Часть II. Детство у двух племен американских индейцев.
Глава 3. Охотники прерий.
7. Последующее изучение детства индейцев сиу.
В 1942 году, спустя пять лет после наших с Микилом полевых исследований, Гордон Мак-Грегор, работавший в 1937 году с нами в резервации, возглавил углубленное и обширное исследование 200 детей из Пайн Ридж. Оно было частью более широкого проекта изучения индейского воспитания, предпринятого с целью собрать подробный материал о детстве и родовой личности в пяти племенах американских индейцев. Кадровое обеспечение и финансирование этого проекта осуществлялось Чикагским университетом и Службой образования индейцев. Мак-Грегор и его группа имели возможность (которой мы были лишены) наблюдать индейских детей в школьной и домашней обстановке на протяжении всего года, причем участники проекта имели опыт наблюдения за другими индейскими племенами, равно как и за белыми детьми, и к тому же располагали множеством адаптированных тестов. Поэтому исследование Мак-Грегора может служить как образцом верификации клинических впечатлений, так и научным отчетом о продвижении в данной области исследований.
Сначала я резюмирую данные, касающиеся ряда моментов традиционного воспитания ребенка, которые, согласно отчету Мак-Грегора41, по-видимому, сохранились в той или иной форме, особенно у чистокровных или имеющих незначительные примеси чужой крови индейцев — жителей резервации Пайн Ридж.
41 G. MacGregor, Warriors without Weapons, University of Chicago Press, 1946.
По сообщению Мак-Грегора, малышей сиу туго пеленают. Держа на руках, их легонько, но непрерывно укачивают. Одних детей отнимают от груди уже в девять месяцев, других только в тридцать шесть месяцев; большинство же из них расстается с грудью матери где-то между одиннадцатью и восемнадцатью месяцами. Сосание пальца почти не встречается. Применение "успокоителей"42 наблюдалось в трех случаях: один "успокоитель" был куском резины, другой — куском свинины, третий — обычной сосиской. Привычка "щелкать ногтем большого пальца по передним зубам" широко распространена у индейцев дакота. Щелкание зубами (tooth-clicking) встречается преимущественно у женщин и девочек.
42 Аналогов соски. — Прим. пер.
Взрослые с удовольствием и должным терпением следят за ранним развитием ребенка. Никто не подгоняет малыша на пути овладения ходьбой и речью. С другой стороны, отсутствует детская речь (baby talk) как таковая. Первый язык, которому учат ребенка, — это индейский язык прежних времен; английский же до сих пор оказывается проблемой для многих детей, когда они поступают в школу.
Приучение к туалету совершается главным образом через подражание. Когда поблизости нет белых, малыш расхаживает без повязки или трусов. Однако отмечается тенденция ускорять формирование умения контролировать стул и точно обозначать участки для отправления естественных надобностей.
Детей современных дакота заботливо приучают быть щедрыми. Им до сих пор дарят ценные подарки, например, лошадей. Дети пяти, шести и семи лет дарят свободно — и с удовольствием. "Как-то на похоронах, где много дарили, маленький мальчик из семьи умершего потратил свою единственную монету в 10 центов на покупку порошкового лимонада, чтобы в соответствии с обычаем выставить ведро оранжада для угощения приходящих навестить его семью мальчиков". Имущество иногда убирают, но в остальном никак не защищают от детей — факт, воспринимаемый белыми людьми "с недоумением и полным разочарованием".
Главные средства воспитания — предостеречь и пристыдить. Детям позволяют вопить от ярости: "это сделает их сильными". Шлепки хотя и встречаются, но все-таки редко. Стыдят же ребенка все сильнее, особенно если он продолжает дурно вести себя, причем и в семье взрослые выделяют в качестве проступков прежде всего эгоизм и соперничество, стремление извлечь выгоду из трудного положения других. Напряженные семейные ситуации гости предпочитают обходить на почтительном расстоянии.
Маленькие мальчики (вместо игры с луком и стрелами, да костями бизона) увлечены арканами и рогатками, и ради торжества духа охотника их поощряют гоняться за петухами и другими мелкими животными. Девочки играют в куклы и посильно участвуют в ведении хозяйства.
К пяти-шести годам ребенок племени дакота уже сознавал, что в семье он нежно любим и находится в полной безопасности. Какое-то разделение полов вступает в силу, но от обычая избегания уже отказались, и это отмечается практически всеми наблюдателями как наиболее характерная перемена. Лишь в парных танцах братья и сестры продолжают избегать друг друга.
