От осьминога до слона...
Уточнив понятие "орудие" у животных и пределы его применимости, ознакомившись с примерами мнимых орудийных действий (или действий близких к таковым) на разных филогенетических уровнях, мы обратимся теперь к истинным орудийным действиям, встречающимся у разных представителей животного мира, за исключением приматов, орудийная деятельность которых заслуживает особого рассмотрения.
Следует отметить, что орудийные действия встречаются у животных в естественных условиях редко — лишь у немногих видов, да и то, как правило, нерегулярно, эпизодически или даже в виде исключения. Правда, в последние годы стали известны новые факты употребления предметов в качестве орудий у свободноживущих, а также зоопарковских животных, но тем не менее число таких видов существенно не увеличилось.
Еще в первом веке нашей эры появилось сообщение о том, что головоногие моллюски, осьминоги, используют камни в качестве орудий. В "Естественной истории" Плиний Старший сообщает, что осьминог вставляет в двустворчатую раковину моллюска камень, чтобы препятствовать закрыванию ее створок. Подобное наблюдалось еще раз в середине прошлого века, но за последующие 125 лет никому больше не посчастливилось вновь увидеть осьминога, использующего камень как орудие. Возможно, наблюдатели ошиблись, ибо эти го.ловоногие сооружают убежища — "крепости" из камней и раковин и, следовательно, часто и интенсивно манипулируют такими предметами. На сегодняшний день этот вопрос остается открытым, тем более что мы еще очень плохо знаем поведение этих удивительных животных. Однако хорошо известно, что осьминог не нуждается в камнях или иных орудиях для добывания своих жертв, ибо достаточно ему раскрыть только на мгновение раковину моллюска, чтобы впрыснуть свой яд и парализовать ее хозяина, после чего створки сами раздвинутся.
У другого, небольшого по величине, головоногого моллюска, тремоктопуса (Tremoctopus violaceus), орудиями защиты и нападения служат куски щупалец физалий, свободноплавающих кишечнополостных. Шупальца-"арканчики" этих животных усеяны стрекательными клетками, образующими стрекательные батареи. Выделяемый клетками яд очень опасен даже для человека. Овладев кусками таких "арканчиков" и держа их присосками собственных щупалец, тремоктопус приобретает мощное оружие, позволяющее ему одерживать, победу даже в схватке с крупным противником. Следует, правда, отметить, что физалий, как и другие сифонофоры, представляют собой сложные организмы, построенные по типу колонии и состоящие из отдельных особей (зооидов). "Арканчики" и даже куски их, являясь частями таких зооидов (гастрозоидов, т. е. кормящих особей), сами обладают далеко идущей автономной жизнеспособностью, почему и не погибают, будучи захваченными тремоктопусом. Следовательно, мы здесь опять имеем дело с сомнительным случаем, находящимся на грани использования одним животным другого животного, а не орудия. Итак, мы видим, что пока приходится сомневаться в способности головоногих моллюсков к истинным орудийным действиям.
Другое дело — насекомые, у некоторых видов которых уже встречается подлинное употребление орудий, например, у роющих ос. Так, представительница рода Ammophila, засыпав вход в норку, в которую она поместила парализованную гусеницу с прикрепленным к ней яйцом, принимается утрамбовывать и выравнивать землю над входом камешком, который держит в челюстях. Совершая вибрирующие движения, оса долбит камешком по свеженасыпанной, хорошо прессующейся земле до тех пор, пока не выровняет ее так, что вход в норку невозможно отличить от окружающего грунта. Некоторые песчаные осы придавливают землю ритмичными движениями головы, только опуская и поднимая камешек. В большинстве случаев, правда, осы маскируют вход в норку, просто прижимая землю головой.
Классический пример орудийного поведения у насекомых — охота муравьиных львов, которые, как известно, укрываются на дне устроенных ими в песке конусообразных ловчих ямок в ожидании добычи. Муравьи и другие мелкие насекомые, пробегающие по краю ямки, падают вместе с осыпающимся песком прямо в выставленные большие челюсти хищника. Орудийные действия последнего состоят в том, что он "стреляет" в муравьев, пытающихся выбраться из ловушки, песчинками, которые подбрасывает резкими движениями головы в сторону насекомого и тем самым сбивает его. Но, вероятно, немногим известно, что таким же образом охотятся и личинки мух из родов Vermileo и Lampromyia, также устраивающие конусовидные ямки-ловушки в песке и подстерегающие в них свою добычу. Нетрудно заметить, что здесь применяется тот же способ охоты, что и у рыбы-брызгуна: животное пользуется частью среды своего обитания (водой, песком) в качестве орудия, метательного снаряда, с помощью которого сбивает свою жертву.
Недавно стали известны факты употребления орудий у муравьев, которые, как и другие общественные насекомые, при всей сложности их поведения, казалось, обходятся без таковых. (Описанное сшивание листьев выделениями личинок, как мы видели, едва ли можно считать орудийным действием.) Оказалось, что муравьи из рода Aphaenogaster используют мелкие предметы (куски листьев или сосновых игл, комочки засохшей грязи, песчинки и т. п.) для транспортировки сочных пищевых объектов. Найдя и обследовав, например, комочки желе или студня, фуражиры (так называют особей, снабжающих муравьиную семью пищей) покидают их, но через несколько секунд возвращаются к ним с кусками листьев, которые кладут на лакомые комочки. Другие муравьи, наткнувшись на кусочки листьев, "проверяют" и поправляют их, иногда стаскивают и вновь кладут их на комочки. Спустя 30-60 мин другие муравьи (не те, что принесли кусочки листьев) перетаскивают эти куски листьев с прилипшими к ним пищевыми комочками к муравейнику. Подобным же образом муравьи собирали жидкие субстанции и другие пищевые объекты, помещенные возле муравейника: тканевую жидкость, выступающую из раздавленного паука и личинок паука, и сок из мякоти подгнивших фруктов.
Муравьи тщательно выбирают и проверяют предметы, используемые ими в качестве транспортных средств, поднимая и бросая один предмет за другим, прежде чем найдут подходящий. В специально поставленных экспериментах они предпочитали листьям запекшиеся земляные комочки. Как видим, они проявляют большую гибкость и вариабильность при выборе объектов, применяемых ими как орудия. Соответствующие вычисления показали, что муравьи могут с помощью применяемых ими орудий перетащить в муравейник количество жидкой пищи, равное весу их собственного тела. При обычной у муравьев "внутренней транспортировке" жидкой пищи (т. е. путем ее всасывания и последующего отрыгивания) муравей способен перенести лишь десятую долю этого количества.
