Часть I.

Мой эксперимент с осознаваемым сновидением: личная одиссея

Глава 3. Дар волхвов

2 января 1981 года мои исследования осознаваемых сновидений увенчались чрезвычайно убедительным, ошеломляющим успехом. В то утро я проснулся рано, около 6.00, и понял, что только что видел три осознаваемых сна подряд. Третий сон из этой серии показался мне совершенно невероятным и до сих пор остается самым исключительным, ярким и поразительным из всех осознаваемых сновидений, которые мне когда-либо доводилось видеть самому или слышать от других. Я назвал его «Дар волхвов».

Большую часть предыдущего, новогоднего дня я провел, перечитывая главы «Творческих сновидений» Патриции Гарфилд, при это особое внимание я уделил главе об осознаваемых сновидениях. В тот период я также деятельно занимался составлением курса лекций по осознаваемому сновидению, который собирался в ближайшее время предложить своим ученикам. К концу дня все эти стимулирующие занятия зарядили меня волнением и энергией.

Посетив меня рано утром, все три сновидения-спутника следовали одно за другим, перемежаясь краткими периодами обычного сна.

ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ОСОЗНАВАЕМЫХ СНОВИДЕНИЙ

2 января 1981 года

Я вижу сон и осознаю, это сон. Чтобы удостовериться в этом, мысленно приказываю своим рукам появиться в поле зрения, и они мгновенно появляются. Ладони выглядят бесплотными и светятся, и я убеждаюсь, что нахожусь в состоянии осознаваемости, ощущая, как по рукам, лицу и голове снова струится ясная энергия.

Вижу окружающую обстановку. Я нахожусь в тесной тюремной камере — сплю на простой койке, лежа на спине. Сохраняя это положение, сознательно и намеренно поднимаюсь в воздух, после чего несколько раз переворачиваюсь вокруг горизонтальной оси.

Теперь я слышу, как в спальню по обыкновению входит мой сын Эрик. Слышу шарканье его ног по ковру и ощущаю колебание водяного матраца, когда он плюхается на дальний край постели рядом с Чарлин. Слышу, как они переговариваются, и скоро Чарлин велит ему вернуться в свою постель, что он с неохотой и делает. Продолжаю сосредотачиваться на осознаваемости в состоянии сна. Целиком концентрируюсь на своем теле, парящем в воздухе, и чувствую полное довольство собой. Я совершенно убежден, что этот разговор между Чарлин и Эриком происходит на физическом уровне, полностью выходящем за пределы сновидения. Мне удается расслышать его целиком, одновременно сохраняя непрерывность осознаваемого сновидения. Решаю и дальше сохранять равновесие, что и делаю. Отчетливо осознаю, что хотел бы как-то помешать Эрику заходить ко мне в спальню рано утром, поскольку помню, что в «Творческом сновидении» читал: ранние утренние часы — лучшее время для осознаваемых снов. Чувствую удовлетворение от того, что разобрался в этом своем желании. Через несколько мгновений осознаваемость начинает таять, а за ней тает и картина сновидения, и я снова погружаюсь в крепкий сон.

ОСОЗНАВАЕМОЕ РАВНОВЕСИЕ

2 января 1981 года

Вижу сон и осознаю, что это сон. Я снова в той же самой тесной тюремной камере, знакомой мне по предыдущему осознаваемому сновидению. Снова лежу лицом вверх на той же простой койке. Через некоторое время отчетливым усилием воли умышленно поднимаюсь в воздух и парю над койкой. Снова слышу шаги Эрика — он шаркая входит в комнату и забирается на постель со стороны Чарлин. Снова слышу их разговор: Чарлин велит сыну вернуться в свою постель. Сначала он упрямится и хнычет, но в конце концов уступает. Пока Эрик выходит из спальни, я убеждаюсь, что и на этот раз, продолжая осознавать эпизод сновидения и свое ясное сознание, слышу их беседу, происходящую на физическом уровне, вне сновидения. Убеждаясь, что меня не выбрасывает из осознаваемого сна в состояние бодрствования, снова радуюсь, что мне удается сохранить равновесие. Скоро моя осознаваемость начинает таять, сновидение тоже тает, и я снова засыпаю.

ДАР ВОЛХВОВ

2 января 1981 года

Я вижу сон и осознаю, что это сон. Ощущаю сильное покалывание по мере того, как энергия ясности снова поднимается к голове. Вижу себя все в той же тесной тюремной камере, которую отчетливо помню по двум предыдущим сновидениям. Решаю полетать и, легко, без усилий взмыв в воздух, выплываю из камеры. Попадаю в совершенно новое окружение и скоро грациозно парю над красивым университетским городком, где бурно кипит жизнь. Ранее утро, еще прохладно. Вижу, как студенты с учебниками подмышкой спешат на занятия.

Замечаю старого друга Жака Хименеса и решаю рассказать ему о своих экспериментах с осознаваемым сновидением. Предвкушаю, как он удивится. Приглашаю Жака полетать со мной, уверяя, что смогу поднять его в воздух. Он выражает недоверие и в то же время хочет рискнуть. Взлетаю вместе с ним, и мы оба в горизонтальном положении, лицом вниз, парим над студенческим городком. Жак потрясен, но говорит, что торопится: у него важная лекция. Прощаюсь с ним и улетаю из городка.

Снова слышу, как Эрик входит в спальню и между ним и Чарлин почти дословно повторяется тот же диалог, который я уже слышал в двух предыдущих снах. Шаркая ногами, он заходит в комнату и забирается на постель рядом с Чарлин. Я снова уверен, что слышу их беседу на физическом уровне, одновременно сохраняя тонкое равновесие, необходимое для поддержания осознаваемости в состоянии сна.

Обстановка меняется. Сохраняя осознаваемость, я превращаюсь в одного из трех волхвов — они странствуют на верблюдах по Северной Африке в поисках младенца Христа. Ощущаю в сердце непреодолимое стремление завершить путешествие, хотя порой бываю не уверен, какое направление выбрать. Знаю, что нужно двигаться на восток, и время от времени вижу звезду, которая, тускло мерцая на восточном небосклоне, указывает мне путь. Странствие выдалось долгим и трудным, и все равно я с радостью продолжаю его — день за днем, ночь за ночью, неделю за неделей — уже очень давно. Порой череда бесчисленных дней и ночей сливается в один длинный бесконечный миг, порой же каждое отдельное мгновение пути отпечатывается в сознании с предельной ясностью. Облаченный в длинные развевающиеся одежды, сидя верхом на верблюде и мерно раскачиваясь из стороны в сторону при каждом его шаге, я ощущаю полное согласие с этим добрым и верным животным, полное слияние с его упорной, неспешной, величавой поступью, полное единство с законченным циклом его движений. В пути я погружаюсь в состояние глубокой медитации и начинаю видеть все так ясно, что моя способность не терять из вида звезду зиждется исключительно на внутренней гармонии. Без этой тонкой и точной внутреннем настройки сознания я бы не только не увидел звезды, но и не беспокоился бы о рождении Христа и уж тем более не смог бы его найти.

Однажды, находясь в пути ночью, я слышу разговор двух разбойников — они лежат под деревом возле самой обочины. Один из них грубо и громогласно похваляется, что собирается ограбить какого-то путника. Сразу же направляю энергию внутрь и ощущаю необыкновенный прилив силы. Проезжая мимо на своем верблюде, чувствую полнейшую уверенность в том, что этот метод защиты оградит меня от подобных посягательств. Еще чувствую, что глаза мои излучают пламя, и знаю: при желании я мог бы, обратив испепеляющий взгляд на разбойников, направить на них два огненных снопа света и сжечь их дотла. Еду дальше, испытывая чувство безмерной силы и уверенности и отчетливо сознавая конечную цель своего путешествия.

