Глава 8. Отлучение родителей от детей.
Один из утешительных фактов нашей жизни состоит в том, что человеческие проблемы остаются неизменными в течение многих веков и, благодаря атому, мы можем испытывать ощущение непрерывности. Но мы способны также и на то, чтобы воспринимать старые проблемы по-новому, и, таким образом, у нас есть возможность меняться. В нашем веке в мире появились новые идеи и эта книга, а в особенности эта глава, является попыткой рассказать о возможностях решения старых проблем, которые, появились благодаря этой новой идее.
Давайте посмотрим, как определял проблему и разрешал ее сто пятьдесят лет назад великий гипнотизер Антуан Месмер и сравним его подход с подходом современного гипнотизера Милтона Эриксона.
Итак, еще в восемнадцатом, веке Месмер писал:
Я принял на лечение мисс Парадиз, восемнадцати лет. ... Она получала пенсию по инвалидности, будучи совершенно слепой с четырехлетнего возраста. Это был настоящий амавзроз с судорогами глазодвигательных мышц. Кроме того, девушка была жертвой меланхолии, которая сопровождалась нарушением работы селезенки и печени, что приводило к приступам делирия и ярости, и поэтому она была убеждена в том, что она сумасшедшая.
Месмер взял эту девушку вместе с другими пациентами к себе на лечение домой, где ему помогали жена и другие сотрудники.
Родители мисс Парадиз, наблюдавшие за ее лечением и отметившие улучшение ее зрения, поспешили сообщить об этом и о своей радости по этому поводу своим знакомым. ... Мистер Парадиз испугался, что он может лишиться пенсии дочери и некоторых других преимуществ, если она выздоровеет. Он начал просить вернуть дочь домой. Девушка, поддерживаемая матерью, не хотела возвращаться домой из боязни, что результаты лечения еще недостаточно устойчивы. Отец продолжал настаивать, и эта ссора произвела такое впечатление на девушку, что у нее наступил припадок и общее ухудшение состояния. Однако на ее зрение это не повлияло, и оно продолжало улучшаться. Когда отец отметил это... он очень настойчиво потребовал выписать дочь домой и заставил жену его поддержать. Девушка сопротивлялась... Мать вырвала дочь из рук представительницы обслуживающего персонала и закричала: "Дрянная девчонка, ты слишком церемонишься с этими людьми!" И толкнула ее так, что она ударилась головой об стенку.
Впоследствии отец вежливо попросил разрешение взять ему свою дочь, чтобы она пожила в деревне и отдохнула. Месмер рассказывает: "На следующий день я услышал, что ее семья настаивала на том, что девушка по-прежнему слепа и подвержена припадкам. Они вывели ее в общество и заставили притворяться слепой и разыграть припадок".
Следуя контексту своего времени, Месмер считал проблему принадлежащей исключительно мисс Парадиз. Поскольку единицей наблюдения для него служил индивид, Месмер воспринимал семью как нечто периферическое по отношению к проблеме девушки. Родственники были препятствием в лечении и озадачили его тем, что не приветствовали его успех, которого он достиг в лечении его дочери.
Если мы продвинемся во времени на сто лет вперед, обнаружим, что Зигмунд Фрейд воспринимал подобную проблему точно так же:
"Много лет назад я принял одну девушку на аналитическое лечение. В течение продолжительного времени она не могла выходить из дома из-за страха, а также не могла оставаться дома одна. После длительных колебаний пациентка призналась, что ее мысли очень сильно занимают знаки любви, которые она случайно заметила между ее матерью и одним богатым другом семьи. Очень тактично, или, иначе говоря, хитро она дала матери понять, что она обсуждает в ходе психоанализа. Она связала возможное изменение своего поведения с матерью, настаивая на том, что только мать может защитить ее от страха одиночества. Кроме того, когда она покидала дом, мать должна была держать дверь за ней открытой и этим помогать ей. Раньше мать была очень нервной, но вылечилась несколько лет назад с помощью водолечения, или же, иначе говоря, она познакомилась с мужчиной, отношения ее с которым были таковы, что удовлетворяли ее не только в одном отношении. Пылкие требования дочери вызвали у нее подозрительность, а она внезапно поняла, что означал страх дочери. Она заболела для того, чтобы сделать свою мать узником и украсть у нее свободу, необходимую для того, чтобы поддерживать отношения со своим любовником. И мать приняла безотлагательное решение. Она решила положить конец такому вредному лечению. Девушку отослали в дом для душевнобольных и многие годы демонстрировали как "несчастную жертву психоанализа", и все это время меня преследовали слухи о неудачных результатах лечения. Я хранил молчание, поскольку был связан профессиональной тайной. Через несколько лет я узнал от своего коллеги, который знал эту семью, что интимные отношения между матерью и этим богатым мужчиной продолжаются, и об этом знают практически все, включая отца, который по всей вероятности лишь делал вид, что об этом не знает. Таким образом, здоровье девушки было принесено в жертву ради сохранения этой тайны".
Подобно Месмеру, Фрейд считал, что проблема принадлежит исключительно девушке, а мать мешает лечению, преследуя свои личные цели, в чем ей, по всей вероятности, помогает отец. Продолжая анализировать в связи с этим случаем влияние на лечение семьи пациента, Фрейд говорил:
"В случае вмешательства родственников психоаналитическое лечение подвергается опасности и надо сказать, что мы совершенно не умеем с ней бороться. Мы вооружены для борьбы с внутренним сопротивлением пациента, считая это сопротивление неизбежным. Но как мы можем защитить себя против сопротивления внешнего? Заставить родственников вести себя определенным образом, давая им какие-либо объяснения, невозможно, как невозможно заставить их держаться подальше от всего этого дела. Им нельзя и довериться, поскольку в этом случае мы рискуем потерять пациента, который совершенно справедливо требует, чтобы человек, которому он доверяет, принимал в разногласиях его сторону. Любой, кто знает кое-что о распрях, раздирающих семью, не удивится, узнав, что аналитик обнаруживает, что самые близкие к пациенту люди заинтересованы скорее в том, чтобы он оставался таким, каков он есть, а не в его выздоровлении. Родственники не должны противопоставлять свою агрессию действиям профессионала. Но каким образом можно заставить людей, недоступных вашему влиянию, принять эту позицию? И мы естественным образом приходим к выводу, что социальная атмосфера и степень развития непосредственного окружения пациента значительным образом влияют на результат лечения".
Это довольно печальный вывод относительно эффективности психоаналитического лечения, если даже мы можем объяснить львиную долю наших неудач подобными внешними факторами! Это признание Фрейда в собственной неспособности взаимодействия с семьями очень любопытно. Далее, там же, он писал: "За несколько лет до войны, когда приток пациентов из разных стран сделал меня независимым от злой или доброй воли моего родного города, я взял за правило никогда не принимать на лечение пациента, который не был бы sui juis (независимым от других) во всех существующих отношениях. Понятно, что далеко не каждый психоаналитик может позволить себе поставить пациенту такие условия". Такое ограничение существенным образом дискриминирует пациентов, которые связаны с другими людьми посредством какой бы то ни было зависимости.
И Месмер, и Фрейд считали, что они знают, что следует делать с каждым отдельным пациентом, но не знают, что делать с родственниками, несмотря на то, что Фрейд соглашался с тем, что лечение может быть безрезультатным, если психотерапевт не найдет способов успешного взаимодействия с семьей. Оба, и Месмер, и Фрейд, имели дело с молодыми девушками и каждый из них обнаружил, что родители реагировали на лечение отрицательно, прерывая его. Пытаясь объяснить это загадочное поведение родителей, каждый из них ищет объяснение в соответствии с собственными интересами. Месмер считал, что родители мисс Парадиз боятся потерять ее пенсию, а также подозревал, что против него плетутся какие-то интриги. Фрейд нашел объяснение в попытке скрыть аморальное сексуальное поведение матери. Столкнувшись с подобной проблемой, другие психотерапевты объяснили бы ситуацию, исходя из некоторых других предпосылок. Но однако, в наше время в сотнях случаев обнаруживался факт, что такой тип реакции родителей на успешное лечение молодого пациента с тяжелыми нарушениями психического здоровья распространен чрезвычайно широко. Причины такой реакции в каждом из случаев не исчерпываются причинами финансового или морального характера. Такой тип реакции обусловлен более общими факторами. Когда ребенок достигает возраста, в котором он может покинуть дом и начать самостоятельную жизнь, "проблема" состоит не в ребенке, а в кризисной стадии развития, которой семья достигла. Взаимодействие с родственниками существенно необходимо для лечения, поскольку в них и заключается проблема. И случай Фрейда, и случай Месмера могли бы быть восприняты современными семейными психотерапевтами как типичные для той стадии развития семьи, когда дети вырастают и начинают покидать дом. В этот период появляются новые проблемы, обостряются старые, и психотерапевт, вмешивающийся в ситуацию, имеет дело не с индивидом, а с определенной фазой семейного жизненного цикла, когда проблемы этой фазы могут проявляться в различной форме.
До сих пор в нашей книге мы делали упор на проблему молодого человека, который пытается достичь независимости от родителей и начать собственную самостоятельную жизнь. Поскольку это происходит, родители должны отдалиться от своего ребенка и здесь мы займемся именно этим аспектом проблемы. Человек не только единственное существо, приобретающее новых родственников по линии жены или мужа, но и существо, которое должно преодолеть крайне резкий переход от отношения к своим детям как к предмету заботы, к отношению к ним как к равным. Когда дети вырастают и начинают независимую жизнь, в семье должны наступить кардинальные изменения.