Видимо, среди насекомых орудийные действия распространены шире, чем принято считать. Думается, что к таковым следует отнести, например, действия некоторых мух из семейства жужжал, личинки которых паразитируют в земляных гнездах одиночных пчел и ос. Мухи забрасывают яички в гнезда ос следующим образом. Остановившись в стоячем полете над входом в норку, самка принимается "бомбить" его крохотными шариками из песчинок, в каждом из которых заключено по одному яичку. Дело в том, что муха перед этим загребает с помощью особого кармашка на брюшке мелкий песок, которым обволакиваются ее липкие яички, в результате приобретающие защитную и маскирующую оболочку. Так и получаются те шарики, которые жужжала прицельно бросает в норку. Выходит, что и в данном случае жертву, хотя только косвенно, поражает метательный "снаряд".
Очевидно, к категории орудий следует отнести и орудия общения, например, "свадебные подарки", преподносимые самцами самкам в период размножения. У некоторых мушек-эмпидид самцы привлекают самок своеобразными "презентами" — убитой добычей или шариками, свитыми из шелковистых нитей, образующихся из выделяемого ими секрета. При этом спаривание совершается лишь в том случае, если привлеченная самка отвлечется поеданием добычи или "игрой" с шариком, ибо у этих мух весьма распространен канибализм. Следовательно, здесь происходит не простое кормление одного животного другим, а пищевой объект служит своеобразным орудием общения между животными в иной сфере, поведения — размножения. Что же касается шелковистого шарика, который самка принимает от самца и во время спаривания вращает между ногами, то, вероятно, этот объект, выполняя отвлекающую роль, одновременно приводит самку в состояние готовности к; спариванию. Однако поскольку он, наподобие паутины, изготавливается из выделения животного, т. е. является продуктом его жизнедеятельности, его нельзя признать орудием. Несколько сложнее, правда, обстоит дело у других эмпидид, которые сочетают в своем брачном поведении оба варианта: самцы некоторых видов слегка обволакивают добычу нитями, другие же делают это настолько интенсивно, что получается большой рыхлый шар, превышающий размерами его творца. Поскольку "ядро" шара составляет специально пойманное и убитое насекомое, его уже, скорее, можно назвать орудием.
Подобные примеры, конечно, увеличивают число общепринятых фактов орудийного поведения насекомых. Но если учесть, что на земном шаре насчитывается около одного или даже двух миллионов видов насекомых, то орудийные действия все равно составляют среди них редчайшее исключение.
То же самое относится и к птицам. И в этом случае мы можем говорить лишь об отдельных, не характерных для всего класса в целом фактах орудийного поведения. Правда, эти исключительные случаи все же не, так исчезающе редки, как у насекомых, — ведь птиц на земле всего лишь около 8600 видов и значит, орудийные действия встречаются у птиц по меньшей мере в 100-200 раз чаще, чем у насекомых.
Когда речь заходит об употреблении орудий птицами, 'то вспоминают прежде всего дятлового вьюрка с Галапагосского архипелага. Образ жизни этой птицы во многом напоминает отсутствующих на архипелаге дятлов, за что она и получила свое название. Но в отличие от дятла дятловый вьюрок не имеет длинного гибкого языка для извлечения насекомых из щелей и отверстий, что возмещается орудийными действиями, Так же, как и дятлы, дятловые вьюрки выстукивают в поисках пищи стволы и толстые ветви деревьев и прислушиваются к звукам, издаваемым насекомыми, двигающимися под корой. Обнаружив насекомое в щели или глубоком отверстии, птица берет иглу кактуса или тонкую веточку и, держа ее за один конец в клюве, ковыряет ею в отверстии до тех пор, пока оно не вылезает оттуда. Так же дятловые вьюрки достают и личинок из глубины их ходов, зондируют гнилую древесину, а иногда, пользуясь палочкой как рычагом, отламывают куски гниющей коры. При помощи таких' рычагов они могут даже поднимать небольшие предметы, доставая из-под них насекомых. Использовав колючку, вьюрок обычно бросает ее, но иногда придерживает ее во время еды лапкой, а затем употребляет повторно. Более того, отмечены случаи, когда дятловые вьюрки даже впрок заготавливают колючки, прежде чем отправиться на охоту. Интересно, что дятловые вьюрки нередко "совершенствуют" свои орудия, укорачивая их или, если приходится пользоваться веткой, отламывая боковые ответвления и превращая ветку в прутик. Описан даже случай, когда птица прятала уже пойманную добычу в щели, а затем доставала ее оттуда с помощью палочки.
Немецкий этолог И. Эйбль-Эйбесфельдт, наблюдая за поведением молодого вьюрка в неволе, в изоляции, установил, что он внимательно разглядывал колючки, которые клали ему в клетку и, манипулируя ими, иногда засовывал их в щели клетки, но не пытался использовать для выковыривания насекомых, которых неизменно брал непосредственно клювом, как это делают другие птицы. Даже если насекомое находилось настолько глубоко в щели, что достать его без колючки было нельзя, птица не прибегала к ее помощи, а безуспешно пыталась овладеть им с помощью клюва. Затем, однако, постепенно вьюрок стал пытаться использовать колючки в качестве орудий, но действовал ими крайне неумело, и они то и дело выпадали из клюва. К тому же птица на первых порах пыталась употребить и такие совершенно не пригодные для выковыривания предметы, как травинки или мягкие жилки листьев.
Ученый пришел к выводу, что у дятлового вьюрка существует врожденный направленный интерес к разного рода палочкам и подобным продолговатым предметам, а также повышенная потребность манипулировать ими. "Технике" же орудийных действий они обучаются у взрослых птиц, подражая их поведению. Из наблюдений Эйбль-Эйбесфельдта вытекает также, что до накопления соответствующего опыта дятловые вьюрки еще не в состоянии определить пригодность тех или иных предметов для их использования в качестве орудий. Даже взрослые птицы, не найдя подходящих предметов, поступают подчас как упомянутый подопытный молодой вьюрок.
