ПСИХОПАТ, ОКАЗАВШИЙСЯ ЖЕРТВОЙ ДЕДОВЩИНЫ
— Просто ношу в себе что-то… Тяжело. А может я уже не человек. Но после армии я думал все эти переживания прекратятся. А они продолжаются.
— Расскажите, кем вы были до армии, что собой как личность представляли до службы.
— Я совершил глупость, что пошёл в армию. Вообще я раньше был парнем неглупым. Ну, разве может быть глупым студент, выгнанный с последнего курса философского факультета? Конечно, нет. Я даже не разделял точку зрения с профессором философии настолько, что меня отчислили перед окончанием университета? Вот и попал в армию.
(Мой пациент досрочно был демобилизован из рядов Российской армии в силу обнаружившегося во время службы психического заболевания. Во время службы он неоднократно делал попытку самоубийства, вызванную страданиями и дедовщиной. Дальнейший анализ покажет, что психопатия, благодаря которой моего пациента вообще не должны были брать в армию уже была ранее.)
— А может быть, вы только умели производить впечатление высокоинтеллектуального человека, но не были таковым?
— Нет. Я много читал. Я был задумчивым, часто был в себе. Я мог то смеяться, то резко переходить в наигрустнейшие размышления. Я удивлялся прочитанному в любых книгах поражала. Это даже настораживало моих родителей. Я как промакашка впитывал всё, что состояло из букв. Это моё поглощение было беспредельным.
(Дальнейший психоанализ показал, что когда мой пациент стал постарше, то эта способность безгранично потреблять знания автоматически сменилась беспредельным потреблением алкогольных напитков. Хотя, мой пациент оправдывался, что в этом виновата система и среда, в которую он попал.)
— Вы обладали гипертрофированной заносчивостью в потреблении прекрасного, которое часто было прекрасным только для вас самого. Не так ли?
— Видимо. Именно поэтому, будучи подростком, я целыми днями сидел и читал всё без разбора. Я помню, как мимо моего сознания проходили большие знания.
(Мой пациент не оговорился сказав «мимо»)
Эти знания удивляли меня и порой доводили до такого наслаждения, что я ронял книгу, закрывал свои глаза и с улыбкой на лице то ли спал, то ли бредил.
— Это, по-видимому, происходило с вами благодаря отождествлению себя с авторами гениальных творений?
— Да, я где-то прочитал, что у всех гениев есть двойники с такими же способностями, но не занимающимися творчеством, чтобы не повторяться. И я стал уверенным в том, что творения гениев, которые я читаю созданы моим сознанием и поэтому творить что- либо нет необходимости. Они все не знают кто я, а я знаю кто они. Они все бездарности. Они никогда не поймут того, что я понимаю.
— То есть, вы всё гениальное уже написали и зачем вам чему — то учиться и где-то работать?
— Да, я был уверен, что читаю всё то, что уже когда-то сам же написал. Именно эта уверенность позволяла мне читать и читать, своё же. Я уходил в свой мир и не желал выходить в общество? Ведь общество меня всегда хочет использовать, а за это мне не платит. Был один такой, всегда слушал меня, а потом раз и издал книгу. Теперь в Америке миллионер, живёт на моих идеях.
(Знали бы истинные гении, что когда-нибудь благодаря своим трудам, они породят у своих потомков такую изощрённую форму веры в собственное величие?! По-видимому, в моём пациенте имеет место психопатия, как шизоидное расстройство личности, которая характеризуется замкнутостью и необщительностью, неспособностью к тёплым эмоциональным отношениям с окружающими, склонностью к аутистическому фантазированию и погружённостью в свой внутренний мир. При этом мой пациент несмотря на свою «гениальность» так ничего не написал, не выразил, не достиг не одной из поставленных целей, имея слабую волю и рассеиваясь на всё и вся.)
— И всё же путь на философский факультет университета вам был уже заказан.
- По-видимому, благодаря вашему такому восприятию многие вас гнали как юродивого, как странного типа?
