ГЛАВА 4

Продукты общения

Строго говоря, в общепсихологической концепции А. Н. Леонтьева не выделяется специально вопрос о продуктах общения. Но, вместе с тем, он естественно встает перед психологом — и экспериментатором, и теоретиком, – работающим на основе этой концепции.

Прилагая активность к тому или иному объекту, человек в итоге деятельности обязательно должен иметь некоторый результат — материальный или духовный, а точнее — и материальный, и духовный. Человек вступает в деятельность ради определенного результата и по ходу дела получает кроме запланированного еще целый ряд дополнительных продуктов, часто не менее важных, чем прямая цель.

Так, например, в советской психологии интенсивно разрабатывается идея об образе объекта, или ситуации, или даже об «образе мира» (С. Д. Смирнов, 1981; А. Н. Леонтьев, 1983) в целом как о продукте деятельности человека. А. В. Запорожец (1966), С. Л. Рубинштейн (1973), Б. Г. Ананьев (1980), А. Н. Леонтьев (1983) и другие психологи проследили основные закономерности активного построения человеком «субъективного образа объективной действительности». Использование принципа деятельности в психологии познания позволило образ рассматривать как вторичный по отношению к объективной реальности и возникающий в процессе активного построения его субъектом. Возникший образ, в свою очередь, направляет и регулирует деятельность, постоянно уточняясь в ходе жизненной практики человека.

В детской психологии с этих позиций было тщательно исследовано возникновение и развитие у детей ориентировки в мире при восприятии формы и величины видимых предметов, высоты и тембра звуков (А. В. Запорожец и др., 1966; А. В. Запорожец, М. И. Лисина // Развитие восприятия, 1966; А. Н. Леонтьев, 1972, 1983; П. Я. Гальперин, А. В. Запорожец, С. Н. Карпова, 1978). Процесс чувственного восприятия был интерпретирован как особая деятельность по построению образа на основе общественно выработанной системы сенсорных эталонов и нормативных действий (А. В. Запорожец, 1966; А. Н. Леонтьев, 1983). По словам В. П. Зинченко, «восприятие следует рассматривать как действие субъекта, посредством которого осуществляются различные виды преобразования стимулов в образ» (1964. С. 232). Была доказана та особая роль в построении адекватных образов действительности, которую играют ориентировочно–исследовательская деятельность (А. В. Запорожец, 1960а, б; Н. Н. Поддьяков, 1977) и перцептивные действия (Л. А. Венгер, 1969). Подтвердилось предположение о латентном научении как об одном из путей построения образа действительности в результате деятельности (Д. Б. Годовикова, 1959, 1965).

Во всех перечисленных выше работах речь шла об отражении человеком физической действительности. И это понятно, так как в них рассматривалась деятельность людей в системе «человек — объект». Но общение характеризуется субъект–субъектными отношениями, причем обоюдными, двусторонними. Значит, и продукты деятельности здесь должны иметь особый характер. Логично предположить, что в результате коммуникативной деятельности должны сформироваться образы людей — другого человека, партнера по общению, и самого себя, поскольку благодаря взаимной активности партнеров в общении возникает уже упомянутый ранее эффект «зеркала» (К. Маркс).

Поэтичный образ человека, познающего себя, всматриваясь в свое отражение, мы находим у прекрасного русского писателя М. Пришвина: «В природе вода лежит, и ее зеркало отражает небо, горы и лес. Человек, мало того, что сам встал на ноги, он поднял вместе с собой и зеркало, и увидел себя, и стал всматриваться в свое изображение. Собака в зеркале видит в себе другую собаку, но не себя. Понять самого себя в зеркальном изображении скорее всего может только человек. Вся история культуры и есть рассказ о том, что увидел человек в зеркале, и все будущее наше в том, что еще в этом зеркале он увидит» (1969. С. 22).