Месмеру и Фрейду не хватало именно идеи о том, что
"симптомы" являются контрактами, заключаемыми
между
людьми и удовлетворяющими многие потребности, в том
числе протективные. Выздоровлению юноши или девушки
сопротивляются не только родители. Сопротивляется
и сам пациент, пока психотерапевт не сделает что-либо
с его семьей. Чем больше сопротивляется пациент, тем
более велика вероятность того, что с его выздоровлением
в семье может произойти катастрофа. Если посмотреть
на ситуацию с этой точки зрения, что станет ясно,
какие способы следует использовать для ее реализации
разрешения. Психотерапевт может осуществлять вмешательство
кризисного типа, собрав всю семью вместе, либо же
он может взаимодействовать с семьей через мать, отца,
ребенка, родственников, или же использовать все способы
вмешательства одновременно. Но если он попробует стабилизировать
ситуацию, госпитализируя ребенка, или выписывая ему
лекарства, то, вероятнее всего, потерпит неудачу.
А если он сосредоточит свои усилия на всей семье и
на продвижении юноши или девушки к нормальной жизненной
ситуации, в которой он будет продолжать связь со всей
семьей, то, скорее всего, достигает успеха.
Взаимодействуя с семьей на этой стадии ее развития, Эриксон использовал разнообразные методы. Мы выбрали один из случаев, когда он лечил молодую девушку, чтобы противопоставить его способ вмешательства со способом Месмера и Фрейда. Эриксон описывал эту ситуацию так:
Однажды отец привел ко мне свою дочь, молодую девушку. У нее было острое шизофреническое состояние. Всю первую неделю отец находился при дочери, но мать не приезжала, чтобы забрать ее домой. Затем я увидел мать. Затем я устроил дело таким образом, что дочь осталась, а ее родители уехали обратно на побережье.
Эта молодая женщина страдала от избыточного веса. Бедра у нее были невообразимо толстые. Она была загружена своими переживаниями, смутными фантазиями и плохо осознавала, что происходит вокруг нее. Тактильные ощущения у нее не координировались с визуальными. Она не могла воспринимать визуально.
Согласно ее рассказу, мать ненавидела ее с самого детства. Мать всегда пользовалась отсутствием отца, чтобы шлепать ее. Мать все время говорила ей, что она уродливая и у нее нет будущего, а ее отец нехороший и эгоистичный человек. Мать утверждала, что в молодости она была очень красивой, но этот несчастный ребенок совершенно испортил всю ее красоту. Моя проблема состояла в том, чтобы научить девушку осознавать тот факт, что она была хорошенькой и она не должна переедать. Я выразил свое любопытство по поводу того, что за прекрасные бедра могут скрываться в этой обертке из жира. Поговорив с матерью, я узнал, что она не хотела ребенка и, когда она забеременела, это не понравилось ни ей, ни ее мужу. Мать давала понять дочери, насколько нежеланным ребенком она была. Она даже смеялась, когда купала девочку и называла ее при этом жирным и уродливым ребенком. Беседуя с дочерью о матери, я назвал мать жирной неряхой. Я спросил ее, почему бы, черт побери, ее отцу не приструнить эту жирную неряху, которая так пронзительно орет и бьет ребенка, который должен был быть порождением того, что называется счастливыми сексуальными отношениями. Пока я говорил все это, пациентка напрягалась, когда она напряглась в достаточной мере, я отвлек ее внимание, я спросил: "Удобно ли лежит ваш локоть на поручне кресла?" Таким образом я запускал поисковое поведение. "Да, конечно, вы не можете найти поручень кресла, вы можете найти его только лишь локтем. Поскольку вы можете найти его локтем, вы можете просто наслаждаться. Локоть может найти поручень кресла, а вы можете найти свой локоть". Таким образом, я продолжал развивать ее способность к тактильным ощущениям.
Чтобы мобилизовать ее эмоции, я критиковал ее мать, и, когда она в ответ на это достаточно напрягалась, я расслаблял ее, переключая ее внимание. Я не хотел возбуждать ее эмоции и поэтому позволял ей разрядить их так, как она этого хотела. Я мог мобилизовать эмоции, затем отвлечь ее и, таким образом, эмоции у нее появлялись только там, где мне это было нужно. Затем я снова начал критиковать ее мать, интенсифицируя ее эмоции, а затем снова отвлекал ее. Я мог сказать, что если бы ее отец хотел завести любовницу, когда жена отвергала его в сексуальном плане, я посчитал бы этот поступок достойным одобрения.
Я мобилизовал ее эмоции и она могла связать их с потребностями ее отца, а также с ее правами. Вся напряженность ее эмоций сосредоточилась на праве ее отца вступить в сексуальные отношения с любой женщиной, которую он выберет, включая ее мать. В действительности, конечно, ее отец никогда не изменял жене, но мать не раз говорила пациентке, что он делает это постоянно. Возбуждая ее эмоции и упоминая затем права ее отца, я хотел, чтобы внутренне она встала на его защиту и на защиту его прав, идентифицируясь с ним таким образом. С матерью ей было трудно идентифицироваться, разве что в плане избыточного веса и других нехороших вещей. Но ее отец был хорошим человеком, и когда она начала защищать его права, то начала тем самым идентифицироваться со всеми его достоинствами. Вы начинаете защищать мои права и что же происходит? Вы становитесь моим союзником. Вы становитесь частью меня.
При чтении этого описания представляется, что Эриксон сосредоточивается только на дочери, как могли бы это сделать и другие психотерапевты, игнорирующие семейный контекст. В той мере, в какой дочь была связана со своими родителями, она не могла достигнуть автономии, не нарушая жизни своих родителей. В подобных случаях, если состояние пациента или пациентки улучшается, родители обычно прерывают лечение, заболевают или разводятся. И это не вопрос восприятия родителей дочерью, а их реальные жизненные реакции на ее выздоровление, которое привело бы к тому, что она перестала бы быть средством коммуникации между ними. Однако Эриксон не просто работает с одной лишь дочерью. Работая с ней, он продолжает взаимодействовать с родителями, помогая им тем самым пережить выздоровление дочери. Он продолжал свое описание так:
Я сказал отцу, чтобы он пока пожил отдельно от жены. Он мог время от времени возвращаться к ней, когда она находилась в хорошем расположении духа, и вступать с ней в сексуальные отношения. Он мог оставаться даже неделю или две, если отношения оставались хорошими. Мать прекрасно играла в гольф и во многих отношениях была прекрасным партнером. Я устроил так, что мать регулярно мне звонила, пока я лечил ее дочь. Она использовала меня как некоторую фигуру отца, который мог разговаривать с ней строго, но объективно. Когда она делала что-то плохое, она звонила мне и рассказывала об этом, а я должен был дать ей розг по телефону. Таким образом, работая с дочерью, я поддерживал контакт с ее родителями.
Я проделал большую работу, чтобы дать девушке понять, что ее завернутое в жир тело прекрасно. Я мог хвалить ее тело, рассказывать, как оно прекрасно, хотя оно до сих пор было скрыто не только под одеждой, но и под слоем жира. Она не видела красоты своего тела, и я рассказывал ей об этом, потому что это было нечто абстрактное, о чем я мог говорить свободно. Я дал хорошую нарцистическую оценку ее грудей, живота, бедер, бугорка Венеры, гладкой, мягкой кожи на внутренней поверхности бедер, скрытой под слоем жира. Я был очень заинтересован, чтобы обнаружить, что за прекрасная девушка скрывается под слоем жира. Сейчас она замужем, причем счастливо, и летом у нее должен родиться ребенок. Она вышла замуж за приятного молодого человека, и ее выбор я одобрил. Девушка спросила меня: "Должна ли я пригласить на свадьбу мать?" Она боялась, что мать устроит на свадьбе истерическую сцену с рыданиями. Она может начать поносить жениха и родителей жениха, а также собственного мужа. Но она считала, что должна пригласить мать. Я ответил: "Выложите матери все, как есть. Скажите ей, чтобы она села, заткнула рот и слушала вас: Затем с абсолютной решимостью вы объясните ей, что вы приглашаете ее на свадьбу, но там она должна показать себя хорошей матерью, но хорошей согласно вашему определению, уравновешенной, прилично себя ведущей, вежливой". Девушка действительно выложила матери все как есть и та пришла в ужас. На свадьбе мать вела себя превосходно.
Совершенно ясно, что подход Эриксона в данном случае состоит в том, чтобы провести семью через эту фазу развития.
Вместо того, чтобы сосредоточиться исключительно на девушке, и заставить тем самым родителей прервать лечение, когда ей станет лучше, он сосредоточивается также и на ситуации родителей. Вместе с тем, он работает над недостатками девушки, устанавливает длительные отношения с матерью и отцом, поддерживая их таким образом, и реорганизует супружеские отношения, заставляя отца выехать из дома, а затем появляться в доме тогда, когда ему захочется. Вместо того, чтобы позволить родителям спонтанно разъехаться, когда девушка выздоровеет, что происходит во многих случаях, Эриксон заранее устраивает разъезд, изымает девушку из семьи и устраивает ее брак, а затем снова соединяет родителей уже на новых основаниях.
Эриксон не собирает всю семью на регулярные встречи, как это делают многие другие психотерапевты. Иногда он собирает всю семью вместе, иногда нет. У истоков семейной психотерапии и они не достигнут взаимопонимания. Когда этот подход оказался несостоятельным, многие семейные психотерапевты рекомендовали изымать ребенка из семьи, помещая его в нормальные условия жизни, например в отдельную квартиру или пансион (но не в психиатрическую больницу) пока продолжался курс семейной терапии. Оказалось, что кризис, вызванный необходимостью отрыва юноши или девушки от семьи, невозможно разрешить простыми совместными беседами, если ребенок при этом остается жить дома. Эриксон учил в этих ситуациях выбирать подход, при котором сплоченность семьи не становилась главной целью в данной ситуации. В 1968 году Эриксон опровергнул идею о том, что во время семейной психотерапии ребенку следует жить в семье, "чтобы он мог научиться иначе взаимодействовать со своими родителями". Он тогда сказал: "Может молодой человек или молодая девушка оставаться жить в такой семье и при этом действительно научиться взаимодействовать со своими родителями по-другому? В течение всей своей жизни он учился тому, как не взаимодействовать с ними продуктивно и успешно. Ведь он приобрел столько тонких навыков и овладел таким огромным количеством способов непродуктивного взаимодействия с ними. Обычно я организую ситуацию так, что молодой человек покидает семью в то время, как я продолжаю иметь дело с родителями".