Известный английский этолог В. Торп также считает, что врожденная тенденция обращать особое внимание на объекты, пригодные для употребления в качестве орудий, и интенсивное обращение с ними могут оказаться определяющими для формирования орудийных действий. Именно в ходе обращения с этими предметами птица знакомится с их механическими свойствами и с возможностями их использования, а необходимые двигательные навыки вырабатываются у нее путем проб и ошибок. При этом, считает Торп, птица может и не понимать значение орудия для решения задачи извлечения пищи.
Таким образом, нет основания считать употребление орудий дятловыми вьюрками "осмысленными" действиями или даже вообще свидетельством высших психических способностей. Скорее всего, мы имеем здесь дело с видотипичным поведением, обусловленным специфическими особенностями питания, к которому, однако, строение птицы недостаточно приспособлено (отсутствие длинного клейкого или заостренного языка, как у дятла). Замещающее этот недостаток строения орудийное поведение, будучи в основе своей врожденным, инстинктивным, требует, однако, для полного своего развития и совершенствования накопления соответствующего индивидуального опыта, научения.
Добавим еще, что способность к применению прутиков и тому подобных предметов для выковыривания насекомых из щелей, и других труднодоступных мест отмечена также у некоторых врановых, правда, преимущественно в экспериментальных условиях.
Некоторые птицы, например египетские стервятники, разбивают камнями крупные яйца с твердой скорлупой. Известная исследовательница поведения шимпанзе Дж. ван Лавик-Гудолл сообщает, что однажды она увидела, как у покинутого гнезда страуса один из собравшихся там стервятников "взял в клюв камень и направился к ближайшему яйцу. Подойдя к нему, он поднял голову и, резко опустив ее, бросил камень вниз, на толстую белую скорлупу. Мы хорошо слышали удар, Потом он снова поднял камень и бросал его так до тех пор, пока скорлупа не треснула и содержимое яйца не разлилось по земле"3. Тут же исследовательница могла убедиться в том, что крупные грифы, также налетевшие на эту кладку, не сумели разбить яйца обычным способом: "Как они ни старались, — пишет она, — пуская в дело клюв и когти, им так и не удалось разбить хотя бы одно яйцо, и в конце концов они разлетелись не солоно хлебавши"4.
3 Ван Лавик-Гудолл, Дж. и Г. Невинные убийцы. М., "Мир", 1977, с: 14.
4 Там же.
Аналогичные наблюдения о поведении египетских стервятников публиковались еще более 100 лет назад. Так, в статье, опубликованной в одной южноафриканской газете в 1867 г. и подписанной неким "старым спортсменом", сообщается, что автор лично видел, как стервятник разбивал страусиные яйца, многократно бросая на них большой камень. По его мнению, это явление столь распространено, что именно стервятников следует считать главными разорителями страусиных гнезд. "В большинстве старых гнезд, — пишет он, — вы найдете один, а то и два камня". При этом стервятник приносит камни подчас с мест, отдаленных от гнезда на расстояние до трех миль. "Я это знаю,- пишет автор статьи,- ибо ближе ему негде было найти камня, ведь кругом один песок".
С тех пор подобные случаи были установлены в разное время и в разных местах, расположенных на территории протяженностью в пять тысяч километров. Это свидетельствует о том, что бросание камней в страусиные яйца египетским стервятником не является случайной локальной особенностью поведения узко ограниченной популяции. Вместе с тем никто не наблюдал какие-либо орудийные действия у птиц этого вида в других частях его ареала, где, однако, не водятся (и не водились) страусы, например в Испании. Можно ли поэтому говорить о врожденной видотипичной способности этих стервятников к орудийным действиям указанного типа или здесь проявляются лишь индивидуальные психические способности особенно "одаренных" особей?
Вторая точка зрения близка к мнению одного из специалистов по орудийному поведению животных Дж. Элькока, считающего, что описанное здесь орудийное действие возникло из случайного швыряния камнями возбужденной птицей, которая потерпела неудачу при попытках раздолбить яйцо клювом, или бросания его на землю. Свою активность птица может в таких случаях, говоря языком этологов, и "переадресовать" на другие объекты, в частности на камни. В таком случае птица может вместо того, чтобы бросать яйцо, бросать камень, и случайное попадание в лежащее рядом яйцо может привести к желаемому результату. Психически более развитые особи быстро установят связь между своим действием и его результатом и в другой раз воспользуются накопленным опытом.
В этой связи вспоминается случай, который произошел в нашей лаборатории и как будто подтверждающий приведенное предположение. В большой клетке содержали двух ворон, одна из них не допускала другую, по кличке "Серый", к поилке, которую время от времени ставили ненадолго в клетку. Не будучи в состоянии дать отпор обидчику, Серый переадресовал ответную реакцию лежавшему в клетке игрушечному пластмассовому кубику. Он принимался яростно долбить кубик сперва на полу, а затем на ветке, на которую взлетел с ним. Во время этой ожесточенной "расправы" с замещающим врага объектом кубик выпал из когтей птицы и случайно упал на голову сидящей на поилке вороны, которая с испугом отскочила в сторону. Серый немедленно воспользовался этим и всласть напился. Впоследствии же Серый каждый раз, когда его не допускали к поилке, поднимался с кубиком в клюве на ветку и оттуда уже прицельно бросал его на своего: недруга, обращая его тем самым в паническое бегство.
Сходным образом ведет себя в естественных условиях австралийский коршун, который, как и египетский стервятник, не в состоянии расклевать толстую скорлупу яиц крупных птиц, в данном случае эму. Чтобы разбить такое яйцо, коршун хватает ногой камень, взлетает с ним на высоту трех-четырех метров над кладкой, и бросает его на яйца. И этот факт был впервые описан более 100 лет назад, а с тех пор получил неоднократное подтверждение в наблюдениях ряда натуралистов. В частности, было установлено, что хищник приносит иногда камень с большого расстояния к гнезду эму и сбрасывает его на яйца в отсутствие насиживающей птицы. Находили в "разбомбленных" гнездах вместо камней также глыбы твердой земли или глины и даже крупную кость.
Наблюдали также, как белоголовый орлан в условиях неволи использовал камни для нападения на скорпиона. Перед этим орлан пытался давить его ногами, но ему мешали надетые на них путы. Тогда птица стала поднимать клювом камни и резким движением головы бросать их в сторону скорпиона; камни пролетали расстояние до 24 дюймов (около 60 см) и иногда метко поражали цель.