На протяжении всего эпизода постоянно сознаю, что все это происходит во сне. Моя внутренняя сущность наполнена тончайшей и чистейшей «световой энергией», которая плавно и безостановочно струится по всему телу. Ощущаю в душе небывалый подъем.

Вот я приближаюсь к вратам Иерусалима, и звезда на небосклоне становится все крупнее и ярче. Иногда она исчезает за высокими городскими постройками. Я восхищен величиной, современным и процветающим видом Иерусалима. С радостью въезжаю в город.

Вхожу во дворец правителя Ирода, где мне оказывают самый теплый и радушный, поистине царский прием. Рассказываю о том, как следовал за звездой, о своем долгом странствии и прошу помощи в поисках нового царя. Все с величайшим интересом слушают мой рассказ, а Ирод проявляет такую сердечность и дружелюбие, что мне кажется, будто он так же, как и я, стремится найти новорожденного младенца. Ирод — красивый мужчина лет двадцати пяти, у него темные волосы и яркие, блестящие глаза. На нем великолепное длинное одеяние темно-вишневого цвета. Пол зала перед троном устлан роскошным бледно-голубым ковром ослепительной красоты. Тем не менее, я чувствую, что Ирод не верит моему рассказу. Говорю ему, что я искусный звездочет и хорошо сведущ в эзотерических науках. Ирод усмехается, и я сразу понимаю, что ему не достает знаний, чтобы понять и оценить мои слова. Быстро осматриваюсь и улавливаю внутренние вибрации его придворных звездочетов. Совершенно ясно представляя себе их внутренний мир, понимаю, что все они люди посредственные. «Но должны же вы верить в экстрасенсорные способности?» — взываю я к Ироду. Он снова усмехается. Мгновенно принимаю решение продолжать путешествие, не полагаясь на его помощь.

Выйдя из дворца Ирода, сразу же снова вижу звезду — крупная и яркая, она виднеется на северо-восточном небосклоне. Испытывая сильную радость и нетерпение, вскоре подъезжаю к скромному домику, где застаю удивительную сцену. Вижу лежащего в колыбели младенца Христа — ему около года, — возле него сидят Мария с Иосифом. Несколько пастухов и двое волхвов, которые прибыли раньше меня, в немом благоговении преклонили колени перед младенцем. От него непрерывно лучится изумительно яркий свет. Поспешно спускаюсь с верблюда и преклоняю колени рядом с остальными.

Внезапно ощущаю сильнейший взрыв чувств: во мне вздымается такая бурная волна, что я, не в силах сдержаться, разражаюсь рыданиями. Рыдания долго сотрясают мою грудь; одновременно из души изливаются все пережитые в пути чувства: сильнейшая радость, облегчение, разочарование в Ироде, отвага, решимость и множество других. Сквозь пелену слез смотрю на Марию и Иосифа, потом снова на Марию. Между нами мгновенно возникает телепатический обмен глубокими и проникновенными чувствами — каждое послание четко посылается и принимается со скоростью мысли. Никто из нас не произнес ни слова: в этом не было ни малейшей нужды. Чувствую глубокое облегчение: Мария полностью понимает меня.

Достаю из мешка подарок для младенца. Продолжая рыдать, не в силах унять струящиеся по лицу слезы, робко вопрошаю: «Примешь ли ты от меня чистое золото?» Мило улыбаясь, дитя продолжает молча излучать свет. Я несколько раз повторяю вопрос: «Примешь ли ты чистое золото?... Чистое золото?... Чистое золото?... Примешь ли ты чистое золото?» Хотя тело мое все еще вздрагивает от рыданий, мысли ускоряют бег. Я понимаю, что чистое золото — лучшее, что есть на свете, и все же младенец и Свет обладают неизмеримо большей ценностью. Чувствую глубокое потрясение.

Долгое время молча стою на коленях рядом с другими волхвами, не отрывая глаз от младенца. Я совершенно заворожен ослепительно прекрасным светом, которым непрерывно лучится все его тело и особенно — его любящие глаза; они смотрят на меня, так спокойно и неотрывно. Чувствую, что мог бы простоять здесь на коленях целую вечностью.

Теперь я чувствую, как Чарлин шевелится на водяном матраце и обвивает руками мое физическое тело. Она приглашает меня к любовным утехам, и я совершенно отчетливо сознаю, что она прикасается к моему физическому телу, надеясь пробудить меня от сна. Сохраняя осознаваемость, целиком сосредотачиваю внимание на младенце Иисусе, восхищаясь прекрасным сиянием, которое от него непрерывно исходит. Я так прочно погружен в состоянии осознаваемости и так ошеломлен увиденным, что знаю: прикосновение Чарлин к моему физическому телу не сможет нарушить ни мою осознаваемость, ни мой сон. Чувствую, что целиком поглощен светом и сосредоточен на нем. Хотя Чарлин продолжает свои любовные домогательства, у меня в мыслях нет ни малейшего сомнения или колебания, чему в данный момент отдать предпочтение. Знаю, что никогда не променяю это ощущение слияния со Светом ни на какие наслаждений плоти или любые другие известные мне наслаждения. Знаю, что редко отказываюсь от приглашения к любовным утехам, и все же делаю это без колебаний. Предпочитаю целиком сосредоточить все внимание целиком на сияющем младенце Христе. Понимаю, что в сравнении с этим Светом все другие наслаждения, которые я знал в жизни, совершенно меркнут. Чувствую полную удовлетворенность и одновременно восторг, абсолютный покой и прилив силы.

Через некоторое время окружающий младенца свет начинает медленно бледнеть. Сохраняя осознаваемость и продолжая отдавать себе отчет, что Чарлин по-прежнему ласкает мое физическое тело, собираюсь выйти из сновидения, потому что чувствую: этот изумительный эпизод подходит к своему естественному завершению. Еще несколько мгновений слежу, как исходящее от младенца Христа сияние медленно гаснет, пока сновидение почти совсем не исчезает. Тогда, испытывая глубокое сожаление, предпочитаю сознательным волевым усилием выйти из осознаваемого сновидения. Мгновенно просыпаюсь и, вернувшись в материальный мир, чувствую в теле и в сознании, во всем своем существе, стремительный ток энергии и чувств. Испытываю абсолютное блаженство, чувство доселе мне неведомое.

Для начала я просто полежал в постели несколько минут, купаясь в отблеске трех сновидений, ощущая непередаваемое изумление. Название третьего сна — «Дар волхвов» — пришло ко мне как спонтанное откровение, и я отметил его про себя. Потом я сообщил Чарлин, что только что видел совершенно невероятный осознаваемый сон, и стал подробно пересказывать ей содержание третьего сновидения. Как только я закончил свое повествование, Чарлин, явно пораженная им, абсолютно уверенно заявила: «Твой сон называется „Дар волхвов“». Это проявление телепатической связи только добавило моему переживанию остроты: ведь жена выбрала для сна точно такое же название, какое я сам, в своем невысказанном размышлении, дал ему несколько минут назад.

Я встал с постели, спустился в свой кабинет и занес все три осознаваемых сновидения в дневник. Правда, на этот раз у меня возникли затруднения, с которыми я раньше никогда не сталкивался. Делая записи, я то и дело останавливался, ошеломленный силой и яркостью этих трех сновидений, которые продолжали жить во мне. Эти чувства постоянно мешали мне писать, так что я несколько раз вставал из-за стола и в течение пяти-десяти минут быстро прохаживался взад-вперед. Такой метод быстрой ходьбы помогал успокоить вздымавшиеся во мне мощные энергии. Восстановив выдержку и равновесие, я возвращался к столу и продолжал писать. На запись всех трех сновидений у меня ушло около трех часов, а справившись с этой задачей, я почувствовал усталость и одновременно приятное возбуждение.