Иногда Эриксон встречается со всей семьей для того, чтобы изменить способ взаимодействия ребенка и родителей, хотя чаще всего он встречается с ними отдельно и очень редко — вместе. Из примера, в котором Эриксон работал сразу с несколькими членами семьи, решая при этом относительно легкую проблему, видно, как быстро он заставил родителей и молодую девушку взаимодействовать более зрелым образом, уважая при этом друг друга.
Ко мне пришли отец, мать и дочь и я пригласил их всех вместе зайти в кабинет. Остальные дети в этой семье выросли и жили отдельно. Это была самая младшая дочь и она обладала самым бурным темпераментом, какой только можно представить. Родители тоже выражали свои эмоции самым бурным способом и все трое были совершенно не способны слушать друг друга.
Когда я увидел все это, я попросил их сесть и говорить по одному. Я добавил, что когда говорит один человек, у остальных двух должны быть закрыты рты. Я попросил дать полный отчет по ситуации, сначала отца, затем мать и дочь. Сейчас я не помню в точности порядок, в котором я захотел их выслушать — иногда я варьирую этот порядок. Но в данном случае мне было нужно, чтобы дочь высказалась последней.
Итак, каждый из них выразил свои чувства, а остальные двое слушали. Затем я сказал: "Хорошо, дайте мне подумать". Через пару минут я повернулся к дочери и сказал: "А сейчас я даю тебе пять или десять минут, ты можешь понаблюдать за минутной стрелкой на часах. Продумай все, что ты хочешь сказать своим родителям, приятное, неприятное, нейтральное и продумай также, в каком порядке ты будешь все это говорить. Выскажись откровенно, прямо и честно. Я тоже буду наблюдать за часами. Это займет у тебя около десяти минут. Я считаю, что для размышления тебе будет достаточно этого времени. Тогда ты будешь знать, как ты используешь последующие десять минут".
Предполагалось, что я заставил ее подумать, что она хочет сказать, но в действительности я менял ситуацию. Фактически я сказал: "Когда истекут десять минут, ты будешь знать, что ты, будешь делать в последующие десять минут". И девушка изменилась именно таким образом.
По истечении десяти минут она сказала: "Я уже сказала все, что хотела им сказать, а они даже не слушали меня. Но они знают, что я это сказала, и я тоже знаю об этом. Нет смысла все это повторять". Я сказал девушке: "Не возражаете ли вы против того, чтобы выйти и подождать в другой комнате?" Она вышла, а я обратился к родителям:
"Совпадает ли с вашим мнением то, что сказала ваша дочь? Она сказала, что уже высказала все, что имела сказать, вы ее не слушали и потому нет смысла это повторять". Затем я добавил: "А сейчас оставайтесь спокойными и продумайте это. Когда истекут пять минут, вы будете знать как вести себя в течение последующих пяти минут". Девушке я дал десять минут, а родителям только пять, как бы соглашаясь с ними, что они уже взрослые.
После того, как пять минут истекли, они в сущности сказала: "Если только как следует подумать, каких мы тут глупостей наговорили и каких эмоций навыражали, то станет ясно, что ни один из нас не уважает остальных. Никто из нас в этом кабинете не проявил никакого уважения друг к другу. Вы оказались единственным человеком, проявившим уважение".
Я ответил: "Должны ли мы сообщать ваше мнение дочери?" Они сказали, что она это знает так же, как это знают они.
Я позвал дочь и сказал: "Твои родители считают, что сейчас вам всем стоит пойти домой. Они сказали, что знают теперь, что им следует делать, а ты знаешь, что следует делать тебе. Они считают тебя такой же умной, как и они сами".
Я встречался с этой семьей единственный раз. Но из других. источников я знал, что с тех пор у девушки было все в. порядке.
Преувеличенная забота и сверхпротективность родителей обычно мешают ребенку достичь независимости и начать взаимодействовать с ними, как с равными. Наиболее деструктивными родителями являются не те, кто плохо относятся к ребенку, а те, кто относятся к нему слишком снисходительно и протективно, в таких условиях ребенку очень трудно стать независимым. Чем более благожелательны родители и чем больше они помогают ребенку на этой стадии жизненного цикла семьи, тем более трудной становится психотерапевтическая задача отучения детей и родителей друг от друга. Следующий неудачный случай вмешательства иллюстрирует типичную проблему.
Мне позвонил один врач и попросил, чтобы я посмотрел его сына, который учился в старших классах и с которым родители перестали справляться. Они купили ему машину, стереоустановку, цветной телевизор, давали ему большие суммы денег на карманные расходы, но мальчик становился все более требовательным, эгоистичным и деструктивным по отношению ко всей семье.
Я пообещал встретиться с мальчиком хотя бы раз в присутствии родителей. Они привели его ко мне. Я попросил его сесть, закрыть рот и услышать от родителей все самое худшее, что они могли о нем сказать. Они неохотно рассказали мне о его плохом поведении. Пока они говорили, лицо мальчика выражало полнейшее удовлетворение. Я спросил его:
"Были ли они честны и точны, рассказывая все это?"
Мальчик ответил: "Да нет, черт побери, они пропустили массу вещей, потому что им было стыдно об этом рассказывать. Я разорвал панталоны матери, выкрикивал все непечатные слова, которые только могли прийти мне в голову, и я пописал в кастрюлю с ужином. И знаете, что в ответ на это делает мой старик? Он дает мне пять или десять долларов, а мать плачет".
Я ответил: "Видишь ли, твои родители хотят, чтобы я взял тебя на лечение. Я не твой отец и не твоя мать. И я не могу справиться с тобой в физическом отношении. Но ты сможешь обнаружить, что мой мозг работает гораздо лучше и быстрее, чем твой. А сейчас, если ты хочешь быть моим пациентом, ты должен будешь принять некоторые условия. Я совершенно не собираюсь относиться к тебе по-доброму, как это делают твои отец и мать. Они хотят уехать в отпуск. Они уедут на две недели, а ты останешься и будешь моим пациентом. Ты будешь жить в хорошем отеле, недалеко отсюда. Ты будешь платить за жилье 145 долларов в месяц и заказывать там любую еду, которую ты захочешь. Ты сможешь жить, Райли. Но каждый день ты будешь приходить ко мне на час, на два. И посмотрим, сможешь ли ты вынести некоторые вещи, которые я тебе скажу спокойно и объективно. Я не считаю, что тебе что-либо из этих вещей понравится. А сейчас я хочу знать, сможешь ли ты вытерпеть со мной две недели, пока твои родители будут в отпуске?"
Он ответил: "Я могу попытаться. С жильем и с едой понятно, а как быть с остальными деньгами?"
Я ответил: "По этому вопросу мы примем разумное решение. Я скажу тебе, сколько денег ты сможешь тратить и ты эти деньги получишь. Отцу это не понравится, возможно, и тебе это не понравится. Но ты будешь получать 25 долларов в неделю, ни центом больше, и никаких кредитов, долгов при этом ты иметь не будешь".
На это он сказал: "Забавно посмотреть, что вы попытаетесь сделать".
Обратившись к родителям, я сказал: "Он согласен. А сейчас уезжайте в отпуск, а когда приедете, заходите, чтобы посмотреть, как у него идут дела". И они уехали.
В первые дни мальчик много читал и читал хорошие книги. Мы беседовали об этих книгах и о том, что вообще ему надо от жизни. Он, конечно, мог бы развлекаться, делая своих родителей несчастными, но в этом случае что бы он стал делать тогда когда они умрут? К чему стоило бы ему приготовиться? Сколько денег оставит ему отец, если вообще оставит?
Через несколько дней он сказал: "Знаете, платить за одну комнату с одной кроватью столько денег довольно бессмысленно. Я хочу поискать квартиру, да и работу". Он нашел квартиру и снял ее вместе с двумя молодыми парнями. Обоим было около двадцати лет и они работали очень много, зарабатывая деньги для того, чтобы поступить в колледж. Они не употребляли алкоголя, наркотиков. Он стал жить вместе с ними, стал искать работу и нашел ее. За три дня до возвращения родителей он сказал мне: "Черт бы побрал все это. После того вреда, который я причинил родителям, я еще должен кем-то становиться. Я не собираюсь больше с ними встречаться".
В течение двух последних дней мне не удавалось залучить мальчика к себе, но под принуждением он все-таки явился. Затем мне удалось сделать так, что он пришел ко мне через день после того, как его родители вернулись из отпуска. Родители вошли в кабинет и я сказал ему: "А сейчас поздоровайся как следует со своими родителями". Он произнес непечатное слово. Я ответил: "Сними свои ботинки и носки и пройди в соседнюю комнату, сядь на пол и продумай все это".
Затем я спокойно сказал родителям: "Вы воспитывали этого мальчика так, что такое его поведение возникло с необходимостью. Я рассказал обо всем, что мальчик делал все это время, назвал книги, которые он прочитал, рассказал, что он нашел работу и пока удерживается на ней. Затем он осознал, что родители скоро возвращаются, и он снова столкнется с этой старой глупейшей ситуацией. Он отреагировал протестом, и я должен был насильно тащить его к себе. И теперь я отказываюсь от него, как от пациента.
Родители пытались доказать мне, что в душе он очень хороший мальчик. Возможно, они были с ним слишком щедры и слишком много прощали ему. Я ответил: "Но я не могу сейчас с ним справиться. И я собираюсь дать вам понять, используя для этого самый наихудший способ, как глупо вы .вели себя с ним".
Затем я сказал мальчику, который сидел на полу без носок и ботинок: "Сейчас ты пойдешь домой вместе со своими родителями. А сейчас пойди сюда, возьми свои носки и ботинки, сядь на свой стул и обуйся". Мальчик сидел, слушая с вызывающим видом.