Таким зеркалом каждому из нас служат другие люди. Поэтому возникли в психологии проблемы межличностной перцепции; в советской науке они связаны главным образом с именем А. А. Бодалева (1965, 1970). Так появился новый аспект изучения психологии самосознания и самопознания (С. Л. Рубинштейн, 1973; Н. И. Непомнящая, 1975; Н. Н. Чеснокова, 1977; И. С. Кон, 1978). Стала актуальной и проблема взаимоотношений, поскольку, по своей сути, «психология общения. рассматривает, как двое, вступая в контакт, создают нечто третье, что и представляет собой отношение между ними» (К. А. Абульханова–Славская // Проблема общения…, 1981. С. 224–225).

Психологические продукты общения разнообразны и многочисленны, но это предмет уже другой книги. А мы ограничимся самым кратким изложением материалов, касающихся лишь двух продуктов общения — взаимоотношений ребенка с окружающими людьми и образа самого себя, который у него возникает в результате коммуникативной деятельности. И тот и другой вопросы имеют, пожалуй, наибольшее значение для понимания проблем самопознания, а ведь в нашей книге в центре внимания как раз и находится соотношение общения и самопознания.

Взаимоотношения ребенка с окружающими людьми

Изучение связей между людьми представляет острейший практический интерес: ведь от того, как они складываются, зависит настроение людей, их духовный комфорт, «психологический климат» в семье, учебном заведении, на производстве. Взаимоотношения людей в огромной степени влияют на эффективность труда, на качество материального продукта и духовных ценностей, созидаемых коллективом.

Жизненная важность проблемы взаимоотношений обусловила возникновение в 30–е гг. ХХ в. особой отрасли психологии — «микросоциологии», или «психологии малых групп» (J. Moreno, 1934), цель которой изучить структуру группы, вскрывая взаимоотношения ее членов. Была разработана особая методика — социометрия, – позволявшая, по мнению ее создателей и сторонников, с математической точностью измерить и максимально объективно изобразить межличностные отношения в группе людей. В 60–е гг. социометрическое изучение взаимоотношений стало широко использоваться и в СССР, хотя советские психологи, отвергая исходные позиции социометрии как тестологического направления прагматического толка, развернули методологическую критику идеалистических основ буржуазной социометрии (А. В. Петровский, 1970). Социометрическое изучение взаимоотношений детей разного возраста также получило широкое распространение (Л. И. Уманский, 1971; Х. И. Лийметс, 1973; Я. Л. Коломинский, 1976; Отношения между сверстниками…, 1978).

Однако у нас вызывает серьезное сомнение адекватность применения методики социометрического выбора к изучению взаимоотношений детей раннего и дошкольного возраста. Мы относимся также с большой осторожностью к характеристике дошкольной группы как «малой группы». Применение социометрии в этих случаях основано на молчаливом предположении, что и группа, и взаимоотношения в группе дошкольников подобны аналогичным явлениям у старших детей и у взрослых. Поэтому их и можно изучать теми же самыми методами. Между тем в дошкольной психологии нет фактов, которые бы убедительно подтверждали подобное предположение. Зато есть работы, свидетельствующие о том, что у детей 3–7 лет действуют качественно своеобразные по сравнению с другими возрастами закономерности. У детей 3 лет лишь начинают складываться отношения с некоторыми — немногими! – ровесниками (W. Hartup, 1970; B. L. White, 1975; Л. Н. Галигузова, 1978), развиваются они небыстро и долгое время носят весьма необычный характер, а их субъективное отражение также весьма своеобразно. Кроме того, на взаимоотношения дошкольников совершенно специфическое влияние оказывают взрослые люди, их мнения и оценки (Р. Б. Стеркина, 1977; A. M. Счастная, 1980).

Социометрия в принципе не способна в полной мере учесть указанные особенности дошкольников. Ведь эта процедура вынуждает ребенка к выбору, даже если у него отсутствуют те психологические основания, которые управляют выбором у старших детей, – не имея предпочтений, он все равно по требованию экспериментатора кого–то называет, кому–то преподносит подарок. Поэтому акт выбора у дошкольников может в действительности быть артефактом. Нужно полагать, что социометрические опыты с маленькими детьми особенно сильно нуждаются в сопряжении с иными методами и требуют тщательного изучения того образования, которое в последующих возрастах станет группой.