Это все факты направленного применения камней в качестве "метательных снарядов". Имеется ряд интересных сообщений о том, как некоторые птицы (чайки, крачки, вороны, бородачи и коршуны) брали с собой в полет камни и другие предметы и в воздухе то выпускали, то вновь ловили их, не давая им упасть на землю, или, наоборот, специально роняли их. Не исключено, что такое поведение является ступенью к развитию пищедобывательных орудийных действий птиц.
Большой интерес представляют случаи употребления птицами (одного из видов австралийских сорочьих жаворонков) различных предметов в качестве "молотка". Например, они используют старые двустворчатые раковины для вскрывания раковин живых моллюсков: половину старой сухой раковины птица держит в клюве выпуклой стороной книзу и стучит ими по живым моллюскам. Сильными повторными ударами птица проламывает раковину моллюска, после чего, придерживая ее когтями, принимается вытаскивать из нее клювом куски содержимого. Описываются разные варианты применения этого своеобразного ударного орудия, зависящие от его физических свойств и конкретных условий выполнения орудийных действий. Если орудие ломается, что случается довольно часто, птица продолжает стучать обломком, пока он не укоротится приблизительно до одного сантиметра длины, или же заменит его другим, более крупным обломком. Только испробовав все возможные способы употребления остатков прежнего орудия, да еще постучав по моллюску клювом, птица отправится на поиски новой пустой раковины. Прежде чем пустить в дело новую раковину, она испробует ее, ударив ею по коряге или другому твердому предмету.
Совершенно иного рода орудия употребляет для вскрывания твердых лицевых объектов какаду Probosciger aterrimus. Его любимое лакомство — орех с такой твердой скорлупой, что разбить ее можно только очень тяжелым молотком. Клюв этого попугая имеет режущие края, с помощью которых птица может распилить удерживаемый в клюве предмет. Так и поступает какаду с орехом, а чтобы он не выскальзывал из клюва, он фиксирует его прокладкой — куском листа, который специально кладет между верхней челюстью и орехом перед тем, как приступить к его распиливанию. Этот факт впервые описал в 70-х годах прошлого века знаменитый английский естествоиспытатель А. Р. Уоллес,
Другой интересный пример пищедобывательного, точнее, орудийного охотничьего поведения наблюдали у одной ручной североамериканской зеленой кваквы. Эта цапля бросала в водоем кусочки хлеба, привлекая тем самым рыбок, которых она немедленно вылавливала. При этом птица внимательно следила за поверхностью воды, и если рыбки показывались в стороне от нее, она тут же брала крошки в клюв, направлялась в то место и бросала их в воду точно в месте появления рыбешек. Очевидно, здесь имело место формирование своеобразного орудийного навыка на основе исследовательского поведения и накопления индивидуального опыта, но такое поведение наблюдалось еще у нескольких особей, причем в другом месте. Более того, однажды, опять же во Флориде, но уже в другом месте, видели, как молодая птица этого вида "рыбачила" таким же образом, но приманкой служило перышко, которое она осторожно опускала в воду и тем самым приманивала рыбешек.
Орудия применяются некоторыми птицами не только для добывания пищи, но и в других сферах их поведения, например при формировании пар и вообще при общении между самцом и самкой. Здесь мы опять встречаемся со "свадебными подарками", преподносимыми самцом самке. Таким "подарком" у некоторых птиц служит даже гнездо, если оно сооружалось самцом, и показывается самке. В этих случаях гнездо служит первоначально для привлечения самки и стимуляции ее воспроизводительной функции. Например, самцы скворцов начинают строительство гнезда еще до образования пар. То же происходит у ремезов, причем если ни одна самка не "соблазнится" сооружением, воздвигнутым самцом, то он берется за дело заново в другом месте. Самец мухоловки-пеструшки подводит самку к гнезду, а крапивник устраивает ряд гнезд (но не заканчивает их) — на выбор своей будущей партнерше. Но все же и в этих случаях гнездо — прежде всего субстрат для осуществления важнейших процессов жизнедеятельности, а не орудие.
Вместе с тем самцы некоторых птиц (славки, пеночки-веснички) устраивают, помимо гнезд для выведения птенцов, дополнительно гнезда для отдыха и сна, а беседковые птицы (шалашники), обитающие в Австралии и Новой Гвинее, известны удивительными сооружениями, воздвигаемыми самцами для брачных церемоний. Эти "беседки", или, скорее, туннели, из гибких стеблей достигают подчас метра в длину, а перед входом и выходом из них устраиваются ровные площадки.
Не в меньшей степени, чем само гнездо, стимулирует самок показ самцом гнездового строительного материала. Ухаживающий за самкой аист марабу кладет к ее ногам веточку или небольшой камень. Живший у меня снегирь подолгу ходил за самкой, держа в клюве прутик, комочек ниток или чаще всего кусочек бумаги, и при этом очень старательно пел свою трогательно-незамысловатую, скрипучую песенку. Такие подношения делают и другие воробьиные птицы. Самцы многих видов не только снабжают строящую гнездо самку необходимыми для этого предметами, но и нарочито демонстрируют их, производя одновременно токующие движения и определенные звуки. А у белой цапли самец и самка по очереди охраняют свою кладку, и "смена караула" сопровождается своеобразными движениями, при которых птица, прилетевшая на смену сторожа, раскрывает крылья и распушает перья, а в клюве держит прутик или сухую ветку, которую передает партнеру.
Нередко самцы преподносят самке лакомства, выполняющие ту же функцию, что и гнездовой материал, а также служащие для "умиротворения" партнера, для снятия возможных агрессивных побуждений. И эта форма брачного поведения широко распространена среди птиц. У щурок, например, самец, держащий в клюве пчелу, должен нередко выполнить перед самкой целую серию токующих движений, прежде чем она "соблаговолит" принять его подарок, самцы крачек преподносят самкам рыбу и т. д.
К числу орудий общения в брачном поведении птиц, несомненно, относятся и разного рода "украшения", которыми самцы привлекают самок и приводят их в благорасположенное настроение. Такого рода "свадебные подарки" готовят для своих "невест" скворцы, разукрашивая приготовленные для них (но недостроенные) гнезда цветами. Находили гнезда буревестников, края которых были украшены ракушками и камешками; гнезда шилоклювок, обложенные ракушками; гнезда чомги, разукрашенные яркой зеленью.