— А знаете, я ведь гордился тем, что меня отовсюду гонят, поэтому с каким-то превосходством я сообщал своим близким, что являюсь изгоем общества. Я ведь был необычным изгоем…
— Изгоем, соединяющим в себе трусливость к решительным действиям и творчеству, но с верой в своё величие?
(Вера в своё величие у моего пациента является особой неявной, замаскированной. Я почувствовал, что это была мания юродивого, но эрудированного изгоя, которая выглядит одновременно психическим уродством и ложной святостью. Поэтому внешне при неглубоком общении мой пациент произвёл на меня впечатление до предела культурного и скромного человека.)
— Но стоило кому-то вызвать во мне раздражение, то я с помощью изощрённых речевых оборотов, мог нахамить, причём не напрямую, но собеседник догадывался на кого направлены его слова. Это пожалуй, было единственным, что я делал по настоящему гениально. Особое раздражение во мне вызывали люди, имеющие достаток. Сытость и слащавость некоторых моих знакомых, которых как я считал на порядок ниже по сравнению со мной, вызывали во мне желание борьбы и я боролся с ними как Дон Кихот с ветряными мельницами, как с классом эксплуататоров — шёл в шахматный кружок, выбирал самого сытого и преуспевающего, но слабо играющего любителя шахмат, и, устраивал разгром и интеллектуальное унижение настолько мастерски, что противник уходил оскорблённым и долгое время не появлялся в шахматном клубе.
— Ещё, что вызывало в вас тогда раздражение?
— Особое раздражение во мне вызывали люди, занимающиеся творчеством, но не имеющие той большой эрудиции, которой обладал я сам.
— Странно. А почему вас раздражали творческие люди?
— Я сам не занимался творчеством не только потому, что «не хотел повторяться со своими гениальными двойниками». Ну и другие были причины.
(Психоанализ показал, что раздражение это было связано с тем, что он подсознательно чувствовал свою скромность, которая никак не могла сочетаться с манией величия, пылавшей в нём. Неоднократные попытки что либо сотворить сразу приводили его к сильному восхищению собой и отождествлению с авторами гениальных трудов, что он переставал работать. В целом, мой пациент с большим трудом мог доводить какую либо работу до конца и достигать поставленной цели.)
— Постарайтесь меня понять и будьте внимательны к тому, что я сейчас вам скажу. Есть личности, сознание которых, как поле, на котором проходят большие знания, проходят мимо и не вырастают. А есть личности, имеющие сознание, которое полем не назовёшь, так всего «три сотки и две грядки», но на них вырастают плоды — новые знания. Мысли этих личностей «ухожены» как у хороших садоводов. Именно эти «сытые садоводы» больше всего и раздражают вас? Не так ли?
(Пауза)
— Я об этом догадывался. В какие бы размышления я не пускался в конце концов я всегда грёб под себя. Да… Эти рассуждения всегда приводили меня к нежеланию что — то делать для других. Да, именно так. Да, я окончательно запутался тогда и развил в себе настолько сильную депрессию…
— Что не заметили, как открыли для себя мир пьянства и нырнули в него с такой же страстью и беспредельностью, как когда-то ныряли в чтение книг. Не так ли?
— Да, так. Всё это быстро сказалось на моей учёбе и привело к конфликтам с преподавателями и я был отчислен с последнего курса университета.
— У вас девушка была?
— Да, была. Она прелесть. Она часами выслушивала…
— Ваши замаскированные размышления о своём величии перед миром?
— Ну, ей от них было интересно. Кстати, она меня называла интеллектуальным агрессором.
(Анализ показал, отношения с этой девушкой стали основой для позитивных изменений, но эти встречи были недолгими так как моего пациента забрали в армию. Эта девушка частично растопила в нём ощущение собственного величия и по сути своей частично вылечила моего пациента от мании величия и изменила его представления о женщинах как о «безмозглых курицах»).
— Ну, теперь расскажи об армии. С чего начались твои проблемы.
— Да сразу они начались. Уже на проводах. Как только попрощался с друзьями и близкими у стен военкомата, как только зашёл в полудушный вагон. Весёлого было мало.