Около восьми утра я поднялся наверх позавтракать, а удивительное сияние и будоражащая энергия из третьего сна оставались со мной на протяжении всего этого дня. Если быть точным, еще несколько недель они то и дело возвращались с поразительной яркостью. Во время первоначального периода адаптации, последовавшего за сновидением, образ света часто приходил мне на ум. Думая о нем, я всякий раз снова ощущал вдохновение и душевный подъем, особенно когда делился воспоминаниями о свете с учениками и друзьями, будь это месяцы и даже годы спустя. И теперь, работая над этой книгой через пять лет после его явления, я вновь ощущаю возврат этих поразительных и чрезвычайно благодатных чувств. Этот сон стал для меня тем, что некоторые авторы называют «пиковым переживанием», и я уверен, что он будет оставаться для меня источником вдохновения до конца моих дней.

За завтраком я почувствовал: мне необходимо чтобы Чарлин подтвердила, входил Эрик в то утро в нашу спальню или нет. В состоянии осознаваемого сна я был совершенно уверен, что Эрик действительно несколько раз заходил в спальню на физическом уровне и что на этом же уровне происходил его диалог с Чарлин. Теперь же, наяву, у меня возникла некоторая неуверенность относительно того, как все было на самом деле. Поэтому я задал Чарлин несколько завуалированных вопросов о случившемся, стараясь никоим образом не повлиять на ее ответы. Она сказала, что Эрик действительно заходил в спальню несколько раз, забирался в постель с ее стороны и старался уговорить ее, чтобы она позволила ему остаться. Она же каждый раз велела ему возвращаться в свою постель, и каждый раз он в конце концов повиновался.

Это дополнительное подтверждение оказалось для меня весьма важным и позволило мне понять, что в процессе осознаваемого сна я испытал еще один прорыв. Впервые, пребывая в осознаваемом состоянии, я обрел осознаваемость на трех уровнях сразу. Я воспринимал картину сновидения (его содержание и образы), воспринимал тот факт, что все происходящее — сон (осознаваемость), и, наконец, воспринимал некоторые события, одновременно происходившие вокруг меня на физическом уровне. Тем не менее, именно исключительная степень ясности (осознаваемости), пережитой главным образом в третьем сновидении, позволила мне различить эти три уровня восприятия и сохранить осознаваемое состояние вплоть до естественного завершения сна. Такая высочайшая степень осознаваемости обеспечила нечто вроде мысленной возвышенности, на которой я смог очень прочно обосноваться во время сна. С этой возвышения я смог легко различить три уровня сознания, при этом полностью контролируя свои переживания в эпизоде сна, и сумел сколь угодно долго сохранять полную осознаваемость. На основе пережитого я сделал вывод: если уровень осознаваемости сновидца достаточно высок, он может переживать все эти процессы одновременно и без малейших усилий. Кроме того, в таком состоянии осознаваемости все переживаемое проникнуто ошеломляющими чувствами радости, блаженства, исполненной любви силы и всепоглощающим стремлением к одной единственной цели: достичь полного слияния со Светом!

В этом конкретном сне переживания, связанные с Чарлин, расширили мой взгляд на осознаваемое сновидение как на энергетическое поле, добавив к нему еще одно любопытное измерение. У меня и в мыслях не было, что в то время, когда мне приснился «Дар волхвов», энергии сознания Чарлин оказались тесно связаны с моими и действовали в полном согласии с ними. В тот же день, но немного позже, подробно обсуждая с женой все произошедшее, я узнал, что накануне она была очень счастлива, видя мою увлеченность осознаваемыми сновидениями. Вечером, лежа в постели, Чарлин живо представила себе, что этой же ночью у меня будут совершенно невероятные сны. Поскольку жена не сообщила мне об этом, я и понятия не имел, что она мысленно помогает мне. Да и сама Чарлин едва ли предполагала, что ее» желание исполнится с такой щедростью. Для меня же это безмолвное откровение, которое мы с женой разделили, дав моему сновидению одно и то же название, стало еще одной радостью. Оно лишний раз продемонстрировало, каких высот можно достичь, экспериментируя со сновидениями, когда энергетические поля двух близких людей связаны и нацелены в одном направлении.

Этот сон стал явным шагом вперед в моем эксперименте. В противоположность предыдущим случаям, в «Даре волхвов» ни силы, присутствовавшие в эпизоде сна, ни силы из мира яви не смогли вывести меня из равновесия и нарушить осознаваемость. В более раннем сне «Назойливое вмешательство» сила, вторгшаяся в сновидение извне, вытолкнула меня из осознаваемого состояния. В другой раз, за несколько лет до начала моего эксперимента, я, вздремнув после обеда, оказался в осознаваемом сновидении, и вдруг меня вышвырнуло из сна в явь, как только сосед за стеной включил радио. Теперь же «Дар волхвов» ясно продемонстрировал мне: если осознаваемость сновидца достаточно ясна и сильна, он может сохранять осознаваемое состояние гораздо дольше, может оставаться в таком состоянии столько времени, сколько пожелает, и, пребывая в нем, сумеет ясно отличить сюжет сновидения от конкретных физических событий, которые могут одновременно происходить вокруг него.

Здесь я начал размышлять: если сновидец, прочно утвердившийся в состоянии осознаваемого сна, может сохранять ясность сознания сразу на трех уровнях, то, вероятно, он сможет сохранять его одновременно на четырех, пяти, шести уровнях, а то и больше. Если человеческий ум способен одновременно поддерживать отчетливую осознаваемость на нескольких уровнях, значит, он, скорее всего, обладает способностью развить эти способности с помощью специальных упражнений. Затем я задумался, не сможет ли осознаваемое сновидение стать особым методом, помогающим людям расширить свою осознаваемость.

В отличие от некоторых других моих осознаваемых сновидений, эти три были явно исполнены откровений. Все они начинались с того, что изображали меня узником в тесной тюремной камере. Это послужило для меня напоминанием: нужно продолжать работать, чтобы освободиться — и психологически, и духовно. Хотя я и полагаю, что за свою жизнь значительно вырос как личность, по-прежнему остается много высших уровней свободы к которым нужно стремиться, и много порабощающих мыслей и привычек, которые необходимо преодолеть. Тюремная камера не подразумевала для меня какую-то конкретную разновидность несвободы: я воспринял ее скорее как общую метафору, символизирующую внутреннюю двойственность по отношению к борьбе личности между ограниченностью и абсолютной свободой — двойственность, присущую и мне, и всем остальным людям. До того, как мне приснился «Дар волхвов», я едва ли представлял себе, что это такое — чувство полного освобождения. Теперь же, после того, как в этом сне я пережил длительное состояние осознаваемости и целенаправленное желание искать один лишь Свет, возможность полного освобождения для человека стала казаться мне куда более реальной. Вкус осознаваемого освобождения одновременно пьянил и отрезвлял.