Несомненные "чемпионы" в деле украшательства — шалашники. И беседки, и площадки перед ними самцы украшают всевозможными яркими предметами — цветами, перьями, плодами, ягодами, грибами, луковицами, даже осиными гнездами, выцветшими костями, панцирями раков, раковинами, камешками, а также предметами человеческого обихода — кусками тканей и разноцветной бумаги, ленточками, осколками стекла, бусами, осколками черепицы и глиняной посуды, гвоздями, монетами, ложками и другими металлическими предметами и т. д. У каждого вида свои предпочитаемые предметы и цвета, по которым птица группирует коллекцию. Все вещи аккуратно отсортированы и располагаются в определенном порядке, который шалашник немедленно восстанавливает, если его нарушить. Потерявшие вид предметы удаляются и заменяются новыми.
Некоторые шалашники сооружают высокие башни, которые также разукрашивают цветами, светлыми частями растений, иногда даже светлыми волосками животных и другими хорошо заметными предметами. Все "богатство" ревниво охраняется и служит той же цели — привлечению и стимуляции самки. Это удивительно красивый пример использования предметов в качестве орудий общения. Важно отметить, что "свадебные подарки" компенсируют фантастическое разнообразие и пышность расцветок оперения, свойственных большинству других тропических птиц и играющих первостепенную роль в их брачном поведении.
Однако это не все. Самцы беседковых птиц выделяются еще одним удивительным свойством — способностью к окрашиванию предметов. Самцы некоторых видов не только украшают свои беседки предметами, но и размалевывают клювом их стенки красящими растительными соками определенных ягод или трав. Поскольку этот сок тот же подарок (самке преподносятся ягоды, но в раздавленном виде), служащий для привлечения и стимуляции самки, его можно причислить к орудиям общения. Но особый интерес также представляет обитающий в восточной Австралии вид Ptilonorhynchus violaceus. Самцы этого вида малюют "кисточками", точнее, тампонами, которые представляют собой куски волокнистой коры приблизительно в сантиметр длины и полсантиметра толщины. Обкусав кору, шалашник придает ей окончательно структуру губки. Краску он приготавливает из синих ягод, смешивая их мякотью со слюной, затем берет кончиком клюва тампон и приступает к делу. Тампон не дает клюву сомкнуться, и, просачиваясь через него, краска равномерно распределяется по субстрату.
Интересно, что, будучи сам синего цвета, этот шалашник явно предпочитает этот цвет — он красит стенки беседки в синий цвет и подбирает украшения преимущественно такого цвета. Видимо, самки особенно чувствительны к синему цвету, и самец тем самым усиливает стимулирующее влияние окраски своего оперения. Кроме того, самцы этого вида приготавливают тем же способом и черную краску из древесного угля, который они находят на местах лесных пожарищ. Можно, очевидно, сказать, что тампон служит орудием двоякого рода: во-первых, для облегчения и совершенствования самого процесса разукрашивания, для улучшения техники и механического эффекта этого действия и, во-вторых, как орудие общения "второй степени", как "орудие орудия", опосредованно повышая эффективность стимуляции самки в брачный период.
Здесь важно отметить одно обстоятельство. Во всех рассмотренных действиях птиц, казалось бы, можно уловить черты поведения человека, но это сходство чисто внешнее и по существу своему не имеет ничего общего с нашим поведением.
Нечто схожее с поведением самцов указанного вида шалашников отмечено у североамериканского дятла Centurus uropygialis. Наблюдали, как самец кормил своих птенцов разжиженным медом: выдолбив кусочки коры величиной с горошину, он погружал их в сироп и отдавал птенцам. Иногда птица использовала вместо кусочков коры зерна злаков или семена подсолнуха.
Многим птицам вообще свойственно погружать предметы в воду или другие жидкости. Иногда они "изобретают" новые способы использования предметов в качестве орудий. Так, один попугай научился зачерпывать воду с помощью курительной трубки, держа ее клювом за ствол (до этого он часто размачивал в воде пищу и твердые предметы), другой использовал ракушку и половинку скорлупы арахиса в качестве чашки для питья. Потом эта птица научилась пить из чайной ложки, которую подносила лапкой к клюву. Еще один попугай черпал банкой воду из сосуда и выливал в ванночку для купания... Число подобных примеров можно было бы увеличить.
Наконец, необходимо упомянуть еще об одной категории орудийных действий, это использование вспомогательных средств в сфере, как говорят этологи, комфортного поведения, т. е. ухода за своим телом, например, для почесывания. Такое наблюдали в основном опять же у попугаев, пользующихся для этой надобности какой-нибудь палочкой или щепкой, иногда и выпавшим собственным пером, а в неволе и предметами домашнего обихода, например чайной ложкой. При почесывании птица засовывает предмет в перья, крепко обхватив его пальцами. Чаще всего попугаи чешут таким образом голову, иногда шею (особенно под клювом), спину и другие участки тела.
Известен случай, когда баклан выпавшим у него маховым пером распределял секрет копчиковой железы по перьям крыльев. Птица держала перо за стержень в клюве так, что опахало выступало впереди кончика клюва, в результате чего получилась своего рода кисточка, удлиняющая клюв. Поднеся эту кисточку к железе и помазав ее жировыми выделениями, птица, равномерно и плавно раскачивая головой из стороны в сторону, водила пером по перьям раскрытого правого, а затем левого крыла, периодически смазывая перо жиром. Когда перо во время этих действий выпало из клюва и отлетело на небольшое расстояние, баклан поднял его и вновь принялся смазывать им оперение. В этом примере остается открытым вопрос, можно ли формально расценивать действия птицы как орудийные, поскольку перо, которым она пользовалась, — продукт ее собственной жизнедеятельности. Думается, правда, что такое возражение формально, ибо птица могла с таким же успехом произвести те же самые действия и чужим пером, случайно оказавшимся у ее ног.