В школе дети с большей примесью индейской крови учатся получать удовольствие от состязания, и вообще школа используется как место встреч, когда семейные узы становятся тесными. Все же многие выходят из соревнования, а некоторые совсем отказываются отвечать на вызов. "Требование конкурировать в классе противоречит характеру ребенка дакота, и он осуждает соперничающих детей среди своих товарищей". Это препятствие, в сочетании с неспособностью говорить по-английски и боязнью белого учителя, приводит к частым случаям смущенного ухода в себя или побегам. Ребенка не наказывают, когда он сбегает домой: его родители сами имеют обыкновение бросать работу или покидать общину, когда испытывают растерянность или гнев.
Младшие мальчики бьют девочек больше, чем это обычно бывает в белых школах. Старших мальчиков соревновательные игры, такие как бейсбол, могут иногда приводить в замешательство из-за необходимости проявлять соревновательность. Однако среди мальчиков отмечается возросшая тенденция драться яростно (теряя контроль над собой) как в школе, так и дома.
Старшие девочки до сих пор ведут себя с опаской по отношению к юношам и мужчинам, путешествуют всегда в компании с другими девочками, отказываются ездить верхом и держатся совершенно обособленно от мальчиков.
Школа-интернат, которая (по сравнению с домашней жизнью) оказывается местом материальной роскоши и богатых возможностей для реализации разнообразных интересов, несет с собой самые приятные годы в жизни индейского ребенка. Тем не менее, подавляющее большинство учеников средней школы ее не заканчивают. Рано или поздно они начинают прогуливать уроки и, в конце концов, бросают учебу навсегда. Причина — опять-таки состояние замешательства и растерянности в ситуациях, где проблемы стыда и конкуренции, чистокровности и нечистокровности, мужского и женского стали неразрешимыми из-за изменения нравов. Кроме того, длительное обучение, по-видимому, не сулит в данном случае более определенной идентичности (или более гарантированного дохода).
Исключая годы экономического бума, повзрослевшие мальчики и девочки склонны оставаться в резервации или возвращаться в нее. Вследствие полученного в раннем детстве воспитания, их родной дом, вероятно, остается самым безопасным местом, несмотря на то, что школьные годы сделали старшее и младшее поколение менее приемлемыми друг для друга. Узнав, что нужды можно избежать, юноши уже не желают мириться с тем, чтобы их отцы оставались безработными или просто бездельничали. Став более честолюбивыми, они порицают устойчивую тенденцию к зависимости от правительства. Привыкшие теперь в большей степени к образу жизни белых, они находят постоянное давление критических сплетен деструктивным, особенно в тех случаях, когда оно разрушает то немногое, что им самим удалось ассимилировать из этого образа жизни. То, чему молодые люди научились в школе, подготовило их к гомогенному развитию племенной реабилитации, которая удерживается от кристаллизации соблазнами армейской службы, сезонного труда или работы на заводах. Последние тенденции ставят индейских юношей перед проблемами беднейших белых селян и цветных горожан. И только служба в армии придает новый блеск древней роли, да и то, когда выпадает жребий побывать на войне.
Те, кто следует примеру своих учителей и поступает в колледж или готовится к должности государственного служащего, как правило, ищут работу в других резервациях, дабы избежать двойной морали, согласно которой их признают лучше подготовленными, но ожидают, что они будут молчать, когда говорят их более опытные и старшие соплеменники. Таким образом община теряет своих потенциальных лидеров. Молодые мужчины и женщины, отличающиеся цельной натурой и запасом жизненных сил, появляются до сих пор, однако они составляют исключение. Заслуживающие доверия новые модели для детей дакота еще не кристаллизовались.
Мы отметили в общих чертах то, что согласно исследования Мак-Грегора, осталось неизменным в воспитании индейского ребенка. Теперь посмотрим, что изменяется.
Самое большое изменение в жизни дакота, вероятно, коснулось статуса семьи в целом: вместо того чтобы служить укреплением самодостаточности, она стала прибежищем тех, кто ощущает себя изолированным и неспособным.
Братские узы, по-видимому, остаются самой прочной связью: здоровой, допускающей легкую замену и удобной для устройства и упрочивания общинных дел. А самыми слабыми, вероятно, становятся взаимоотношения детей и отцов, не способных ничему научить сыновей и, фактически, переставших быть образцами для подражания. Взамен мальчики стремятся заслужить похвалу от сверстников. В среде девочек почти от всех старинных избежаний отказались или смягчили их до такой степени, когда они оказываются лишь пустым актом уступчивости. Странная смесь уныния, гнева и, опять-таки, стыда и смущения проникла в разрыв этих старинных уважительных отношений. Получение образования и работы — это новые и сильные стремления, однако они, по-видимому, быстро истощаются, так как не могут соединиться с любыми конкретными ролями и функциями. Дети чувствуют то, что старшим хорошо известно, а именно (это мои слова): "Вашингтон", климат и рынок делают любой прогноз невозможным.