— И что вы такое увидели, что стали страдать?
— Я пытался вглядеться в эти лысые, небритые лица вчерашних городских и деревенских подростков и видел нечто общее, что объединяет их. Припухлость глаз на фоне лысого и круглого черепа делала их глаза глубоко посаженными и поэтому большинство из них казались мне просто преступниками, направляющимися в места не столь отдалённые. А может быть мне это казалось? Дебильный взгляд некоторых из них настолько настораживал (Процент дебилизма среди новобранцев, как показывают исследования растёт), что на всякий случай я делал вид, что не замечаю их и всё же мне это не удалось и я услышал в свой адрес типа «браток, что-то ты на меня не так посмотрел!» и я получил пустой пластмассовой бутылкой по голове от одного широкоплечего брюнета. Рядом сидящие ребята заржали каким — то неестественно выдавливаемым и больным смехом. Я взял спокойно эту бутылку и нанёс ответный удар по тому же месту. Брюнет со звериной агрессией на лице схватил меня за волосы. Весь вагон вдруг резко разделился на различные преступные группировки, а я же в них не ходил. Потом появились вдрыск пьяные майор и сержант. Они шли вместе в обнимку и плавно качались то в одну, то в другую сторону. Также плавно, но невнятно майор что-то произнёс и развеселив ребят удалился из вагона, который через полчаса по примеру военного руководства был пьян, обосран и облёван. И только тогда я догадался, почему во время своей «пламенной речи» сержант сказал: «На полу не лежать, из окна не блевать!». Говорили одно, а делали другое.
— Больше стычек между новобранцами в пути не было?
— Стычки между новобранцами были частыми на протяжении всего пути и лишь по прибытии в военную часть большинство из нас превратились в послушных «шнурков и душков» нашей доблестной армии.
— Потом, по-видимому, начались издевательства и дедовщина?
— Конечно. Что тут рассказывать. Это не интересно.
— И всё-таки расскажите. Постарайтесь выразить всю эту гнусность и осмыслить её.
— Я сильно начал страдать от одного деда. Его звали Амир. Непредсказуемая агрессивность Амира настораживала даже его друзей, хотя возможно таковых у него и не было.
— А в чём выражалась его непредсказуемость?
— Ну, он как ласковый кот мог приблизиться к человеку, ко мне, «облизать» его словами, расположить его настолько, чтобы тот потерял бдительность и молниеносно без причины нанести ему сокрушительный удар. Я даже с ним вначале дружил и он мне многое рассказывал о себе, а потом стал издеваться. Амир с детства был таким. Он мне сам рассказывал.
— Что прям так и рассказывал о своём детстве?
— Да, но потом это же использовал в оправдание своих издевательств над нами. Он был агрессивным, по его рассказам уже с детства, и непредсказуемым, и все от него страдали даже его родной дед. Когда ему было четыре года, как он мне сам рассказывал, чтобы я особенно не переживал по поводу его издевательств, он порой ласково садился на колени своего деда, прижимался к нему настолько, что тот от удовольствия выполнял все любые его желания. А он, то есть Амир, просил всего-то ничего — закрыть глаза. Потом была длительная пауза, в течении которой, Амир копил слюни и лишь затем происходил резкий плевок в лицо деда. Дед, по-видимому, прошедший всю войну, то ли плакал, то ли смеялся от таких диких выходок своего любимого и единственного внука. Амир, потом рассказал, что это, дескать, плевок от его родной дочери — проститутки, бросившей своего сына, то есть его самого. Амира мать бросила. Потом он также копил слюни и выплёвывал на нас духов и черпаков, то есть на лысые наши головы.
Потом Амир рассказывал, что осуществлял и в детском саду. Например, просил мальчика или девочку по группе сесть на корточки и мочился прямо на них. Благодаря своим экзотическим поступкам Амиру пришлось поменять четыре детских сада. Он так рассказывал. Это похоже на него.
— И что эти действия он осуществлял и в отношении молодых солдат?