В комнате наступило абсолютное молчание. Я ждал и ждал, ждал и ждал. Наконец, отец встал, взял носки с ботинками и дал их мальчику. Жена воскликнула: "О, нет, не так!". Когда ее спросили, что она имела ввиду, она ответила: "Не важно, что, но ты всегда уступаешь, ты всегда сдаешься".
Я сказал мальчику: "Ну, и что ты хотел бы делать сейчас? Я не хочу отвечать за ловкого хулигана, который намеренно делает пакости. Если ты хочешь сотрудничать, я буду сотрудничать с тобой, или же ты можешь вернуться домой со своими родителями и подумать о той пустоте, которая ждет тебя в будущем. Я считаю, что тебя ждет колония для мальчиков, а затем тюрьма или психиатрическая больница, и все это не за горами".
Он ответил: "Я пойду домой вместе с родителями и стану более независимым. Я не буду трогать машину родителей, я буду ходить пешком. Я устроюсь на работу и продам некоторые из своих вещей, чтобы у меня были свои собственные деньги".
Я ответил: "Отлично, а теперь вернись в мотель и собери свои вещи. А я поговорю с твоими родителями". После того, как он ушел, я сказал: "Вы, конечно слышали, что пообещал ваш сын". Отец ответил: "Я считаю, что это прекрасно". Мать же спросила: "Вы уверены, что он говорил всерьез?" Я ответил им: "Он со всей серьезностью пообещал вам преподнести весь мир на тарелочке с голубой каемочкой и он будет повторять эти обещания еще много раз, используя для этого самые пылкие слова. Но ни одного своего обещания он не выполнит. Он дружит с наркоманами и ворами и скоро может оказаться среди них". Мать сказала: "Я не думаю, что все закончится так плохо. Он сдержит свое слово".
Мальчик не сдержал ни одного из своих обещаний. Он вел себя все хуже и хуже, в конце концов, родители были вынуждены поместить его в государственную психиатрическую больницу. Мальчик позвонил мне из больницы и спросил, не смогу ли я принять его на лечение. Я ответил, что я готов, но он должен для этого настроить себя так же серьезно, как настроен я. Он рассказал мне, что после того, как он провел несколько недель в этом паршивом месте с этими паршивыми людьми, питаясь этой паршивой едой, он действительно подготовился к психотерапии.
Его родители пришли ко мне, чтобы сказать, что они погубили своего сына. Я заметил, что у них есть еще двое детей и спросил, не собираются ли они относиться к ним так же снисходительно, как относились к старшему сыну. Они ответили, что не собираются.
Через некоторое время отец позвонил мне, чтобы поблагодарить за то, что я сделал для них и пытался сделать для их сына. Он сказал, что они собираются воспитывать оставшихся детей правильно. Отец посылал ко мне других пациентов.
Через несколько недель мне позвонил сам мальчик и сказал, что через несколько дней он выписывается из больницы, и спросил, не приму ли я его на лечение. Я ответил утвердительно и назначил встречу. Он удовлетворился уже тем, что дал мне надежду еще раз увидеть его, и я никогда более не встречался с ним.
С моей точки зрения, мальчик был безнадежен, но относительно родителей я сохранял надежду. Если они остались последовательными, принося в жертву старшего сына, то это вынудило бы их остальных своих детей воспитывать правильно. От людей, знающих эту семью, я узнал, что так оно и произошло.
В данном случае Эриксон сосредоточил почти все свое внимание на мальчике. И, соответственно, с родителями работал гораздо меньше, чем обычно. Он попытался прямо и непосредственно вовлечь мальчика в продуктивную жизнь, но это ему не удалось. Если в других случаях Эриксон мог воздействовать на мальчика посредством одного из родителей, в этом случае он этого не сделал. Какую бы функцию в семейных и супружеских отношениях ни выполняло поведение мальчика, она, эта функция, не была учтена, и Эриксон, таким образом, оказался в той ситуации, что Фрейд и Месмер, воспринимая семью скорее как помеху лечению, нежели как Проблему, которую следует разрешить.
Особенность этого случая заключалась еще и в запутанности отношений мальчика с отцом. Если в семье имеется ребенок с нарушенным поведением, то обычно оказывается, что один из родителей сверхвовлечен в проблемы ребенка и относится к нему сверхснисходительно. Другой родитель остается на периферии. В процессе лечения второй родитель меняет свою периферическую позицию на более центральную для того, чтобы ослабить интенсивность взаимодействия первого родителя и ребенка. В большинстве случаев сверхпротективной и сверхвовлеченной в проблемы ребенка является мать, а отец занимает периферическую позицию. В этом случае сверхвовлеченным оказался отец. Можно сказать, что сверхвовлеченность отца сопровождалась сверхпротективностью ребенка по отношению к отцу, что выразилось в отказе мальчика покинуть отца. Однако Эриксон не поставил проблему таким образом.
Эриксон часто работал непосредственно с ребенком, успешно извлекая его из семьи. Иногда он при этом заставлял молодого человека посмотреть на своих родителей критически, и самостоятельно подумать над тем, какое направление в жизни ему хотелось бы избрать. При этом родители отнюдь не должны были интегрироваться, но рассматривались как нечто периферическое по отношению к интересам молодого человека. Этот подход иллюстрирует следующий пример:
Молодую девушку из семьи, живущей в Новой Англии, привезли ко мне в Финикс на консультацию. Девушка попала в автомобильную катастрофу. Вместе с ней был ее друг. Ей были нанесены минимальные повреждения, но после этого случая четыре семьи, в том числе семья девушки, начали преследовать друг друга в судебном порядке. Девушка также перенесла две хирургические операции, в которых я не видел необходимости, о чем ей и сказал. Кроме того, в течение нескольких месяцев она беседовала с психиатром о своем детстве, в чем тоже, по моему мнению, не было никакой необходимости. Этот психиатр и направил ее ко мне, поскольку не считал, что лечение идет успешно, а также потому, что она страдала от болей, не имеющих органических причин. Эту боль он не сумел устранить даже посредством гипноза.
Она зашла в мой кабинет удрученная и угнетенная, с левой рукой на перевязи, и было очевидно, что рука эта искалечена на всю жизнь. Она вела образ жизни инвалида, к не может покинуть своих родителей, однако при всем этом она была совершенно психически нормальной.
Я проводил с ней психотерапию в форме светских бесед. Мне удалось заставить ее критически проанализировать поведение своих родителей, младшей сестры, знания, полученные в дорогой частной школе, которую она посещала перед тем, как поступить в колледж. До этого момента она никогда не думала о своей жизни критически. Не думала она также и о том, что бы она хотела сделать со своей жизнью. Я заметил, что автокатастрофа принесла ей несколько ушибов и пару ненужных операций, но в самом деле, чего ей действительно бы хотелось? Помнить прошлое или подумать о предстоящих пятидесяти годах и о том, что она хотела бы сделать с ними. Я сказал ей, что будущее должно обеспечить ей многие вещи, отсутствие ссор с родителями и судебных дел. Ей следовало бы подумать о том, чем бы в жизни она могла наслаждаться. Она начала говорить о браке и отметила, что ее сестра вышла замуж за молодого человека без согласия ее родителей, а сейчас она ждет ребенка. Она отметила затем, что родители ее на это согласны. Тогда я спросил ее, почему мать и отец должны соглашаться с тем, что их дочь растет, выходит замуж и рожает детей.
В конце одной из наших бесед, а это было на Пасху, я спросил у нее, не слышала ли она когда-нибудь о том, что уроженцы Новой Англии обожают плавать зимой. Я порекомендовал ей, чтобы она пошла в бассейн поплавать, как только вернется в мотель.
На следующий день ко мне пришла мать девушки и сказала:
"Не знаю, что вы сделали с моей дочерью. Она плавает, ныряет и очень довольна собой. Эта не та девушка, которую я воспитывала". В этом я согласен с матерью.
После девятнадцати часов лечения, причем некоторые встречи были двухчасовыми, мать вместе с девушкой вернулась домой. Перед отъездом я сказал матери, чтобы она сказала своему мужу прекратить всю эту чепуху о судебном преследовании по поводу автокатастрофы. Судебное дело должно быть отозвано или прекращено.
Девушка вернулась в колледж, она написала мне письмо, где просила принять на лечение остальных членов семьи. Я ответил, что если они обладают такой же широтой ума, как и их дочь, то мне будет очень приятно.
Впоследствии я шесть раз встречался с матерью по поводу второй дочери, на чей брак она только что согласилась. Я спросил ее, достаточно ли плохо она себя вела в этой ситуации, чтобы возвратить себе все, что она потеряла. И она согласилась, что вполне достаточно. Затем я попросил ее написать список всех глупых поступков, которые она совершала в своей жизни. Она сделал это, и мы посмеялись над этими поступками, в особенности над теми случаями, когда она должна была наслаждаться собой, но не делала этого. Затем она поехала навестить свою замужнюю дочь, и, визит прошел прекрасно.
Этот случай иллюстрирует взгляд Эриксона на то, каким образом родители должны позволять своим детям самим управлять своей собственной жизнью, а также его подход к проблеме в том случае, когда социальная ситуация делает наличие проблемы необходимым. Девушка позволила, чтобы родители использовали ее как средство борьбы между собой и с другими родителями, вплоть до присвоения себе образа жизни инвалида, вместо того, чтобы критически посмотреть на ситуацию и начать самостоятельную жизнь. Психотерапия была направлена на поощрение желания девушки жить так, как ей захочется, а также на ослабление вовлеченности родителей в ее проблемы.
В других случаях Эриксон мог взаимодействовать исключительно с родителями. Вот пример ситуации, где родители опять были сверхпротективными и сверхснисходительньми, но действия Эриксона были совершенно другими. Он рассказывает:
Ко мне пришла очень встревоженная молодая девушка. Она была обеспокоена поведением своих собственнически настроенных, сверхзаботливых родителей. Когда девушка училась в колледже, мать стирала и шила за нее, а также следила за тем, как она вела себя во время уик-эндов. Но более всего девушку расстраивал тот факт, что в качестве подарка дочери к окончанию средней школы они сделали пристройку к дому, предполагая, что выйдя замуж, она будет там жить. Девушка сказала, что она знает, что надо делать, поскольку, выйдя замуж, она совершенно не хотела жить с родителями. Ведь они были так добры к ней и истратили на эту пристройку так много денег. Девушка чувствовала, что попала в ловушку и считала, что не сможет никогда достичь независимости от родителей, даже если выйдет замуж.