Наш беглый обзор орудийного поведения птиц в достаточной мере показывает, что у них встречаются разнообразные и подчас довольно сложные формы употребления орудий. Английский орнитолог Дж. Босвол составил довольно полную сводку орудийных действий птиц, не включив в нее, правда, употребление орудий общения. Он пришел к выводу, что использование орудий встречается у 30 видов птиц. Нетрудно подсчитать, что это всего лишь 0,35% всех видов птиц. Все же по сравнению с другими животными, как уже указывалось, это довольно много, особенно если прибавить способы использования предметов в качестве средств общения,
Может показаться странным, но на фоне птиц "достижения" млекопитающих представляются довольно скромными. Когда речь заходит об употреблении орудий у этих животных, прежде всего ссылаются на калана (морскую выдру) из семейства куньих, этого удивительного полуводного, обитателя побережья материков и островов северной части Тихого океана, превосходного пловца и ныряльщика. Передние лапы зверя представляют собой плоские подушки, на нижней стороне которых располагаются шершавые пальцевидные лопасти, в которых находятся собственно пальцы. Такое своеобразное строение конечности не мешает, однако, калану хватать предметы и орудовать ими. По некоторым сведениям он в состоянии держать в передней лапе спичку или даже иголку.
Излюбленная пища каланов — осьминоги и морские ежи, но в его рацион входят также панцирные моллюски, крабы и прочие малоподвижные донные беспозвоночные и, конечно, рыба. Нырнув на дно, калан собирает сразу по несколько морских ежей (пять-шесть, иногда больше), хватая их лапами, кладет в кожные складки на груди и поднимается на поверхность воды, где и съедает их, лежа на спине. В отличие от зубов других хищных млекопитающих коренные зубы калана уплощены и хорошо приспособлены к разламыванию твердых панцирей его жертв.
Вместе с тем на побережье Калифорнии, где каланы питаются очень крупными морскими ежами и двустворчатыми моллюсками, они дополнительно пользуются камнями для раздробления особенно прочных панцирей этих животных. Как всегда, лежа на воде, калан кладет себе на грудь камень и пользуется им как наковальней. Моллюска или морского ежа он держит в передних лапах за плоские стороны створок раковины и в таком положении поднимает его вверх под прямым углом к телу, затем резким движением и с большой силой ударяет его об камень, повторяя это до тех пор, пока раковина не сломается (обычно наносит от одного до трех десятков ударов, но иногда и значительно больше). Удары следуют друг за другом — по два удара в секунду — и чередуются покусыванием раковины.
Американский зоолог Дж. Б. Шаллер, приобретший известность изучением жизни горилл, специально исследовал в Калифорнии орудийное поведение каланов. Он описал, как один калан извлек за 1,5 ч 54 моллюска из пучины. За это время он произвел 2237 ударов. Используемые калифорнийскими каланами камни имеют более или менее ровную поверхность и весят от 0,5 до 3,5 кг; употребляют их или однократно, или повторно, во всяком случае калан не выбросит камень, пока не найдет новый. Неоднократно наблюдали, как каланы хранят камни под мышкой, пока они им не нужды, и даже ныряют с ними. По наблюдениям аквалангистов, каланы используют на морском дне взятые с собой камни для отделения от скал прочно прикрепившихся к ним моллюсков.
Употребление каланами камней дает нам убедительный пример того, как орудие повышает эффективность поведения, в данном случае в сфере питания. Особенно четко это выступает при сравнении поведения каланов из разных мест обитания и разных возрастов. Напомним, что употребление камней в качестве орудий отмечено только у каланов, обитающих в Калифорнии. На советском Дальнем Востоке и на Алеутских островах, где морские ежи и моллюски меньших размеров, каланы легко справляются с ними без применения вспомогательных средств — камней. Однако, как сообщил американский специалист по калану К. Кеньон, и алеутский калан начинает пользоваться камнями, если (в зоопарке) ему дать более крупных моллюсков, снабженных более прочными раковинами, чем те, которыми он питается в родных местах. Вместе с тем и на Алеутских островах обходятся без камней лишь взрослые особи; молодые, а значит, и более слабые животные пользуются ими. Следовательно, каланы пользуются орудиями только в тех случаях, когда не могут разрушить твердую оболочку жертвы одними зубами, Потенциальная способность к орудийным действиям присуща, очевидно, всем морским выдрам.
Это относится не только к данному частному случаю, но к орудийному поведению животных вообще; животные подчас употребляют орудия не потому, что они особенно умны, просто к этому их принуждает жизненная необходимость. Если возможно, они охотно и прекрасно обходятся без орудий, и этим в корне отличаются от человека. В отличие от созидательной трудовой деятельности человека орудийная деятельность животных имеет чисто биологическое адаптивное значение и всецело определяется только экологическими факторами.
Конечно, высокий уровень психического развития (в частности, каланам в этом отказать нельзя) повышает потенциальные возможности использования предметов в качестве орудий, обеспечивает более широкие возможности осуществления орудийных действий и позволяет переносить такие действия в новые ситуации, применять их даже в весьма необычных условиях. Например, по сообщению Кеньона, калан, помещенный в вольеру, стучал камнем по стенке бассейна с такой силой, что отбивал куски цемента. Видимо, здесь проявилась упомянутая способность к употреблению камней для отбивания моллюсков с подводных скал. Но, кроме того, калан ударял камнем и по дверной задвижке, да так, что можно было принять эти действия за попытки отодвинуть задвижку.
Таким образом, у каланов существует, очевидно, предрасположение к употреблению камней в качестве орудий. Возможно, дело обстоит так же, как у птенцов дятловых вьюрков, т. е. детеныши каланов избирательно относятся к камням, выделяют их среди других предметов и играют с ними (такие случаи действительно наблюдались). Но в дальнейшем все зависит от конкретных условий, в которых окажется вьюрок или калан, ибо возможность и необходимость осуществления орудийных действий всецело обусловливаются экологической ситуацией, с которой животное столкнется. Если можно прожить без орудийных действий, потенциальная способность к их выполнению остается у калана "про запас". Думается, что так обстоит дело и у других млекопитающих (включая обезьян); может быть, в этом кроется одна из причин того, что они очень редко пользуются орудиями.
Следует рассказать еще об одной форме употребления орудий каланом, причем в сфере комфортного поведения. Наблюдали, как животное чистило свою шерсть пучком морской травы, что, вообще говоря, не должно особенно удивлять, ибо каланы не только часто отдыхают, лежа на спине, на поверхности воды среди зарослей морской капусты, но в летнее время предпочитают в такой позе спать в этих зарослях. По сообщению советских исследователей калана И. И. Барабаш-Никифорова и С. В. Маракова, они обматывают себя длинными слоевищами этих водорослей, что страхует их от сноса течением во время сна. Калифорнийские каланы ночью также "встают на якорь", уцепившись за водоросли.
