Старые раны

Пожалуй, эта история про самое сумасшедшее совпадение, которое произошло на моих мистериях. Их было полно, но это. как-то выходит за рамки логики. Хотя на то они и мистерии, что подвластны мистике и волшебству. А то, что я делил как-то грибы на газетной программке на 33 мая — это нормально? Так что — хотите верьте, хотите нет.

* * *

Знал ли я, что Леша был бандитом?

Ну, скажем так: я не очень над этим задумывался.

Понятно, в общем виде, что «все крупные состояния были нажиты нечестным путем», а уж в России и на Украине девяностых — десятикратно.

Но мне не было до этого дела. Кто-то любит милиционеров больше, чем бандитов; кто-то учителей русского языка уважает больше, чем учителей физкультуры. Честно говоря, я своим диссидентским нутром чую, что с «понятиями» мне легче было бы найти общий язык, чем с «властями». А пока Бог миловал, я и от тех, и от тех подержусь подальше.

Так ведь как удержишься-то? — как говорила одна девушка. Она же говорила: «Живешь-живешь — до всего доживешь». Я стоял на крымской трассе и ловил попутку. Остановился шикарный «Мерс». По дороге мы разговорились, хотя ехал этот кадр не меньше 130 км/ч (а кругом-то горы!). Такой интересный разговор получился, я рассказал ему даже пару своих сказок, и в конце концов пригласил на мистерию. Совершенно без задней мысли, что он приедет. И когда он заявился в деревню Ворон, я удивился, но не надолго: шла группа. Она была посвящена мифологии сексуальной жизни, и Леша на ней купался как сыр в масле. Поначалу. Про секс он говорил как про нечто давно превзойденное и элементарное. Вообще мастер был «понты кидать». Кличку ему дали «Хоттабыч» из-за яркого наряда, кучи «богатой» жратвы, которую он с собой притащил, и изысканно-цветастых, часто непонятных, выражений.

Уже на следующий день он всех нас стал учить жить. С элегантностью кота из «Голубого щенка»: «Надо жить умеючи.» Девушкам объяснял, как одеваться; парням как ухаживать за девами. Такие персонажи легко могут нарваться, но Хоттабыч говорил много толкового, и как-то удерживался в фокусе всеобщего уважения. Меня он тоже забавлял. Отлично станцевал стриптиз. Сочинил довольно-таки интересную сказку (на этой группе сочинялись они, извините, про Половые Органы). Вот, кстати, она:

На дне глубокого моря жил Хуй. Когда-то он был морским царем, но его царство давно разрушилось, и теперь он торчал один как перст на своем дне. То есть нет, быгла у него жена, и быгли у него дети, но как-то все равно он жил один. И как-то его часто тошнило от того, что он видел вокруг. Ну, насмотрится на дно и давай рвать! Проблюется, и ему полегче становится. А, еще у него друг быгл, морской конек. Он садился на конька и ездил камбалу ловить. Хотя тоже ему иногда от этих камбал тошно становилось… Так что он от них блевал. И на них блевал. А потом его друг конек на одной камбале женился. И теперь вообще не с кем стало ездить по окрестностям. Сидел он на дне и не мог себе найти никакого нормального дела. Такой одинокий, но очень главныгй Хуй…


Как только он эту сказку рассказал, в комнате всё зависло. Очень как бы образ не вязался с цветастым «Хоттабычем». Хотя на самом деле сказка была совершенно честная. Это я понял сразу, а вот смысл разных образов мне открывался еще очень долго и постепенно. Вот вы бы разглядели там проституток? А они там есть (в виде камбал). Там еще много чего оказалось прописано.

Но как только мы стали обсуждать эту сказку, Хоттабыч весь скривился. Он как-то осунулся, замолчал и стал рыскать глазами по потолку и окошкам. Как-то я поймал его волну и спросил: «А не собираешься ли ты, друг, смотать с этой группы раньше времени? Ну, вдруг вспомнив, что в Керчи сегодня классная дискотека?» Он сказал: «Да нет, чего вдруг». А я говорю: «А давай в ознаменование этих слов ты сотню баксов вот туда на полочку положишь? А в конце группы заберешь. Если ты, конечно, не собрался свалить раньше — тогда она останется как маленькая неустойка». Помялся Хоттабыч и деньги на полочку выложил.

И уже этим вечером, захлебываясь смехом, за столом всем рассказывал, что круто я его поддел, что еще чуть-чуть — и он бы оседлал коня. А так — типа от уважения к моей прозорливости — застопорился. Такой вот герой. Попробуй с такими работать.