В исследовании Мак-Грегора использовалась широкая "батарея" анкет и тестов с целью прийти к формулировке конструкта "личность дакота". По утверждению Мак-Грегора это — сводный портрет, который не изображает "личность какого-то одного ребенка или личности большинства индейских детей; о ней невозможно сказать, что она во всех своих элементах существует у кого-либо из детей, не говоря уже об их большинстве". Я не буду оспаривать или обсуждать методологию данного исследования, а лишь резюмирую некоторые его результаты, проливающие свет на внутреннюю жизнь этих детей.
Следует сразу разделаться с одним вопросом, который, я уверен, многие читатели давно хотели бы задать; так вот, интеллект детей дакота немного выше интеллекта белых детей. Однако их здоровье соответствует здоровью непривилегированных белых деревенских детей. Хроническое голодание определенно служит причиной апатии и, в значительной степени, медлительности и отсутствия честолюбивых устремлений; гнетущая тяжесть жизни резервации также вызвана голодом. Хотя группа Мак-Грегора после исчерпывающего изучения проблемы полагает, что общая апатия — настолько же причина, насколько и следствие голода, ибо она обычно служила помехой инициативе и трудолюбию в ситуациях, которые предоставляют возможности улучшить положение.
Результаты тестов тематического воображения и спонтанные истории, придумываемые детьми племени дакота, отражают их образ мира. Нужно иметь в виду, что подобные тесты не содержат вопросов типа "Каким ты видишь мир?" или "Как ты смотришь на происходящее?", поскольку найдется немного взрослых, а еще меньше — детей, тем более индейских, знающих, что ответить. Поэтому те, кто проводит тестирование, рассказывают историю, показывают сюжетную картинку или листы с чернильными пятнами неопределенных очертаний и спрашивают: "Что ты здесь видишь?" Такая процедура заставляет ребенка забывать о действительности, но тем не менее, бессознательно выдавать свои действительные разочарования, желания и, прежде всего, базисную позицию (или аттитюд) в отношении человеческого существования.
Дети индейцев дакота, как утверждают исследователи после тщательного количественного анализа продуцированных тем и обнаруженных апперцепций, характеризуют мир как опасный и враждебный. Нежные отношения в ранней семейной жизни вспоминаются с тоской по прошлому. В остальном мир для них, по-видимому, почти не имеет определенности и значения. В рассказах детей дакота персонажи не имеют имен, нет ясно очерченного действия и определенного исхода. Соответственно, осторожность и негативизм оказываются главными характеристиками высказываний этой группы детей в целом. Их комплекс вины и гнева выражается в историях, сводящихся к мелочной и тривиальной критике, бесцельному битью или импульсивному воровству, просто из мести. Подобно всем детям, они любят истории, в которых можно уйти от настоящего, однако творческое воображение ребенка дакота возвращается к временам до прихода белого человека. Фантазии о прежней жизни "подаются детьми не как истории о былых подвигах и славе дакота, а как рассказы о том приятном, что может возвратиться, дабы компенсировать лишения и страхи настоящего". В рассказах детей действие большей частью инициируется другими, и обычно — это необдуманное, ненадежное и враждебное поведение, ведущее к дракам и уничтожению игрушек и имущества и вызывающее у рассказчика печаль, страх и гнев. Действие, принадлежащее рассказчику, почти всегда приводит к драке, порче имущества, нарушению правил и воровству. Животные также изображаются дерущимися, и не только в традиционных случаях гремучих змей, бродячих собак и злобных быков, но и в случае лошадей, с которыми эти дети в действительности учатся обращаться довольно рано и с удовольствием. По частоте тем тревога по поводу смерти других людей, их болезни или отъезда занимает второе место, уступая только описаниям враждебности, исходящей от людей или животных. На положительном полюсе имеет место универсальное желание пойти в кино, на ярмарку и родео, где (по интерпретации проводивших обследование специалистов) дети могут быть вместе со многими вообще без того, чтобы быть с кем-то в частности.
В данном исследовании делается вывод, что дети самой ранней возрастной группы в обследуемой совокупности (от 6 до 8 лет) обещают в перспективе обрести более организованную личность, чем они будут впоследствии иметь на самом деле; что возрастная группа от 9 до 12 лет кажется (относительно остальных) наиболее свободной и непринужденной, хотя уже отстает от белых детей в неудержимости и живости; и что с наступлением половой зрелости дети начинают глубже уходить в себя и утрачивать интерес к окружающему миру. Они смиряются и становятся безразличными и пассивными. Мальчики, однако, демонстрируют больше экспрессии и честолюбия, хотя и в несколько неуравновешенной манере. Девочки же, вступив в пору полового созревания, склонны проявлять ажитацию, за которой следует своего рода паралич действия. В подростничестве количество совершаемых краж утраивается, а страх перед недоброжелательностью общества включает, по-видимому, боязнь взрослых и институтов — белых и индейских.
