до абсурда, отрицая, если понадобится, любые свидетельства реальности. Но в данном случае, подобное отношение может очень легко оказаться вопросом жизни и смерти для тысяч индейцев. Стоит лишь вспомнить, как много раз участие или безразличие всего общества было определяющим фактором либо в ускорении истребления целых народов, либо в прекращении такого истребления. При уничтожении народов теряется не только много человеческих жизней, но и сами мы, "цивилизованные люди", утрачиваем прекрасную возможность обогатить свой мир иными способами восприятия вселенной, причем такими разнообразными и многообещающими, какие присущи представителям коренного населения американского континента.
Одновременно, все более широкое распространение получают курсы по "шаманизму", позволяя нам за короткое время превратиться в "шаманов"; при этом нам показывают имитации ритуалов, не имеющих связи с повседневной жизнью и потому остающихся пустыми и недействующими. Таким образом, с одной стороны мы имеем антропологов; они едут в индейские общины, чтобы проверить эффективность своих теоретических схем и поддержать мнение о себе, как о "тех, кто способен понять" индейскую реальность, благодаря наличию интеллектуальной подготовки. С другой стороны, существуют потребители фантастического "знания об индейцах", которые, кажется, больше заинтересованы в своих книгах, чем в более близком знакомстве с индейцами из плоти и крови. Подлинная же встреча с опытом и знанием мира индейцев остается актуальной задачей и сейчас, в эти трудные времена, когда мы становимся свидетелями неуклонного и очевидного исчезновения "индейского облика" нашей культуры.
Что и говорить, печальная картина. И выход из сложившейся ситуации для нас, представителей доминирующего на этой планете биологического вида, может быть только один — в этот сложный момент нашей истории мы должны срочно отыскать другие, более здоровые пути, которые позволят нам изменить свое отношение к реальности. И необходимым условием этого является обеспечение физического выживания индейских народов, сохраняющих так необходимое нам знание. Это наша последняя возможность сделать настоящее открытие, способное помочь нам преобразиться и направить свое развитие в нужном для нас направлении. Это наш "звездный час", именно сейчас мы можем встретиться с иным, открыть другое "я", скрытое внутри каждого из нас.
В своей работе, — как с отдельными индейцами, так и с целыми общинами, — я стремился не увязнуть в болоте фантазий и не попасть в капкан самоутверждения исследователя-антрополога. Я пытался пройти по своему пути как можно дальше, оставляя на его обочине клочки своей личной истории, своего эго, своего описания мира, все для того, чтобы оказаться как можно ближе к тем, другим, о ком мы знаем так мало. Достиг ли я этого, хотя бы отчасти, — не мне судить. Я могу лишь предоставить свидетельства моих усилий.
Все события, описания которых я привожу в этой книге, происходили на самом деле, и я не собираюсь лишить эти описания субъективных моментов, в которые сам в свое время поверил без всякого труда. Меня интересует объективное знание, но я уже давно обнаружил, что наш опыт восприятия реальности всегда субъективен и что "объективное" восприятие — это не более, чем наши домыслы о причинно-следственных связях, так как никакое восприятие невозможно без участия субъекта (то есть меня).
С другой стороны, есть один аспект моей работы, который я считаю очень важным — достоверно рассказать о том, что происходило в действительности. Я ничего не придумываю. В книге приведены примеры того, что может случиться при встрече с индейским знанием и с живыми его носителями, в существовании которых вряд ли можно усомниться.