* * *

На этой группе, мне кажется, не произошло ничего для него особо примечательного. То есть как — обычная психотерапевтическая работа плюс мистериальный разгул. Я пытался пару раз «наехать» на его гладкий и красивый образ (например, я пытался до него донести, что катания на такой скорости по местным дорогам — это легкие суицидальные наклонности; но тогда он в ответ стал проходиться по поводу моей бедности и нежеланию жить «вовсю», и окружающие, что интересно, его поддержали. Вот блин, проклятая демократия, которую я развожу!)

Соблазнительно подумать, что будь я более жестким диктатором, то одним трупом, возможно, было бы меньше. Конечно, «после драки кулаками не машут». Похер такие предсказатели, которые мямлят и намекают, а все понимают уже только задним числом.

Короче, чтоб не дразнить и не путать мозги, через год с небольшим Хоттабыч разбился на машине со своей любовницей-проституткой.

У них был бурный роман, о котором я знал. Мы вообще виделись за этот год несколько раз, очень откровенно и интересно разговаривали. Он ведь тоже поддел во мне важные струны, и мне хотелось у него поучиться. Я даже не очень понимал чему. Не важно, это скорее другая история. Чтобы оставаться в русле этой: он влюбился в проститутку, и страшно маялся по этому поводу. У него были какие-то фантастические планы увезти ее на край света (он был женат и имел двоих детей, которых очевидно любил). Его стало сильно перемыкать в состояния то «маниакальные», когда ему весь мир был по колено, он мог что и кого угодно, и то женился на них двоих (в своих фантазиях), то переходил к татарам в мусульманство (с той же темой) и так далее; противоположным состоянием была сильная депрессия, когда он пил и маялся. С этой девочкой, кстати, он стал курить траву, причем прилично много.

Уж не знаю, под чем они там были (он мне говорил, что трезвы, но мне слабо верится), когда ехали с пляжа обратно в город. Он разогнался по обычаю до своих ста двадцати. Им обоим было дико весело, это у них была, по моему словарю, «маниакальная фаза». Орали песни. Она высунулась в верхний люк, чтобы сильнее чувствовать ветер и скорость. Он повернулся на нее посмотреть.

«Мерс» не вписался в поворот, задел за что-то на обочине и полетел в сторону. Он перевернулся несколько раз, но встал на колеса. Леша вначале потерял сознание, а потом постепенно пришел в себя, «как бы издалека». Он был весь в крови. А подруги в машине просто не было, она валялась на земле с переломанной шеей.

Такие дела.

Машина тоже, кстати, была разбита всмятку.

Когда я про это услышал и, понятно, продолжал думать об этом несколько дней, мне в голову пришла жутковатая ассоциация. Я перечитал его первую сказку (я записываю их тексты на группах). Там, если помните, «конек женился на камбале». То, что «камбала» была образом проститутки, мы с ним выяснили еще давно. А то, что он свой «Мерс» всегда называл «конём», тоже очевидно. И то, что они вместе погибли, когда он ее придавил. — можно ли здесь увидеть образ, предсказанный за год?

* * *

Ой, много что можно где увидеть. Деловые ребята из Лешиного окружения (я нескольких видел) вряд ли уделили бы внимание такому соответствию. Для меня же это имеет не причинно-следственный смысл, а просто одна из множества зарисовок магической структуры мира, где образы сказки и реальная авария отражают одно и то же. Я это «одно и то же» иногда могу увидеть, но не знаю, как оно называется (в смысле, знаю, что слов таких на нашем языке нет). Не знаю, как об этом рассказать поточнее.

Я лучше продолжу свою историю.

Леша выжил с минимальными повреждениями тела, но настала у него с тех пор Большая Жопа. Милиция и жена добавили в дело с аварией кучу дополнительных неприятностей; мне даже трудно представить себе, каких, а подробно я не расспрашивал. Из романтического и яркого одиночки Леша за полгода превратился в одиночку мрачного и тоскливого. Днем он курил много травы; ночью пил, и пару раз в неделю надирался вусмерть. Несколько раз мы с ним виделись, но теперь вместо встреч искренних и интересных у нас стали получаться его жалобы и мои попытки их превратить во что-то более продуктивное (то есть тоже занудство). Он звонил мне погадать на И Цзин, и через пять минут разговора забывал, что ему выпало. Одно время пристрастился звонить мне пьяным ночью, и я стал отключать телефон — просто толка я в этих разговорах не видел никакого, а он их еще потом и не помнил. Я звал его на группы или просто пойти в поход вдвоем, но на это он не велся.