Впрочем, применение социометрии как единственного или даже главного метода изучения взаимоотношений вызывает возражения и по той причине, что до сих пор не вполне ясна природа той связи между людьми, которая при этом обнаруживается. Причина указанной неясности, на наш взгляд, та, что выбор товарища для какой–то совместной активности здесь полностью отсечен от реального взаимодействия с ним. Другими словами, взаимоотношения совершенно отделяются от совместной деятельности людей и их общения между собой. Подобное отделение даже специально подчеркивается как методологически ценное (Я. Л. Коломинский, 1981). Анализ фактов показывает существенное несовпадение выбора партнера в воображаемой ситуации («Если бы ты шел в разведку, кого бы ты выбрал в товарищи?») и в реальной ситуации (Я. Л. Коломинский, 1976). Тем самым уничтожается самая простая возможность проверки словесного ответа через сопоставление его с действительным поведением человека. Резко затрудняется и понимание источников социометрического выбора.

Перечисленные выше недостатки социометрии делают ее неприемлемой для наших целей изучения взаимоотношений детей с окружающими людьми в раннем и дошкольном возрасте как одного из важнейших продуктов общения. Поэтому мы предприняли исследование взаимоотношений в тесной связи с общением, полагая, что в общении складываются отношения ребенка с окружающими людьми, в общении они проверяются и на общение обратно влияют.

Исходная гипотеза наших работ состояла в том, что характер взаимоотношений детей с другими людьми зависит от того, насколько общение с ними соответствует уровню развития коммуникативной потребности, достигнутой данным ребенком. Если общение с партнером складывается так, что при этом удовлетворяется содержание коммуникативной потребности, то, думали мы, ребенок почувствует к нему симпатию, он станет предпочитать его другим людям, которые требуют при контактах с ребенком либо больше того, на что он способен (опережают уровень его коммуникативной потребности), либо намного меньше (отстают от него).

Выдвигая гипотезу о зависимости взаимоотношений от потребности в общении, мы опирались на следующие факты. В психологии давно и хорошо установлено влияние потребностей человека на избирательность его отношения к воздействиям разного рода (подборка соответствующих данных содержится у Х. Т. Бедельбаевой (1978а), М. И. Лисиной и Х. Т. Шерьяздановой (1980). Люди скорее всего выделяют в потоке поступающей к ним информации то, что связано с их нуждами, они точнее всего воспринимают и тоньше всего дифференцируют воздействия, наиболее прямо относящиеся к их интересам. Важное место коммуникативной потребности ребенка среди прочих его нужд определяет то предпочтение, которое дети отдают сигналам, исходящим от взрослого, среди всех прочих сигналов действительности. Следовательно, потребности обусловливают феномен избирательности.

Но избирательность ярко обнаруживается также и во взаимоотношениях ребенка с другими людьми: он предпочитает одних, равнодушен к другим, не любит третьих.

Естественно предположить, что предпочтения во взаимоотношениях, как и во всех прочих областях, определяются потребностями, и прежде всего потребностями коммуникативного характера. «Функция формирования и развития межличностных отношений — это, пожалуй, наиболее важная и сложная, но менее всего изученная функция общения» (Б. Ф. Ломов // Проблема общения…, 1981. С. 11). Я. Л. Коломинский, тщательно разграничивая общение и взаимоотношения, вместе с тем признает, что «общение — это такое информационное, предметное и т. д. взаимодействие между людьми, в процессе которого реализуются, проявляются и формируются межличностные отношения» (1981. С. 10). Таким образом, интересующую нас проблему можно сформулировать как проблему формирования избирательных привязанностей ребенка к другим людям в ходе общения с ними и под определяющим влиянием удовлетворения в этом процессе его коммуникативных потребностей.

Избирательные привязанности детей находят свое наиболее яркое воплощение в феномене дружбы. В работах И. С. Кона (1979, 1980) убедительно показано, как давно волнуют умы человечества проблемы дружбы — со времен античности и до наших дней. Дружбу изучают философы, социологи, психологи, о ней создают легенды и пишут художественные произведения. Но она по–прежнему таит неразгаданные тайны, и мы все еще не знаем толком, как и за что выбираем себе друзей. Р. А. Смирнова (1981) составила небольшую сводку тех особенностей, которые указывают психологи в качестве основы дружеских привязанностей между детьми в основном дошкольного возраста (табл. 1.6).