— А к чему, я это говорю-то. К тому, что он сначала рассказывал, что он вот такой с детства и не может иначе, а потом, делал это в отношении нас. Сажал нас на корточки и ссал на нас. Потом мы стирали свои шинели. Вы не поверите, но это было так. За всё время службы он поссал на меня шесть раз. Мы даже знали чья очередь на обоссание и ждали этого дня.
— Ну и дальше как проходила ваша служба?
— Вот так мы служили. Сначала духами, потом шнурками, затем черпаками.
— Все подчинялись этой градации и проходили эти все этапы или были такие, которые сопротивлялись дедовщине?
— Был у нас один такой Сашка, смелый. Он не проходил это. Его так не разу Амир и не обоссал. Он уже после месяца службы стал дедом досрочно. Ну мнил себя таковым. Он позволял себе в начале службы всё, что позволяет себе дед — солдат который готовится к демобилизации. Так, например, известно, что деды отбирают у новичков, тобиш духов, форму и обмундирование, выданные для несения службы. Эту участь в нашем взводе не миновал никто. Попытка одного деда снять с Сашки сапоги не увенчалась успехом. Более того один дед, утром обнаружил, что его сапоги гвоздями прибиты к полу. Сашка не просто прибил их к полу молотком, но и нассал в них. Нассал в сапоги деда. Обычно, с регулярностью прибивали и ссали в сапоги духов и черпаков, а тут взяли и нассали в сапоги деда. Ну, Сашка своё получил. Он попал в госпиталь и говорят, что будет инвалидом. Деды отомстили.
— Судя по всему, вы являетесь жертвой издевательств, вызванных дедовщиной в амии? А не могли бы вы вкратце рассказать об этих приёмах издевательства?
— Известны классические приёмы издевательства дедов над духами, черпаками и шнурками. Если их перечислять то получилось бы целая книга. Незаслуженные наряды — это только цветочки. Но и они изнурили меня так, что я упал без сознания прямо на кухне.
— От чего вы больше страдали: от физического или от морального унижения?
— От морального. Представьте себе завтрак, голодные солдаты накидываются с аппетитом на кашу, но один капризный дед вдруг захотел узнать сколько ему до дембеля, и вот уже какой-нибудь шнурок, вместо того, чтобы кушать вместе со всеми, считает эту цифру, затем берёт кусок хлеба деда намазывает на него масло и выводит на нём ложкой количество этих не кому не нужных дней. После такого унижения у шнурка пропадает аппетит, да и покушать порой бывает уже нечего, так как черпаки всё лучшее из общей кастрюле вычерпали, недаром же их назвали черпаками. Яйца в армии праздник, но в первую очередь они достаются дедам и те сразу отдаёт их какому-нибудь шнурку, чтобы тот почистил, размельчил и посыпал на бутерброд с маслом. Такой деликатес позволяют себе есть только деды, шнуркам и духам остаётся только завидовать и есть свою пустую кашу.
— А что действительно у вас отбирали еду и вам её не хватало?
— Конечно. Раздача каши это один из самых спортивных и волнительных в армии процессов. Представьте себе на длинном столе со скамейками по бокам стоит большая кастрюля с кашей, наверху которой плавают куски варёной говядины. «Боевая задача» солдата поспешить и занять наиболее выгодную к кастрюле позицию. Сразу скажу — это места ближе к кастрюле. Почему выгодные? Потому, что там наилучший обзор того, что попадает в миску. Накладывающий, как фокусник, мешает кашу по определённым, выгодным для него законам, а взвод тем временем, как за дирижёром, следит за всеми его движениями и даже за выражением лица. Миски с кашей путешествуют по столу. Так, например, миска в которой нет ни одного кусочка мяса, может прогуляться от одного конца стола до другого и в конце концов остановиться у какого-нибудь шнурка, который с досадным вздохом принимает то, что «отпущено ему Богом». Очевидно, что наиболее жирные миски попадают дедам и черпакам, остальные по остаточному принципу. Самый зрелищный момент, когда накладывающий накладывает себе. В эти секунды обычно все разговоры прекращаются и «зрители», после длительных манипуляций черпака видят то, что появляется у него в миске. Весь взвод вздыхает, слышится протяжный «у-у-у» и все вновь приступают к еде. Накладывающий может оказаться жмотом и наложить себе одно мясо, а может справедливым — всё зависит от аппетита.