Так прошло девять месяцев.

* * *

У меня шла группа, грибная мистерия. Три дня мы ходили по горам, а потом спустились в деревню, чтобы есть грибы в защищенном месте (шли дожди). Группа была просто отличная, и вечером, перед «центральной» ночью, у меня было прекрасное настроение. Как-то всё отлично складывалось.

И тут вдруг приезжает на машине Леша, и заявляет: «Вот и отлично! Давайте и я с вами буду есть грибы!»

Сказать, что мое настроение враз испортилось — это еще ничего не сказать. Я чувствую такую тревогу, что теряю всякую точку опоры. На мистериях происходят разные незапланированные события, это как бы в норме, но здесь мне что-то как-то слишком. Не то чтобы я «не могу ему отказать» — это я могу достаточно легко, и вообще по жизни, и уж тем более там, где я «царь и бог». Не в этом дело. Конечно, во многом дело было в том, что я много раз его звал — и вот он приехал. Ну что ж, что по идиотски и не вовремя (то есть, с другой стороны, наоборот, очень вовремя

это еще одно совпадение в этой истории, потому что про группу я его не предупреждал; и даже если он слышал что-то от друзей, точное время еще надо было высчитать, чего он вроде бы сознательно не делал). Ну и что, что он приехал, не предупредив (телефон был отключен, конечно) и так далее — но ведь приехал, и он был очень не чужой мне человек, который явно нуждался в помощи, и второй раз мог уже никогда и не появиться. У меня зашли мозги за разум, и я созвал всю группу, попросив их решить, давать Леше сейчас грибы вместе с ними со всеми или нет.

Они попросили его рассказать про себя, и он это сделал очень серьезно и честно. Насколько я его знал, это все было правдой. Рассказал и про аварию, и еще всякое-разное. Все решили, что да, пусть будет с нами. Причем, что важно, единогласно (на счет «три» подняв большие пальцы рук вверх).

Леша остался. Я тоже как-то повеселел, хотя прежней легкости уже не чувствовал. Я стал заниматься приготовлениями, и вот мы собрались и разделили грибы. Я тоже ел со всеми, хотя и немного. Потом все легли в разные, заранее оборудованные, места и замолчали. Я просил всех (как делаю обычно) первые часа полтора лежать с закрытыми глазами и не говорить ни слова.

Только все улеглись и в доме настала тишина, только я стал чувствовать блаженные искорки приходящих грибов, как в доме раздался громоподобный хохот. Это смеялся Леша, причем это был смех не — как бы сказать — ситуативный, а «тотальный». Я подошел к нему и увидел, что его не остановить. Через минут пять хохотали уже все. Я тоже. Это было очень заразительно. Тишина ушла навсегда, и как мне казалось, вместе с ней все возможные «серьезные» темы. На каком-то уровне я разозлился на этого хренового трикстера, который вот так вот грубо ввалился со своим гоготом в «священную атмосферу»; ну а с другой стороны, хохот не менее священен, чем всё остальное.

Народ постепенно затих, а Леша смеялся, с маленькими перерывами, еще часа три. Может, он бы и успокоился пораньше, но в какой-то момент я подошел к нему опять и спросил: «Ты хоть смеешься из-за просветления или просто так?» Это, вероятно, поддало жару. Часа через три он смеяться еще не закончил, но я просто подошел к нему и вывел на улицу. Он смеялся и приговаривал: «У-у-у, какой ты дурак! У-у-у, какой же ты дурак!» В это время у разных людей были совсем разные процессы, и мне казалось, что этот хохот может мешать. Я развел костер и посадил его рядом. И сам стал возле костра.

Была где-то середина ночи. Я чувствовал, что грибной дух вселился в меня; я был сильным, воздушным и полным.

И тут ко мне подошла одна девушка и поманила к себе.

Это не очень относится к Лешиной истории, но само по себе интересно, и немного передает атмосферу той безумной ночи. Она зашептала мне на ухо: «Я боюсь!» Я зашептал ей так же: «Чего?» Она показала рукой во тьму и сказала: «Там я мертвая сижу!»

Неслабое сообщение.

Я взял ее за руку и попросил мне «ее мертвую» показать. Она показала, и когда мои глаза отвыкли от костра, я увидел за соседским забором какую-то странную фигуру. Я показал рукой: «Это?» Она кивнула. «И кто это?» «Это я, мертвая!»