У большинства из нас в жизни бывали редкие мгновения, когда мы ощущали полную свободу и полную гармонию с миром. Иногда такие переживания посещают людей на берегу океана или на горной вершине. Мы стали называть такие ощущения «океаническими» или «пиковыми» переживаниями. Порой они бывают ошеломляюще сильны и прекрасны. Для большинства из нас подобные переживания длятся недолго. Они бывают краткими и мимолетными, и после их ухода мы обычно говорим себе, что, как ни жаль, придется вернуться к «реальной» жизни. Размышляя над своим осознаваемым сновидением, я пришел к убеждению, что всем нам дается шанс более часто соприкасаться с этими внутренними вершинами и постепенно формировать осознаваемое умение жить на таких высотах. И еще я понял: пока человек не обретет полностью осознаваемое умение справляться с этими пьянящими энергиями, у него не хватит внутренней силы, чтобы их поддерживать. Ему останется только время от времени прикасаться к этим «пиковым переживаниям», тут же их терять, а потом снова отчаянно искать. Тем не менее, такие «пиковые переживания», пусть даже очень хрупкие и мимолетные, вносят ощутимый вклад в духовную эволюцию человека, который их испытывает. Без них жизнь легко могла бы стать тусклой и унылой. Размышляя о своем эксперименте, я понял, что высшая цель пиковых переживаний — дать нам проблеск блаженства прямо сейчас, потому что любой проблеск — лучше, чем ничего, и еще потому, что такой проблеск — это максимум, что большинство из нас может вынести сейчас. Вдобавок необходимо понять: большинство из нас просто умерло бы, доведись нам сразу, без надлежащей подготовки пережить блаженство в полном объеме, потому что у нас не хватит внутренней силы, чтобы вынести всю полноту Света.

Если говорить о смысле, то в этих трех снах символ тюремной камеры стал для меня важным напоминанием о том, что я все еще узник, что мне еще предстоит много поработать, чтобы достичь полной душевной свободы, к которой я так стремлюсь. Этот образ не произвел на меня тяжелого впечатления, я даже не воспринял его как отрицательный. Скорее, оценивая свой настоящий уровень развития, я отнесся к нему как к простому и непосредственному указанию на реальной положение дел. Что любопытно, эта тюремная тема снова явилась мне месяцев через десять в еще одном ярком осознаваемом сновидении под названием «Пришествие змеиной силы»¹².

¹² Этот сон я подробно разбираю в шестой главе данной книги.

В ходе личных размышлений и обсуждений сна «Дар волхвов» с учениками на лекциях и в группах сновидцев я извлек из этого сновидения немало других полезных сведений. Оно напомнило мне о ряде духовных принципов — я слышал о них раньше, а теперь мне пришлось освоить их заново. Один из таких принципов заключается в том, что искреннее желание узреть свет исходит из сердца. Во сне, путешествуя на верблюде, я чувствовал в груди, в области сердца, огромное чувство притяжения. Истинное осуществление этого желания тоже ощущается в сердце. Во сне, узрев Свет, явленный через младенца Христа, я почувствовал в груди сильнейшее стеснение. Мой сердечный центр раскрылся, и вместе с неудержимыми рыданиями из него излился огромный поток преданности и любви к божественному младенцу. Духовный путь — это прежде всего путь любви, а не умственных изысканий. Его начальное побуждение и конечное завершение тесно связаны с сердцем. Весь он, от начала и до конца — это стезя любви. И хотя понимать странствие умом тоже ценно, высшая ценность — любовь к странствию. На любом истинно духовном пути разум играет роль не господина сердца, а его слуги. Кроме того, я много размышлял о понятии «духовной настройки» пережитого мной в этом сновидении. Я ощущал его в сердечном центре сознания и чувствовал всю его тонкость и чрезвычайную чистоту. Он напомнил мне о мгновениях, когда я, стоя перед стереофоническим радиоприемником, очень медленно вращаю ручку тонкой настройки, прислушиваюсь к звучанию доносящейся из динамиков музыки. При совпадении диапазона вибраций собственного ума с вибрациями стереосистемы возникают мягкий покой ума и ясность. Путешествуя верхом на верблюде по пустыням Северной Африки, я тоже ощущал эту настройку на объект моего стремления, младенца Христа, хотя он и находился от меня на расстоянии в несколько сотен миль. Я как никогда ясно видел, что внутренняя настройка была необходимой предпосылкой моего путешествия, что без нее у меня даже не возникло бы желания отправиться в путь. Кроме того, я понял, что именно эта настройка наполняла меня великой радостью, безотчетным восторгом и удивлением, — одно это полностью окупало все тяготы моего долгого странствия. И вознаграждение не заставило себя ждать. В этом сновидении, на этом уровне осознаваемости, каждый этап моего пути приносил мгновенное воздаяние. Когда жизнь «идет верным курсом», каждое ее мгновение отмечено ощущением радости.

В этом сновидении долгое странствие в поисках желанной цели стало удачной иллюстрацией жизни человека, пребывающего в гармонии с дао¹³, вселенским потоком. Ощущение душевной гармонии с внутренней настройкой, всецело устремленной к конечной цели — Свету, наполняло меня таким ликованием, что мне удалось преодолеть все враждебные силы, с которыми я встретился во сне. В этом удивительно осознаваемом состоянии я легко превозмогал все тяготы и лишения пути, потому что был целиком сосредоточен на Свете и на той радости, которую рождали во мне его поиски.

¹³ В даосизме, древней религии китайцев, понятие дао, или тао, означает «Путь». Смысл даосских учений состоит в том, что сущность духовной жизни — это достижение внутренней гармонии, покоя и равновесия, что позволяет человеку жить в гармонии с текучими, изменчивыми движениями окружающего мира. Жизнь, протекающая в согласии с Дао, аналогична традиционному христианскому понятию о покорности Божьей воле.

Перевидав за последние шесть лет много осознаваемых сновидений, я теперь понимаю, как много нового об уровнях осознаваемости я узнал из «Дара волхвов». В частности, я понял, что существует много разных уровней осознаваемости. Возможно, количество таких уровней достигает бесконечности, так что никто не в состоянии дать их полный перечень или составить некую психологическую карту, где было бы указано место каждого из них. Скорее всего, любое такое начинание заведомо бессмысленно и обречено на неудачу.

«Дар волхвов» стал для меня чрезвычайно плодотворным событием, причем сразу во многих отношениях. Я не только увидел удивительный и очень длинный сюжет, изобиловавший яркими, исполненными смысла образами — главное заключалось в том, что качество осознаваемости в этом сне было более высоким и чистым по сравнению с любыми состояниями сознания, которые мне доводилось переживать до тех пор или после. Оно отличалось неописуемой ясностью и огромным многообразием возможностей. Например, во время долгого путешествия через пустыню я, пребывая в этом состоянии, одновременно ощущал два разных времени — хронос и кайрос. Эти названия, позаимствованные у древних греков, свидетельство того, что им были известны два временных измерения. Хронос было для них ощущением времени и длительности, линейной хронологической последовательности событий, которое мы обычно имеем в виду, говоря о «ходе времени». Слово же кайрос служило им для обозначения «вневременного времени», полнейшей осознаваемости момента настоящего, в котором каким-то образом заключено все. В христианской традиции это измерение времени называется «священный миг» или «вечное настоящее».

Одним из удивительных откровений, пришедших ко мне в измененном состоянии сознания, присущем «Дару волхвов» было открытие, что каждый способен переживать эти два временных измерения одновременно. Раньше у мен было двойственное отношение к этим двум разновидностям времени — «или/или», и я мог переживать их только порознь. В состоянии же высшей осознаваемости я, впервые на своем веку, пережил сплав этих доселе двойственных понятий. Если это ясное, наполненное светом сознание есть нечто родственное тому, что духовные учителя Востока называют сатори, самадхи или просветлением, то теперь я могу понять их стремление постоянно пребывать в этих состояниях. Блаженство не сравнимо ни с чем. Его притяжение полностью захватывает, а порой в каком-то смысле даже порабощает.