Таблица 1.6

Особенности ребенка, обеспечивающие привязанность к нему ровесников (по данным разных исследователей)

Рассматривая табл. 1.6, нетрудно убедиться, что в большинстве случаев исследователи подчеркивают значение личных особенностей ребенка для его успеха в дружеских отношениях, причем в основном они характеризуют стиль общения дошкольников со своими товарищами — это мягкость, внимание, эмоциональная уравновешенность, отзывчивость. Вместе с тем ярко подчеркивается и значение совместной деятельности, в которой дошкольник выявляет эти качества, а кроме того, демонстрирует свои интеллектуальные, операциональные («деловые») и волевые возможности. Постоянно обнаруживается значение для дружеских связей между дошкольниками условий, обеспечивающих частые встречи и общие дела детей (проживание по соседству, одинаковые занятия). Что же, казалось бы, все ясно? Оказывается, нет. Психологи еще не умеют вскрыть тайну обаяния даже малыша для малышей. А если дошкольника дети не любят, то взрослым очень трудно разобраться в причинах его непопулярности и порой просто не под силу создать расположение к нему товарищей (А. А. Рояк, 1974). Также неясны на сегодняшний день причины, по которым дети симпатизируют одним взрослым и сторонятся других, хотя даже в раннем возрасте они быстро и уверенно определяют свои предпочтения (H. W. Stevenson, 1965). Известно расхожее мнение, что дети умеют узнавать хорошего человека и что тот человек, которого любят дети, хороший. Но никто определенно не знает, каким образом ребенок выясняет достоинства взрослого. Да что там! Мы ведь все еще не имеем вразумительного ответа на вопрос о том, за что ребенок любит свою собственную мать:

• одни связывают сыновнюю и дочернюю любовь с тем, что мать, кормя и пеленая малышей, удовлетворяет их примитивную — «оральную» или «анальную» — сексуальность (A. Freud, 1946);

• другие подчеркивают, что мать чаще бывает возле ребенка и тот просто «запечатлевает» ее образ (J. Ambrose, 1961);

• третьи ссылаются на эмоциональную общность матери и ребенка, восходящую к их биологической общности в период внутриутробного развития (W. S. Condon, L. W. Sander, 1974).

Но уже сама множественность и разнородность выдвигаемых обоснований наводят на мысль о бесконечной сложности проблемы и о ее неразрешенности на сегодняшний день.

Мы далеки от мысли, будто сумели сделать то, что оказалось не под силу множеству мыслителей и исследователей. Нам вообще представляется, что в основе избирательных привязанностей лежит сложный комплекс разнообразных причин, разобраться в котором можно только постепенно. Но в центре комплекса, несомненно, должны стоять коммуникативные потребности, связь которых с феноменами избирательности во взаимоотношениях пока изучена явно недостаточно. Вот почему была выдвинута сформулированная выше гипотеза и предприняты первые попытки ее экспериментально проверить.

Наибольшей завершенности достигли два исследования — о влиянии потребности в общении на формулирование привязанности детей ко взрослому (С. В. Корницкая, 1975) и о воздействии коммуникативных потребностей на становление дружеских привязанностей между детьми (Р. А. Смирнова, 1981).

Обратимся сначала к исследованию С. В. Корницкой. Помимо научного оно может иметь и житейское, рабочее название: «За что дети любят взрослого?». С. В. Корницкая исходила из предположения о том, что удовлетворение потребности ребенка в общении и процесс реального взаимодействия со взрослым человеком должны в большой степени обусловливать формирование привязанности к этому взрослому в случае, когда содержание контактов с ним адекватно уровню развития коммуникативной потребности ребенка. Если же содержание общения не соответствует достигнутому ребенком уровню развития коммуникативной потребности — сильно опережает или отстает от него, – то его расположение ко взрослому будет ослабляться вследствие постоянно переживаемой ребенком по вине взрослого неудовлетворенности.