Нельзя сказать, чтобы я целиком понимал ее логику. «Ну, — сказал я, — и что мы с этим будем делать?» «Я не знаю». «Понимаешь, — сказал я, — я тоже не знаю. Но я уверен, что тебе стоит с этим персонажем познакомиться».

И повел ее за руку к забору. Она дрожала, но шла. Мы постояли у забора, но я понял, что этого мало. Пришлось лезть через забор, что, конечно, не лучшее добрососедское дело, но я знал, что соседей дома нет.

Мы перелезли и медленно приблизились к странной фигуре. Как я и ожидал, это было корягой, куском спиленного дерева. Моя спутница села к нему, коснулась и стала о чем-то с ним разговаривать. Я постоял поодаль. Минут через десять она подняла ко мне счастливое лицо и сказала: «Я поняла. Теперь мы можем идти».

И мы постепенно вернулись к костру.

Это, кстати, по-моему, хорошая иллюстрация помощи человеку, когда сам «ведущий» не понимает на самом деле, куда и зачем он человека ведет; но процесс хорошо удается.

* * *

Леши у костра не было. Я не то чтобы бросился его искать, но через какое-то время мне стало любопытно. Я зашагал по саду и встретил его на тропинке. Он шел, как-то странно пошатываясь.

«В чем дело?»

«Всё отлично. Ай, грибочки! Славные! Я себе еще кетамина вколол, чтобы расширить состояние.»

Ах ты, кретин! У меня просто кулаки сжались. Это уже чистая наркомания, причем в идиотском выражении. Но когда человек уже что-то себе вколол, не лучшее время с ним разбираться. Я обозвал его придурком, а он улыбался и говорил: «Какой ты дурак, Митька! У-у-у, какой ты дурак!» Я сопроводил его к костру (кетамин — в принципе, анестетик, используемый для наркоза, поэтому под ним особо не погуляешь), проследил, чтобы он лег на коврик, а сам ушел в дом. Общаться с ним желания не было. Я видел, что его захлестнула подростковая наркоманская волна, а я такие вещи не люблю. Это, конечно, было нарушением правил мистерии. Но обсуждать все это стоило уже завтра.

Я ушел в дом и на какое-то время о Леше забыл. Ночь и вправду была очень бурная. Одна девчонка плакала навзрыд (то, что она рассказывала на следующее утро, было подобно шаманским историям: как существа из космоса разобрали на кусочки ее тело, все кусочки перемыли и сложили заново; а что она плакала, она вообще не помнила). Одна пожилая женщина танцевала сама по себе в совершенно безумном наряде. Несколько человек сидели в углу и держались за руки, глядя друг на друга влюбленными и счастливыми глазами.

Я побыл около каждого, попробовав прочувствовать «энергетику» и убедиться по ходу дела, что «всё нормально». Не знаю, сколько прошло тогда времени (время такими ночами вообще штука очень пластичная и условная). Помню, что состояние трипа уже стало утихать, когда я вышел опять на улицу. До рассвета еще было далеко. Я подошел к костру.

Леша сидел у костра и раскачивался. Я подошел к нему и услышал, что он тихо подвывал. Я опустился рядом с ним на корточки. Он повернул ко мне лицо — оно было серым и жутким.

«Как плохо!» «Митька, как плохо!»

«Что плохо-то?»

«Как херово!..»

«Да в чем дело?»

«Как херово!»

Больше от него ничего нельзя было добиться. Ему было плохо, но что такое было плохо — этого он, похоже, и сам не знал. «Глубоко плохо». Я, в общем-то, думал: так тебе и надо. Хотя надолго этого злорадства не хватило. Я сидел рядом и держал его за руку. Он немного раскачивался и время от времени подвывал.

* * *

В какой-то момент к нашему костру подошла молодая женщина. Я поднял на нее голову и понял, что не видел ее уже давно, с полуночи. Я кивнул ей, она мне. Она очень внимательно смотрела на Лешу. Под грибами я часто ощущаю не столько внешнюю сторону событий, сколько «чистые отношения» — в частности, между людьми. Эта женщина на Лешу явно «запала». В принципе, ничего особенного или странного: когда под грибами люди становятся искренними, они проявляют много «неожиданных» чувств друг к другу. Я кивнул ей и освободил место рядом, приглашая присесть. Она подсела. Она была очень возбуждена. Схватилась за мою руку и сильно ее сжала.

Марина — я скажу пару слов — была для меня «темной лошадкой». Явно умная и симпатичная, она была злой на язык, пару раз вспыльчивой; на группе говорила мало, и я ее слышал в основном в перерывах. У нее было правильное славянское лицо, светлые волосы, фигура такая не худая — не полная.