Сейчас мне кажется, что необходимо заново, более вдумчиво пересмотреть современную систему исследования сновидений, в которой мы привычно отделяем обыкновенные сновидения от предосознаваемых и осознаваемых. Я твердо уверен, что эти три категории деления неполны и недостаточны, поскольку я в своем сне пережил осознаваемость, коренным образом отличную от всего того, с чем я сталкивался раньше, и намного его превосходящую. На сегодняшний день я предпочитаю использовать для осознаваемых сновидений понятие «спектр сознания» и утверждаю, что в состоянии осознаваемости человек может обрести доступ к столь глубокому, обширному и уникальному спектру или диапазону психической энергии, что он не укладывается ни в одну из классификаций и выходит за рамки того, что мы с позиции состояния яви обычно называем «сознанием».

Теперь позвольте мне продолжить разбор сна. В «Даре волхвов» два разбойника символизируют для меня постоянно присутствующую в мире возможность насилия. Я воспринял их как напоминание о том, что враждебные силы могут в любой момент обрушиться на меня и бросить мне вызов, который станет частью моего духовного странствия. По правде говоря, в результате развития практики осознаваемых сновидений я стал ощущать себя в чем-то более уязвимым. Одним из конкретных моих страхов была боязнь, что я смогу стать «слишком чувствительным» — настолько чувствительным к ощущениям и тонким сферам сознания, что не сумею разрешать обычные ситуации или переживать обычные стрессы повседневной жизни. Очевидно, я нуждался в напоминании, что не могу чувствовать себя свободным от угрозы прямой атаки, как физической, так и эмоциональной. Этот сон дал мне ясное напоминание и прекрасные советы, как следует реагировать на потенциальную угрозу. Он показал мне, как сосредотачивать внимание, направляя его вовнутрь, как достигать полного равновесия и концентрации и, находясь в таком состоянии, ощущать уверенность в собственных силах. Во сне я чувствовал себя в полной безопасности, испытывая почти невообразимое ощущение внутренней свободы. Находясь в этом непоколебимом внутреннем состоянии, я купался в милости Божьей. Ощущение исходящего из глаз пламени стало для меня удивительной наградой. Я чувствовал, что могу испускать из глаз два пылающих лазерных луча, как будто это было некое особое, сверхъестественное оружие, которым я мог воспользоваться в случае необходимости. Однако большую радость я ощущал во сне оттого, что знал: мне не придется воспользоваться этой силой, и от покоя ума — следствия того, что я чувствовал себя выше желания наказать злоумышленников или первым нанести удар. В этом состоянии осознаваемости я не ощущал потребности нападать на них, хотя ясно понимал, что обладаю для этого достаточной силой. Просто я чувствовал себя в полной безопасности, что бы они ни сделали. Сон принес мне ясную весть: покой есть порождение полноты внутренней силы. Покой моего ума не зависит ни от каких поступков, которые могут совершить или намереваться совершить другие. Я пребываю в покое, когда в полной мере обладаю силой и осознаваемостью.

Тут в голову мне пришел вопрос: «Какой тип агрессии символизируют встреченные во сне разбойники?» Имеют ли они отношение к людям из моего окружения, которые каким-то образом мне угрожают, или же символизируют мою внутреннюю агрессивность, присущие мне агрессивные чувства и инстинкты?

Работая со сновидениями уже много лет, я постепенно предпочел заменить отношение «или/или» отношением «и/и». Я обнаружил, что гораздо важнее рассматривать сон как поэзию, нежели как прозу и таким образом предположить, что он обращается к нам сразу на нескольких смысловых уровнях. На некоторой стадии своего развития я стал понимать, что можно получить от сновидения максимальную пользу, если вместо вопроса «Что оно означает?» задаться вопросом «Что в совокупности оно может мне сказать?» Отказываясь от предположения, будто каждое сновидение обладает одним-единственным смыслом, мы открываемся для восприятия полнейшего изобилия, которое может нам предложить мир снов.

Таким образом, я стал рассматривать двух разбойников из сна сразу на обоих уровнях — как символы внешней агрессии, а также своей внутренней агрессивности. В любом случае, главный принцип, усвоенный из сна, оставался тем же самым: если я буду с полной внутренней концентрацией сохранять состояние сосредоточенности и равновесия, враждебные силы не атакуют и не одолеют меня. Понимание и преодоление собственной внутренней агрессивности оказалось несомненно самой сложной из задач. Яркой иллюстрацией этого стала очень трудная ситуация, с которой я в то время столкнулся.

Примерно за год до начала эксперимента соседский парнишка стал часто гонять на своей стереоустановке очень громкую музыку в стиле панк-рок. Почти все время громкость была просто оглушительной, музыка грохотом обрушивалась на меня и на моих домочадцев день деньской, иногда с самого раннего утра. Мы переносили это очень болезненно, поскольку окно нашей спальни выходило на соседний дом. Месяцами я делал неоднократные попытки найти с юнцом общий язык, убеждая его убавить звук, но все было безрезультатно. Наконец он совсем надулся и каждый раз, когда я к нему обращался, обещал сделать все, что угодно, лишь бы я отстал и не донимал его уговорами. Когда я пожаловался матери мальчишки, ситуация в семье стала для меня более понятна. Недавно из дома ушел его отчим, и паренек очень переживал. Я понял, что мать не в силах с ним сладить. Эта пытка длилась несколько месяцев. Часто грохот музыки оглушал нас по несколько раз в неделю, иногда посреди ночи. Порой эти атаки длились минут пять-десять, порой — два-три часа подряд.

Приблизительно через год такого эмоционального давления я стал испытывать отчаяние и сильную злость, даже ярость по отношению к наглому юнцу. В конце концов я так озлобился, что иногда ощущал в себе способность убить виновника наших страданий. Несколько раз мне приходила в голову мысль взять бейсбольную биту, пойти к соседям и в припадке слепой ярости сокрушить все, что попадется под руку. Разумеется, мне приходилось сдерживать подобные порывы, и от этого они становились еще сильнее и взрывоопаснее. Я был потрясен, когда обнаружил, насколько убийственная ярость меня переполняет. Впервые в жизни я всерьез задумался об убийстве человеческого существа. Я с изумлением понял, что теперь знаю нутром, по собственным переживаниям, как один человек может испытывать непреодолимую тягу убить другого. Теперь я знал: живущий во мне разбойник может целиком завладеть моей личностью, если какие-то отрицательные обстоятельства будут сохраняться достаточно долго.

Мы с Чарлин стали обращаться в полицию всякий раз, когда парнишка и его друзья-подростки снова устраивали бедлам. Но неоднократные визиты полиции к соседскому крыльцу ни к чему не привели, разве что еще больше обострили ситуацию, которая и без того была напряженной. Мальчишки затеяли с полицией игру в кошки-мышки: стоило появиться полицейской машине, как они выключали стереосистему и прикидывались паиньками, а как только полиция уезжала, они снова врубали музыку на полную мощность. Ничуть не боясь полицейских и ни в грош не ставя их работу, юнцы продолжали губить нашу семейную жизнь, наш сон и, разумеется, мой эксперимент со сновидениями. Наконец, не в силах больше переносить это издевательство, мы с Чарлин приняли поспешное и вынужденное решение сдать свой дом внаем и уехать. Мы все равно подумывали о переезде, но в сложившихся условиях у меня было полное ощущение, что меня выгоняют из собственного жилища. Из-за полнейшей безысходности эта ситуация стала самой мучительной из всех, с которыми сталкивала меня жизнь. Еще более мучительным было признать, что в этой ситуации я оказался совершенно беспомощен и не смог обрести покой ума и внутреннюю силу, необходимую для защиты от «разбойников», которые жили по соседству со мной.