Для проверки гипотезы были разработаны три программы взаимодействия взрослого с ребенком, представляющие собой модели трех форм общения:

 ситуативно–личностного (или эмоционального — Э[5]), предположительно удовлетворяющего потребность детей в доброжелательном внимании взрослого;

 ситуативно–делового (С), предположительно удовлетворяющего их потребность в сотрудничестве со взрослым;

 внеситуативного (В), предположительно удовлетворяющего потребности детей в уважении, взаимопонимании и сопереживании со взрослыми.

Предварительные наблюдения позволяли ожидать, что I программа (Э) окажется адекватной для младенцев первого полугодия жизни, II программа © — для детей раннего возраста, а III программа (В) – для дошкольников. Соответственно этому предположению к участию в опытах были привлечены 6 младенцев, имевших к началу опытов возраст от 1 мес. 21 дн. до 2 мес. 28 дн. жизни; 6 детей раннего возраста от 8 мес. 24 дн. до 1 года 5 мес. 3 дн. и 6 дошкольников от 6 лет 3 дн. до 6 лет 9 мес. 8 дн. к началу опытов.

Для того чтобы каждая программа отчетливо выступила перед ребенком и чтобы у него успело сложиться на ее основе определенное отношение ко взрослому, экспериментатор предлагал ее детям на протяжении 20 занятий подряд с интервалами в 1–3 дня. Порядок введения трех программ общения варьировался в опытах с разными детьми, что позволяло учесть возможное влияние последовательности различных моделей общения на результаты эксперимента. Каждая программа менялась в зависимости от возраста испытуемых, но имела следующие общие особенности.

I программа (Э) предусматривала ласку взрослого, выражавшую его доброжелательное внимание к ребенку, и включала улыбку, прикосновение и поглаживание, взятие на руки (в отношении двух младших групп) или на колени, покачивание, сопровождаемые негромкой ласковой речью, комментировавшей действия взрослого и содержавшей похвалы ребенку.

II программа (С) предусматривала общение, опосредствованное игрушкой (для младших детей) или набором игрушек для сюжетных и дидактических игр (для старших). Взрослый совместно с ребенком действовал с игрушками, постоянно предоставляя малышу инициативу и проявляя активность только в случае необходимости, вызванной скованностью или вялостью ребенка.

III программа (В) предусматривала только чисто вербальное общение. В опытах с младшими детьми взрослый разговаривал с ребенком, декламировал стихи, произносил прозаические тексты, с вниманием глядя на испытуемого. В опытах с дошкольниками программа В протекала в виде бесед на самые разные темы, причем и здесь особое внимание уделялось поддержанию и поощрению инициативы детей.

Помимо занятий проводились также контрольные пробы, цель которых состояла в том, чтобы выявить сложившееся у ребенка отношение ко взрослому. Для этого взрослый пребывал наедине с ребенком в комнате, где находились разные игрушки, и оставался пассивным, предоставляя ребенку проявлять любую инициативу. Все обращения ребенка он встречал доброжелательно и поддерживал их. Контрольные пробы производились четыре раза: до начала всех занятий и по окончании каждой из трех программ.

Занятия с детьми вел только экспериментатор. В контрольных пробах в тот же день, что и экспериментатор, с детьми встречалась незнакомая им женщина. Пробы с нею позволили учесть взросление детей. При первой встрече она и экспериментатор вызывали примерно одинаково слабое расположение испытуемых.

Всего с каждым ребенком на протяжении 4–5 мес. было проведено 84 опыта: 60 занятий и 24 контрольные пробы (12 — с экспериментатором и 12 — с посторонней женщиной). Для суждения об отношении детей к экспериментатору и о его изменении под влиянием общения были выделены 63 показателя, в которых проявлялись основные параметры поведения ребенка: эмоциональное состояние и экспрессии детей; взаимодействие со взрослым с помощью предметных действий, вокализаций и речевых высказываний; инициативные попытки ребенка поддержать или изменить общение; внимание ко взрослому.

Анализ статистически надежных различий, установленных в ходе занятий и на контрольных пробах, позволил С. В. Корницкой сделать следующие выводы.

Предпочтение к программам увеличивается с возрастом: у младенцев оно прослеживается по 9 показателям из 63, в раннем возрасте — по 13, а у дошкольников — уже по 17. При этом у младенцев различия в поведении проявляются почти исключительно по количеству отвлечений (7 случаев из 9), в то время как у детей постарше они касаются и остальных параметров поведения.