У меня уже подкатывало такое чувство, что хорошо бы всё это потихоньку заканчивалось. Еще не ложиться спать, но чтобы уже ничего не происходило. Смотреть на костер, встречать рассвет.

Марина была чем-то встревожена, и я внутренне постарался ее успокоить — ну, как бы без слов, «напрямую». Она словно боролась с чем-то.

Наконец она мне сказала: «Митя, я хочу с тобой поговорить. Я запуталась. Я не знаю, что мне делать».

«Здесь тебе нормально говорить?»

«Нет, здесь я не могу. Пойдем куда-нибудь».

Ну что ж, мы встали и пошли.

Леша по-прежнему сидел у костра, качался и постанывал.

* * *

«Смотри, я понимаю, что это выглядит бредом. Но это не бред. И я не под грибами это поняла. Я тебе всё хочу рассказать, потому что я не могу это больше в себе держать, мне кажется, у меня голова лопнет. Я не знаю, что мне делать».

«Да ты расскажи по-простому, без описаний».

«Я узнала Лешу. И я знаю, где я его видела. Это было ужасно. Он меня не помнит. А я точно его узнала. Это совсем из другой жизни, конечно. Ты бы сейчас про меня такое не подумал. Но это было десять лет назад. Даже больше. Я тогда жила в. Мне было восемнадцать лет. И у нас был такой — ну, как бы спорт. Развлечение. Мы ловили машины и ездили стопом. И старались разводить мужиков на рестораны. Круто было развести на ресторан и не трахнуться. Мы иногда трахались тоже, ну, по обстоятельствам, с молоденькими там. Это было рисково, но прикольно. Тогда казалось, что прикольно. Ну, молодые дуры, гиперсексуальные, и без гроша в кармане.

А у меня была подружка, как раз из богатой семьи. Ей бабки не были нужны. Ей просто было прикольно, и она меня попросила взять ее с собой и показать, как это все делается. Я взяла. Мы быстро сняли тачку, такие молодые ребята, ну, такие бандитские рожи, но тогда бандитов было много, и мы с бандитами тоже часто катались. Так вроде ничего ребята. Они нас прокатили, потом покормили в ресторане. Тут бы надо линять. Но моя подружка завелась, хвост веером, ах, какие мальчики, ах, а давайте погуляем. У нее просто течка была. И так мы еще сели покататься. Потом мне уже не понравилось, потому что поехали мы черт знает куда. Там есть свои правила, в таком спорте. Ну, были. Прирулили пацаны к какому-то дому за городом и сказали: выходите. Тут уже реально стремно стало. Я бы, может, с ними договорилась по-нормальному. А моя подружка тут же стала права качать: типа, всё, погуляли, везите нас теперь обратно. Они говорят: выходите из машины. Она им стала таким командным тоном: да вы знаете, кто мы такие, да мы крутые, да у нас все такое-растакое. Они дали ей по морде, и тогда уже точно стало ясно, что мы влипли. Ну тоже такое дело, бывает. Я со всеми тогда могла договориться. Ладно. Заводят нас в дом, а там сидит человек десять. И говорят: ну что, девочки, в ресторане ели-пили? Надо отрабатывать. Ленка опять стала рыпаться и тут ей уже нос реально расквасили и завалили. А потом повели в комнату и стали трахать. А я сижу и понимаю, что следом за ней я. Вроде пока никто ко мне не пристает, я там общаюсь с ними как-то, а у самой мурашки по коже.

И тут появляется этот — который Леша. Знаешь, такой сразу видно, что у них авторитет. И такой молодой, красивый. Садится около меня и говорит что-то типа: что, пташка, допрыгалась? Я понимаю, что мне с ним срочно надо общий язык найти. И что-то ему говорю, говорю. А он ничего так, сидит, что-то выпивает. Показывает на дверь, за которой Ленка, и говорит: дура твоя подружка. И что-то типа: а ты не дура? Я говорю: нет, не дура. Он говорит: а ее место занять не хочешь? Я говорю: нет, не хочу. Он говорит: ну ладно, давай сыграем на желание. И достает карты. «В дурака умеешь?» — я говорю, умею. Ну вот, типа, давай играть. Как проигрываешь — меняешь подругу.