Эту проблему можно рассмотреть с разных точек зрения и в соответствии с ними выбрать различные способы вмешательства. Психотерапевт мог бы помочь девушке взбунтоваться против родителей, следствием чего мог бы быть раскол семьи. Пристройка к дому тогда символизировала бы вражду между родителями и ребенком. Или же можно было посоветовать родителям, чтобы они не относились к дочери как к беспомощному придатку без всяких прав и привилегий и не определяли всецело ее будущую жизнь. Вследствие этих советов они могли освободить или не освободить девушку, но пристройка осталась бы тогда символом того, что они плохие родители. Эриксон вмешался в ситуацию через родителей, но особенным образом. Прежде всего он посоветовал девушке соглашаться со всем происходящим и предоставить родителей девушки ему, и это типично для него — принимать на себя ответственность за решение проблемы.
Я встретился с родителями и мы весьма приятно побеседовали. Я поздравил их с тем, что они так тщательно заботятся о благополучии дочери. Они заботятся о будущем, о том, как она влюбится, обручится, выйдет замуж, забеременеет, родит ребенка. При этом я подчеркивал, с какой готовностью они принимают на себя все последствия этих событий, что в среднем совершенно не характерно для родителей взрослых детей. Большинство родителей, когда их дочь повзрослеет, чувствуют, что дело сделано, но они с нетерпением ждут, когда можно будет продолжить свои труды. Если дочь будет жить тут же рядом с ними в пристройке, они сейчас могут ждать с нетерпением того момента, когда можно будет помогать ей заботиться о ребенке. В любое время они могут оставаться с ребенком, в то время как другие родители взрослых детей не очень-то любят это делать. Ребенок будет плакать по ночам, но, конечно же, они предусмотрели звукоизоляцию в стенах? Оказалось, что нет, не предусмотрели. И я смог поздравить их с тем, что они готовы еще раз пережить все те ситуации, которые связаны с присутствием в доме малыша. Они пережили это, когда их дочь была еще маленькой, а теперь готовы пережить еще раз. Затем мы начали беседовать о том, как их будущий внук будет учиться ходить, и конечно, если он будет жить здесь, в пристройке, он будет все время бродить по всему дому. Мы вспомнили, что это значит, иметь в доме ребенка, начинающего ходить. Его можно неожиданно обнаружить повсюду и все бьющиеся вещи надо поднимать куда-то наверх, и вообще все в доме надо переустраивать. Другие бабушки и дедушки обычно не хотят жертвовать в такой мере своим образом жизни. Если это сделано адекватно, то они должны будут в соответствии с собственной перспективой превращения в бабушек и дедушек, разрешить проблемы внука.
Если вам удастся заставить их подумать о том, что они станут бабушками и дедушками, муж может задать себе вопрос: "Что за бабушка выйдет из нее?" Жена начинает задавать себе тот же самый вопрос относительно мужа. Прибавление семейства у них еще впереди, и вы можете заставить их принять идею о том, что они должны измениться и посмотреть друг на друга критически. Чтобы начать соперничать и конфликтовать на уровне бабушки и дедушки, они должны заставить сыночка жениться и завести ребенка. Тогда мать может заставить своего мужа увидеть свои недостатки как дедушки, в то время, как он получит возможность упрекать ее в том, что она недостаточно хорошая бабушка. В предвкушении этой борьбы они могут провести несколько лет, в то время как их дети оторвутся от семьи и начнут самостоятельную жизнь.
Поскольку Эриксон не считал, что люди могут изменить свое поведение, если сказать им, что они ведут себя не должным образом, он обычно не давал родителям советов, указывая, как им следует себя вести, а организовывал ситуации так, что они начинали вести себя по-другому. Иногда он добивался этого, подменяя предмет спора. Гипнотизируя клиента, он говорил: "Вы хотите войти в транс сейчас или позже?", представляя таким образом в качестве предмета спора момент вхождения клиента в транс, а не сам факт его вхождения. То же самое происходит и с родителями. Раньше они спорили о том, хорошие ли они родители, а теперь они будут спорить о том, хорошие ли они бабушка и дедушка. В следующем примере Эриксон работал с матерью, решая с ней проблему, как стать хорошей бабушкой.
В этой семье было трое сыновей в возрасте 24, 19 и 17 лет. Нужно было решить проблему отъезда из дома старшего и среднего сыновей, а также и младшего сына, который, продолжая ходить в школу, должен был жить со страшим братом. Муж и жена в этой семье соперничали между собой очень деструктивно. Всю ситуацию определяла жена. Ее муж был художником, который считал, что за него все решает жена вплоть до вопроса о том, в какой области искусства ему работать.
Когда мне удалось организовать отъезд сыновей из дома, отец начал беспокоиться о жене. Я сосредоточил свое внимание на ней, отметив, что сейчас она переживает один из наиболее важных периодов своей жизни: она превращается из хорошей жены и матери, какой она была в прошлом, в хорошую бабушку, каковой она станет в будущем. Я подчеркнул, что сейчас она занимает позицию ожидания момента, когда она станет бабушкой. Что сейчас она не жена или мать, а человек, готовящий себя к тому дню, когда ее сыновья женятся и заведут детей. И она начала вырабатывать в себе эту выжидающую позицию: пытаясь сделать это как можно лучше, поскольку она была женщиной, любящей делать все только хорошо. Несмотря на туманное определение, эта позиция была весьма реальной. Она стала гораздо меньше опекать своих сыновей, поскольку позиция матери осталась у нее в прошлом, и меньше соперничать с мужем, поскольку ей надо было сохранять себя для выполнения в будущем роли бабушки.
Если связь матери с ребенком слишком тесна и интенсивна, и поэтому мать не может его освободить, Эриксон отнюдь не считает, что ситуацию можно изменить с помощью рационального объяснения. Разрешая эту проблему, Эриксон пользуется различными способами, но если он взаимодействует непосредственно с матерью, а не со всей семьей, то стиль его вмешательства при этом весьма характерен. Однажды он работал с матерью, которая не хотела отпускать от себя дочь, но не осознавала этого. Мать считала дочь обременительным грузом, но вместе с тем постоянно привязывала ее к себе. Когда девушка сделала реальный шаг к независимости, поступив в колледж в возрасте восемнадцати лет, мать тоже решила поступить в колледж, чтобы учиться вместе с ней, и дочь приветствовала это. Затем у дочери случился шизофренический эпизод и ее положили в больницу. По истечении многих лет, в течение которых девушка находилась то дома, то в больнице, мать обнаружила, что не может жить не с дочерью, ни без нее, но не осознавала себя неспособной отделить себя от дочери, несмотря на то, что множество психиатров говорили ей об этом. Комментируя этот вопрос, Эриксон сказал, что он никогда бы не стал заставлять мать осознать, что ей трудно отпустить от себя дочь. Он предлагал другие варианты.
Одна из процедур, которые я использую для того, чтобы расшатать установки собственнически настроенной матери, заключается в сосредоточении внимания матери на процессе роста и развития дочери. Я говорю матери: "Вы хотите, чтобы ваша дочь выросла зрелым и независимым существом. Вы совершенно правы в том, что этого хотите. Но сейчас вы мне должны помочь понять, где и как нарушилось развитие дочери, а в результате чего она сейчас не хочет покинуть вас и стать самостоятельной. Скажите, пожалуйста, когда ваша дочь начала превращаться из маленькой девочки в подростка, на какой признак своего физического развития она прежде всего обратила ваше внимание? Изменилась ли ее осанка с развитием грудей? Обратила ли она ваше внимание на свой таз? Могла ли она, принимая ванну, попросить вас принести полотенце, чтобы вы могли увидеть, что у нее начали расти волосы на лобке? Как она относилась к губной помаде? Хотела ли она узнать у вас, как лучше подчеркнуть контур своих губ?
Таким образом я поочередно концентрирую внимание матери на всех признаках пубертатного развития дочери, все время подчеркивая, что дочь отличается от. нее. Таким образом у матери появляется ощущение, что она не принадлежит к поколению дочери и не является ее соученицей. Сосредоточиваясь на развитии дочери, мать начинает осознавать себя как взрослую, зрелую женщину. И у нее появляется мысль о том, что растущие у ее дочери груди и волосы на лобке могут иметь значение для другого мужчины, а отнюдь не для ее отца.
Когда дочь становится подростком, собственнически настроенная мать испытывает переживание. Я не стал бы помогать матери осознать, что ей трудно отпустить от себя дочь, когда она становится старше. Я зафиксировал бы внимание матери на том, что сначала дочь становится привлекательной для пятнадцатилетнего мальчика, затем для шестнадцатилетнего и т. д. и наконец для восемнадцатилетнего парня. Таким образом дочь определяется как существо, в сущности не привлекательное для зрелых мужчин, которых привлекает как раз мать. Дочь привлекательная для молодых мальчиков. Таким образом подчеркивается превосходство матери в зрелости, и таким образом мать начинает дифференцировать себя от дочери. Ей приходится признать, что если дочь, вполне возможно, является рыбой, то она сама является птицей. А если ты птица, то зачем тебе нужна рыба?
Если я имею дело с настроенной собственнически матерью, имеющей сына, то иногда я помогаю сыну покинуть семью. Когда мать обнаруживает, что это произошло, то я мешаю предпринять ей что-либо по этому поводу. Она действительно хочет вернуть своего сына обратно. Я фрустрирую ее, продолжая встречаться с ней, но прямо и абсолютно отказываясь обсуждать жизненную ситуацию сына. И она никак не может вернуть сыночка домой, пока сначала не обсудит это со мной и не заставит меня признать мою ошибку.