Сон «Дар волхвов» посетил меня примерно за год до того, как мы приняли вынужденное решение переехать. Скоро я понял, что это осознаваемое сновидение содержало в себе много уроков — о жизни, о тьме, о свете. Тогда уроки этого сновидения обрушились на меня бурно и стремительно — так бурно и стремительно, что я не сумел усвоить их все сразу. У меня просто не хватило времени и энергии, чтобы впитать и переварить такой стремительный поток идей, событий и переживаний. Наверное, самым трудным для меня уроком стала необходимость признать, что во мне живет «внутренний разбойник» — способность в критической ситуации прибегнуть к насилию. Эта часть моей темной стороны, «тени», как окрестил ее Юнг, оказалась спроецирована на соседского парнишку и его дружков-хулиганов. Острота этой проекции сделала меня повышенно уязвимым для их поступков, повышенно чувствительным к их агрессивному поведению. Хотя все годы, когда мы жили бок о бок, я старался скрывать свое отношение к юному соседу, внешне держась с ним дружелюбно, в душе у меня часто бушевали возмущение и неприязнь. К несчастью для себя, в тот раз я не сумел преодолеть отрицательной проекции по отношению к подростку, и от этого внутреннее измерение моего конфликта с ним становилось все напряженнее.

Еще одним моим несчастьем было то, что я тогда оказался не готов защитить себя во внешнем измерении конфликта — все мои попытки остановить стереофоническую атаку из соседнего дома заканчивались полным крахом. В конце концов, задним числом я понял все это — все мы, как известно, крепки задним умом. Я понял, что оказался не готов к этой ситуации, потому что еще не совсем покончил с внушенной в раннем детстве потребностью быть «хорошим мальчиком». Родители всегда поучали меня «не смей драться», и на какой-то стадии своего развития я прочно усвоил этот их завет. К тому же одиннадцать лет моей жизни прошли в католической семинарии, где я учился на священника. Между тринадцатью и двадцатью пятью годами меня постоянно учили «подставлять другую щеку» и развивать в себе «милосердие» и «безграничное терпение». Священников учат, что нужно прежде всего быть добрыми, и редко поощряют в них агрессивность, даже если дело касается самозащиты.

Но еще более важным, чем запреты со стороны семьи и общества, было то, что у меня очень чувствительный для мужчины характер и темперамент. Я ненавижу драки. Агрессия, склоки и бесчинства всегда, с самого детства, были мне отвратительны. Поэтому моя собственная агрессивность, которая с раннего детства таилась в сфере бессознательного, оказалась для меня чем-то незнакомым. Во время нашей вражды конкретные идеи — какие-то действенные способы одолеть противника в лице вредного подростка — просто не приходили мне в голову. В конце концов, я с кристальной ясностью усвоил этот конкретный урок из другого сна, который увидел и понял почти через два года после того, как мы с Чарлин уехали из старого дома¹⁴. Однако в разгар конфликта — как с самим собой, так и с соседским мальчишкой — я был как никогда далек от мысли, что можно действенно использовать собственную агрессивность.

¹⁴ Этот сон и размышления о нем я включил в главу 9. Называется он «Сладкозвучный рог Женевьевы».

Следующим по важности после разбойников был появившийся во сне образ царя Ирода. Ирод — темноволосый, ясноглазый, облаченный в роскошное одеяние винного цвета — чем-то напоминал меня самого. Его одеяние было точь в точь такого же цвета, как длинный винно-красный наряд, который я специально сшил к свадьбе и все эти годы бережно хранил как реликвию. Сходство цвета между одеянием Ирода и моим собственным свадебным нарядом придавало моему сну удивительный поворот, совершенно явно намекая, что образ Ирода — неотъемлемая часть меня самого. Бессознательное столь настойчиво желало рассматривать Ирода именно так, что создало в сновидении этот своеобразный символ, который может легко остаться незамеченным для постороннего исследователя, но который я, сновидец, сразу распознал с необычайной эмоциональной остротой. Такой оттенок этого сна является хорошим примером того, насколько убедительно и творчески может общаться с нами бессознательный ум, прибегая для этого к конкретным образам сновидений.

Кроме того, Ирод олицетворял ту часть меня самого, которая, на первый взгляд, использует интуитивное, спонтанное сознание, однако в действительности внутренне настроена на него. В сновидении внешние атрибуты Ирода выглядели изысканно, однако ему не доставало внутреннего настроя. Его неоднократные ухмылки напомнили мне о том скептицизме и даже цинизме, с которым я иногда относился к собственным изысканиям в области осознаваемых сновидений, медитации, визуализации и прочих родственных духовно-психологических процессов. Несмотря на то, что я отдал этой работе много лет, временами меня одолевали душевные сомнения и недоверие относительно ее подлинной ценности и пользы. И хотя порой мои сомнения бывали достаточно сильны, все эти годы мне всегда удавалось подняться над ними и получить убедительное воздаяние и подтверждение того, что работа со сновидениями — надежный и полезный метод психотерапии. В моем сне образ Ирода олицетворял ту приглаженную, образованную, воспитанную, скептическую часть меня самого, которая не верит в эффективность психотерапии, хотя внешне делает вид, что это так. Ирод как типичный циник окружил себя сонмом лжесвятых и бездарных звездочетов, которые своим скудоумием только усиливали его собственную посредственность.

Тем не менее, в моем сне мудрец, волхв, оказался более сильной моей стороной — он не поддался на ложное гостеприимство Иродом, поскольку понял, что кроется за внешним великолепием царя и его ухмылками. Благодаря исключительным качествам этого мгновения осознаваемости я еще раз понял: очень многое из того, что человек видит и создает в этом мире, зависит от внутренних качеств его сознания. Не обладая внутренней настройкой, Ирод был просто не способен оценить ни странствия мудреца, ни звезду, ни младенца Христа, ни, наконец, сам Свет. Как человек, пребывающий во мраке и привыкший к мраку, он мог только сопротивляться пришествию Света. Здесь в сновидении звучала явная нота ободрения: мое высшее «я», символом которого выступал мудрец, легко одерживало победу над скептически настроенным циником. Во сне, едва убедившись, что Ирод не обладает внутренней настройкой, я принял мгновенное решение: продолжить путь, не прибегая к его помощи. Этот мгновенный выбор усилил мое представление о том, что настройка сознания на «сердечный центр» является главным и необходимым условием духовно-психологического странствия. Без нее все остальное бессмысленно. Великолепное одеяние царя, его прекрасный ковер, его сонм звездочетов — все это мало что значило и не имело особого отношения к моим поискам. Материальные предметы, какими бы изящными, утонченными и красивыми они ни были, — для странника вещи второстепенные. Христос как носитель Света пришел, дабы мы смогли осознать само сознание. Он пришел, чтобы провозгласить: ничто в этом мире не обладает такой ценностью, как качество нашего сознания¹⁵.

¹⁵ «Я пришел, чтобы жизнь имели и в избытке имели» [Евангелие от Иоанна 10:10].

Едва покинув дворец Ирода, я снова увидел звезду — «крупная и яркая, она виднелась на северо-восточном небосклоне». Эта часть сна стала для меня прекрасным примером того, как чувствует себя достойный человек, когда, отвлекшись на какое-то время, снова возвращается на прежний путь. Я был поражен, заметив, как быстро моя внутренняя настройка позволила мне снова обнаружить звезду и последовать за ней, после того, как я совершил верный поступок — покинул дворец Ирода. В этом случае награда за такое правильное действие последовала незамедлительно. В этот миг сна я наконец-то прибыл к так давно искомой цели своего странствия и ощутил великую радость и острое предчувствие чего-то удивительного. Этот эпизод сна принес для меня так много важных уроков, что я навряд ли успею усвоить все до конца жизни. По сравнению с пышной изощренностью дворца Ирода, этот эпизод в своем внешнем проявлении был наполнен совершенной простотой и безмятежностью. Здесь в изобилии присутствовали смирение и покой — важные признаки истинного величия. И, прежде всего, здесь был Свет! Странствующий мудрец наконец-то достиг источника Света! Этот Свет непрерывно лучился из тела младенца, озаряя весь дом и всех, кто в нем находился. На лице младенца играла безыскусная улыбка любви... и весь он сиял, постоянно и непрерывно. Как и у солнца, его единственная цель заключалась в том, чтобы посылать миру свои чудесные лучи.