Я вообще перестала на что-то смотреть кроме карт, всё считала, каждую карту запоминала. Короче, я играла чётко и не проигрывала. Он, наоборот, отвлекался, шутил там, ходил куда-то. Я ни разу, короче, не проиграла. Потом уже всё закончилось, Ленку вывели на улицу, и я пошла с ней. Она вся в соплях и в крови, конечно. Дали ей двести баксов «на оправку» и сказали, что будет, если кто-нибудь узнает. И всё, повезли нас по домам.

Понимаешь, я узнала его! Я понимаю, что это мой собственный бред, но я не могу от этого избавиться. Ленка потом зажила, с ней-то всё вроде ничего было. Ну, поплакала там и перестала. И я перестала этим заниматься скоро. А он же, выходит, мой спаситель. Но мне убить его хочется. Я не могу, я всё время хожу на него и смотрю. Всю ночь за ним наблюдаю. Он же твой друг, да?»

Я помедлил с ответом. В общем, да, так я его и представил. В ушах у меня стучало. Да, я примерно представлял, что он бывший бандит. Это всё было очень похоже на правду. «Хоттабыч» был игрок, он мог так себя повести. Чем больше я об этом думал, тем больше мне это казалось реальным.

* * *

Сходящиеся круги сюжетов. Живем — грешим друг перед другом. Грехи приходится искупать. Как — заранее никогда не известно.

«Хорошо, Марин, я всё понимаю. Очень возможно, что это он. Да можно, конечно, и прямо сейчас спросить. Ты-то что от этого хочешь? Сейчас? Убить его? Простить? Сыграть в «дурака»? Он там сидит и дохнет сам не знает от чего. Не факт, что с ним вообще можно поговорить».

«Да, я видела, что он себе что-то еще вкалывал».

«Кетамин».

«Понятно».

«Теперь его перемкнуло и ему очень плохо. Может, это ты его лупишь своим взглядом из-за кустов. Мне его не жалко. Но давай для начала подумаем, что и зачем тебе нужно от этой встречи».

Потому что в том, что им стоит встретиться, я уже не сомневался. В каком-то смысле мне это напоминало сцену с «там я мертвая сижу». Встречаться со своими страхами — святое дело.

«Я тоже над этим полночи уже думаю. Мне кажется, я уже много всего понимаю, но когда я с тобой разговариваю, это как бы обретает форму, а так легко ускользает. Так что давай говорить, хорошо?»

«Да давай, конечно».

«Я чувствую, что в той ночи для меня засела какая-то заноза. Или спрятан какой-то кусок. Какой-то кусок меня самой. Что-то в этом роде. Я знаю, что я зациклилась на той ночи. Я о ней вроде с одной стороны много лет не вспоминала, и с Ленкой перестала общаться давным-давно, но я знаю, что на самом деле я там застряла.

Я бояться стала тогда. У меня раньше страха не было, а с тех пор я боюсь. Неважно чего, всякой ерунды. Если страха много, то это как радости или печали — ты под него что угодно подгонишь».

«Да, это понятно. Ну, бояться стала. И всё?»

«Нет. Не знаю. Не всё. Мне, короче, трудно с тобой про такое говорить».

«Потому что я не твой мужчина?»

Марина кивнула.

«Ну давай я поиграю в Шерлока Холмса. Угадаю — хорошо, ошибусь — не страшно. С тех пор у тебя все мужики — садисты».

«Мммм.»

«И тебя возбуждает, когда тебя бьют. Сексуально это тебя заводит».

Она кивнула: «Это тоже правда. Значит, здесь простой механизм. Это хорошо».

Эта ее реакция мне очень понравилась. Трезвых людей на этой Земле мне встречается мало. Я это ценю.

«Да, это правда простой механизм. Что-то есть еще?»

«Подожди, дай я подумаю. Одна такая вещь. Вот это чувство, которое я испытываю к Леше — оно очень сильное и мучительное. Я как бы его ненавижу, а как бы привязана к нему как на веревке. Всю ночь, как он приехал, я все время зациклена на нем. Но это то же самое с моим мужчиной. И раньше так тоже было. Это и любовь, и ненависть, а может, ни то, ни другое. Я не знаю.»

«И что ты хочешь сделать с этим чувством?»

«Я хочу его приуменьшить. Может быть, совсем выкинуть. Оно мне не нужно в семье. Оно только для траха хорошо, но я как-нибудь лучше по-другому буду. И для траха, знаешь, тоже.»

Вот интересно было, что я ее как-то так четко и хорошо понимал, как будто полжизни с ней общался, спал с ними третьим и был главным консультантом ЦК КПСС по проблемам сексуальных насилий.