Младенцы не проявили четкого предпочтения к какой–либо программе (судя по их поведению на занятиях) и ко взрослому в связи с нею (судя по их поведению на контрольных пробах). Можно было только видеть, что речь взрослого (программа В) вызывала у них меньше всего отвлечений, а программа С — больше всего (и отвлечений, и активности при взаимодействии). Программа Э занимала промежуточное место.

В раннем возрасте дети явно предпочитали программу С, что обнаружилось в минимальном количестве эмоционально–волевых проявлений, в которых ребенок выражал свое нежелание контактировать со взрослым, и отвлечений, а также в наиболее активном взаимодействии. Как на занятиях с игрушками, так и в контрольных пробах после этих занятий программа В вызывала отрицательное отношение детей, судя по наибольшему количеству эмоционально–волевых проявлений и максимуму отвлечений на занятиях.

Дошкольники продемонстрировали предпочтение к программе В (наиболее частый смех и наивысшая активность при взаимодействии на занятиях). Менее всего им нравилась программа С (наиболее частые отвлечения и эмоционально–волевые проявления). На занятиях по программе Э дошкольники обнаружили максимальную сосредоточенность, но реже всего смеялись, были менее всего активны во взаимодействии и показали меньше всего эмоционально–волевых действий.

Таким образом, результаты количественного анализа подтвердили исходную гипотезу в отношении потребности в сотрудничестве (программа С) у детей раннего возраста и потребности в уважении, взаимопонимании и сопереживании (программа В) у дошкольников, но не выявили избирательности младенцев в отношении потребности в доброжелательном внимании (программа Э).

Был предпринят также качественный анализ поведения детей при встречах с экспериментатором, при переходе вместе с ним в помещение лаборатории, при расставании и во все время занятий и контрольных проб. Этот анализ подтвердил, что младенцев радовали все три программы занятий и примерно в равной степени. Их потребность в доброжелательном внимании удовлетворялась тем ласковым, спокойным голосом экспериментатора, той индивидуальной адресованностью его воздействий и взглядов ребенку, которые были присущи всем занятиям. Правда, удалось подметить, что дети наиболее радовались программе Э благодаря наличию в ней эпизодов физического соприкосновения со взрослым и после этих занятий были наиболее веселы и оживленны, но указанное различие было статистически несущественно.

Дети раннего возраста четче двух других групп продемонстрировали свое предпочтение программе С, содержание которой наиболее отвечало характеру их ведущей деятельности (предметные действия–манипуляции) и связанному с нею содержанию их коммуникативной потребности в сотрудничестве. Эту потребность дети не могли удовлетворить на занятиях по двум другим программам: в программе Э отсутствовали манипуляции с игрушками, а в программе В они еще не могли адекватно контактировать со взрослым. Дети постоянно стремились перестроить занятия по программам Э и В, сократить их время. Указанная тенденция обнаружилась особенно ярко, когда программа С предшествовала в опытах двум другим.

Исключение составили две девочки раннего возраста, которые наиболее радовались программе Э и постоянно искали физического соприкосновения с экспериментатором. Их поведение отчетливо выражало потребность в доброжелательном внимании, как у младенцев. Обе девочки много болели, провели на 1–м году жизни более 2 мес. в больнице, их редко посещали родные, и они испытывали недостаток тепла и ласки. Хотя они умели манипулировать с предметами, при появлении экспериментатора они оставляли игрушки и тянулись ко взрослому. Содержание потребности в общении (в доброжелательном внимании) не соответствовало их ведущей деятельности (предметному манипулированию) и было с нею в дисгармонии.

Дошкольников наиболее удовлетворяли занятия по программе В, на которых они с увлечением обсуждали с экспериментатором свои дела и другие волнующие их вопросы. Однако дети этого возраста благодаря высокой инициативности умели извлечь личностные моменты и из занятий по другим программам. Так, по программе Э дети воспринимали слова экспериментатора как похвалу себе, как проявление его уважения; некоторые серьезно добавляли к его «величанию» дополнительные сообщения о своих достоинствах («Я и читать научилась», «А я еще малышей не обижаю!»). В ходе игры дети часто, отставив игрушки, рассказывали экспериментатору о своих делах, делились секретами, расспрашивали о его семье и работе, превращая игру в доверительную беседу.