В действительности сын начинает отделяться от матери где-то в тринадцать четырнадцать лет. До того момента он был деточкой, недифференцированным человеческим существом, но становясь подростком, он становился мужчиной, предназначенным для какой-либо другой женщины.
Следующий пример иллюстрирует еще один способ, с помощью которого Эриксон способствовал тому, чтобы мать освободила своего ребенка.
Иногда можно обнаружить, что ребенок достиг возраста, в котором он мог бы покинуть дом, но он не может этого сделать. Он не может покинуть своих родителей, но не может также оставаться вместе с ними. Когда он делает движение по отношению к ним, они отталкивают его, а когда он делает движение, чтобы уйти, они притягивают его к себе. В таких случаях я дезориентирую родителей таким образом, что когда он пытается уйти, они подталкивают его.
Работая с одной семьей, я пытался сделать так, чтобы сын покинул родительский дом и жил со своим старшим братом. С настроенной собственнически матерью я говорил особым образом. Когда она говорила: "Но вы не понимаете", я тут же замечал, что пока ее сын живет с ней, у нее будет возможность понимать его. Я проделывал это снова и снова: когда она говорила, что я ее не понимаю, я каким-либо образом упоминал ее сына, живущего вместе с ней. Когда же она утверждала, что я понимаю ее в каком-либо отношении, я говорил: "Это мысль — чтобы ваш сын жил со своим старшим братом. Мне это никогда не приходило в голову". Таким образом, когда я понимал ее, то тут же упоминал сына, покидающего дом. В конце концов мать сама стала настаивать на том, чтобы сын переехал жить к своему старшему брату. Она была очень рада, что додумалась до всего этого.
Взрослого ребенка удерживает в семье не только привязанность матери и отца, но и функция, которую он выполняет в их супружеских отношениях. Поэтому когда ребенок начинает самостоятельную жизнь, отношения родителей должны измениться. Родители обычно считают, что проблема ребенка не имеет никакого отношения ни к ним, ни к их отношениям. "Мы были бы так счастливы, если бы Сэм не болел". Часто встречается и случай, когда ребенок предстает единственным яблоком раздора в семье, так же, как и единственным источником их фрустрации. Выступая в этом плане единым фронтом, родители оправдывают болезнью ребенка все свои трудности и неудачи. Эриксон часто перемещал предмет спора в область супружеских отношений. При этом он мог разрушать псевдосплоченность родителей.
Когда к вам приходит супружеская пара с очевидно проблемными отношениями между собой, но предъявляют они исключительно проблему ребенка, вам приходится иметь дело с объединенными против вас силами мужа и жены. Вам следует разъединить их и сделать так, чтобы они этого не заметили. Я, например, говорю жене, в то время как муж самодовольно улыбается: "Знаете, когда вы мне все это объясняете, упрощайте, пожалуйста, все до предела. Ведь будучи мужчиной, я не могу до конца понять все нюансы, о которых вы тут говорите". Как реагирует на это женщина? Она сражу же оказывается по другую сторону баррикады. Она отделила себя от мужа и от меня. Ощущая себя женщиной и противопоставив себя нам, бедным, несчастным мужчинам. Мужу приходится признать, что я умный мужчина, и при этом понимаю мужчин и нахожусь на их стороне. Он тоже делает шаг в сторону от жены и присоединяется ко мне. Таким образом мне удалось расколоть этот единый фронт.
Завоевав признание жены, я в определенный момент переопределяю себя и теперь я больше не являюсь бедным глупым мужчиной. Я превращаюсь в заинтересованное третье лицо, не вовлеченное в их борьбу. Таким образом, оказывается, что я нахожусь по обе стороны баррикады. Я на его стороне, но также и на ее стороне. Будучи объективным, но заинтересованным третьим лицом, я действительно способен понять позицию женщины. Это дает возможность женщине понимать меня и так и этак. Если она захочет воспринять меня, как глупого мужчину, она должна будет компенсировать это, наделяя меня интеллектом. Ведь она не собирается тратить свое время на общение с совершенно глупым мужчиной. Она пришла ко мне, потому что я умный и объективный человек. Моя глупость дает ей возможность отвергнуть то, что я ей говорю, но в результате она оказывается обязанной принять это.
Когда ситуация в семье ухудшается до предела, один из членов семьи часто оказывается в психиатрической больнице. Иногда это является временной мерой. Но часто краткая госпитализация сменяется более длинной, госпитализации повторяются, пока человек не становится постоянным обитателем психиатрической больницы, сделав карьеру хронически психически больного. Подобно большинству психиатров, Эриксон получал свою профессиональную подготовку в психиатрической клинике. Но, в отличие от большинства психиатров, он изобрел эффективные способы лечения хронически больных. Работая в государственной больнице, а также будучи заведующим лабораторией психиатрических исследований и подготовки персонала в больнице штата Уэйн, Эриксон ввел в практику множество способов лечения "психически больных". Иногда он ставил цель повысить продуктивность пациента внутри больницы, в других же случаях он старался вернуть пациента в жизнь.
Очень часто в психиатрических больницах между персоналом и пациентами идет борьба за власть, которая может закончиться либо унижением пациента, либо его саморазрушением как личности. Эриксон обычно вовлекался в эту борьбу, но использовал ее таким образом, что пациент был вынужден становиться более продуктивным. Сам Эриксон говорил об этом так: "Вы всегда берете на себя ответственность за некоторое совместное предприятие, соглашаясь с тем, чего хочет ваш партнер". Прежде чем изложить следующий случай, где Эриксон боролся за жизнь пациента и выиграл эту борьбу, целесообразно будет привести одно из его замечаний о вредном последствии благотворительности. Однажды Эриксон сказал:
Психиатры и вообще врачи часто считают себя вполне компетентными, решая вопрос о том, что лучше, для пациента. Я вспоминаю одного миллионера из Лос-Анджелеса, который как-то сказал мне: "Я долго ждал встречи с вами, чтобы пригласить вас на ужин. Вы сможете выбрать любую еду, какую только пожелаете. В вашем распоряжении будет все, что только доступно в этом поднебесном мире". Когда мы пришли в ресторан и нам подали меню, я увидел, что у них в том числе в меню значилась солонина с капустой. Это блюдо стоило мне всего один доллар шестьдесят пять центов, и я заказал его. Миллионер был шокирован и сказал:
"Вы не хотите этого". Он сказал официанту, чтобы тот аннулировал заказ и принес два двенадцатидолларовых бифштекса. Когда он принес их, я сказал: "Это для джентльмена, он заказал эти бифштексы. А сейчас принесите мне, пожалуйста, мою солонину и капусту". Этот парень откинулся в кресле и сказал: "Еще никто в жизни не ставил меня на место таким образом". Я ответил: "Но вы ведь сказали мне, что я могу заказать то, что я действительно люблю, а я люблю солонину с капустой. Я предполагаю, что я буду есть ее с большим удовольствием, чем вы свои два бифштекса".
Таким образом Эриксон всегда заботился о том, чтобы человек выбирал в своей жизни собственный путь и свою любимую еду. Это может быть продемонстрировано на следующем примере, в котором описаны также возможные способы взаимодействия с человеком, который решил разрушить себя с помощью отказа от еды.
Молодой человек, назовем его Герберт, находился в остром депрессивном состоянии, по поводу чего и был госпитализирован. Когда он был здоровым он весил примерно 90 кг, но отказавшись есть он похудел и весил теперь всего лишь 35 кг. В больнице он находился уже шесть месяцев. Он проводил все свое время молча, стоя в углу комнаты. Но говорить он мог и иногда высказывался в негативистическом, сардоническом духе, о чем бы ни шла речь.
Поскольку он отказался от еды, его кормили через трубочку. Его отношение к этому кормлению было сардоническим. Он настаивал на том, что у него нет внутренностей, нет желудка, и поэтому, когда его кормили через трубочку, непонятно было, куда попадает пища, поскольку внутренностей у него не было. Он видел в этом какой-то фокус, считая, что исчезновение еды — дело "ловкости рук". После кормления еды не обнаруживалось в комнате, но ее не было и внутри него, так как у него не было желудка.
В течение недели я каждый день кормил Герберта через трубочку, говоря каждый раз, что я собираюсь позволить ему доказать мне, что у него есть желудок. Кроме того, он докажет самому себе, что пища попадает внутрь, и доказательство придет изнутри. Каждый раз при кормлении я повторял ему это. Я говорил, что он докажет себе, что у него есть желудок, а затем представит это доказательство мне. Это доказательство будет всецело исходить от него. Герберт отвечал мне саркастическими замечаниями. Должно быть, со мной было не все в порядке, раз я говорил такие вещи.
В конце недели я приготовил специальную смесь и поместил ее в устройство для кормления пациента через трубочку. Эта смесь состояла из взбитого с молоком и сахаром желтка с горячим вином, рыбьего жира, питьевой соды и уксуса. Обычно при кормлении через трубочку стараются, чтобы в желудок не попадал воздух. Но я поступил наоборот, накачивая ему в желудок все больше и больше воздуха.
Я вытащил трубочку и раздался звук "Бульк!" И можно было ощутить запах. Его ощущал я и санитар, находившийся в комнате. Таким образом Герберт доказал, что пища находится у него в желудке и доказал это в первую очередь себе. После этого он никогда больше не поднимал вопрос о том, есть ли у него желудок. Тем не менее, есть самостоятельно он все еще отказывался, так как считал, что ему нечем глотать.
Он начал набирать вес и сосредоточил свои усилия на глотании. В течение недели в процессе кормления через трубочку я говорил ему, что в следующий понедельник он Проглотит некоторое количество жидкости. В понедельник в столовой он сможет найти на столе стакан воды и стакан молока. Пациенты встанут в очередь за питьем, и он будет первым в этой очереди. И как только дверь в столовую откроется, он сможет выпить один или оба стакана жидкости. Он ответил на это, что со здравым рассудком у меня не все в порядке. Однако я уже один раз обеспечил ему доказательство изнутри и обещал сделать это еще раз.