«Знаешь, Марин, я думаю, что твои желания этой ночью исполнятся. И страх уйдет, и циклиться на садо-мазо ты перестанешь. Я тебе как дух грибов говорю. Но тебе надо с ним встретиться. С Лешей. Не боишься?»

«Боюсь. Но я готова. Тем более если ты говоришь.»

«Я — говорю. Пошли.»

И мы пошли — к этому, мычащему у костра.

* * *

Этой ночью состояния у меня менялись очень быстро. На смену страшному напрягу по Лешиному поводу пришла легкость и певучесть. Состояния как-то проходили сквозь меня легко, наверное, потому, что я не создавал им препятствий. Или как бы разыгрывал подходящие случаю роли. Подходя к костру, я запел:

Полно хмуриться сурово, видя всюду тьму!

И сам себе ответил:

Что-то я тебя, корова, толком, не пойму.

И далее:

Наклони поближе ухо!

Утешай меня, пеструха!

Очень трудно без участья сердцу моему!

В голове моей прыгали игривые фразы телеведущего. «Друзья мои, позвольте представить вас друг другу.» Действительно, материал для телешоу был отличный, душещипательный на все сто. «Десять лет спустя они встретились, насильник и жертва.»

Мне хотелось как-то ослабить напряженность.

«Леша! Ты живой?»

Он поднял голову: «Ну, типа, да».

«Грустишь?»

«Я — волк, — заявил он. — От меня ушла стая. Я — одинокий волк на севере».

«Это уже кое-что. Это уже лучше чем ничего. Ты, волчара, — я панибратски обнял его за плечо, — сейчас у нас будешь отвечать по волчьим законам. Г отов?»

Он меня послал подальше.

«Посмотри, давай, на эту женщину. Может так оказаться, что вы уже встречались?»

Он посмотрел. «Не помню».

«А зря. Десять лет назад, загородний дом, две девчонки, из которых одну насилуют, а с другой ты в карты играешь на то же самое».

У него появилось пьяное выражение лица. «Ой, какой же ты дурак, Митька.» — завел он свою песню.

Но теперь я видел (или мне казалось, что я вижу), что он врет. И глаза отводит в сторону.

«Эй, волчара», — торопил я его, — «ну-ка, шевели мозгами, вспоминай!»

Он стал злым и напряженным.

«Мне похуй ваше кино, — высказался герой. — У меня своего хватает. Кого вы там насилуете и разыгрываете — мне по барабану. Я одинокий волк».

Я почувствовал бессилие.

«Хер с тобой, Леша, — я встал. — Может, это мое кино. И ты не хочешь играть в нем. Твое право. Но мое право сказать тебе, что я думаю о тебе и твоей жизни.»

И я приготовился.

«А можно наедине?»

Я посмотрел на Марину и заколебался. «Смотри, как сама знаешь».

«Я отойду, — сказала она. — Поговорите без меня».

Марина отошла.

Леша просто зашипел на меня:

«Куда ты суешься? Ты беспредельщик, Митя! Ты понимаешь, что если мы начнем это обсуждать, а я с ней соглашусь, то это уголовное дело? Что она может подать в суд и вообще накрутить до хера чего тебе и не снилось?»

«Понимаю», — сказал я. (Хотя понимал ли? Я ж не судимый. А Леша, кстати, был по образованию юристом.) — «Про уголовщину, то есть, я плохо понимаю. То, что я вам дал сегодня грибы, это тоже уголовщина, кстати. Все мы рискуем, и я не меньше твоего. Но я понимаю еще другое. Я понимаю — или мне кажется, что я понимаю — что это твой шанс выбраться из глубокой задницы. В которой ты по уши. Что тебя, если по-простому сказать, грехи вниз тянут. И сейчас один твой воплощенный грех (маленький, наверняка не самый крупный) пришел к тебе и говорит: давай разберемся. И если ты его будешь заталкивать в небытие, из небытия на тебя будет продолжать литься тоска и депрессия. Вот это я понимаю. А разговаривать с ней, нет, в присутствии адвоката, или наоборот, чтоб никто не слышал — это твое личное собачье дело. То есть, может, волчье. А я, Леша, от всего этого устал. Я уже спать хочу».

Я поднялся и пошел от костра. Проходя мимо Марины, я сказал: «Я так и не понял, будет он с тобой разговаривать или нет. Я ему сказал всё, что по этому поводу думаю, а теперь я устал и пойду проверю обстановку в доме. Хочешь — иди к нему сама».