В ходе занятий с экспериментатором у детей всех трех возрастов складывалось к нему отношение симпатии, достигавшее после наиболее предпочитаемой программы максимальной интенсивности, доступной данному ребенку, и временами превосходившее по своей силе расположение ребенка к матери и привязанность к воспитательнице. Отношение ребенка выражалось в радости при встрече, в настойчивых просьбах взять на занятие, даже если для этого приходилось уйти из группы или отложить встречу с матерью, в неудовольствии и протестах по окончании опыта, в горе и слезах при расставании с ним. Дети ласкали экспериментатора, сулили ему всяческие подарки, рассказывали о себе самые сокровенные вещи.

Следует сказать, что отношение к постороннему взрослому за это время не претерпело особых изменений — оно либо осталось прежним, либо (у некоторых детей) окрасилось неприязнью.

Исследование С. В. Корницкой позволяет утверждать, что содержание общения со взрослыми — действительно важный фактор, обусловливающий развитие отношения ребенка к окружающим людям. Вместе с тем оно говорит в пользу наших представлений о конкретном содержании коммуникативной потребности на некоторых этапах раннего и дошкольного детства.

Работа Р. А. Смирновой (1981) решала аналогичные вопросы, но уже во взаимоотношениях детей между собой. Она поставила целью выяснить, возможно ли целенаправленно сформировать в опыте избирательные привязанности дошкольников друг к другу на основе удовлетворения их потребности в общении со сверстником. Более частный характер имела вторая задача: выяснить, зависит ли глубина привязанности ребенка к товарищу от содержания той потребности в общении, которая удовлетворяется при контактах с ним.

Методика, разработанная Р. А. Смирновой, была во многом аналогична методике С. В. Корницкой. Здесь тоже проводилось 20 занятий по трем различным программам и контрольные пробы, выявлявшие отношение ребенка–испытуемого к своим партнерам. Основное различие состояло в том, что в качестве партнера выступал не взрослый, а равный испытуемому по возрасту ребенок. Поскольку малолетнему партнеру трудно было бы справиться с задачей выполнять разные программы общения, экспериментатор подбирал троих партнеров, каждый из которых вел занятия только по одной–единственной программе. Большую трудность представлял предварительный выбор программ общения, потому что в 1975 г., когда Р. А. Смирнова начинала свое исследование, мы еще не знали, видоизменяется ли коммуникативная потребность в общении детей со сверстниками.

Учитывая близость (или единство?) двух сфер общения, мы решили воспользоваться моделями, разработанными С. В. Корницкой, применительно к новым обстоятельствам.

На занятиях по I программе, В (внимание), партнер удовлетворял потребность ребенка в доброжелательном внимании. Дошкольник выполнял привлекательную для него деятельность по заданию партнера, последний внимательно наблюдал за действиями дошкольника и на протяжении опыта 10 раз хвалил ребенка («Молодец!», «Хорошо!», «Умница!»). На занятиях дети рисовали, лепили, конструировали, вырезали.

На занятиях по II программе, И (игра), партнер удовлетворял потребность дошкольника в сотрудничестве. В течение 20 встреч дети занимались различными играми: спортивными («Кто ловкий», «Кольцеброс»), дидактическими («Домино», «Чудесный мешочек»), ролевыми («Уложим куклу спать», «Больница»). Партнеру не требовалось хвалить ребенка. Оба ребенка были примерно равно активны.

На занятиях по III программе, С (сопереживание), партнер удовлетворял потребность ребенка в сопереживании. Для этого партнер показывал испытуемому диафильмы, настольный театр, книжные иллюстрации и по ходу дела подчеркнуто выражал свои переживания — восторг, ужас, сострадание; он также активно поддерживал все проявления чувств у партнера.

Занятия по всем трем программам проводились в одно и то же время дня, чередуясь в случайном порядке.