Часто размышляя на эту тему, я пришел к выводу, что главное в этом эпизоде — не младенец Христос, а Свет. Младенец являлся проводником, носителем Света. Сущностью же моих поисков был сам Свет. Именно к Свету стремится сновидец, именно с ним я искал возможность соединиться, когда начинал свой эксперимент. Я испытал сильное влияние римско-католического окружения и воспитания и поныне живу в условиях христианской культуры, поэтому неудивительно, что в моем конкретном случае носителем Света в осознаваемом сновидении выступает младенец Христос. Столь же неудивительно, что для передачи Света сновидение явило мне инсценировку одного из ключевых эпизодов Нового Завета и даже отвело мне роль в этом действе. И то, и другое мне очень понятно и лестно. Но я к тому же убежден, что Свет мира осознаваемых сновидений может передаваться через любые другие уместные символы, независимо от того, считаются они явно религиозными или нет. Я уверен, что в зависимости от культурной и образовательной среды человека таким же проводником в осознаваемом сне вполне мог бы стать Будда, Махатма или Моисей. Кроме того, Свет может передаться через образы, которые обычно не относят к числу религиозных, как это бывало в некоторых других моих осознаваемых сновидениях — в качестве примера я мог бы назвать орла с распростертыми крыльями, деревья, цветы, кристаллы, произведения искусства и другие прекрасные образы. В конце концов, не столь уж важно, каким образом передается Свет. Самое главное и ценное в развитии осознаваемых сновидений — это контакт со Светом, и сам Свет всегда важнее, чем его носитель.

Впоследствии, размышляя об этом, я пришел к выводу, что многие люди должны дать такому сну, как «Дар волхвов», высокую оценку, однако никогда нельзя заранее или с уверенностью сказать, что подобное сокровище придет к тебе. К состоянию осознаваемости следует подходить со смешанным чувством — будто одновременно «ловишь» его и «отпускаешь». Может быть, время пригласить свет настало, но, разумеется, было бы глупо требовать, чтобы он появился. Такое «желание без притязания» — именно то чуткое и тонкое состоянием сознания, которое необходимо для подобного поиска [34, сс. 36-37]. Это состояние, исполненное предвкушения и в то же время свободное от каких бы то ни было ожиданий. Состояние, развивающее глубокую общность между нашим «я» и космосом. Состояние, которому свойственно желание развивать непривычное и в то же время жизненно необходимое внутреннее равновесие и оставаться в таком равновесии бесконечно долгое время. Если такой великий «сон-дар» придет к нам, он будет одновременно долгожданным и неожиданным и станет для нас даром Духа, бесценным сокровищем, которое в один прекрасный миг появляется само.

По мере того, как «Дар волхвов» приближался к своей кульминации, я ощущал колоссальный эмоциональный подъем — он был настолько ошеломляющим, что сокрушил все привычные защитные механизмы моего «я», все мое самообладание. Во сне я непрерывно и неудержимо рыдал, и, похоже, это продолжалось довольно долго. Такой ураган чувств заставлял все мое тело содрогаться, но ощущение при этом возникало на редкость приятное. Для меня оно стало воплощением покоя, облегчения и завершенности. В этом эпизоде сна я наконец-то почувствовал себя дома — не нужно было больше никуда стремиться, ничего искать, преодолевая тяготы долгого, опасного пути. В моем сне это ощущение долгожданного свершения было явно и убедительно отмечено двумя особыми психическими феноменами: ретроспективным показом всего моего путешествия и телепатическим общением с Марией.

В моей памяти мгновенно промелькнуло все странствие до мельчайших подробностей. За один краткий миг передо мной прошел весь долгий путь от начала до конца. Я абсолютно ясно и безошибочно понял всю значимость и совершенство этого мгновения. Этот исчерпывающий обзор напомнил мне рассказы некоторых людей, побывавших на грани смерти: в тот миг, когда они понимали, что им суждено умереть, перед ними за единое мгновение проходила вся жизнь. Раньше я как правило относился к подобным рассказам скептически, недоумевая, как за одно мгновение человеческое сознание может вместить в себя столько сведений. Теперь же, получив в осознаваемом сновидении такое переживание, я полностью убедился, что в измененном состоянии сознания, подобном осознаваемому сну или переживанию близости смерти, это становится вполне реальным. В это невероятное мгновение сна мое сознание безбрежным потоком наводнили тысячи, а, может быть, и миллионы мыслей и воспоминаний, причем каждый отдельный образ занимал в общей последовательности присущее ему одному место. Как сказал Уильям Блейк, в такие мгновения душа способна «в мгновенье видеть вечность»¹⁶.

¹⁶ Уильям Блейк, из «Прорицаний невинности [4, с. 150]:

¹⁶ «В одном мгновенье видеть вечность,

¹⁶ Огромный мир — в зерне песка,

¹⁶ В единой горсти — бесконечность

¹⁶ И небо — в чашечке цветка».

¹⁶ (пер. С. Маршака)

Еще одним поразительным событием в этом сновидении явилась телепатическая связь с Марией, матерью младенца Христа. Это было поистине удивительное переживание — смотреть ей в глаза и знать, что она полностью меня понимает. Такое обоюдное, одновременное телепатическое общение, как все подлинные телепатические переживания, полностью выходило за рамки слов. Невозможно передать то облегчение и счастье, которое я испытал в этом душевном слиянии.

Телепатическое общение вносит в нашу жизнь множество удивительных, волнующих возможностей. Может быть, в один прекрасный день, когда все человечество достигнет большей психической гармонии, люди смогут общаться друг с другом телепатически, и тогда слова вообще станут практически не нужны. Телепатическая связь, пережитая в этом сне, вдохновила меня на размышления о тех возможностях, которые ожидают нас на некой более высокой ступени эволюции. Во сне я полностью понимал Марию и она полностью понимала меня. В единый миг мы обменялись десятками мыслей и вестей, которые совершенно отчетливо сновали между нами со скоростью света. Каждая весть посылалась по адресу и принималась во всей полноте. Каждая весть передавалась точно, в надлежащем порядке и последовательности. Не было никаких непониманий, никакой необходимости что-то объяснять друг другу. Все происходило легко, без усилий, в считанные мгновения.

Как сказано в Новом Завете, трое мудрецов принесли в дар новорожденному Иисусу три особых подношения: золото, ладан и смирну¹⁷. Усвоенное мной с детства истолкование этих даров, традиционное для католической веры, было таково: каждый дар нес в себе особый смысл, передавая пророческую весть о жизни новорожденного младенца. Согласно этой изустной традиции, Иисусу принесли в дар золото в знак того, что однажды его объявят царем, ладан — в знак того, что однажды его объявят богом, а смирну, особое лекарственное снадобье, — в знак того, что однажды он претерпит страдания и умрет.

¹⁷ Евангелие от Матфея, 2:11.