Я видел, что она пошла к костру. А сам и вправду пошел к дому.

* * *

Ехал я как-то в поезде, проводница такая бабушка, ходит, сама с собой разговаривает. Я стою в очереди в туалет, и слышу, как она выходит из своего купе, запирает его и сама себе под нос бормочет: «Я никому ничего не должна. Все мне должны. Пойду пообедаю».

Вот копируя откровения этого Мастера, я прошелся по дому, убедился, что все в порядке и решил предоставить эту парочку самим себе. Дело уже было совсем близко к рассвету. Я немного поел и стал готовиться спать. Последний раз подошел к окну и увидел, что эти двое разговаривают у костра. Уже хорошо.

На следующее утро всё было как-то очень спокойно и прозрачно. Мы позавтракали почти в полной тишине. Как минимум у половины из нас было состояние блаженное и уставшее. Простой человеческий завтрак после всех этих полетов — это такой кайф! Кусочки хлеба с маслом. Орешки. Зеленый чай.

Только к полудню мы сели под большой орех подводить итоги мероприятия.

Я удивлялся, глядя на Лешу: он был тише воды ниже травы. Они с Мариной сели рядом, что само по себе было показательно. Мне уже совсем не хотелось вести телешоу, хотелось, чтобы каждый собрал про себя «по-трезвому» максимум значимой информации. Мы говорили про каждого — вначале сам человек рассказывал, что он пережил; потом подключались остальные. Мы выслушали историю про «меня мертвую там за забором» и сделали глубокомысленные экзистенциальные выводы. Мы прослушали отчет, как инопланетяне разбирали тело, перемывали кусочки и составляли обратно, и возбудились от шаманских картин мира.

И наконец очередь дошла до Марины и Леши. Он сидел тихо. Она сказала примерно вот что:

«Друзья мои! Потому что вы и вправду мне друзья, и за эти дни я очень много с вами рядом и вместе пережила, и теперь я каждого из вас ощущаю близким себе человеком. Этой ночью для меня произошли очень значимые вещи, но я не хочу рассказывать вам о них подробно. Могу, но не хочу. Я скажу только самое главное. Здесь я встретилась с человеком, который много лет назад меня сильно обидел. Это вот он. И все эти годы я держала эту обиду на него. И он все эти годы чувствовал себя виноватым. Не только передо мной, как и моя обида была не только на него. Скажем так: просто я была полна обидой, а он полон виной. И мы этой ночью помогли друг другу понять истоки этих чувств. И решили попытаться помочь друг другу очиститься от всей этой дряни.

Поэтому мы сейчас сделаем один маленький ритуал. Может быть, он глуп и примитивен, но ничего лучшего мы не придумали. Можно было бы, может быть, сделать все, так сказать, в сознании, но мы оба верим Мите, что гораздо лучше ритуалы выводить на физический уровень. Во всяком случае, не хуже. И мы просим всех вас при этом присутствовать, если, конечно, вам это будет нормально.»

После этого торжественного вступления, в котором я не очень уверен, что окружающие что-то поняли, Леша снял футболку и лег на землю на живот. А Марина вытащила из-за дерева несколько тонких палок. Они были намочены. И я понял, что сейчас впервые в жизни увижу, как порют розгами. И точно. Первые удары получились плохо (хотя Марина позже рассказывала, что с утра тренировалась), а потом дело пошло. Лешина спина стала покрываться красными полосами. Всё было по-настоящему. Он лежал молча.

Я сидел и думал, что молодцы ребята. Конечно, отыгрывают оба свое любимое садо-мазо. Ну так хоть открыто и красиво. Я вот много лет мечтаю как- нибудь трахнуться посреди группы. Именно красиво, ритуально, мистериально, в базовом каком-то, священном смысле секса. Но никак не могу осмелиться и срежессировать.

Потом Марина разрыдалась и экзекуция закончилась. Она стояла и как-то странно размахивала вначале руками, сдерживая слезы, а потом разрыдалась во весь голос.

Потом Леша встал и обнял ее.

Если бы я был телеведущим, я бы нашелся, какую пошлость сказать в эфир по этому поводу.

Но я молчал, и все остальные тоже молчали.

И тут я почувствовал слезы на собственном лице.

Психология bookap

И как обычно в конце такой группы, пообещал себе, что теперь надолго ни- ни, что займусь чем-то попроще, статейки попишу или глупых туристов по горам повожу, что хватит этой нервотрепки мистов грибов инсайтов бессонницы уголовщины.

Я брешу. Я был счастлив и горд.