Прежде чем расстаться с животными водной стихии, упомянем еще случай, происшедший в бассейне одного дельфинария. Афалина, неоднократно наблюдавшая, как водолаз очищает скребком подводное смотровое окно от водорослей, также принялась "чистить" это окно сначала пером чайки, затем рыбой, камнем, бумагой и другими доступными ей предметами. Здесь, конечно, не приходится говорить об употреблении орудий, ибо действия дельфина не повышают эффективность какой-либо из сфер его жизнедеятельности, а являются лишь формами подражательного манипулирования предметами, возникшими в результате подражания орудийным действиям человека в условиях постоянного тесного общения с ним.
Другая афалина наблюдала за водолазом, соскребавшим со дна бассейна водорослевые обрастания ковшевым скребком, соединенным со шлангом, через который отсасывалась образующаяся муть. После окончания работы аппарат был оставлен в бассейне. Дельфин долго обследовал его и манипулировал им, в результате чего остатки водорослей просочились из шланга и образовали в воде небольшое облачко. Афалина тут же съела их, а через несколько часов после удаления аппарата ее увидели с куском кафельной плитки во рту, которым она срезала куски водорослей со дна бассейна. Заготовив таким способом определенное количество водорослей, афалина бросила плитку, съела водоросли, потом снова подняла ее, чтобы "сбрить" еще одну порцию водорослей, и т. д. В рассматриваемом нами случае подражание орудийным действиям человека привело к непосредственному биологическому эффекту, оказалось выгодным дополнением к обычным пищедобывательным действиям животного и в этом смысле повышало эффективность его поведения. В результате первоначальные имитационные движения закрепились и переросли в подлинное орудийное поведение. Это наблюдается и у других млекопитающих, постоянно общающихся с человеком. Не исключено, что именно так обстояло дело в приводимом ниже случае, происшедшем в Базельском зоопарке.
В этом зоопарке молодая 3-летняя самка очкового медведя по кличке Тена стала жердью сбивать листья и плоды клена, ветки которого свисали в вольеру, где она содержалась вместе со своей матерью и взрослым 5-летним самцом. Самец вполне мог дотянуться до этих веток, если вставал во весь рост на задние лапы. Тена также поднималась во весь рост, но лишь для того, чтобы размашисто бить по веткам жердью, которую она прижимала передними лапами поперек тела к груди. При этом жердь находилась между предплечьем и плечом одной лапы, другой же лапой медведица придавливала конец жерди книзу. В результате противоположный конец жерди поднимался кверху. В первый день эти действия продолжались без перерыва в течение получаса, потом они неоднократно повторялись, а в дальнейшем выполнялись уже систематически, К сожалению, сотрудник зоопарка, описавший этот эпизод, не присутствовал при первоначальных действиях Тены, и поэтому неизвестно, какие манипуляции жердью привели медведицу к использованию этого предмета в качестве орудия. Но достоверно известно, что никто не обучал ее таким действиям, поскольку она родилась в этом же зоопарке.
Большой интерес представляет следующее наблюдение: когда в распоряжении Тены оказались две жерди] одна 2-метровая, другая 4-метровая, она, сидя, сперва примерила более короткую палку, т. е. поставила ее вертикально перед собой и посмотрела вдоль нее вверх. Однако, увидев, что жердь не достает до листвы, отложила ее в сторону и взяла длинную жердь, которой и стала вновь успешно сбивать листья и плоды. Интересно также, что впоследствии Тена пыталась вытащить палкой кусок хлеба, плавающий в водоеме, а также дотянуться ею до плавающей там птицы.
Спустя два месяца после первых орудийных действий Тены самец стал также пытаться применять палки для сбивания листвы, но на первых порах его движения были весьма неуклюжими, и палка то и дело падала из его лап. Это обстоятельство согласуется с наблюдениями, сделанными, в частности, над обезьянами: молодые животные легче и быстрее научаются несвойственным виду новым формам манипулирования, а более старые особи — труднее и медленнее, причем чаще всего путем подражания молодым.
В формировании орудийных действий Тены, несомненно, решающую роль сыграли искусственные условия ее жизни в неволе — ограничение свободы передвижения (невозможность добраться до веток с плодами), однообразие кормового рациона, вероятно, обыкновенная скука и, конечно, постоянное общение с человеком, дающее богатый материал для "расширения кругозора", и подражание его действиям. У психически более развитых особей, каковой, несомненно, и была Тена, это приводит к изобретению новых способов решения задач, возникающих в жизни животного (в данном случае применение орудия). В этом примере отчетливо проступает наличие потенциальных способностей к орудийным действиям, реализуемым, однако, лишь в случае нужды. Ведь свободно живущие медведи не пользуются орудиями — свои "жизненные проблемы" они прекрасно решают без оных, равно как и более крупному самцу в вольере они не понадобились (ему достаточно было подняться во весь рост). А то, что он впоследствии в порядке подражания все же пробовал воспользоваться изобретением Тены, только показывает, что потенциально и он был с самого начала способен сбивать ветки и плоды клена палкой, хотя и оказался не столь ловким и, вероятно, сообразительным, как Тена.
Говоря о том, что медведи на воле не пользуются орудиями, необходимо внести небольшое уточнение; сообщалось об одном случае, когда белый медведь обрушил глыбу льда на голову спящего моряка. К таким сообщениям следует, однако, относиться с большой осторожностью. Прицельное бросание камней, веток и других предметов в людей наблюдали у шимпанзе (о чем еще пойдет речь), а также однажды у ворона: самец и самка защищали свое гнездо, расположенное на 20-метровом утесе, от карабкающихся к нему людей, забрасывая их камнями. Делали они это уже описанным образом: взяв камень в клюв, птица рывком головы швыряла его в нужном направлении. Самый большой из этих камней был диаметром 8 см и 2,5 см толщиной.
Хищные млекопитающие виверры бросают птичьи яйца себе под ноги и разбивают их, но Дж. ван Лавик-Гудолл в одной из своих книг попутно упоминает, что видела, как молодые виверры (мунго) бросали в яйцо камни.
