Грубое вмешательство

Здравствуй, секс, здравствуй, брак. Вам, пожалуйста, налево, а вам направо. Рассаживайтесь поудобнее. Посмотрите внимательно друг на друга: вы теперь долго не увидитесь.

При встрече вы можете друг друга съесть, вот в чем беда.

Давайте я расскажу вам сказочку.

Жили когда-то две семейные пары. Ненавижу вводить новые персонажи и лица, поэтому давно уже почти не смотрю кино: их и так бесконечно много. Старыми тоже обойтись довольно трудно. Хотя, с другой стороны, проблемы-то общечеловеческие, так что брать можно кого угодно. Так что предположим, жили- были в соседних имениях Евгений Онегин со своей женой Татьяной и Владимир Ленский со своей женой Ольгой. Давно уже отгорели между ними всякие дурацкие юношеские разборки, и крепкая дружба заняла место ссор и ревности. Они поженились лет пять-семь назад, уже подростали дети, и была их жизнь проста и счастлива.

Ну, разве что ни те, ни другие супруги друг с другом не спали.

Не хотелось.

Никакой психологии Мы не знаем, почему так было. Просто как-то так вот было. Прекрасные были семьи, но секса в них не было. Остановимся перед завесой тайны и не будем залезать в их постели, чтобы посмотреть, что там и как.

Не будем. Но мы можем послушать разговор друзей-мужчин на выезде. Ну, там, на охоте, на пьянке, или на выезде в губернский публичный дом.

"Что, брат Ленский, опять жена достала?"

"Да, брат Онегин, и не говори. Мне дом родной не мил. И в спальне крокодил".

" Ах, Ленский, а ведь жена твоя — милашка! Я б с удовольствием за нею приударил!"

" Так и приударяй, а я — слуга покорный! Так ревностью достала — мочи нет! Ведь я же верный муж, Онегин, посмотри! А что служанки нравятся порой, или цыганки там какие — ну, ерунда ведь, дорогой! Я говорю: да хрен с тобой, давай мы сами поиграем — ну, будто ты служанка или кто… "Ах, грязный ты мужлан!" — она мне восклицает. "А я чиста, и вот супружеское ложе — я в чистоте его храню!" Храни, храни, и вправду так оно уж чисто — забыл, когда мы трахались на нем!"

"Быть может, ты ей поводы даешь для ревности большие?"

"Не зли меня, Онегин, бог с тобой. Меня ты знаешь — я горяч порою, так ты таков же. Вся разница меж нами — что я пытаюсь быть с ней честным, с Ольгой. Ведь хочется, чтоб вправду — друг сердечный! Мой милый, милый друг сердечный!

как в песенке поется. Ты ж своей спокойно и безбожно врешь. Я удивляюсь, как Татьяны чуткой сердце ей правду не нашепчет — боже мой!"

"Да брось, мой друг, какую правду? Что ездим мы с тобою к проституткам? Иль правду о кредитах в банке? Она ведь знать не хочет ни того, ни этого. Сидит себе спокойно у окошка, на речку смотрит…"

"Да, большой романтик — твоя Татьяна. Только так грустна… Бывает, посмотрю в ее глаза — и сердце замирает".

" Да, кто б ее расшевелил, Татьяну эту… А ведь когда бываешь ты у нас, она счастливее становится на вечер. Уж это точно. Твои истории потом припоминает, и шутки… Я тебя прошу: ты заезжай почаще к нам домой. Хоть с Ольгой и с детьми, хоть сам собой. Со мной она лишь злится, а с тобой — с тобой она оттаивает сердцем. Татьяна, милая, гордячка, злюка!… "

Ах, долгие российские просторы, любая дорога — дальняя, времени вволю! Едут двое мужчин, оба сильные и страстные, как эти северные стихии — Лена! Онега! А с женами своими совладать не могут.

Прошло много-мало времени. Все по-прежнему, то в сердцах холод, то в телах. Люди любят друг друга, а делают друг другу больно. Все реже Онегин и Ленский живут в своих домах, все чаще куда-то скачут. Сестры плачутся друг дружке, крестьяне носят оброк, дети растут, погода — а, и погода дрянь! Вот погода уж точно могла бы быть получше!