В воскресенье вечером я накормил его тяжелой и жирной пищей, в которую положил огромное количество поваренной соли. На ночь я запер его в комнате. В пять часов утра, промучившись от жажды всю ночь, он пытался прорваться л умывальник, чтобы попить воды, но я проследил за тем, чтобы все помещения, где можно достать воду, были заперты. Тогда он вспомнил о двух стаканах жидкости в столовой и оказался первым в очереди в столовую. Он первым из всех ^пациентов вошел в столовую и выпил стакан воды. Затем он сказал мне: "Вы ведь считаете себя очень умным, не так ли?"
Я ответил ему: "У вас есть желудок, вы можете глотать, и поэтому я думаю, что вы сможете есть за столом". Он запротестовал: "Но я не могу есть твердую пищу". Я отцветил: "Но суп-то вы можете есть. Все твердые частицы, которые есть в супе, пройдут внутрь вместе с бульоном".
Я посадил Герберта за стол и не позволял ему встать до тех пор, пока он не съел весь суп. Ему не нравилось сидеть за столом, и поэтому он должен был есть. Чтобы побудить его есть быстрее, я придумал кое-что еще. Рядом с ним я посадил пациента, который обычно не ел из своей тарелки, но предпочитал есть руками из тарелки соседей справа и слева от себя. Он залезал в тарелку Герберта своими грязными пальцами, вытаскивая оттуда что-нибудь, и съедал это. Чтобы избежать этого, Герберт должен был есть быстрее. Чем быстрее он глотал, тем менее грязным был суп, а я просто следил за тем, чтобы с каждым днем количество твердых кусочков в супе увеличивалось.
Затем я послал Герберта работать на ферму, прикрепленную к больнице. Он должен был пилить толстые бревна. Дерево было очень твердым. Я посочувствовал ему в связи с тем, что пила была чертовски тупая. Ему в партнеры дали больного, который просто ездил на пиле, и Герберт, таким образом, фактически в одиночку сделал всю работу. Погода была холодная. Если вы попробуете в холодную погоду попилить толстые бревна тупой пилой, с ленивым партнером, то в конце концов ужасно проголодаетесь. Я предупредил Герберта, что его ждет специальное угощение. Он спросил, что за дьявольские муки вы приготовили мне на этот раз? Я ответил ему, что на этот раз его не ждут муки, просто повариха празднует свой день рождения, а он сможет посидеть с ней.
Я заставил повариху приготовить все ее любимые блюда в больших количествах. Эта повариха весила около 120 килограммов и обожала поесть. Я попросил ее накрыть маленький столик на двоих и заставил Герберта сесть и наблюдать, как она ест. Проголодавшийся после работы на свежем воздухе, он посмотрел на всю эту твердую еду и сказал: "Но это дьявольская мука". Повариха беззаботно ела, явно наслаждаясь едой. Наконец Герберт сказал: "Вы не возражаете, если я положу себе немного еды?" Она ответила: "Пожалуйста, ешьте сколько угодно". И Герберт поел этой твердой еды. Мясо под соусом, картошка. Она была прекрасной поварихой. Так закончились проблемы Герберта с едой. Организуя эту ситуацию, я опирался на простую идею — если вы посмотрите на кого-то, кто ест с аппетитом, то вы можете подумать: "Однако, это кажется вкусным. Мне, наверное, тоже стоит попробовать немного".
Поскольку Герберт считал, что он не способен двигаться, я мог привести его в какое-то место и он оставался там. Я специально оставлял этот симптом напоследок. Этот симптом я использовал для того, чтобы заставить Герберта наблюдать за игрой в карты.
Герберт, до того, как он попал в больницу, был заядлым игроком. Он играл не. только из-за денег, но и из-за чистой страсти к картам. Он знал все карточные игры и считал себя экспертом в этой области. Поскольку Герберт считал, что он не может сам передвигаться, я поставил его в угол, а перед ним поместил карточный столик. За столик я посадил четырех сниженных пациентов, которые к тому же страдали парезом. Они даже в точности не знали, как называется каждая карта. Один из них играл в покер, другой — в бридж, третий — в бозик. Они клали одну карту на другую без всякого смысла. Я сказал Герберту: "Знаешь, ты действительно нуждаешься в отдыхе. Жалко, что ты должен стоять, а иначе ты мог бы повернуться и уйти, или поиграть в карты". Он ответил: "Вы всегда изобретаете самые дьявольские пытки". Я ставил его сзади каждого игрока, по очереди, чтобы он мог изучить всю игру, и при этом говорил:
"Знаешь, на игру в карты существуют разные точки зрения".
Герберту удалось вытерпеть несколько вечеров, но затем он капитулировал: "Если вы подберете трех хороших игроков, которые бы действительно разбирались в этом деле, я буду играть в карты". Для него, как для квалифицированного игрока в карты, это было оскорблением — он был вынужден наблюдать, как люди играют в карты глупейшим образом.
У нас с Гербертом было много подобных столкновений и каждый раз он проигрывал, а из этих проигрышей вырастало осознание того факта, что я определенно знал, о чем говорил. Он проиграл мне достаточное количество очков, чтобы покинуть больницу, и согласно своему собственному желанию.
Когда Эриксон в конце сороковых годов оставил работу в больнице и открыл частную практику, он продолжал брать на лечение психотиков, взаимодействуя с ними подобным образом. Впоследствии он в большей степени начал вовлекать в лечение семью пациента, но в основном его подход к психотикам характеризовался прежде всего принятием странного поведения, но принятием особым, вследствие которого психотическое поведение изменялось. В приведенном ниже диалоге Эриксона спрашивали о его подходе к психотикам.
Интервьюер: Давайте вернемся к юношеской шизофрении. Предположим, вам кто-то звонит и говорит, что один молодой человек девятнадцати или двадцати лет, который до сих пор был вполне примерным юношей, на прошлой неделе, внезапно изменился и начал ходить по улицам, неся на себе большой крест. Соседи обеспокоены, семья расстроена. Не могли бы вы помочь нам?
Как бы вы подошли к этой проблеме? К этой или другой странной поведенческой реакции.
Эриксон: Ну, если бы этот юноша пришел ко мне, я бы, прежде всего, попросил его осмотреть крест. И я бы посоветовал ему усовершенствовать этот крест, причем усовершенствование должно было бы быть минимальным. Если бы он согласился на это изменение, то тем самым открыл бы себе путь к более существенным изменениям. И очень скоро мне удалось бы убедить его в том, что ему следует приобрести второй крест. А вообще-то ему следовало бы иметь по меньшей мере три креста, чтобы каждый день иметь возможность выбирать, какой крест взять сегодня с собой. При условии возрастания количества крестов было бы очень трудно продолжать психотическое поведение.
Интервьюер: Не возникло ли бы у вас предположение о том, что этот юноша происходит из психотической семьи?
Эриксон: Я воспринял бы эту реакцию, как беспомощную декларацию: "Моя семья сводит меня с ума. Моя семья — это крест, который я не в силах нести".
Интервьюер: Но даже несмотря на это предположение, касающееся семьи, вы все равно бы начали с креста, а не с семьи.
Эриксон: Да, потому что семья бы защищала своего мальчика и начала бы оказывать на него еще более сильное давление. А этот юноша и так уже достаточно одинок. Он должен нести невыносимый крест. Он одинок со своим крестом, о чем и объявляет публично. А все люди, в том числе и соседи, отвергают его. Он очень и очень одинок. Единственное, в чем он нуждается, это в усовершенствовании своего креста.
Интервьюер: Вы бы начали встречаться с ним, а не с родителями?
Эриксон: Родителей бы я подключил намного позже.
Интервьюер: Но родители с необходимостью отреагировали бы на увеличение количества крестов, не так ли?
Эриксон: О, да, конечно. Но, знаете, мой кабинет — прекрасное место для хранения крестов.
Интервьюер: Большинство профессионалов, которые сочли бы, что мальчик является представителем психотической семьи, немедленно бы вошли в контакт с семьей, предполагая, что юноша изменит свое поведение только тогда, когда изменится что-то определенное в семье.
Эриксон: Наверное стоит привести пример. Допустим, вы слышите крик о помощи, но обнаруживаете, что на шоссе лежит груда больших камней, но вы видите и боковую дорогу, посреди которой лежит только один камень. И вы сворачиваете на эту дорогу, поскольку вас призывает общество и вы должны сделать что-то прямо сейчас. Груда больших камней — это семья, а боковая дорога с одним камнем — это ребенок. Вы выделяете ему территорию, где он может чувствовать себя вправе быть собой, где его отклонения не отвергаются, а встречаются с уважением. Он заслуживает благосклонного внимания, но не деструктивного внимания, и вы даете ему это, а затем можете взаимодействовать с семьей.
Если человек потерпел неудачу, пытаясь достигнуть независимости от семьи, то он продолжает находиться в сильной эмоциональной связи с своими родителями, несмотря на свой возраст. Сорокалетние и пятидесятилетние мужчины и женщины могут находиться в таких же запутанных отношениях со своими родителями, как и подростки. Иногда такие люди на некоторое время совершенно прерывают контакт с родителями и функционируют как социальные изолянты со странным поведением. В других случаях они связаны со своими родителями эмоционально и пространственно, и ни родители, ни ребенок не могут освободиться друг от друга.
Бели рассмотреть процесс расставания родителей с детьми как процесс взаимодействия тех и других, то становится ясным, что цепляются за ребенка не только родители, но и ребенок цепляется за родителей. Система функционирует так, как если бы разделение было вредоносным. Эти патетические отношения могут продолжаться в течение всей жизни, вплоть до старости. Следующий пример иллюстрирует способ, с помощью которого Эриксон пытался добиться хотя бы частичного ослабления эмоциональной связи между матерью и сыном, болеющим шизофренией в течение всей жизни.