Может показаться неожиданным, но иногда орудиями пользуются и копытные (точнее, парнопалые), т. е. животные, конечности которых лишены хватательной функции. Предметы, употребляемые как орудия, эти животные фиксируют рогами. Сотрудник Приокско-Тер-расного заповедника однажды рассказал мне, что видел, как разъяренный самец — зубр, безуспешно пытавшийся прорваться через ограду к самке, которая находилась в загоне напротив, поддел головой бревно, поднял его на рога и потащил к ограде, затем задвинул под нее один конец бревна и принялся орудовать им как рычагом. В результате зубру удалось с помощью этого орудия частично поломать ограду. Сотруднику заповедника удалось заснять эту сцену, и он показал мне снимки, а также покореженный зубром бетонный столб ограды.
Известны случаи употребления орудий у слонов в неволе. Так, посетители зоопарков могут подчас увидеть, как слоны почесывают голову и спину палкой, которую держат хоботом. Кроме того, и это пришлось испытать мне самому, слон, когда он "не в духе", может швырнуть в человека то, что попадется ему "под хобот". В моем случае это была щетка, которой его обычно чистил служитель.
По свидетельству бывшей заведующей отделом молодняка Московского зоопарка В. В. Чаплиной, содержавшийся в этом зоопарке слон Шанго "крепко возненавидел" своего служителя и при каждом удобном случае бросал в него камни, причем выбирал самые крупные из всех, что находил в вольере. Дело дошло до того, что однажды слон, увидев служителя в помещении, окна которого выходили на слоновую горку, бросил в него через окно огромный камень и едва не попал ему в голову. Следом полетели другие камни, что заставило всех сотрудников в панике покинуть помещение. После этого случая из вольеры убрали все камни и даже просеяли землю, но и это не помогло — слон стал бросать в служителя буханки хлеба, свеклу, картошку и другой корм. Пришлось служителя перевести на другую работу.
Бросают слоны и сыпучий материал — землю, песок. Когда во время войны в вольеру упала зажигательная бомба, Шанго забрасывал огонь песком до тех пор, пока бомба не погасла и на ее месте не вырос холмик, который слон затем яростно топтал, пока не сровнял с землей. Общеизвестно еще одно орудийное действие слонов — прицельное поливание водой. Любил это делать и Шанго, обрушивая из своего хобота на беспечных посетителей мощные струи воды, забранной им из водоема слоновника.
Наконец, не исключено, что у слонов существует и преподнесение "свадебных подарков". Так во всяком случае можно толковать эпизод "ухаживания" Шанго за слонихой Молли, когда он бросил ей через перегородку буханку хлеба. До этого слониха реагировала на все его "знаки внимания" (движения, звуки) отрицательно и сторонилась его, но, приняв от нею хлеб, Молли тут же пошла на сближение с Шанго и позволила гладить себя хоботом. Впоследствии у этой пары появился слоненок Москвич, первый в мире слоненок, родившийся в неволе.
Все эти примеры относятся к поведению слонов в условиях их содержания в зоопарках. При работах же, к которым их привлекают в Индии, слоны орудий не применяют, равно как нет сведений о каких-либо орудийных действиях у дикоживущих слонов (за исключением использования палок для почесывания).
В целом, как мы видим, млекопитающие употребляют орудия очень ограниченно и уступают в этом отношении птицам. Объясняется это тем, что орудия играют лишь вспомогательную роль в жизни животных и отнюдь не являются решающими факторами их эволюции Высокий уровень приспособленности строения и поведения млекопитающих к условиям существования, высокая эффективность их весьма совершенных "рабочих" органов — ротового аппарата и конечностей, исключительная гибкость поведения вполне обеспечивают успешное выполнение всех жизненных функций без применения вспомогательных средств (орудий). И только в исключительных или даже экстремальных случаях они прибегают дополнительно к орудийным действиям, и тогда, как мы могли убедиться, млекопитающие вполне умело и главное изобретательно оперируют разнообразными предметами.
То же самое, разумеется, относится и к птицам. Однако превращение передних конечностей в крылья лишило их возможности использовать эти конечности для оперирования предметами или во всяком случае крайне ограничило эти возможности. Правда, хватательная функция задних конечностей сохранилась, и у большинства птиц хватание предметов пальцами ног играет большую роль в их жизни. Но все же при таком положении дел, очевидно, чаще возникает необходимость прибегнуть к использованию вспомогательных средств, орудий, хотя бы уже потому, что ноги нелетающей птицы должны постоянно выполнять свою опорную функцию. Это, вероятно, одна из причин более частого, чем у млекопитающих, употребления орудий птицами.
Напрашивается вопрос: можно ли говорить об эволюции орудийного поведения? Мы видели, что орудийные действия наблюдаются у животных исключительно редко и во всех отношениях определяются только экологическими особенностями жизнедеятельности. Сходство некоторых форм употребления орудий у беспозвоночных и высших позвоночных обусловлено именно сходством биологических проблем, возникающих в жизни этих животных. Никакой же генетической связи, никакого родства между этими формами орудийного поведения нет. Ученые говорят в таких случаях об аналогиях, обусловленных сходством образа жизни представителей соответствующих видов.
Поэтому говорить о какой-то особой эволюции орудийного поведения в мире животных явно не приходится. Говорить о такой "эволюции" — это все равно, что говорить об эволюции от осьминога до слона, на что мы и намекали заголовком к этой главе. По этому now воду вспоминается, как выдающийся советский зоолог Б. С. Матвеев высмеивал некоторых физиологов, строивших схемы эволюции поведения животных, как он говорил, "от варана до барана".
Если же учесть истинные пути эволюции животного мира и многообразие экологических факторов поведения животных и не пытаться во что бы то ни стало находить какие-то филогенетические связи между "высшими" и "низшими" формами орудийных действий, то изучение орудийного поведения разных животных, безусловно, дает ценнейший материал для познания их психической деятельности, в частности ее потенциальных возможностей. На огромное адаптивное значение последних со всей определенностью указывал А. Н. Северцов, причисляя их к ведущим факторам эволюции животных..
Следует, очевидно, говорить не об эволюции самих орудийных действий, а о прогрессивном развитии потенциальных возможностей их выполнения в процессе эволюции психики, которая, в свою очередь, является составной частью общего процесса эволюции животного мира.