Долго ли коротко, да только настала у Ленского с Ольгой совсем плохая пора. Попробовали они съездить в путешествие, но через месяц вернулись, злые и растревоженные. Ольга Владимира заела, он уехал от нее, где-то растратил или проиграл деньги, она его еще пуще заела уже по этому поводу — и так по нарастающей. Был Владимир поэтом, духом, может, и сильный, да телом слаб — вот и слег в горячке. Вот уж когда он слег, настал в их доме мир. Это который худой лучше доброй ссоры.

Уже третий день лежал Ленский в горячке, когда в дом их пожаловал изрядно выпивший Онегин.

«Ого! А почему ко мне гонцов не слали? Привез бы вам отличные средствА! И от горячки, и от глупых мыслей! Ах, Ленский, как ты похудел! Глаза ввалились! Друг мой, так нельзя! На свете этом есть еще прелЕсти! Приятные для глаза и ума вещицы! даже и для рук! Вот Оленька, прелестная собою! Хозяйка милая, я к вам, со мной вино! Прошу со мною разделить сей вечер!»

«Горячке это разве не помеха?» — спросила Ольга.

«Помеха! Я, мое вино, и этот вечер распрекрасный — помеха и конец дурной горячке!»

И так далее, Онегин был весел, словохоотлив, и хозяева расслабились вместе с ним. Выпили изрядно, но не до помутнения. У Онегина, кажется, было что-то на уме, к чему он шел как будто танцевальными фигурами. Он подчеркнуто красиво и приятно ухаживал за Ольгой, и ей это нравилось. В сторону мужа она и смотреть не хотела. В жарко натопленном доме Онегин расстегнул рубашку и разглагольствовал о том, что самое лучшее, когда человек здоров, силен и счастлив, а лучше и богат, и что именно такой завет дал человеку Г осподь Бог, и когда человек пытается уклоняться от этого, он не просто страдает, а вот именно глупо и непослушно страдает, и ничто его к страданиям не принуждает, кроме собственной воли.

«Брат Ленский, милый ты мой человек, смотрю я на тебя — несчастье из несчастий! Ты дворянин, а сам похож на битого крестьянина. Что ж за холера тебя губит? Но я, признаться, отношусь к тебе с великим уважением, и думаю, что это все ты сам с собою сотворяешь. Никто другой не властен на тобою! Не знаю, почему так нравится тебе несчастным становиться и забитым — но уважение мое мне говорит: то воля Ленского! Таким лежать тут бледным в сорочке грязноватой и стонать — то воля Ленского! И что, мой друг, с ней делать? Своей, другою волей? Я долго думал раньше над всем этим, но нынче просто пьян, и думать не могу. Ты доверяешь мне, мой друг? Хочу тебе урок я преподать. Мне кажется, полезный для здоровья».

Владимир (уже тоже повеселевший) подтвердил, что Евгению совершенно доверяет, и готов на любой урок.

Даже Ольга вмешалась: «Поучи, поучи его, Онегин! А то уже смотреть тошно!»

«Погоди, красавица, не обижай больного! Хотя ведь это правда: смотреть и вправду тошно. По-честному, и мне. Итак, мой друг-несчастье, посмотри: вот ты лежишь, именье в запустении — я знаю, что говорю! — кредит потрачен, жёнка недовольна, в журналах не печатался ты — год? Два? Три? Ведь это вправду странно. Про обстоятельства ты мне не говори: я выше отмечал, что то твоя святая воля вот так вот жить. И что же? Ничего.

А вот-ка посмотри ты на меня! Давай, давай, больной, смотри, ведь я — твое лекарство! Ну-с, что же за лекарство, посмотрим.»

Онегин прошел к зеркалу.

«Красив! Здоров! Румянец на щеках! Сил столько, что могу. уу-ух! Друзья мои, позвольте снять рубашку! У вас так жарко. Хочу тебе я показать (и Ольге), как мускулы играют! Не могу — так силы много! Нет, ты пощупай, Ленский! И ты, прелестница моя! И денег много! Хвалиться глупо и нехорошо, но пьяным можно! Понимаешь, Ленский? Благоучтивость мне велела прятать, но пьянство открывает, как всё есть на самом деле! Ты, друг мой, ведь не в обиде на меня?»