Однажды я работал с семидесятилетней матерью и ее пятидесятилетним сыном, больным шизофренией. Она была женщиной, полной сил, и буквально притащила его ко мне. Ни один из них не был способен на какую-либо самостоятельную деятельность, потому что они постоянно находились вместе. Мать сказала, что она хотела бы провести хотя бы один день в библиотеке, но она не может этого сделать, поскольку она должна быть вместе со своим сыном. Если она пыталась уйти даже ненадолго, он начинал плакать и рыдать.
В присутствии сына я порекомендовал матери взять в библиотеке книгу, посадить сына в машину и выехать с ним в пустыню. Затем она должна была высадить его из машины и проехать вперед на три мили. Затем она должна была сидеть там и наслаждаться чтением, пока он не пришел бы к ней сам. Мать стала возражать, что сыну будет очень трудно идти под палящим солнцем три мили. Я убедил ее в том, что стоит хотя бы попробовать. Я сказал ей:
"Послушайте, ваш сын может упасть, поползти на коленях, беспомощно ждать, чтобы возбудить ваше сочувствие, но на дороге не будет никаких пешеходов и он сможет добраться до вас единственным способом — пешком. Он может пытаться наказать вас, заставляя ждать его в течение пяти часов. Но ведь вы возьмете с собой хорошую книгу и для вас это время не пройдет даром, а он проголодается".
Мать выполнила мои инструкции. Сын попробовал все способы, но кончилось тем, что он прошел эти три мили. Мать сказала мне: "Знаете, мне очень понравилось читать на свежем воздухе". И сын начал ходить все более и более проворно, чтобы она не имела так много времени на чтение. Я предложил ей такое условие: если он сам попросится на прогулку, то можно сократить расстояние до одной мили. Он сделал это и теперь должен был проходить одну милю вместо трех.
Мать очень удивилась такому успеху. Она хотела положить его в больницу и пришла ко мне, чтобы я помог ей этого избежать. А сейчас впервые у нее появилась надежда. Затем она поинтересовалась, можно ли ему играть в крокет. Она по-прежнему хотела помочь ему, но теперь эта помощь отличалась от прежней, мягкой и чисто материнской.
Я знал, что ее сын должен тренироваться. Заставляя его ходить пешком, я уже знал, что он найдет для себя какой-то новый вид физической активности, который понравится ему больше. И он выбрал для себя игру в крокет. Мне было важно, чтобы он начал делать то, что он хочет делать. Давая подобную инструкцию, вы определяете класс действий особого рода, например класс "упражнений". Затем вы выделяете в этом классе один из элементов, например хождение пешком по пустыне под палящим солнцем, зная, что он определенно не будет счастлив, выполняя это действие. Вы хотите, чтобы он "спонтанно" выбрал другой элемент из этого класса. Популяция пациентов отнюдь не состоит из людей, которые бы делали то, что для них полезно, что им нравится и что им удается. Они всеми силами сопротивляются таким действиям.
Если тщательно проанализировать подход Эриксона к отлучению родителей от детей и наоборот, то может показаться, что он воспринимает психотерапию, проводимую на этой стадии развития семьи, как "церемонию инициации".
Такие церемонии существуют в большинстве культур и предназначены они не только для того, чтобы молодой человек приобрел статус взрослого, но и для того, чтобы родители начали взаимодействовать с ним, как с взрослым. В культуре зафиксированы способы помощи семьям, находящимся на этой стадии развития. Если культуре недостает такой церемонии — и представляется, что Америка относится к таким культурам — то вмешательство психотерапевта превращается в ритуал отлучения ребенка от родителей. Созданная Эриксоном модель взаимодействия с семьей на этой стадии совсем не проста. Он воспринимает проблему отлучения родителей от детей не только как процесс освобождения, но и как процесс нового вовлечения в отношения иного типа. Родители не отдают ребенка, но приобретают внука, а ребенок не теряет родителей, но остается связанньм с ними, но эти связи теперь приобретают новое качество. Вопрос состоит не в простом противопоставлении зависимости от независимости, но в проживании необходимой стадии семейной жизни. Учитывая появляющиеся на этой стадии проблемы детей и родителей, Эриксон избегает ошибок и Месмера, и Фрейда, и других психотерапевтов, которые воспринимают семью разделенной на два враждебных лагеря, и психотерапевт должен выбрать, в каком лагере он будет находиться, пытаясь помочь ребенку достичь "независимости". Если психотерапевт встанет на сторону молодого человека против родителей, то это может привести к формированию странного и эксцентричного поведения, так как молодой человек теряет в этом случае ощущение непрерывности поколений. Родители, теряя связь с ребенком, лишаются ощущения непрерывности поколений в той же мере, так как ребенок представляет собой их потенциальное бессмертие.
Чтобы проиллюстрировать важность помощи молодому человеку и его родителям на стадии освобождения друг от друга и установления между ними связей нового типа, можно привести описание одной процедуры, распространенной в Индии, где эта проблема считается настолько серьезной, что подготовка к ее решению занимает многие годы.
Пусть естественная и искренняя, эта могучая связь между матерью и ребенком в стране, где мать обожествляется не только в отношении к своим детям, чревата возникновением глубокого и почти неразрешимого кризиса, опасного как для матери, так и для сына. Угрожающее предчувствие этого кризиса может отравить отношения матери и сына, равно как и всю его жизнь. Но естественное, безболезненное, но необходимое освобождение сына от матери, принесение своего плода (phala) в дар (dana) миру становится возможным посредством обряда (vrata) принесение плода в дар (phala dana vrata).
Женщина, которая должна будет принести такую огромную жертву, начинает с малого и тем самым готовится к великой жертве. Момент начала обряда четко не определен. Он может начаться, когда сыну исполнится пять лет, а может и позднее. Обряд выполняется в течение многих лет и длится один месяц в год. За обрядом наблюдает и определяет его ход религиозное братство брахманов и духовный наставник семьи (гуру). Именно гуру решает вопрос о том, готова ли мать к окончанию обряда. То есть он определяет момент, когда мать, принеся предварительные жертвы, уже приготовилась тем самым к принесению в жертву своего сына. Женщина начинает с принесения в жертву маленьких плодов, которые она очень любит. ...Каждый раз, когда она приходит к гуру, он рассказывает ей мифическую историю о женщине, которая пожертвовала всем, но обрела при этом силу и всемогущество. Женщина внимательно и молчаливо слушает его, держа в сложенных руках священную траву. Женщина слушает, воспринимает его слова всем сердцем.
Но в каждом последующем году в жертву приносится все более драгоценный плод. Затем плоды сменяются предметами из металла: от железа к меди, бронзе и, наконец, к золоту. Это металлы, из которых делаются женские украшения. ...Последняя, критическая стадия обряда, это абсолютный пост. ...На церемонию приходят члены религиозного братства, родственники и домочадцы. ...Родственники по мужской линии тоже должны присутствовать, представляя собой ту часть мира, которая теснее всего связана с принесением в жертву сына. ...В этом обряде сочетаются миф и ритуал, что позволяет трансформировать переживание матери, освободив ее от любимого сына, связь с которым она так остро осознавала и готова была поддерживать ее вечно". (Хайнрих Циммер. О значении индийской тантрической йоги).
Несмотря на то, что американские матери и сыновья не настолько сильно эмоционально связаны между собой, их связь тем не менее глубока и никогда не является простым процессом. В течение многих лет Эриксон экспериментировал, изобретая различные процедуры помощи семьям на этой стадии развития. Обычно он взаимодействовал и с ребенком, и с родителями. Используя себя, как мост между поколениями, он инициировал у родителей принятие неизбежности взросления молодого человека и помогал молодым взрослым установить партнерские связи с людьми, не принадлежащими к их родительской семье.
Эриксон считал, что в некоторых случаях недостаточно изъять молодого человека или девушку из семьи и разрешить проблемы родителей. В течение некоторого времени молодой человек может испытывать трудности в процессе включения в сеть социальных связей. С большей вероятностью это происходит тогда, когда в семье имелся запрет на установление интимных эмоциональных связей с людьми, не принадлежащими семье. В таких случаях молодой человек может жить отдельно от родителей, но тем не менее не функционировать как автономная личность, и это отражается в его субъективном опыте: "Я не живу дома уже 72 дня и 23 часа". Обычно со сверстниками его сближает процесс ухаживания. Иногда имеется такая фаза, предшествующая периоду ухаживания, когда молодой человек впервые начинает реагировать на людей, не являющихся его родителями. Вот процедура, которой пользовался Эриксон для того, чтобы помочь молодым людям включиться в иную жизнь.
Если вы помогаете молодому человеку или девушке отделиться от своих родителей, то вы тем самым запускаете процесс, посредством которого он начинает идентифицировать людей в своем новом окружении. Например, однажды мне удалось заставить одну молодую девушку из семьи, с которой я работал, переехать из родительского дома в отдельную квартиру. Но в новой квартире она спала с ощущением того, что она по-прежнему находится дома, и папа и мама спят в соседней комнате. Она говорила, что это ощущение было у нее настолько реальным, насколько и нереальным. Она почти что слышала их сонное дыхание и скрип кроватей, когда кто-то из них переворачивался на другой бок. В сущности, переехав на новую квартиру, она так и не покинула своих родителей.
Я задал девушке вопрос, чем хозяйка ее новой квартиры и ее муж отличаются от ее матери и отца. Она начала говорить, что они грубые люди и неправильно говорят по-английски, они скупые, жадные. "Они невнимательны". Скоро она дошла до главного: "Они оставляют меня одну". И тут я вбил первый клин и она начала идентифицировать других людей. Это была простая проблема идентификации двух представителей рода человеческого. Хозяйка была вот такая высокая и весила она примерно столько-то, а у ее мужа были усы. И девушка начала смотреть на них не просто как на физические объекты, а как на живые человеческие существа. Прежде всего они узнают, что должны теперь строить какие-то отношения с другими людьми. Чем больше таких отношений будет установлено, тем более зрелым будет отношение к отцу и матери. Если в то же самое время отец и мать займутся своими делами, то эмоциональная связь молодого человека с ними должна будет ослабиться.