Когда я стал размышлять о том, что во сне принес в дар младенцу Христу золото, мне на ум пришло много мыслей. Каждый человек ощущает насущную потребность сделать свой вклад в жизнь на земле. Я называю эту потребность «насущной», потому что она вытекает из простого факта существования человека. У каждого есть нечто такое, что можно принести в подарок миру. Наше странствие — паломничество, ставшее целью жизни, — не может считаться завершенным, пока паломник не принес свой дар. Внутреннюю потребность принести свой дар испытывает каждый человек. Отказ от нее в конце концов приводит к деградации личности и постепенному обращению нашего «я» от радости к горечи. Поэтому принесение дара и реализация творческого начала личности тесно связаны.

Каждый человек не только ощущает насущную потребность принести дары и сделать свой вклад — я также убежден, что у каждого человека есть свой особый дар, свой «высший дар», превосходящий все его остальные вклады. Некоторые из нас переживают долгую борьбу и длительные поиски, прежде чем обнаружить в себе этот особый дар, полностью осознать свое особое дарование. Другие обнаруживают его легко и довольно рано. Однако после того, как мы его обнаружим, нам предстоит принять важное решение: позволим ли мы себе открыть этот дар миру? Такое открытие требует своеобразного смирения и готовности преодолеть душевное смятение и чувство незащищенности, которое возникает у людей при обнародовании своих особых подношений. Часто оказывается необходимым преодолеть страх и беспокойство по поводу того, что нас при этом ожидает: успех или неудача, похвала или хула, высокая оценка или низкая, как будет выглядеть наш дар в сравнении с дарами других людей, станет ли он для нас средством получения славы и почета и так далее. Преодолевая любые встающие на пути препятствия, мы в конце концов вступаем в союз с той высшей силой, которая помогает нам найти наше истинное место в этом мире и, заняв его, обрести покой ума.

В своем осознаваемом сновидении, поднося в дар младенцу Христу «чистое золото», я совершенно ясно понимал, что приношу самое лучшее, что у меня есть. Во сне у меня и в мыслях не было оставить что-то для себя — я отдавал самое лучшее, потому что наконец-то оказался перед самим Ясным Светом. Высший дар был принесен в мгновенном порыве, сопровождавшимся полным облегчением и абсолютной потерей самообладания (неудержимые рыдания). Смирение было абсолютно полным, оно происходило на всех уровнях моего бытия во сне. Я ощущал, будто каждая клеточка моего тела содрогается от рыданий. Но это смирение ни в коем случае не воспринималось как «потеря». Напротив, во сне я ощущал его как огромное приобретение, как взаимообмен со вселенной, в результате которого я чувствовал себя безмерно обогащенным. Я с радостью и смирением пожертвовал свое чистое золота, рыдающее тело и потерю самообладания, чтобы получить величайший из даров — любящие, безмятежные объятия Ясного Света. Это смирение ни в коем случае не воспринималось как «поражение». Напротив, я ощущал его как вершину величайшей победы, которую я когда-нибудь переживал во сне или вообще в жизни. В этом эпизоде осознаваемого сновидения я столкнулся с важнейшим парадоксом¹⁸ духовного преображения: только сдаваясь, мы побеждаем, только отдавая — получаем, только жертвуя, мы обретаем самый прекрасный из даров, который может предложить нам вселенная: Ясный Свет.

¹⁸ Лучшее определение понятия «парадокс», которое мне довелось услышать, таково: «Парадокс есть кажущееся противоречие в терминах, которое, тем не менее, оказывается истиной».

Заключительные мгновения сна напомнили мне рождественскую живую картину: все действующие лица неподвижно застыли на своих местах — стоя, сидя или преклонив колени, — а из центральной фигуры, захватив все мое внимание без остатка, струился свет. В конце сновидения я сохранял полную осознаваемость и полную сосредоточенность на младенце Христе, позволяя изливающемуся из него свету входить в мое сердце и душу. Я желал только одного: пусть этот свет проникнет в каждую клеточку, в каждую пору тела и растворится там без остатка.

Заключительное переживание этого осознаваемого сна оказалось во многом необычнее вымысла и несло в себе юмористическую ноту, прозвучавшую контрастом всему остальному. Поразительно, что в те мгновения, когда мой сон близился к развязке, Чарлин стала приглашать меня (мое физическое тело) к любовным утехам. До чего невероятное по времени совпадение! После некоторых размышлений я понял, что ее авансы тоже были важной частью общей педагогической силы этого совершенно особого сна. Уже многие годы я слышал об учениях восточных духовных наставников, которые утверждают, что некоторые высшие состояния сознания более приятны и несут большее блаженство, нежели половые сношения и оргазм. Теперь, на основе полученного в этом осознаваемом сновидении личного опыта, я могу подтвердить истинность подобных теорий. В конце сна, одновременно осознавая три уровня и ясно понимая, каков будет мой выбор, я не чувствовал ни малейшего колебания или сомнения относительно того, что же именно мне выбрать. Я ни за что не променял бы духовное блаженство этого осознаваемого сновидения на плотское наслаждение, переживаемое в физическом теле. Даже теперь, когда я пишу эти строки, разница в качестве между двумя уровнями наслаждения видится мне с безошибочной ясностью. Говоря об этом, я ни в коем случае не желаю обесценить или приуменьшить притягательность или важность сексуального наслаждения. Я только пытаюсь сказать: на примере этого переживания я убедился, что высшие уровни блаженства действительно существуют и что наслаждение и реализация, которые человек может на них обрести, превосходят самые смелые порождения нашей фантазии. Состояние осознаваемого сновидения обеспечивает нам доступ к этим измененным или высшим уровням сознания, где нас ожидает множество неожиданных сюрпризов, удовольствий и восторгов, которые далеко превосходят обычные человеческие переживания.

Такое новое интуитивное понимание сексуального наслаждения помогло мне увидеть сексуальность с новой точки зрения. Этот новый взгляд никак не повлиял на мою сексуальную жизнь — ни качественно, ни количественно. По сути, дополнительная осознаваемость, ставшая результатом этого яркого сна, пошла ей не во вред, а только на пользу. Не стало новое переживание и причиной разрушения каких-то моих старых убеждений. Скорее оно послужило подтверждением некоторых теорий индуистских и буддийских учителей, теорий, с которыми я уже некоторое время был поверхностно знаком.

Сегодня, оглядываясь назад, я могу назвать «Дар волхвов» вершиной своего эксперимента с осознаваемым сновидением. Если я представлю себя путешественником, штурмующим высочайший в мире горный хребет, этот сон и по сию пору остается самой высокой вершиной на которую мне посчастливилось ступить. Но ведь на горе не остаются навеки — наш жизненный путь продолжается, и в моем повествовании есть и другие главы, тоже сложные, увлекательные и многообещающие. Сойти с вершины — значит спуститься в долину, где перед нами встают все те препятствия, которые нам суждено встретить в поисках прекрасного вида. Скоро я понял что с этим пиковым переживанием необходимо сжиться. Для меня это означало, что предстоит проделать большую внутреннюю работу — только она даст мне силу и готовность, необходимую для того, чтобы навсегда открыться этим проводникам силы и света.

На этом этапе эксперимента мне стало ясно, что исследуя осознаваемые сновидения, я столкнулся с совершенно необычным источником энергии, гораздо более прекрасным, чем я предчувствовал, и гораздо более мощным, чем мне когда-нибудь доводилось ощущать. Благодаря такому повороту событий я стал по-новому оценивать все важнейшие аспекты своего эксперимента, понимая, что необходимо развить куда большую внутреннюю силу, чтобы пропускать через себя такое количество энергии. Кроме того, я понял, что должен заново научиться использовать эту энергию не во вред, а во благо. Но прежде всего, меня переполняло всепоглощающее чувство благоговения и изумления. Интересно, — думал я, — что еще готовит мне мир осознаваемых сновидений?