И Ленский заверил, что нет. Ему и вправду нравился Онегин, и мускулы его, отточенные светом лампады, и бурные речи, в которых нельзя было не увидеть правды.

«А что ж тебе, Оленька, я нравлюсь?» — спросил Онегин.

«Нравишься», — сказала Ольга.

«И ты мне нравишься, моя душенька. Сколько лет уже смотрю на тебя — все налюбоваться не могу. Это мне не от вина так хорошо, это оттого, что ты глядишь. Ну-ка, иди, садись ко мне на колени!»

«А можно?» — Ольга повернулась к мужу.

«Да уж иди, коли хочешь!» — махнул рукой тот.

«А хочу!» — и Ольга прыгнула на колени к Онегину.

Следующие полчаса Онегин качал Ольгу на коленях и что-то шептал в ухо. Ольга смеялась. А Ленский смотрел на них и испытывал многие чувства. Ревности, кажется, не было в нем. Гораздо сильнее задевали его слова Евгения, и он все силился понять их внутреннюю правду. Счастье жены ему тоже нравилось — вечно недовольное лицо, которое она обращала к нему уже несколько месяцев, смерть как надоели.

«А знаешь, брат, — вдруг обратился к Владимиру его друг, — мы тут с Ольгой хотим прокатиться. По снежному лесу! Тебя позвали бы с собой, но ведь с тобой горячка! Она нынче твоя подруга! Но без благословенья твоего, конечно, никуда мы не поедем. Что ж, Ленский?»

«Что ж, Ленский?» — повторила Ольга.

«Езжайте, Бог с вами», — сказал Владимир.

«Неужто отпускаешь?» — спросила жена.

«Друзья мои, вы самые близкие мне люди, и коли счастье вам — так и мне счастье. И вот еще. Ты, Оленька, замучила меня своею ревностью. Все время так выходит, как будто я ужасный ветрогон, изменщик, грязная скотина, а ты такая ангелица, чистота, сама невинность! И я рад, что вижу сейчас наружи ту правду, что понял и чувствовал раньше. Мы одинаковы с тобой, и это же прекрасно! И я надеюсь, что теперь ты тоже будешь это знать, и ревности не будет больше в нашем доме! Вот это было б драгоценное лекарство! Так что езжайте!»

И Владимир, уставший от длинной речи, откинулся на подушку.

Онегин подошел к нему:

«Спасибо, друг! Так выздоравливай быстрее!»

«Я лень, ты — нега!» — ответил ему Ленский. «До встречи!»

Что же добавить к этой сказке? Разве продолжение. Ленский быстро выздоровел, а как совсем поправился, поехал в Петербург налаживать дела. Дела его пошли, безусловно, лучше — хоть и не поступив на постоянную службу, добился он в свете признания и важных финансовых выгод. О новом сборнике его стихов восторженно писал Белинский. в общем, Ленский, что называется, принял урок. Разве что поднять имение у него еще долго не получалось.

Онегин сохранил с ним дружбу; с Ольгой же скорее ее потерял. Они по- прежнему нередко виделись, но Ольга предпочитала говорить с ним разве мельком и на самые поверхностные темы. В ее глазах все происшедшее той ночью было ужасной ошибкой, в которой виновато вино и злая воля рока. Она замкнулась в своем доме и хозяйстве пуще прежнего. Муж чаще жил в Петербурге, она выбиралась туда редко.

Психология bookap

Она училась у Татьяны сидеть у окна и смотреть, как осенние Пушкины улетают в теплые края, на прощание красиво курлыча. Татьяна же по-прежнему явно привечала Ленского (хотя бранила его за недостаток внимания к семье). Однажды, оказавшись рядом на прогулке, они заговорили о взаимной приязни, такой теплой и долгой, и Татьяна спокойно сказала, что видела бы в Ленском прекрасного и желанного любовника, кабы только он захотел того и взял на себя отвлечение внимания мужа. Когда Ленский заикнулся, что обманывать друга он не хочет, а напротив, хочет быть с ним открытым и честным, Татьяна сказала, что вот этого она ни в коем случае не допустит. «Знать об изменах Бог не велит», — сказала она, — «кабы я что-то о нем узнала — бросила бы и ушла в монастырь».

Так и осталось.