Один дед, несмотря на свою худобу и низкий рост, был агрессивным проглотом — изобретателем различного рода приёмов издевательства так, что шнурки, которые были у него под колпаком всегда страдали по особенному. Они были голодны, всегда не выспавшимися, получали и получали нелепые наряды: на корячках, со словами «служу отечеству, они ходили вокруг кровати этого деда, по пластунски ползали под кроватями, получая «боевое задание» поставить кому-нибудь «велосипед» или «балалайку» и т. д. Поставить «велосипед или балалайку» означало незаметно подкрасться к спящему солдату, приоткрыть одеяло, вставить между пальцами рук или ног спичку, поджечь её и быстро лечь в свою постель. От ожёга пострадавший двигал ногами как на велосипеде или тряс рукой как балалаечник. Некоторым не везло вдвойне — они получали комплексное испытание «играя на балалайке, ехали на велосипеде», такой приём на жаргоне назывался цирком. Таким образом, многие солдаты ходили с ожёгами различной степени тяжести и к тому же не выспавшиеся. Некоторым, не крепко спящим, удавалось застраховаться от ожёгов, но для этого им приходилось надевать носки и варежки, присланные родителями. Мне не удалось защититься. У меня были сильные ожоги. Я ведь сплю крепко. Трудно пробуждаюсь.
(Мой пациент снимает свою обувь и показывает шрамы между пальцами ног от ожогов.)
— А сами вы, став дембелем, не стали также издеваться? Не было ли преемственности, то есть передачи эстафетной палочки?
— Я не дожил до дембеля и вскрыл себе вены. Потом госпиталь, обследование психиатров. Сейчас стою на учёте в психдиспансере. Вот пришёл по направлению к вам. А мои, с кем я начинал службу действительно продолжали традиции дедовщины. Да, действительно, единственное оправдание, которое часто звучало из уст дедов заключалось в том, что шнуркам и духам предстояло продолжать дело дедов и не надо переживать, мол, сами будете издеваться похлеще. И действительно, эстафетная палочка и вместе с ней человеческое зло передавалась от одного призыва к другому и как будто не было виноватых, а были лишь страдающие. Как—то, один мой приятель по службе мне сказал, что компенсировал потери, нанесённые дедами в начале службы тем, что вдоволь поиздевался над шнурками. Я этим бы не занимался бы, даже если б не порвал себе вены. Я, покидая военную часть получил душевную травму. Суть, которой можно выразить в четырёх словах: «Служу унижающему меня отечеству!» А с дедом Амиром, всё-таки разобрались. Мне рассказали приятели по службе. День как обычно близился к концу. Солдаты все как один произносили армейскую «вечернюю молитву», которая приблизительно звучала так: «Вот и ещё один день прошёл!» — произносил громко кто-нибудь и все его разом подхватывали: «Ну и х… с ним!» Тогда говорили о конце света в газетах, но он не наступил. Лишь один солдат точно знал, что для Амира конец света приближается. Он в это время находился в госпитале военной части и долечивал свои сильные ожоги. И действительно, всё произошло мгновенно. Амира уже нет.
Психоанализ показал, что мой пациент уже с детства страдал психопатией, имея врождённые и стойкие аномалии характера, патологический склад личности, препятствующий адаптации его в обществе. Психопатия усугубилась, и благодаря последующей алкогольной зависимостью. Кроме того, имело место параноидное расстройство личности. Мой пациент часто приписывал окружающим злые намерения, был склонен к образованию сверхценных идей, самой важной из которых является мысль об особом значении собственной личности. Дедовщина лишь усугубила эти психические нарушения и привела к попыткам суицида. Впрочем, как показывает практика попытки суицида в армии совершают не только солдаты с психопатией.