Экспериментатор заранее обучал партнеров вести себя на занятиях в соответствии с программой, потом незаметно поправлял их и напоминал о нужных действиях, если ребенок не выполнял задание. Дети–партнеры были сверстниками испытуемых, посещали тот же детский сад, но не были знакомы с ними. В исследовании участвовали дети трех возрастных групп: младшие (3–4 года), средние (4–5 лет) и старшие (5–7 лет) дошкольники, по 5 испытуемых и по 3 партнера в группе. С каждым ребенком проводилось в общей сложности 60 занятий и 15 контрольных проб (до занятий, через 10 и 20 занятий). Контрольные пробы включали беседу по фотографии о трех партнерах ребенка, беседу о них же в связи с рассказом о положительном герое и об отрицательном персонаже, выбор товарища для прогулки, вручение ему подарка, наблюдения за детьми при их встрече и прощании. Во всех случаях словесные ответы ребенка составляли лишь скромную часть реального взаимодействия детей; в протоколе фиксировались с максимальной полнотой не только слова, но и все другие проявления (колебания, переживания, сопутствующие действия), что коренным образом отличает методику Р. А. Смирновой от социометрических приемов, даже таких, как «выбор в действии» (Я. Л. Коломинский, 1976; Отношения между сверстниками., 1978).

Детей–партнеров оказалось непросто научить вести себя в точном соответствии с программой. Особенно частые срывы на первых занятиях допускали партнеры, приглашенные выполнять программу В, – ведь от них требовалось ограничиваться наблюдением и похвалами, а они так стремились сами действовать с интересными вещами и игрушками! Но после 3–5 занятий все партнеры научились вести себя правильно, постепенно «вошли во вкус» и примерно с 10–й встречи начинали работать с выдумкой, – с инициативой, соблюдая все установленные правила. И это при том, что младшим партнерам было чуть больше 3 лет, а старшим — меньше 7.

Основные результаты исследования Р. А. Смирновой представлены в табл. 1.7.

Таблица 1.7

Формирование привязанностей у дошкольников к сверстникам, по всей выборке, баллы

Знакомство с таблицей показывает, что до начала занятий партнеры либо не пользовались у детей никакой симпатией, либо вызывали легкую неприязнь. После 10 проведенных занятий у детей появляется некоторая привязанность ко всем партнерам, особенно заметная по отношению к сверстникам, выполнявшим программу В. Максимальные изменения происходят после 20 проведенных занятий: привязанность к партнерам с программой В достигает максимального уровня, привязанность к партнерам с программой И имеет промежуточную величину, к партнерам с программой С она оказалась минимальной. Статистические тесты и качественный анализ подтвердили высокую надежность установленных различий.

Психология bookap

Эти данные свидетельствуют в пользу гипотезы о том, что отношение дошкольников к сверстникам зависит от программы их общения между собой. Исходя из этого можно целенаправленно формировать добрые отношения детей на основе удовлетворения их потребности в общении. Далее, исследование избирательных привязанностей у дошкольников свидетельствует о том, что здесь, так же как и в общении со взрослыми, потребность в доброжелательном внимании и воплощающие ее личностные мотивы общения составляют самый фундамент коммуникативной деятельности. И наконец, было установлено взаимодействие потребности в общении с другими потребностями ребенка, влиявшее на степень привязанности ребенка к товарищам. Так, потребность дошкольников в активном функционировании на занятиях по программам И и С либо отвлекала внимание ребенка (например, при совместной игре), либо вызывала у него досаду (когда сверстник, например, был хозяином интересных вещей и не допускал к ним ребенка). Эта некоммуникативная потребность, по–видимому, и была той причиной, которая снижала расположение дошкольников к партнерам по программе И, а особенно — по программе С.

Взятые в совокупности исследования С. В. Корницкой и Р. А. Смирновой весьма надежно подтверждают наше мнение о коммуникативной потребности как о важнейшем (хотя, конечно, не единственном) факторе возникновения любви и дружбы у маленьких детей ко взрослым и к своим ровесникам. Они также свидетельствуют о плодотворности подхода к взаимоотношениям как продукту общения, в особенности при изучении взаимоотношений в неразрывной связи их становления с реальным процессом коммуникативной деятельности.