Принимая во внимание все эти наблюдения, трудно понять, как группа Мак-Грегора могла прийти к своему главному выводу, именно, что "деформированное и пессимистическое" состояние личности ребенка племени дакота и неприятие такой личностью динамизма жизни, волнения души и спонтанности обусловлено "репрессивными силами, приводимыми в действие на ранних этапах жизни ребенка". Мой вывод, как и прежде, состоял бы в том, что раннее детство индейцев дакота, в границах нищеты и общего безразличия, остается относительно богатым и непринужденным существованием, позволяющим ребенку школьного возраста выйти из семьи с относительной интеграцией, то есть с выраженным доверием к миру, некоторой автономией и определенной инициативой. В возрасте от 9 до 12 лет эта инициатива оказывается еще наивной и не слишком успешно прилагается к игре и работе; хотя именно в период полового созревания, и не раньше, подросткам становится совершенно ясно: спасенная инициатива не обеспечит им обретения идентичности. Эмоциональная отрешенность и общий абсентеизм есть результат такого осознания.
Данные Мак-Грегора делают особенно ясным и значительным то обстоятельство, что распад отношений уважения вместе с отсутствием целей для приложения инициативы оставляют неиспользованной и непереключенной инфантильную ярость, до сих пор провоцируемую ранним воспитанием ребенка. Результат — апатия и депрессия. Аналогично этому, без баланса достижимых наград обычай срамить становится просто садистической привычкой, реализуемой скорее из мести, а не ради руководства.
Восприятие взрослого мира как враждебного, понимаемого таким образом, фактически, на основе социальной действительности, видимо, получило мощное подкрепление со стороны проекции внутренней ярости ребенка; именно поэтому окружающая среда изображается не только запрещающей, но и деструктивной, хотя любимые ребенком люди и подвергаются опасности исчезновения или смерти. Здесь я совершенно уверен, что ребенок дакота в наше время проецирует в тех случаях, когда в своем старом мире он отводил агрессивные импульсы. Замечательным примером могла бы быть лошадь, когда-то дружественное животное, которое теперь становится объектом проекции. И в то же самое время образ враждебного хищного зверя, как мне кажется, относится к неадекватному объекту и безнадежно искажается. В эпоху бизонов существовало животное, на котором можно было сконцентрировать все эти рано провоцируемые образы охоты и убийства; в наши дни не существует цели для такой инициативы. Поэтому индивидуум пугается собственной неиспользованной агрессии, и этот страх находит свое выражение в видении им во внешнем мире опасностей, которые не существуют или сильно преувеличены фантазией. В социальной действительности импульсивное и мстительное воровство становится в конечном счете единственным выражением "хватающей и кусающей" свирепости, бывшей некогда верно направленной силой, поддерживающей охотящегося и воюющего. Страх по поводу смерти или потери родных служит, вероятно, признаком того, что домашняя жизнь, при всей ее бедности, представляет остаток когда-то интегрированной культуры; даже как простая мечта реставрации она обладает большей реальностью, чем сама реальность. Тогда вовсе не эта система воспитания как таковая и не ее "репрессивные силы" останавливают развитие ребенка, а то обстоятельство, что в течение последней сотни лет никто не стимулировал интегративные механизмы детского воспитания поддерживать новую многообещающую систему важных социальных ролей, как это делалось прежде, когда индейцы дакота становились охотниками на бизонов.
Мы рады узнать от Мак-Грегора, что разведение крупного рогатого скота индейцами дакота неуклонно развивается наряду с восстановлением почвы и возвращением богатых пастбищ. Однако создание процветающего скотоводческого хозяйства снова потребовало правительственных дотаций, которые, с забывчивым движением истории, утрачивают свой первоначальный характер права по договору и становятся обычной подачкой. Заманчивые возможности промышленности все еще отвлекают индейца от устойчивого сосредоточения на его общинной реабилитации, несмотря на то, что завод предлагает неумелым индейцам только низшие идентичности в американской системе успеха. И все же там, по крайней мере, хорошо платят, причем платят за выполненную работу, а не за сражения, проигранные в прошлом столетии. В конечном счете, при всем уважении и понимании особого положения и натуры индейцев, равно как и при горячем желании их успешной реабилитации, вывод остается неизменным: в долгосрочной перспективе им может помочь только улучшение культурного и политического положения сельской бедноты и небелого населения всей страны. Системы детского воспитания меняются к лучшему лишь в том случае, когда поддерживается универсальная тенденция к такому изменению в более крупных культурных сущностях.
